Текст книги "Азалия"

Глава 23
Безысходность

Монахи собрались отправиться в обратный путь на рассвете. Тело брата Тибо они забирали с собой, чтобы похоронить его в стенах аббатства Сент-Ирией.

«Я поеду с ними, – решила Азалия. – Свадьбы не будет, а я стану монахиней, как того, очевидно, хочет Бог».

Однако она не стала пока никому говорить о своем решении.

«Потолкую с братьями бенедиктинцами поутру, а сейчас мне надо с дядюшкой проститься, упокой, Господи, его прекрасную душу»

Когда тело брата Тибо положили в часовне, Азалия осталась возле него на всю ночь. Хотя девушка чувствовала себя уставшей, она тем ни менее отказалась от сна, потому что боялась проспать отъезд монахов. Возражения Бертрана были ею решительно отвергнуты.

– Я беспокоюсь о тебе, – сделал он последнюю попытку вразумить невесту. – Всенощное бдение может навредить твоему здоровью.

– Бог поможет мне, – коротко ответила Азалия.

Пока отец Менар и бенедиктинцы читали по очереди над усопшим псалмы, Азалия, стоя перед распятием на коленях, шептала молитвы. Но вскоре на нее напала дрема.

«Нет! Я дотерплю до утра, и да поможет мне Бог», – упрямилась она.

В тишине, нарушаемой лишь голосом одного из монахов, неожиданно раздались чьи-то твердые шаги. Девушка испуганно обернулась и увидела Бертрана с кружкой в руке.

– Выпей вот это, душа моя, – предложил он шепотом.

Она недоуменно смотрела на кружку.

– Я принес тебе приготовленный Вадимом отвар, – пояснил Бертран.

– Зачем он мне?

– Чтобы взбодриться.

– А я не погрешу против Господа нашего Иисуса? – засомневалась Азалия.

– Здесь одни только травы, а их, как и все, что растет из земли, создал Бог.

Девушка сдалась: слишком уж ее стал одолевать сон да к тому же она доверяла Вадиму.

«Приятный вкус», – отметила Азалия, выпив отвар, и тут же начинала куда-то медленно проваливаться.

«Что со мной проис…?» – мелькнуло в ее затуманенном мозгу…

Очнулась Азалия в лачуге Марион, где она лежала на постели накрытая мужским плащом.

«Пресвятая Дева! Уже совсем светло!»

Девушка вскочила и выглянула за дверь. Судя по расположению солнца, была вторая половина дня. Значит, монахи из Сент-Ириея давно покинули крепость. Они уехали, а она осталась.

Азалия в растерянности села на табурет, и тут у нее в ноздрях защекотало от запаха съестного. Повернув голову, она увидела на столе блюдо с лепешками и жареным мясом, а рядом кувшин. Голодная девушка на некоторое время забыла о своих неприятностях и принялась за еду, но, как только ей удалось немного насытиться, она задумалась над тем, почему ее сон был таким крепким. Вообще-то, Азалия спала всегда чутко и, несмотря ни на какую усталость, просыпалась от малейшего шороха, но на сей раз ее не разбудил даже чей-то визит (не сама же по себе еда появилась на столе). Из лачуги пропали кое-какие вещи и исчезла корзина с яйцами – значит, приходила скорее всего Марион. Значит, Азалия не слышала тяжелых шагов толстухи, что девушке казалось невероятным.

«Я уснула, выпив отвар Вадима. Боже мой! Неужели человек, которому я верила больше, чем себе, так со мной поступил?»

Азалия готова была расплакаться, оттого что, как получалось, Вадим обманул ее в угоду Бертрану.

«Что теперь со мной будет?»

Послышалась мышиная возня. Азалия подумала, что всего несколько дней назад она непременно вообразила бы копошащегося домового за очагом домового, а сейчас никого, кроме мышей, не представляет. Сказка как-то незаметно ушла из ее жизни.

Девушка печально вздохнула, и тут в ее мозгу вдруг случилась какая-то вспышка, после которой она словно воочию увидела себя ребенком, запертым в темной каморке и горько плачущим. Азалия колотила всех сил в дверь, но толку от этого долго не было. И все же она продолжает упрямо стучать, пока дверь не отворилась, и на пороге не возникла худая и прямая, как палка, женщина.

