Текст книги "Северные баллады"

Илья

Приехав в Петербург, Илья с удивлением обнаружил: не все окружающие знали, где находится огромный, вытянутый в форме рыбины остров – Сахалин. Никогда не интересовались окраиной страны, где первыми – в девятнадцатом веке – поселились освободившиеся каторжники и где бывал любимый многими Чехов. Где в советское время разрослись городки и поселки, и куда в постсоветское время вторглись запустение и разруха. Петербуржцы жили в прямом смысле на другом краю планеты: в другом времени, другом климате, с ощутимо несхожим менталитетом. Природа творила здесь разные занятные шутки: например, голубика созревала позже черники.

Новые знакомые, тоже часто приезжие из разных областей, знали родину Ильи лишь благодаря старой советской песне о проливе Лаперуза. «Сахалин? Да-да», – говорили они, пытаясь припомнить географическую карту.

Илья закончил на материке институт и вернулся на родину инженером. Работы не нашлось, и он по контракту отправился в армию. Недалеко, на Курильские острова, – территорию, много лет оспариваемую Японией.

Серьезного, но домашнего парня мало интересовало военное дело – гораздо больше его занимали футбол и хоккей. Однако он не знал, где найти себе место, и к переменам в жизни относился легко. Новые, непривычные обязанности, появление подчиненных развлекали его.

Сперва молодой старлей ступил на землю острова Шумшу – с целью исследования японских катакомб. Остров насчитывал всего тридцать километров в длину, и в ширину – двадцать. Его побережья зарастали морской капустой, а в глубине находились пресные озёра, речки и болота. Илья не понимал, почему именно этот остров японцы избрали для строительства подземного города.

В сорок пятом, после взятия Берлина, значительная часть победителей отправилась на Дальний Восток выдворять японцев с Курил. Взятие Шумшу было главным событием в ходе Курильской операции. На острове находились многочисленные доты и дзоты, соединённые подземными галереями – подобно карельской «линии Маннергейма», а гарнизон насчитывал восемь тысяч человек и шестьдесят танков.

Илья бродил по острову, рассматривая следы далеких событий: укрепления, окопы, противотанковые рвы, складские помещения, оставленные японцами. По острову до сих пор были разбросаны остатки танков и самолётов, осколки снарядов, гильзы. Земля зияла воронками от бомбардировок. На доминирующей высоте нашлось несколько дотов, из которых могла простреливаться любая точка острова. Увиденное впечатляло, но он знал, что под землей скрыто намного больше.

Шумшу считался главной загадкой в цепочке Курил, поскольку внутри был полый. Жители говорили, будто в катакомбах все еще несут службу остатки японского гарнизона.

В день приезда Ильи дети местных военнослужащих пошли играть в поле, заваленное металлом со времен войны. Были там и блиндажи, и подземные ходы. Четверо мальчишек подорвались на мине, и, чтобы спасти их, пришлось вызывать вертолет. Так началась его мирная, но тревожная служба.

«А на Шумшу часто люди подрываются! Якобы на старых снарядах, – сказал Илье старик-сосед, обрусевший китаец Цзю. – Но это самурайских рук дело! Я сам долбил в камнях Шумшу катакомбы. Хорониться в них можно сто лет: боеприпасов и провианта навезено японцами очень много. И нас, строителей, – рекрутированных китайцев и корейцев – было много. Потом всех погрузили на баржи, вывезли в море и затопили. Мне удалось спастись и вплавь добраться до Камчатки».

До армии Илья не углублялся в политику и историю, считая их лживыми и мутными науками. История бесконечно кем-то менялась, и невозможно было толком ее понять. Политика интересовала попадавших в нее людей лишь как средство получения стабильного места, стабильной зарплаты и определенных благ. Сами политические процессы, изменение законов становились показными играми власть имущих. Возможность влияния на них лично для Ильи исключалась. Его задачей было выжить и оставаться сильным мужчиной. Ведь когда-нибудь у него будет семья – в Выборге или в Петербурге – там, где найдет Олесю. Он знал, что найдет ее и станет главой семьи… А устройство мира казалось вторичным.

Государство распадалось, народ потихоньку сливался с многочисленными соседями. Тем не менее, страна существовала и нуждалась в хорошо организованной армии.

