Текст книги "Северные баллады"

* * *

Снова моргали сигнальные огни, и наш нагруженный балкер медленно отползал в открытое море. Навстречу ему из Тромсе двигалось норвежское туристическое судно.

Для меня осталось загадкой, насколько пострадал береговой врач, не заметивший мою беременность. «Так бывает, – пыталась я оправдать перед капитаном и его, и себя. – У моей мамы два месяца не могли определить… Наверно, это наследственное».

Я надеялась на свою женскую слабость, на широко открытые глаза цвета морской волны, эффектно выражавшие отчаяние и мольбы. Я знала: наивность и беспомощность молодой женщины заставляют суровых мужчин смягчать ситуацию. И была благодарна Александру Иванычу: он простил нарушение порядка. Однако я едва сумела заметить его благородство: после Шпицбергена меня постоянно мутило.

Здоровье будущей матери поручили Юре, хотя его познания в гинекологии не внушали надежд: в связи с сокращением экипажа второй помощник капитана прошел курсы медподготовки и заменил на судне врача.

Он пичкал меня лимонами и каждый день пытался убедить пообедать. Я побледнела – во всех смыслах слова – и перестала казаться корабельной бедой. Моряки смотрели на меня с братским сочувствием, бескорыстно провожали на променад, если Скала оказывался занят, и, задыхаясь от смеха, делали со мной гимнастику для беременных.

Когда-то я надеялась, что, если доведется рожать ребенка, медицина уже изобретет чудесный способ сделать это легко и без боли. Но способа не нашлось, и даже официальное акушерство вызывало у Юры недоумение. Вместе мы принялись изучать скрытые резервы женского организма.

«Нужно укрепить мышцы и позвоночник, улучшить гибкость суставов таза, – говорил он. – Во втором периоде родов будет тяжелая физическая работа – для изгнания плода. Но самое главное – учись правильно дышать и расслабляться, сотрудничать с силами природы».

На прогулках я рассказывала морякам о своих маленьких открытиях, о том, что роды – целая наука, и постепенно они перестали смеяться. Большинство из них еще не имели детей и наблюдали за мной с интересом и тревогой.

Однако корабль действительно не был базой отдыха: весь экипаж тяжело работал. Алексей уставал и не высыпался, называл судно рухлядью и кучей хлама. Нам приходилось нелегко. И всё-таки радость переполняла меня, когда я видела глаза любимого, чувствовала рядом его длинное тело. Я готова была терпеть качку и токсикоз, лишь бы быть вместе с Алешей.

Однажды Юра сообщил мне о необходимости внутреннего осмотра. Я не настолько узкий специалист, – задумчиво сказал он, но общая картина будет ясна».

Я успела привыкнуть к молодому деликатному доктору и доверяла ему, но темноволосый, голубоглазый Юра был слишком красив. Правильные мужественные черты завораживали, и я старалась не глядеть на него, чтобы не рассматривать родинку возле губ, идеальные изгибы густых бровей, прямой до невозможности нос, гармонично сложенное тело. Избегала заглядывать в большие ясные глаза, представляя, сколько береговых девушек пало под их напором. Это было сиюминутное физическое очарование, но напрасно говорят, будто подобные впечатления быстро стираются из памяти: лицо корабельного медика я помню яснее, чем очертания Эрмитажа.

Он уложил меня под операционную лампу. Прикосновения не причиняли боли, а синие очи заглядывали в такую глубину, какой не видел даже Скала. От смущения меня перестало тошнить. Юра сосредоточенно повторял: «Так, так, всё будет хорошо, отлично…» Потом слегка сжал что-то и спросил: «Не больно?». Я ответила «нет» и внезапно почувствовала, что всё существо захлестывает горячая волна. Хотелось провалиться сквозь стол, сквозь дно корабля и уйти от стыда глубоко под воду.

Я не смогла побороть наступление вызванных Юрой судорог. Щеки горели: «Это – народная медицина?» А он спокойно произнес: «Ты в полном порядке, детка». Напрочь забыв о тошноте, я отправилась на палубу. Испуганно смотрела на темно-зеленые волны Северного моря, вдыхала его свежесть и остро ощущала своё счастье – жить внутри звезды.

Наш балкер следовал в Тернезен, затем в Испанию.