«Это моя кормилица Матюрина».

Рыдающая Матюрина рассказала девочке о смерти ее родителей. Азалия не хотела верить горестному известию, считая, что кормилица просто наказывает ее за непослушание. А потом в каморке появился светловолосый мужчина, которого Матюрина назвала «мессиром Можером».

«Чего он хотел от нас?» – подумала Азалия с омерзением.

Память тут же подсказала ей, что Можер велел тогда Матюрине доставить дочь Готье в Нарбонну, дал кормилице денег, а уходя виновато посмотрел на девочку. Значит, у него все-таки проснулась совесть.

«Это нисколько не умоляет его вины», – решила Азалия.

Она попыталась еще что-нибудь вспомнить, но не смогла.

«Ну, и ладно. Господь все-таки теперь дозволяет мне хоть немного заглянуть в свое прошлое».

Азалия отправилась в часовню, чтобы успокоить себя молитвой. Возле башни она встретила Тедуина и Рынду. Помощник Бертрана громко рассказывал о своих военных подвигах, а его новый приятель время от времени прерывал этот рассказ одобрительными замечаниями. Оба старых воина явно испытывали друг к другу симпатию. Заметив Азалию, они прервали беседу и почтительно ей поклонились.

– Я вижу, мессиру Рынде здесь нравится, – сказала девушка первое, что пришло ей на ум.

Рында широко улыбнулся.

– Нравится. Даже жаль, что завтра придется вас покинуть.

– Завтра? – удивилась Азалия. – Вы же три дня хотели отдохнуть в крепости.

– Нам хватит и двух дней.

«Не иначе, Бертран дал понять гостям, что они здесь лишние», – сердито подумала Азалия, а вслух сказала:

– Мне жаль с вами расставаться.

– А уж мне-то как жаль расстаться с такой красавицей! – откликнулся Рында. – Может, забрать тебя с собой?

– Ты при нашем хозяине этого не скажи, – хмыкнул Тедуин.

Расставшись с ними, Азалия вошла в часовню, где увидела Вадима, молящегося на коленях перед распятием. Он обернулся, и она окинула его презрительным взглядом.

– Что случилось? – спросил он, поднимаясь с колен.

– Будто не знаешь?

– Смотря что ты имеешь в виду.

– Ты вчера сварил для меня колдовское зелье! – бросила Азалия ему в лицо.

Вадим был в недоумении:

– Какое зелье?

«О, Боже! А он, оказывается, умеет притворяться!» – ужаснулась девушка.

– То самое, которым меня опоил Бертран! – всхлипнула она.

– Перед Богом клянусь, я не готовил вчера никаких снадобий! – отчеканил Вадим глядя ей в глаза.

– Откуда же Бертран взял его, – растерялась Азалия.

– Что с тобой было?

– Я сразу уснула и очнулась после полудня в лачуге.

– И ты ничего не помнишь? – выдавил из себя Вадим.

Прозвучавшая в его голосе угроза испугала девушку.

– Не помню… – прошептала она, задрожав, как осиновый лист.

Он умерил свой гневный пыл и проговорил уже значительно мягче:

– У твоего жениха бывает бессонница, и я научил Химену готовить от нее снадобье.

– Значит, это не твоих рук дело? – обрадовалась Азалия.

– Нет, это твой жених сам позаботился о том, чтобы ты крепко уснула. Знать бы, зачем ему понадобилось тебя усыплять?

На последних словах в его голосе вновь прозвучала тревога.

– Я хотела уехать вместе с монахами-бенедиктинцами, – шепотом призналась девушка. – Может быть, Бертран догадался о моем намерении и решил мне помешать.

– Скорее всего так оно и было, – заключил Вадим с явным облегчением.

А Азалия наконец поняла, в чем он подозревал ее жениха.

«Пресвятая Дева! Он подумал, что Бертран покусился на мою честь. Нет, этого не могло произойти. Я бы знала…»

– Бертран, конечно, далеко не святой, но и не законченный негодяй, – промолвила она с упреком и покраснела.

– Но ты все же хотела от него сбежать. Почему? – сказал Вадим, пристально глядя на нее.