Услышав рассказ старика, Илья поразился: вот где была настоящая, никому не известная история! В войну гарнизон Шумшу обладал самым современным оружием. Илья не понимал, ради чего в глубинах острова построили железную дорогу и два аэродрома с выходящими наверх взлетными полосами. Все знали о подземном городе, но до сих пор никто его не исследовал.

В августе сорок пятого бежавшие японцы скрылись в катакомбах. Советские саперы обрушили за ними входы. Илья взял двух солдат и подобрался с ними к завалу, из-под которого выходила одна из взлетно – посадочных полос. Расчистив землю, парни обнаружили находившийся в прекрасном состоянии бетон. Можно было раскопать подземелье, расчистить грязь и получить готовый аэропорт! Но такого приказа не поступало.

Сослуживцы недоумевали: для чего были начинены техникой «внутренности» Шумшу? Почему японцы уделили внимание не стратегическим проливам, а маленькому острову? Ядерная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки положила конец войне. Однако после этого они затеяли зверскую битву за Шумшу, оказали бешеное сопротивление советскому десанту. Чего ради? Они защищали нечто, что никак нельзя было отдать.

Японцы далеко продвинулись в те времена в разработках бактериологического оружия, и не исключалась возможность его нахождения в подземельях Шумшу. На такую мысль наталкивали засекреченность острова и отсутствие информации с японской стороны. Но война давно осталась в прошлом, не лучше ли было бы общими усилиями ликвидировать опасности и тайны? Извлечь выживших стариков и отправить их домой? Зачем они воюют теперь – быть может, не знают о дружественных русско-японских отношениях?

Илья склонялся к мысли, что обе стороны сдерживал страх. Даже японцы не могли знать, какие вирусы за многие десятки лет получились в их лаборатории на Шумшу. Изучив проекты сороковых, они полагали: будет лучше для всех, если оставить страшные разработки погребенными в недрах острова.

В одну из поездок на поля к Илье подошел охотник и, улыбаясь, позвал посмотреть добычу. Он показал старлею убитую лису. «Гляди, в ее желудке – рис, – сказал он. – Не в подземном ли бастионе она пожрала?»

Илья почувствовал забытое чувство удушья. Было дико видеть мертвую, распоротую лисицу, словно близкого кровного родственника…

Перед ним лежала жуткая, неправдоподобная разгадка. Скрытое в подземелье оружие – средство, помогавшее разрушенным человеческим телам выживать, бороться с катаклизмами. Дававшее возможность сознанию пересекать пространство и время.

Клочок вируса, вырвавшийся из лаборатории и попавший в поток океанского ветра, прилепился когда-то к умиравшему на берегу ребенку и навсегда изменил его жизнь.

Мертвая лиса была выбравшимся наружу – в поисках лекарств – старым японцем. Если бы только он мог рассказать Илье, как управлять бродившим в крови вирусом! Старлей, теряя сознание, оторвал кусок лисьей шерсти и сунул себе за пазуху, как талисман…

Повзрослевшая Олеся читала книгу, устроившись на скамейке у залива. В лицо ей дул сильный прохладный ветер – такой же, как на Курилах.

Одну ногу девушка закинула на спинку скамьи, другой задумчиво болтала в воздухе. Илья залюбовался обтянутым шортами изгибом бедер.

Подкравшись в высокой траве, он коснулся лапой ее босых пальцев. Олеся испуганно вскрикнула, но уже в следующий миг рассмеялась, вскочила и бросила книжку. «Лисенок, – кричала она, – ты тоже вырос!» Побежав за ним, споткнулась о корень дерева и, хохоча, свалилась в траву. Над ней беспорядочно качались ромашки. «Где ты, сладкий зверек? – звала она. – Хочу погладить твою шерстку!» Лис осторожно подошел и растянулся рядом, уткнувшись носом в девичий бок…

Он очнулся в одной из траншей, соединявщих крытые галереи укреплений. Над ним хлопотали двое солдат, рядом была разложена аптечка. Не успев удивиться, Илья увидел перед собой два торчавших из земли провода.