Рожденный в волнах

Корабль жил своей жизнью: железная дисциплина, погрузки, разгрузки, борьба со стихией, устранение неполадок. Каждый ответственно исполнял конкретную функцию и был необходимой частью огромного слаженного механизма. Каждый, кроме меня…

По мере того как рос живот, я всё чаще мучилась угрызениями совести. Мне искренне хотелось приносить пользу команде, но большей частью я только мешала морякам и слушала шутки по поводу женского интеллекта и его резкого снижения во время беременности. Однако сослуживцы таяли, глядя на изменившуюся фигуру, на беспечное лицо будущей матери, не понимавшей еще своей новой роли, и старались оберегать меня. Во время стоянки в Великобритании они отыскали новинку ученого мира – обезболивающий аппарат для родов – и вручили мне от имени коллектива. После чего в кают-компании с любопытством переводили брошюру об импульсных токах и активности маточной мускулатуры.

Море налагает на людей особые узы, и они проявились в нашей команде не сразу – лишь после нескольких месяцев разлуки с землей. Но они помогали терпимо относиться к недостаткам и убеждениям каждого, беречь друг друга. Они поддерживали нашу дружбу спустя много лет.

Возле иллюминатора в нашей каюте висела фотография Летающего Дома. Я могла смотреть на нее бесконечно, как на море… По утрам любимый, зачастую измазанный и усталый, приносил мне в постель теплое молоко и фрукты, прикладывал ухо к животу, а я целовала его пахнувшие машинным маслом руки, гладила коротко стриженные волосы и плакала от беспомощности и счастья…

Солнышко внутри меня подрастало. Срок незаметно подходил…

«Ты теперь тренированная, слушай свою интуицию: она подскажет, что делать, – говорил Юра. – У тебя есть прибор, изобретение ученых. А еще я научу Скалу специальному обезболивающему массажу». На практике второй помощник готовился к работе с мужчинами, роды ни разу не принимал и полагал, что на восьмом месяце я окажусь дома. Но вскоре мы узнали об изменении всеобщего задания: плавание затягивалось, и второй помощник, преодолев замешательство, стал искать решение связанных со мной дальнейших проблем. Можно было попроситься на берег, но я боялась незнакомых врачей, предпочитала надеяться на бога, на корабельного фельдшера и на любимого Скалу.

«Роды становятся общим делом мужчины и женщины, – сказал однажды Алеша в кают-компании. – Непозволительно стоять в стороне! Пусть любимая с гордостью говорит потом: «Мы родили!» – и нежно обнял меня.

– У тебя нет выбора, Леха, – пошутил Игорь.

– Он мне не нужен, – серьезно ответил Скала.

В тот момент я уверилась, что всё будет хорошо.

По прошествии многих лет, оглядываясь назад, я с содроганием думаю о том, что только легкомыслие и самоуверенность молодости открывают перед людьми дверь в невозможное.

* * *

Готовясь к родам, я прочла много необычных историй на эту тему, но не могла перенять ничей опыт. Каждая ситуация была уникальной, в том числе моя. Обнаружилось сходство лишь с роженицей продиравшегося сквозь льды «Челюскина».

Предположительный срок моих родов приходился на время пребывания судна в водах Испании. Однако рассказ о челюскинцах трогал меня за живое: при меньшем везении я могла повторить опыт отчаянной полярницы.

В тридцать третьем году ледокол «Челюскин» вышел из Мурманска в разгар полярной ночи. Геологи случайно открыли на Чукотке месторождение ценных металлов, и Совнарком принял скоропалительное решение: построить там шахту, обогатительную фабрику и социалистический поселок. В состав экспедиции умудрилась попасть женщина. Беременная Елизавета отправилась в плавание вместе с мужем-офицером. В отличие от нас со Скалой, живших в обычной каюте, она занимала каюту-люкс, состоявшую из гостиной, спальни, ванной и прихожей.

Затея со строительством не принесла ожидаемых результатов: добывать оловянную руду на краю света, за Полярным кругом, оказалось в несколько раз дороже, чем покупать готовое олово в Малайзии, куда время от времени ходил теперь наш балкер.