Азалия вздрогнула. Для нее ответ на этот вопрос теперь был ясен: она не желает быть женой Бертрана, потому что любит Вадима.

«Мне не нужен никто, кроме тебя», – хотела сказать девушка, но эти слова застряли у нее в горле.

В двери появился отец Менар. Азалия тут же бросилась на колени перед распятием, а Вадим поспешил уйти. Благословив молящуюся девушку, священник занялся своими делами, а она никак не могла обратиться к Богу, потому что все ее мысли были о Вадиме. В конце концов, Азалия поднялась с колен и покинула часовню.

Спускаясь с крыльца, она окликнула пробегающую мимо Санчу, но та даже не повернула головы.

«Оглохла она, что ли?» – удивилась девушка.

Из башни вышел Бертран. Заметив свою невесту, он посмотрел на нее так, словно пытался разглядеть то, что она скрывает от него у себя в душе. А она испытывала к жениху неприязнь и не понимала, чем он ей раньше нравился. У Азалии не было никакого желания с ним разговаривать, поэтому она почти бегом бросилась к лачуге. Но едва девушка успела войти в свое временное жилище, как за дверью послышались шаги.

«Это, наверное, Бертран кого-то прислал».

Но в лачугу вошел он сам и с порога сказал:

– Нам надо поговорить.

Азалия молча от него отвернулась.

– Ты на меня сердишься? – спросил Бертран.

– Как же мне на тебя не сердиться? – воскликнула девушка. – Ты обманул меня! Твой напиток не придал мне сил, а, напротив, отнял их! Я сразу уснула!

Бертран покаянно склонил голову.

– Прости, меня ради Бога! Я, действительно, обманул тебя, но лишь затем, чтобы ты отдохнула. Твои силы были на исходе!

Хотя голос его звучал вроде бы искренно, Азалия все равно сомневалась, правду ли он ей говорит. Однако, не имея доказательств лицемерия своего жениха, она сказала:

– Хорошо, я тебя прощаю.

Бертран удовлетворенно улыбнулся и, опустившись на табурет, сказал:

– Тебе нужна служанка. Я пришлю Химену.

Азалия невольно поморщилась.

– Не стоит. Она ведь нужна тебе.

– Я могу без нее обойтись.

Азалия не хотела терпеть рядом с собой Химену. Наверняка эта женщина будет докладывать Бертрану о каждом шаге и взгляде его невесты.

– Пусть мне Санча прислуживает, – предложила девушка.

Бертран посуровел.

– Санче я вообще запретил с тобой разговаривать. Она – распутница.

«А не ты ли ее такой сделал?» – едва не вырвалось у Азалии, но она вовремя прикусила язык, ибо Бертрану вовсе незачем было знать об откровениях Санчи.

– Блудницы любят жаловаться на свою несчастную жизнь, – вдруг сказал он.

– Ты что, нас подслушивал? – возмутилась Азалия.

– За кого ты меня принимаешь? – оскорбился в свою очередь Бертран. – Я просто велел своим людям оберегать тебя: все-таки в крепости полно чужаков, от которых всего можно ожидать. Вчера охранявший тебя ратник подошел к лачуге и случайно услышал часть твоего разговора с Санчей.

«Хорошо, если только часть», – испугалась девушка, вспомнив о том, что Санча предлагала ей бежать с Вадимом.

– И он, конечно же, сразу доложил о нашей беседе тебе, – проворчала она.

– Разумеется. Ратники от меня ничего не скрывают. А тебе не надо на меня дуться. Ты юна, неопытна и нуждаешься в опеке. А кто же еще должен опекать женщину, если не ее муж.

– Ты мне не муж, – возразила Азалия.

– Через час стану им.

У девушки упало сердце.

– Как через час?

Бертран ожег ее гневным взглядом.

– У тебя такой вид, как будто я сообщил горестную весть. А ведь ты затем и прибыла в Обстакул, чтобы стать моей женой.

– Но я только что потеряла двух самых близких мне людей – бабушку и дядю!

– Мы с тобой тихо обвенчаемся и не будем праздновать.

– Но… – попыталась было опять возразить Азалия.