В их военной машине нашлась «контролька» – лампочка в патроне, которой обычно проверяют наличие напряжения в сети. Он подсоединил «контрольку» к проводам, и лампочка вспыхнула.

«Ого», – парни переглянулись. В заброшенном, всегда безлюдном районе, где они находились, исключалось прохождение каких-либо действующих электролиний. Это значило, что под землей работали аккумуляторы! И они не могли быть довоенными: ни один аккумулятор не хранится столь долго! Очень велик был соблазн раскопать провода и узнать, куда они ведут. Парни уже схватились за лопаты, но Илья, совладав с собой, запретил раскопки: не хватало подорваться на мине.

«Найдите охотника, пусть избавится от лисы: животное скорее всего заразное», – приказал он.

Через несколько дней пришел приказ о срочном переводе Ильи на Итуруп – начальником связи. Он вздохнул с облегчением и больше вопросов не задавал.

Новый островок оказался вдвое меньше, но был более приветливым и зеленым. Он удивил только климатом: над головой палило яркое солнце, а рядом – в километре – лил ливень и грохотала гроза.

Илье сразу выделили квартиру и выдали мешок консервов.

Ему казалось: сжимая в руке клок японской шерсти, он овладевает тайной вируса. Ночами, обращаясь темным лисом, он рыскал по сверкающим огнями питерским улицам, нюхал путаницу следов и искал дом той, с которой в детстве бегал по лесу. Возможно, это было лишь самовнушением, так как Олеся в снах отсутствовала.

В те годы государство обязалось доставить любого демобилизованного в любую точку страны, куда бы он ни пожелал. Таким образом после армии Илья загрузился в поезд «Хабаровск-Санкт-Петербург». Проехав всю Россию с востока на запад, поглядев из окна на Байкал, он прибыл в Питер и озирал широко открытыми глазами чужой, но давно знакомый город. Ступал человеческими ногами по тем же мостовым и набережным, где некогда мелькали его шустрые лисьи лапы.

От перемены времени болела голова, и он зашел в аптеку за папазо-лом. Занял очередь за высокой девушкой. Рассматривая витрину, та немного повернула голову… Эмоции захлестнули Илью: он сразу узнал ее. Буйная радость перехватила дыхание! Перед ним были те же глубокие зеленые глаза, светлые пушистые волосы и веснушки. Хотелось закричать «здравствуй, Олеся!» и сразу заключить ее в объятия. Но, чтобы не испугать ее, Илья проговорил: «Девушка, давайте познакомимся?»

Олеся оглядела его, весело улыбнулась и просто ответила: «Давайте!»

Первый брак

Время до замужества шло медленно, за месяц Олеся словно проживала год.

«А теперь дни летят, словно вихрь, – говорила она Илье. – И мечты не исполняются. Любовь, наверное, иллюзия, а профессия – это всего лишь добывание денег, которые утекают, как вода. И получается, что все кругом – пустое… Я не хочу так жить. Вовсе не так я представляла своё будущее. Конечно, не поздно его менять, но каким образом? Любые перемены – это постоянная война моралей, тошнотворные компромиссы и битва за свои права, которую я заведомо не выдержу. Да еще вокруг все твердят, что нужно жить оседло, иметь постоянную работу и рожать детей в строго определенный срок; ревностно драить полы и пылесосить, а летом и осенью по графику закатывать банки…»

Илья улыбался, ласково прижимал голову Олеси к груди и говорил: «Всё будет хорошо».

«Нет! – кричала Олеся. – Мне хочется по-своему! Не хочу прожить, как все эти несчастные потрепанные тетки!» Но смелости не хватало. И сомнения появлялись: а вдруг она не права?

Илья вздыхал, обнимал ее и предлагал посмотреть кино… Он отвечал ей, что всегда будет рядом, и всё у них сложится прекрасно, но она не слышала своего Лисенка.

«Звезда моя на синем небосклоне, когда-то ты вела меня, но где, в каких необъяснимых далях ты затерялась? – говорила Олеся. – Куда иду? И главное – зачем? Всё, всё не то, что быть могло бы…»

Олеся часто возвращалась мыслями в загадочный период своего детства, связанный с Калевалой, словно искала в обрывках памяти подсказку: как жить?