Лиза родила в пути дочку. Она сказала морякам: «Еще никто не появлялся на свет посреди Ледовитого океана во время полярной ночи. Мы находимся в Карском море, и пусть ее имя будет Карина». Мужчины пришли в восторг. Капитан написал на судовом бланке свидетельство о рождении и приложил корабельную печать. С тех пор во всех документах Карины в графе «место рождения» значилось: «Карское море. Ледокол «Челюскин», и указывались точные координаты. «Вот бы и нашему ребенку – так, – подумала я, – только в Атлантике!»

Самое интересное – как Лизе дались роды – в журнале не описывалось. Однако юная мать и новорожденная дочь сорок дней прожили в своей каюте и чувствовали себя прекрасно. Поэтому я почти успокоилась.

Постепенно нам с Алексеем стала казаться странной обычная береговая ситуация, когда бледный муж сдает жену в роддом, мучается у телефона в ожидании известий, а потом отмечает рождение ребенка в компании друзей. Было естественнее находиться вместе. Скала говорил, что не представляет, как его нежная, чувствительная Олеся может рожать, ведь она плачет из-за каждого пустяка. «Не отойду от тебя, даже если погонишь, – смеялся он. – Если не сможешь, я сам его вытащу».

В столь трудной и загадочной ситуации мне действительно очень нужна была поддержка Алеши, его нежные слова. Рожающая женщина не способна отслеживать ход дела. Ей больно, страшно и хочется кому-то доверять. Самое доброжелательное отношение медработников не может заменить присутствие любящего, родного человека. Что говорить о недоброжелательном… Некоторые роженицы до конца жизни не могут оправиться от психологических травм, полученных в такие моменты. Последние недели беременности я особенно верила в сильный, холодный рассудок Скалы, хотя понимала амплитуду его переживаний. «Появление на свет ребенка от любимой женщины, – говорил он, – мало с чем может сравниться по накалу страстей».

В один из июльских дней мы вошли в порт древнего города Ла-Коруна¹⁸, куда некогда прибывали многочисленные паломники, направлявшиеся в Сантьяго-де-Компостела. Я с усилием поднялась на ступени металлической лестницы и, как первооткрыватель, начала рассматривать долгожданный берег. С корабля уже различались гладкие, вылизанные волнами прибрежные камни и трепетавшие на ветру невысокие пальмы.

Срок родов еще не совсем подошел, однако внизу живота появилась боль, и я запаниковала. Осмотрев меня, Юра сказал, что ребенок опустился, и срок я до конца не дохожу.

Команду отпустили на берег. Мне было предложено остаться, но я не желала пропускать долгожданную стоянку.

При входе в порт я видела небольшой замок, некогда защищавший город со стороны моря, и знала, что в расположенном там археологический музее выставлены находки времен кельтов и римлян. Кроме того, через бухту от замка, на полуострове, виднелся маяк, построенный Римской империей и прозванный «Башней Геркулеса». Он был старейшим действующим маяком в мире, и я хотела подобрать возле него на память камешек.

Название дал король Альфонс Десятый. Желая придать Ла-Коруне больше величия, он написал в своем сочинении, будто старый маяк воздвиг Геракл в честь своего десятого подвига – победы над великаном Герионом.

Становясь от волнения суеверной, я надеялась, что легенда о герое-силаче придаст мне сил перед шагом в неизвестность…

Неожиданно я загорелась идеей о родах в воде, которые казались естественными и пугали меня меньше, чем страдания на медицинском столе. Я знала: Юре, как врачу, был бы интересен этот эксперимент.

«Ну, раз уж мы здесь… – Он напряженно наморщил лоб. – Почему бы не попробовать… Если процесс начнется. Вода должна облегчить дело. Такие роды считаются теперь прогрессивными. И для малыша меньше стресс: он провел в воде почти девять месяцев».

Скала был категорически против, но потом уступил. Мы находились на берегу и в любой момент могли вызвать «скорую», либо сами уехать в больницу, где имелось любое медицинское оборудование.

Таким образом, трое отчаянных – я, мой любимый и недоучившийся доктор – собрали необходимые пожитки и покинули базу бункеровки транзитных судов.

Вдоль дороги росли королевские пальмы. Их листья слегка шелестели, покачиваясь в потоках бриза. Мы отправились в город, а затем на такси – в сторону пляжа Santa Cristina.