Бертран перебил ее:

– Ты не можешь больше здесь жить, как моя невеста – это чревато кривотолками. И отъезд твой тоже породит сплетни. Да, и ехать-то тебе некуда: ваша усадьба теперь принадлежит аббатству Сент-Ирией, и родных у тебя не осталось – по крайней мере таких, у которых ты можешь жить.

– Меня возьмут в обитель Сенте-Мари!

И без того хмурый Бертран помрачнел еще больше.

– Ты ведь не хотела быть монахиней.

– А теперь хочу. Должно быть, неспроста нам постоянно что-то мешает обвенчаться. И смерть моих родных тоже вовсе не случайна… Не иначе, Господь рассердился на меня за то, что я отказалась от духовной стези. Мне надо исправить свою ошибку. Отпусти меня!

Она едва не вскрикнула от ужаса, увидев, как изменился Бертран: у него заискрились глаза, выступили желваки и вздулись ноздри.

– Даже не мечтай меня бросить! – злобно прошипел он. – Клянусь своим спасением, ты будешь моей! Пока я жив, не отдам тебя никому – даже Богу.

В его взгляде было столько вожделения, что ей стало страшно.

«Господи Иисусе! Пресвятая Дева! Мы же с ним вдвоем!»

Азалия была совершенно беззащитной перед кипящим страстью Бертраном. Даже если она закричала бы, он мог зажать ей рот.

Отпрянув в угол, девушка прохрипела:

– Хорошо, я согласна! Только, ради Бога, не трогай меня!

– О чем ты, душа моя? – заговорил вдруг Бертран елейным голосом, мгновенно превратившись из злобного тигра в ласкового кота. – Неужели ты могла подумать, что я посягну на твою честь?

– Прости! Но у тебя было такое лицо!..

– А я прошу прощения за то, что напугал тебя.

«Господи! – в отчаянье подумала Азалия. – Когда же он уйдет?»

– Значит, через час мы обвенчаемся? – промолвил Бертран скорее утвердительно, чем вопросительно.

И тут Азалия поняла, что, пока Вадим в крепости, брак с Бертраном – невыносимое для нее испытание.

«Если я не умру прямо у алтаря, то не смогу пережить ночь».

– Я выйду за тебя, – жалобно заскулила она. – Но умоляю тебя немного подождать. Давай обвенчаемся после того, как тело моего благочестивого дяди, да будет милости Господь к его душе, предадут земле. Его похороны состоятся завтра, в первой половине дня.

Он посмотрел на нее с сомнением, однако все же согласился после недолгого молчания с ней:

– Хорошо! Отложим в последний раз наше венчание. И дядю твоего еще не предали земле, да и народу в крепости многовато для скромной свадьбы. Завтра проводим гостей и сразу же пойдем к алтарю.

Криво усмехнувшись, Бертран вышел из лачуги, а Азалия упала ничком на постель и разрыдалась. Еще недавно ожидаемый ею с нетерпением брак теперь казался ей гибелью.

– Все кончено, все кончено, все кончено… – повторяла она сквозь слезы.

Глава 24
Подслушанная исповедь

Спустя час Азалия перестала плакать. Отчаянье сменилось полным равнодушием ко всему на свете, в том числе и к собственной судьбе. Девушка долго лежала на постели, разглядывая грязные разводы и паутину на потолке. Только, когда в лачугу вошла костлявая Химена, Азалия очнулась и буркнула:

– Чего тебе надо?

– Ужин готов.

– Я не хочу есть – бросила Азалия.

– Но хозяин сказал… – начала Химена.

Девушка раздраженно ее прервала:

– Я неважно себя чувствую!

– Не нужна ли мадам помощь? – осведомилась женщина без малейших эмоций.

– Нет, я ни в чем не нуждаюсь.

– Но если мадам плохо…

– Мне плохо, оттого что ты здесь! – рассердилась Азалия. – Ступай! Дай мне побыть одной!

– Как угодно мадам, – проговорила Химена своим трескучим голосом и вышла из лачуги.

Оставшись одна, Азалия подумала с сожалением:

«Зря я ей сказала, что мне плохо. Не хватало, чтобы Бертран опять пришел».