Манящая загадка направляла размышления Олеси в иное русло, и жизнь вновь начинала казаться яркой. Рождались новые мечты, которые хотелось сейчас же реализовать. Но на это не хватало смелости. Легко ли молодой, привлекательной особе решиться на лесное странствие в одиночку?

Многие соглашались поехать с Олесей, однако любые спутники рассеяли бы лесное очарование, помешали бы встрече с Большой Рыбой, а значит – лишили бы путешествие смысла. И всё-таки мечты жили, ожидая своего часа; они сглаживали своим сдержанным матовым свечением все неприятности.

Олеся знала, что мертвые являются живым лишь тогда, когда сами хотят, чтобы их увидели. Те, кто не успел выполнить миссию своей жизни, чья жизнь оборвалась внезапно и преждевременно, оставляют после себя сильный энергетический след, – от него и питаются видения. Оставалось непонятным, зачем они сделали своей избранницей маленькую девочку? Возможно, к ним никто, кроме Олеси, не забредал, и призраки всего лишь хотели поздравить ее с днем рождения. Когда-то они ходили по земле обычными людьми из плоти и крови и ничто человеческое им не было чуждо… Однако они необратимо перевернули всё ее существо: с четырех лет Олеся жила в двух мирах одновременно.

Копатели

Они копали «линию Маннергейма» и все попадавшиеся на пути места боев. Состоявших в отряде парней объединяла одна весомая черта – «гоблинство».

Они слушали панк-рок и поведением были бы схожи с панками, если б не страсть к деньгам, хорошей технике и дорогим предметам домашнего обихода.

Они все когда-нибудь умирали, но не умерли. Это были бывшие «псы войны», настолько привыкшие к облику смерти, что не могли без него обходиться. В Ленобласти они увлеченно доставали смерть из-под земли – в виде снарядов и незахороненных трупов.

Подсознательно у бывших солдат продолжалась внутренняя борьба: в реальности и в воображении играя своими и чужими жизнями, они подтверждали себе свою значимость на земле. Тянущийся из прошлого пронизывающий страх бывал сладостно распят страстной смелостью души, что вызывало общее, им одним понятное веселье.

Они слыли склонными к агрессии националистами, пьяными водили машину, валялись в грязи, спали в лесу под дождем и на захолустных вокзалах. Они вскрывали ножами вытащенные из земли консервные банки времен Финской войны и уплетали их содержимое. «Не от голода, – говорил Антон, – а из принципа причастности».

Втянутые когда-то в боевые действия, они научились быть профессионалами. Но после войны им некуда было пойти с такими умениями. Военная служба в мирное время с ее дисциплиной не подходила анархично настроенным людям, как, впрочем, и остальные профессии, не требующие таланта выживания. Они могли бы стать спасателями, если б не подорванное на войне здоровье.

Несмотря на возможности льготного обучения в вузах и трудоустройства, все они чувствовали себя выброшенными из жизни общества. Они оставались иными… И образовывали союз, не принимавший чужих. Безжалостные, отстраненные, всегда готовые дать боевой отпор, они, казалось, ценили лишь одно – свои поездки в лес.

Официально они занимались поиском и установлением личностей погибших и пропавших без вести на Финской и Великой Отечественной войнах. Обезвреживали попадавшиеся боеприпасы – бесцеремонно, не особенно задумываясь о своей безопасности.

Они говорили, что уже видели свою смерть, получили у нее маленькую отсрочку и теперь делают жизни одолжение. А поскольку для этого нужны средства, ищут и реализовывают все, что стоит денег в специальных кругах. Это так называемый «хлам», «хабар» – предметы быта и военного снаряжения: чернильницы, ложки, финские национальные бубны, котелки, фляжки, и, конечно, каски, особенно немецкие «рогачи» образца 1916 года. Об оружии шел отдельный разговор.

Некоторые из единомышленников принимали наркотики или постепенно спивались, а кто-то волевым решением пресекал свою жизнь, добровольно присоединяясь к погибшим на фронте друзьям.

«Это потому, – говорил Антон, – что у нас трудна и жестока не только война, но и мирная жизнь – с ее непроходящими кризисами экономики и политики».