Шел теплый дождь. Мокрая и довольная, я с волнением прислушивалась к своим ощущениям. Сердце радостно колотилось: неужели я рожу в волнах Атлантического океана? Это желание было не столько проявлением авантюризма, сколько огромной верой в любовь и в естество природы.

Мы обогнули мыс и оказались в безлюдном месте. Тесно стоявшие пальмы, шурша косматыми макушками, закрывали нас от посторонних глаз. В узких промежутках между стволами разросся густой кустарник. Дальше тянулся песок дикого пляжа, окруженный со стороны воды рифами.

Мужчины еще надеялись, что прогулка пройдет как обычный променад и мы успеем вернуться на корабль. Однако при ходьбе я почувствовала схватки.

«Что ж, ребенку виднее, – вздохнул Скала. – Держись, любимая!»

Я вспомнила свои сны о заоблачных витиеватых воротах. Таинственный пришелец уже стоял на пороге и заглядывал в земную жизнь… Я думала об этом моменте десять лунных месяцев, и все равно он наступил неожиданно.

Не обременяя себя купальником, я отправилась к воде. Дождь кончился, теплый ветер приятно щекотал кожу, не встречая никаких препятствий. Скала надел на меня маску и ласты, и я долго ныряла в прибрежных волнах. Пытаясь расслабиться, представляла себя русалкой. Мысленно просила помощи у Бога, у Поющего Духа, у Нептуна и у Солнца…

Прозрачная вода бухты позволяла заглядывать в глубину. Созерцая подводную жизнь, я успокаивалась и уже не ждала от своего организма ужасных сюрпризов. Задержки дыхания, плавные равномерные движения создавали комфортное состояние. Природная ниша, где мы обосновались, казалась уютной: со стороны извилистого берега ее заслоняли остроконечные скалы, а перед глазами открывался бирюзовый простор.

Я села в воде на колени Алеши, он обнял меня, шепча на ухо: «Зайка, милая, всё получится…» Его прикосновения были, как всегда, завораживающими, и напряжение постепенно перешло в экстаз. Я закричала от удовольствия и боли. Эти минуты шипами врезались в память…

Начали нарастать схватки, и Юра вытащил меня на берег. Он говорил: «Нужно больше двигаться, приседать и петь протяжные песни – так будет легче».

Несмотря на боль, я смеялась. На пустынном берегу теплой Испании три русских голоса что есть мочи орали: «Ой, мороз, мороз…»

Бушевало новое, ни с чем не сравнимое торжество жизни.

Сияла бирюзовая даль, тихо шептались волны, наполняя меня безотчетной, смешанной со слезами радостью. В перерывах между схватками, лежа на большом плоском камне, мы пытались беседовать. «Вот как, Кызылкум и Тянь-Шань, – говорил Юра, пытаясь отвлечь меня. – Я и не знал, что Скала – настолько нетипичный представитель своей профессии. Получается, он – бродяга! А большинство моряков – домоседы. Их дом – корабль! Все суда схожи между собой. Море, не считая Арктики, тоже всегда одинаковое. Мимо скользят чужие берега, чужие лица. Это все равно, что стена соседнего дома, которую видишь по утрам всю жизнь! И вдруг – такая смена обстановки!» – «Во загнул», – тихо отвечал Алексей, с тревогой заглядывая мне в глаза. «Если б не его бродяжничество, – пыталась шутить я, – мы бы сейчас здесь не рожали…» – «Скажи правду: никто из нас не рожал бы уже никогда», – проворчал Алеша. Если не могла говорить, я прижималась к любимому, как птицы жмутся к скалам во время шторма. Он гладил мои плечи и шею, и я чувствовала на своих волосах его взволнованное дыхание. Казалось, он видел физическую боль душой и забирал часть свалившегося на меня испытания…

Когда стало совсем тяжело, мы отправились в воду. Я присела, облокотившись о камень. Скала крепко удерживал мое ставшее непослушным тело, а Юра массировал поясницу. Казалось, в мире не осталось ничего, кроме них двоих и моей боли…Я кричала, а они снова пели, пытаясь придать ритм моему дыханию. В те минуты, пытаясь подражать низким мужским голосам, я поняла великий смысл гортанных шаманских звуков: они призваны облегчать боль – как физическую, так и душевную.»Терпи, детка, – голос Юры доносился будто издалека. – Всё отлично, ты молодец. Еще немного…»Нас мягко окутывал ранний вечер. Среди розовых облаков, скопившихся над горизонтом, появился, как во сне, наш призрачный Летающий Дом. Казалось, моя душа устремилась туда, а тело осталось в дрожащих от волнения руках Алёши.