Однако жених ее не навестил, а только прислал ей ужин. Еду принесла опять же Химена. Она молча вошла, молча поставила на стол блюдо и молча удалилась. Азалия даже не притронулась к пище, продолжая валяться на постели и равнодушно пялиться в потолок. Но когда совсем стемнело, ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Едва она отворила дверь, как послышалась песня – похожая на ту, которую пел в подземелье Вадим. Теперь голосов было много, они пели протяжно и очень красиво. У Азалии навернулись на глаза слезы. Слушая пение, она прощалась со своей несбывшейся любовью.

Когда певцы замолчали, девушка еще долго стояла на пороге, не замечая холода. Только после того, как с наступлением ночи все затихло, Азалия вернулась в лачугу, погасила огонь и легла в постель. Однако сна не было, и проворочавшись около двух часов, девушка поднялась. Ей пришла в голову безумная идея пойти в часовню, чтобы попросить у Бога сил и смирения. С решимостью обреченной она закуталась в плащ и вышла. Неожиданно путь ей преградила чья-то высокая фигура.

– Ой! – испугалась Азалия. – Кто это?

– Это я, мадам, – ответила фигура голосом Ламбера.

– Что ты здесь делаешь?

– Хозяин велел тебя охранять.

– Вот как? А не ты ли охранял меня и вчера вечером?

После продолжительного смущенного сопения Ламбер признался:

– Да, я.

– И подслушал мою беседу с Санчей? – рассердилась Азалия. – Это ведь от тебя Бертран узнал, о чем мы говорили?

– Мне нельзя было поступить иначе, – принялся оправдываться Ламбер. – Не забывай, что хозяин грозился выгнать мою мать из Обстакула.

– Ты многое услышал? – с беспокойством спросила Азалия.

– Почти все, – откровенно ответил юноша и тут же поспешил успокоить свою собеседницу: – Но я и половины не рассказал хозяину.

– Почему? – удивилась Азалия.

– Санчу жаль. Тебе и Вадиму я тоже не хочу зла.

Азалии стал очень симпатичен этот нескладный и косноязычный юноша.

– Проводи меня, – попросила она его.

– Куда ты собралась среди ночи? – изумился Ламбер.

– Хочу помолиться в часовне.

Молодой человек собрался зажечь факел, но Азалия сказала ему:

– Зачем привлекать внимание часовых? А нам хватит света от луны и звезд. Ночь, хвала Господу, ясная.

Они добрались до часовни без происшествий. Единственным существом, встретившимся им на пути, был большой пес, который, принюхавшись, проследовал мимо них. Когда Азалия поднялась вместе Ламбером на крыльцо, она остановилась в недоумении – дверь часовни была приоткрыта.

«Похоже, что нынешней ночью не только мне не спится».

Из часовни послышался сонный голос отца Менара:

– Зачем, сын мой, надо было поднимать меня с постели? Ты же мог и утром исповедаться.

– Не мог! – резко ответил Бертран. – Для такой исповеди глубокая ночь – самое подходящее время.

Азалия почувствовала, как ее дергает за рукав Ламбер, давая понять, что надо уйти. Она и сама это понимала, однако что-то мешало ей сдвинуться с места.

– Ладно! – согласился священник. – Я выслушаю тебя in nomine sancto3434
  Во имя Божье (лат.).


[Закрыть]. Говори.

– Я хочу признаться тебе, святой отец, в том, о чем ни разу еще не обмолвился даже на исповеди, и о чем десять лет не говорил даже с единственным человеком, знавшем о моем грехе.

Азалия вся напряглась Она с нетерпением ждала признания Бертрана, но он замолчал, словно вдруг испугался того, что хотел сказать.

– Продолжай, сын мой, – попросил отец Менар.

Бертран его послушался:

– Ты знаешь святой отец, как я люблю свою невесту. Стыдно признаться – все-таки лет мне немало, – но, увидев ее впервые, я потерял голову. Мне прежде был неведом страх, а сейчас меня пугает возможность потерять Азалию. Это случится, если она узнает, какое зло я ей причинил.

Сердце девушки замерло на мгновенье, а потом участило свои удары.

– Что же это за зло? – заинтересовался священник.

– Не торопи меня, святой отец, – прорычал Бертран. – Мне и так тяжело говорить.

– Прости меня, сын мой.

У Азалии между тем пропали все сомнения по поводу того, имеет ли она право слушать чужую исповедь.