Многие бойцы, вернувшись домой, собирались работать, учиться, создавать семьи, но не сумели одолеть нудные житейские сложности. Становясь мнительными, обидчивыми, полагали, что их недооценивают, унижают. Их стремления и мечты не понимали ни родные, ни врачи, ни работодатели. Не было тем для разговоров с невоевавшими друзьями.

Парни вновь и вновь вспоминали о войне… И боевой энтузиазм солдат-мальчишек перевертывался, оборачиваясь отчаянием и протестными самоубийствами – словно местью обидчикам.

Антону повезло больше. Единственному сыну обеспеченных родителей была прощена нелепая выходка. После госпиталя его вновь, но уже мягко, по жизненному пути направляла мама, не знавшая о безрассудстве сына в экспедициях.

Парень закончил юридический факультет. Уплетая предлагаемые на выбор вкусности и не задумываясь, откуда они берутся, Антон мог спокойно бравировать военными воспоминаниями и числиться ради стажа на низкооплачиваемой работе. Однако последствия контузии и психических встрясок порой накрывали и его…

Полоса обороны

 
«Дед лесов седобородый,
Тапио, хозяин леса!
Пропусти героя в чащу,
Дай пройти через болота!..»
 

(«Калевала»)⁶

Неужели среди ужасов войны никто не вспоминал ни Тапио, ни Нюрикки в багряной шапке, ни Тууликки, лесную деву? И кому помогали лесные духи, если карело-финны, воевавшие на стороне русских, были не менее близки им, чем те, кто обосновался на «линии Маннергейма»?

Главная полоса обороны, как помнила Олеся по скудным рассказам деда, состояла из вытянутой в линию системы узлов обороны. Туда входили дерево-земляные и каменно-бетонные укрепления, гранитные противотанковые надолбы и натянутая колючая проволока – против пехоты.

Узлы размещались неравномерно, промежутки между ними могли быть по восемь километров. Возможно, в детстве Олесе явился партизанский отряд, возвращавшийся после операции из финского тыла, в районе именно такого отрезка. Если, конечно, ее видение не относилось к двадцатому году…

Ёж

Летним днем пятнадцатилетняя Олеся впервые отправилась на кладбище: на день рождения деда.

Царство вечного покоя находилось среди лиственного леса. С цветка на цветок перелетали бабочки. Вокруг заветной могилы уже выросли молодые березки, весело шелестевшие листвой. В тонких ветвях одной из них торчало сбитое набекрень, недавно оставленное птенцами гнездо. Светило ласковое августовское солнце. «А смерть не так трагична, как жизнь», – подумала Олеся. – Лежишь себе, и ничего уже не предстоит, ни о чем не надо беспокоиться…»

С крупного потемневшего портрета на Олесю смотрел молодой Алексей. «Ёж!» – вновь осенила ее уверенность. Это был он…

«Эх, дед, дед, – ласково пожурила она. – Зачем ты не сказал мне правду? Видишь, я всё равно не забыла лесного, как ты говорил, сна. – Она присела у края могилы и стала вглядываться в изображение на камне. – Расскажи что-нибудь! Я хочу поговорить с тобой!»

Стояла почти полная тишина. Лишь беззаботно пели птицы и издали доносился гул экскаватора: где-то копали, приготавливаясь к завтрашним похоронам, новые могилы. С противоположной стороны долетали обрывки похоронного марша: в последний путь направлялся старый полковник армии.

Обстановка была обыденной. Здесь, как в прочих пунктах планеты, по-своему жили и работали люди. Кто-то обретал вечный покой, а кто-то загорал, подправляя лопатой края вырытой ямы и подставляя солнцу обнаженную спину.

Невдалеке шумел березовый лес. Олеся достала ватрушки, термос и приступила к трапезе: «В твою светлую память, дорогой Ёж!»

От мест былых сражений кладбище отличалось своей упорядоченностью. Здесь покоились люди, скончавшиеся, в основном, от старости, похороненные с почестями. В лесной земле, напротив, лежали молодые здоровые парни, застигнутые смертью врасплох. Кости их, быть может, перемешаны, а души не успокоены. Тем не менее, в лесах обыватели гуляют, веселятся, собирают грибы и ягоды, а на кладбище, в царстве покоя и мира – плачут… Почему? Это казалось неправильным.