В прозрачной воде, на камне, сидел маленький крабик…Казалось, весь мир застыл и отодвинулся от меня, как в перевернутом бинокле. Я держала руку на голове маленького пришельца, не совсем еще понимая, что это, и чувствовала, как он продвигается вперед. Еще мгновение – и малыш появился целиком. Я замерла от неожиданности, а Скала подхватил своё детище.

Через несколько секунд свободного парения в воде наш мальчик оказался в объятиях отца, а потом щурил глазки и фыркал, пока доктор умывал его.

Смех отдавал в живот резкой болью, но я не могла не смеяться: у забавного человечка был Алёшин разрез глаз, Алёшины длинные пальцы.»Вот и всё, свершилось», – тактичный, внимательный Юра осторожно положил меня на камень и оставил наедине с маленькой семьей: нам предстояло ждать плаценту.

Это время, очень нежное и интимное, дано людям для нового семейного знакомства. Мы с Алёшей, обнявшись, пораженно оглядывали друг друга, словно увиделись впервые в жизни, и, как при первой встрече, не могли найти слов. Благодарность, любовь и сочувствие, возведенные в немыслимую степень, стирали нас, казалось, в искрящуюся пыль. Сверкающие частицы перемешивались и сжимались в единственную звезду…

Счастье выросло в объеме, словно раньше была лишь прелюдия. Теперь оно наполняло не только душу. Подобное золотому сиянию, оно вырвалось в открытое пространство и стремительно заливало весь мир.

Маленькая пухлая щечка касалась моей груди. Мы изучали наше общее создание, тихо радовались гримаскам, зевкам и движениям мальчика, целовали его и друг друга. «Это – Даня, – наконец сказала я, сильнее прижимаясь к плечу Скалы. – Даниил Алексеевич». – «Согласен, – улыбнулся Алеша. – Моя ты любимая…»

Час спустя бледный, но сияющий отец перерезал пуповину и перевязал ее шелковой ниткой. Наш малыш сделал первый шаг в самостоятельную жизнь. Доктор расстелил на песке простыню, и мы легли отдыхать, наслаждаясь своим чудом. Даня тихо спал, а я смотрела на него, не в силах поверить: неужели это мой сын, мой и Алёшин? Настолько настоящий, что даже дышит?

«Алеша, это же ты и я… Я хочу, чтоб их было пять…» Скала молча кивал. Я ощущала на своей щеке его слезы…

Юра позвонил на судно, и вскоре все узнали о том, что нарушителей порядка стало трое.

Покинув возле порта машину, мы оказались в центре толпы. Измученные лица, моя неровная походка, белый сверток в руках сосредоточенного Скалы с торчащими оттуда крохотными ножками привлекли всеобщее внимание. Прохожие, не стесняясь, спрашивали: «Вы здесь родили?» Удивлялись и поздравляли нас.

Второй вопрос был: «Когда?» Я отвечала: «А вот… только что!» Жизнерадостные испанцы оживленно жестикулировали, спрашивали имя первенца и восклицали: «О, Даниэль!»

На корабле нас ждал экипаж. Горло сдавили рыдания, когда я увидела встревоженные лица моряков, рядом с которыми переживала свою беременность.

С цветами в руках они бросились обнимать нас четверых и качать смущенного, но довольного Юрия. А я, сбиваясь и глотая слезы, пыталась сказать «спасибо»… За то, что были рядом, что помогли без разочарования и страха пережить рождение подарка любви.

2009

Проникновение в рай

Восторженные ролики, сентиментальные фильмы и несколько известных книг с детства разжигают у людей интерес к тихоокеанским островам, к пространству между Австралией и Южной Америкой. Светлые, почти белые пляжи и бирюзовые лагуны, окруженные кокосовыми пальмами, вызывают у европейцев оторопь и кажутся им почти нереальными.