«Должно быть, это Бог захотел, чтобы я узнала правду».

– В молодости я собирался жениться на матери Азалии, – начал Бертран свое повествование, – но в тот день, когда мы с ней должны были пойти к алтарю, она сбежала со своим дружком, неким Готье. Земледелец по происхождению он сумел хорошо устроиться, став комендантом крепости Мелён в Вандомском графстве. Они уехали туда, и я ничего не мог с этим поделать. После такого позора мне ничего другого не оставалось, как оставить службу у виконта Нарбонны. Я перебрался в Блуа. Граф Эд Блуаский враждовал с графом Бушаром Вандомский, чьим слугой был Готье, и я надеялся отомстить своему удачливому сопернику.

«Святые угодники! – ужаснулась Азалия. – И я хотела стать женой этого человека?»

Бертран тем временем поведал священнику о том, как Готье спас его от разбойников. Рассказчик не скрывал, какие на самом деле он испытывал чувства, когда гостил в Мелёне.

– Мне стоило немалого труда притвориться другом семьи, – говорил Бертран. – Если бы Люция сожалела о том, что выбрала Готье, если бы он перестал ее любить, я, конечно, не простил бы их, но зато испытал бы хоть небольшое удовлетворение. Но они любили друг друга и не скрывали своей любви от меня – человека, которому нанесли оскорбление. Знаешь ли ты, святой отец, каково это – изображать умиление и дружеское участие, когда изнываешь от желания убить?

– И ты, сын мой, не пытался бороться с искушением? – укоризненно спросил отец Менар.

– Нет, не пытался. Напротив, пока Люция и Готье ухаживали за мной раненым, я старательно искал возможность разрушить их безоблачное счастье. Мое внимание привлек помощник Готье, норманн Можер: о том, что он ненавидит своего начальника нетрудно было догадаться…

– Помощники редко любят своих начальников, – заметил священник.

– Да, это так! – усмехнулся Бертран. – Тедуин более всего на свете желает занять мое место. Но я знаю об этом, и мой помощник знает, что я вижу его насквозь, а наивный Готье был уверен в дружбе и преданности норманна. Мужу прекрасной Люции не хватало ума понять, что Можер, будучи родовитее, старше и опытнее его, никак не может испытывать к нему добрых чувств.

– И что же ты предпринял? – спросил священник.

– Нашел возможность тайно встретиться с Можером, заговорил с ним о том, что граф Вандомский совсем его не ценит, если отдал под начало ничтожества, и внушил ему мысль о преимуществе службы графу Блуаскому. В общем, когда я прощался с этим человеком, он был готов к измене своему сюзерену. Об этой встрече я поведал графу Эду, и он остался доволен мною, поскольку давно мечтал присоединить Мелён к своим владениям. Потом я еще раз повидался с норманном. Нам нужен был человек, через которого мы могли бы держать связь, причем тот, кто не при каких обстоятельствах не выдаст наши планы Готье. Таким надежным посредником оказался ратник Арланд Евнух, кастрированный по приказу Готье.

– Судя по признаниям Арланда на исповеди, с ним поступили по его заслугам.

– Воистину по заслугам, – согласился Бертран. – У Евнуха была слабость к маленьким девочкам. Его не привлекали ни взрослые женщины, ни даже юные девицы, зато приводили в возбуждение дети, едва вышедшие из младенческого возраста.

«Какая гадость!» – подумала с отвращением Азалия.

– Для своих утех Арланд выбирал маленьких нищенок, – говорил Бертран, – благодаря чему ему и удавалось долго скрывать свою низменную страсть, но однажды его все-таки застали на месте преступления. Начался спор, как наказать содомита3535
  Здесь – полового извращенца.


[Закрыть]. Кое-кто предлагал его казнить, но многие настаивали на том, что с Арланда хватит на первый раз и порки…

– За столь тяжкий грех порка? – возмутился отец Менар. – Да, его и казнить было мало, прости меня Господь!

– Не забывай, святой отец, что Арланд был уважаемым в крепости человеком и одним из лучших ратников, а обиженная им девчонка просила подаяние. Но, как бы там ни было, последнее слово оставалось за Готье, и он выбрал для виновного оскопление, на чем настаивала Люция. Ее можно понять: как-никак их с Готье дочери было тогда около пяти лет.