Прохладный ветерок убаюкивал, неподвижность крестов вызывала чувство непоколебимой вечности. Время исчезло, окружающая обстановка умиротворяла душу. До электрички было далеко, спешить не хотелось. Наверно, Олеся задремала в траве, положив обернутую капюшоном голову на холмик могилы. Ей слышалась песня, которую дедушка напевал, занимаясь домашними делами. Она почувствовала себя уютно, словно в детстве на его диване…

 
«Ты тоже родился в России,
В краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне береза,
Береза под каждым окном…»¹²
 

Молодой Алексей сидел рядом с Олесей, покусывая травинку. «Ну, здравствуй, неугомонная, – подмигнул он. – Что же тебе рассказать? О том, что бывает после смерти? Нет, это тебе не нужно. О том, что я хотел бы быть рядом с тобой, малышка? Ты и так это знаешь… Рассказать, как наш отряд бегом пробирался в глубоком финском тылу? Ты помнишь. Чем кончилась наша вылазка? О чем тут говорить, ты видела меня живым! Кусок хлеба, редкий часок сна и, если бы не боль в уставших ногах, всё было бы хорошо. Еще мешала ледяная корка на полушубке: пот, проходя сквозь одежду, остывал, и его схватывал мороз.

Человек привыкает к любой ситуации и перестает думать о противоестественности происходящего. Привыкает к усталости и боли. Машинально делает всё, что от него требуется, и просто живет! Молодость берет свое везде: поет, шутит, мечтает. На привалах растирает спиртом обмороженные конечности и придумывает ракатулеты – специальные костры, помогающие выживать в сорокоградусный мороз. Мы валили деревья одно на другое, места их соприкосновений рубили в бахрому и поджигали. Брёвна горели медленно, и от них шел сильный жар. Лежа в снегу, я искал сквозь мохнатые ветки Полярную звезду и Большую Медведицу».

Ровно через год шестнадцатилетняя Олеся вновь примчалась к могиле Алексея. Всё было по-прежнему, только березки немного подросли, и птичье гнездо виднелось на других ветвях.

Ёж ждал ее в том же месте – несколько постаревший, с проседью на висках.

«Здравствуй», – с видимым облегчением произнес Алексей. Ему неприятно было думать, что внучка забудет о его дне рождения и не придет.

После традиционной трапезы счастливая Олеся вновь уютно устроилась у могилки, всем сердцем чувствуя присутствие самого близкого ей человека.

«Скажи, как всё-таки началась Зимняя война⁸? Чего только ни рассказывают об этом!» – спросила девушка лишь затем, чтобы слышать его голос…

«Думаю, милая, – ответил дед, – не слишком важна теперь истина. Гораздо важнее возродить память погибших – русских, карел и финнов». Алексей прилег на траву, подперев голову рукой, и смотрел на Олесю с улыбкой. Жизнь на земле продолжалась: его малышка росла и познавала мир.

Ёж явился Олесе еще один раз – в ее семнадцать лет. Пожилым уже человеком, медлительным, невозмутимым, – таким, каким она помнила его в роли своего деда.

«Держись, Олесик, – сказал он ей. – Помни: не такое переживали. И цени жизнь».

В последующие годы, сколько бы ни навещала девушка могилу, сколько бы ни звала, Алексея больше не увидела.

В действительности Олеся была далека от войн. Войны – продолжение политики, а потому их события всегда имеют множество версий. Раздумья о них отнимают время и нагоняют в душу мрак. Многое в истории казалось непонятным и запутанным настолько, что у Олеси не возникало желания вникать в подробности. Слишком мало смысла было в кровопролитиях, слишком много жестокости и боли стояло за сухими, сдержанно изложенными в книгах фактами. Грустно было представлять тысячи погибших бойцов, молодых мужчин, каждый из которых мог что-то создать, построить, написать. Каждого из них кто-то ждал и любил. Но они воспринимались командованием как безликие массы, которые требовалось лишь правильно распределить. И даже это не всегда делалось добросовестно.

Когда вставали в воображении страшные картины боёв, Олеся до слез жалела солдат. Ее разум не желал принимать информацию о военных действиях, но славные призраки и земля Калевалы продолжали манить к себе девушку.