– Любая мать старалась бы уберечь свое дитя от такого чудовища, – проворчал священник.

Бертран продолжил:

– Арланд люто возненавидел Готье и Люцию, хотя на словах благодарил их за то, что они помогли ему избавиться от пагубной слабости. Особенно Евнух злился на жену своего начальника, считая ее главной виновницей своей беды. Понятно, что он готов был на все, чтобы отомстить…

У Азалии затекли руки и ноги, но единственное, что она смогла позволить себе в данной ситуации, это немного пошевелиться, стараясь ни в коем случае не издать даже легкого шороха. Пока девушка отвлекалась на себя, она пропустила часть повествования Бертрана. Когда же Азалия вновь напрягла слух, до ее ушей донеслось:

– Но наши усилия пошли прахом, оттого что на стороне графа Бушара выступил король Гуго, герцог Ричард и граф Фульк. Графу Эду с такими противниками Мелён оказался не по зубам. Поняв это, я придумал новый план, как расправиться с Готье. Норманн боялся разоблачения, и это мне было на руку…

– Страх всегда сопутствует предательству, – вставил отец Менар.

– Можеру было чего боятся: не успел граф Блуаский отступить от Мелёна, как до графа Вандомского дошли смутные слухи о готовившейся сдачи крепости. Правда, имя предателя еще не было известно Бушару, но граф собирался выяснить правду. Неудивительно, что норманн трясся от страха. Я и посоветовал ему написать письмо графу Вандомскому и в этом письме возложить собственную вину на Готье.

– Чтобы лжи поверили, она должна хоть чем-нибудь походить на правду, – печально заметил священник.

– Совершенно верно, – откликнулся Бертран. – Об этом я постарался позаботиться. Готье не был алчен и не продался бы врагу за золото и серебро, зато он обожал свою жену, о чем все знали. Я предложил Можеру сделать именно Люцию виновницей падения мужа. Будто бы она была моей любовницей и в угоду мне уговорила Готье совершить предательство.

«Так это ты во всем виноват, негодяй!» – едва не закричала Азалия, но вовремя зажала себе рот.

– Арланд взял на себя миссию главного обличителя, – говорил Бертран. – Он должен был рассказать о том, что ему довелось стать случайным свидетелем моего и Люции свидания в лесу и слышать, как она обещала мне склонить мужа к сдаче Мелёна.

– Обвинение в преступлении не может быть голословным, – опять подал голос отец Менар.

– О, да! Это мною тоже не было оставлено без внимания. Еще в те времена, когда я сгорал от любви к Люции, мне однажды удалось тайно подглядеть, как она переходила вместе со своей матерью глубокий ручей. У Люции на ляжке было похожее на бабочку, темное родимое пятно, которое вряд ли исчезло за восемь лет. Это пятно якобы и «заметил» Евнух, когда наблюдал из кустов за тем, что происходило между мной и Люцией, помимо разговора. Подтверждение «увиденного» несомненно должно вызвать доверие к «услышанному».

Азалия сжала зубы так, что они заскрипели. Ей потребовалась немало сил, чтобы слушать откровения негодяя, едва не ставшего ее мужем.

– Как я понял, жена несчастного Готье была добродетельной, – подал голос отец Менар. – Почему же ты не сомневался, что удастся ее опорочить?

Бертран громко хмыкнул:

– Ничто не вызывает такого недоверия, как женская добродетель. Многие считают ее прикрытием греха.

– А тебе не жаль было губить несчастную женщину?

– Я не хотел ее смерти. По моему плану казнить должны были одного Готье, а его жене полагались позор, унижение и одиночество. Однако я недооценил гнева графа Вандомского и ненависти Евнуха. Потом Арланд поведал мне, смакуя подробности, как все произошло. Письмо Можера возымело действие: граф Вандомский примчался в крепость и принялся вершить суд. Когда Евнух дал свои свидетельские показания, Люции прилюдно задрали подол, и вид родимого пятна в форме бабочки явилось для присутствующих достаточным доказательством вины женщины. Один Готье продолжал упрямо защищать Люцию.

– Да благословит Господь его душу! – подал голос отец Менар. – Он знал, что его самого обвиняют несправедливо, поэтому и всему остальному не верил.

– Да, Наверное, так оно и было, – нехотя согласился Бертран.

– Чем закончился суд?

– Граф Вандомский велел повесить поутру и Готье, и Люцию. Но Арланд этим не удовлетворился – он в присутствии графа принялся подначивать ратника, слывшего любимцем женщин: мол, почему же ты не сумел соблазнить падкую на мужчин жену начальника. Ратник тут же объявил вовсеуслышанье о своей тайной связи с Люцией, а потом нашлось еще несколько ее «любовников», решивших потешить свое самолюбие за счет опозоренной женщины. Тогда граф сказал с усмешкой: «Раз эта дама была столь любвеобильной, я дозволяю всем мужчинам проститься с нею ночью».

У Азалии подогнулись ноги. Она не упала только благодаря Ламберу, вовремя ее поддержавшему. А Бертран все еще вел речь об ужасных событиях десятилетней давности:

– Можер, надо сказать, чувствовал себя на судилище неважно. Его мучило раскаянье, оказавшееся, впрочем, все-таки слабее страха за свою жизнь. В конце концов, норманн, по мнению Евнуха, даже немного помешался и на все обращения к нему бормотал что-то невнятное. Когда Арланд вызвался проследить за тем, чтобы приговоренную не уморили до виселицы, Можер только махнул рукой, что было воспринято, как разрешение. Евнуху, конечно же было наплевать, выживет Люция или нет: он хотел насладиться ее унижением. С каким торжеством он рассказывал о том, как ратники насиловали Люцию всю ночь! Никто ее не пощадил. Когда она лишалась чувств, ее обливали водой, поили вином и продолжали насиловать. Поскольку Готье был отделен от жены всего лишь тонкой стеной, он все слышал. К утру оба супруга лишились рассудка и не понимали происходящего. Арланд вызвался быть их палачом. Этот мерзавец с торжеством наблюдал за тем, как Люцию доволокли до виселицы и поставили на колени, а, надевая ей на шею петлю он будто случайно разорвал ее рубаху. Если верить Евнуху, когда обнаженное женское тело взметнулось вверх и забилось в судорогах, у многих ратников случилось семяизвержение. А Готье даже не понял происходящего: он равнодушно принял, как гибель жены, так и собственную смерть.

«Господь пожалел батюшку, лишив его рассудка», – с горечью подумала Азалия.

– И у тебя, сын мой, не было тогда в душе даже малейшего раскаянья? – поинтересовался священник.

– Честно говоря, почти не было, – признался Бертран. – Правда, по поводу Люции я считал, что Евнух перегнул палку, но не только не страдал из-за этого, а даже испытывал некоторое удовлетворение. Однако же жизнь в Блуа мне сразу опостылела. Как раз, когда я раздумывал, куда бы перебраться, явился Арланд и сообщил, что ему пришлось прикончить Можера. Норманн раскаялся и готов был повиниться в своем преступлении.

– Выходит, из вас троих Можер оказался самым совестливым, – заметил отец Менар.

– Да, это так и есть, – согласился Бертран.

– А зачем ты оставил Арланда при себе? – поинтересовался священник.

– Для этого было несколько причин, главная из которых его преданность мне. После того, как я помог Евнуху жестоко отомстить его обидчикам, он почти боготворил меня. Мне его любовь была только на руку, пока в моей жизни не появилась Азалия. Арланд так ее возненавидел, что это ни на шутку меня обеспокоило. Я уже задумывался над тем, как избавиться от Евнуха, когда, благодаря Божьей воле и руке мавра, все решилось само собой. Теперь моя невеста в безопасности.

– Кстати, о твоей невесте, сын мой. Ты ведь о ней совсем не думал, замышляя зло против ее родителей…

– Конечно, нет, святой отец. Когда я увидел Азалию впервые, она не вызывала у меня ничего, кроме раздражения. Избалованная и капризная девчонка была всего лишь одним из напоминаний о моей неудаче.

«Я была избалованной и капризной?» – удивилась Азалия.

– Она очень изменилась в Нарбонне, – продолжил Бертран. – Куда делась ее прежняя строптивость? Хотя, кажется, сейчас эта черта возвращается в характер Азалии. Но это не имеет для меня значения…