Я часто представляла, как живу среди лазурной воды в маленьком бунгало, к которому ведут с побережья деревянные мостки. Сквозь прозрачный пол рассматриваю разноцветных рыб. Проснувшись утром, шагаю за порог и плюхаюсь в теплую воду, а после завтракаю с подплывающих к фаре лодок. Любуюсь коралловыми садами, ныряю за жемчугом. В мои длинные светлые волосы вплетены цветы тиаре…

Отчасти поэтому, узнав, что балкер, на котором работал механиком Алексей, следует во Французскую Полинезию, я умоляла любимого устроить нашу встречу именно там.

Я невыносимо скучала по Скале, который уже пять месяцев был в плавании. Телефон доносил эхо его голоса вместе с гулом и шорохом лежащих между нами стран, а я немела от нежности и желания. Мне чудился запах Алеши. Обонятельные галлюцинации были настолько сильны, что казалось: он находится рядом. Через два месяца это прекращалось, и наваливалась апатия. Я словно начинала умирать, если слишком долго его не видела.

Два месяца назад я отправилась к Алексею в английский Тернезен, но из-за сложностей с документами морякам запретили покидать судно. Мне оставалось лишь махать с берега рукой. Одев красное платье, чтобы выделяться на фоне камней, я взобралась на ближайшую возвышенность и… стала существом другого порядка – не знающим физических границ.

В других портах Скалу отпускали на берег на несколько дней. Свидания в чужих краях были дороги и не всегда безопасны, но обладание любимым телом после долгой тоски по нему доводило до потери сознания. Потом приходило ощущение абсолютной близости с родным человеком – нечто большее, чем счастье.

Он лежал – казалось, бездыханный, – с блаженной улыбкой на обветренных губах и бережно сжимал меня в объятиях. Сквозь щелки приоткрытых глаз ловил мой взгляд, ища одобрения вновь нараставшей дрожи…

Искры буйной страсти и нежное, доходившее до слез умиление не исчезали семь лет. Облегчения чувств, которое люди получают уже через год отношений, не наступало. Любовь металлом вросла в мои сосуды, подчинила себе, и мне пришлось смириться.

На этот раз у нас обоих возникли сложности перед свиданием. Алексей устранял последствия столкновения с рыболовецким судном и не мог точно рассчитать дату прибытия на Таити. Мне в свою очередь не удавалось оформить визу: острова относились к Франции, но не входили в Шенген. Французы не допускали в Полинезию «дикарей»: консульство заранее требовало бронь отеля, билет в оба конца и расписанную по дням программу пребывания. А так же справку о высоких доходах, которую я предоставить не могла: преподавателям и экскурсоводам столько не платили. В местах же с нужным уровнем зарплат не терпели сотрудников, отлучавшихся когда им вздумается.

Предъявление денег не принесло результата: к ним попросили приложить спонсорское письмо от близкого родственника. До Загса мы с Алексеем не дошли, а неофициального мужа не признавали спонсором поездки. Пришлось уговорить на авантюру восьмидесятипятилетнюю бабушку, военная пенсия которой отвечала требованиям… И ловить на себе злые женские взгляды: мол, ветеран отправляет тунеядку в страну всеобщей мечты.

Вылетев из Шереметьево в восемь вечера, через два часа я была в Шарль-де-Голль, но лишь через сутки смогла пересесть на французский боинг.

В пять утра по Москве я прибыла в аэропорт, название которого оканчивалось тремя буквами «а» – Фааа-1.

На Таити сиял день. Сходя по трапу, я каждой клеткой ощущала присутствие Скалы. Казалось, пьянящие запахи гибискуса и моной – это аромат его кожи.

Вдали вздымались к небу зубчатые горы. Их вершины прятались в облаках, а на рыжих склонах бушевала пышная растительность. Дальше начинались ущелья и долины, плавно спускавшиеся к светлой полосе пляжа.

В лицо пахнуло специфическим островным запахом: теплого влажного солоноватого ветра и дикого простора, окружившего благоухающий кусок суши. Неуправляемые грезы вмиг померкли: реальность затмила воображение.

Возле аэропорта стояли девушки, в коротких оранжевых юбочках, с распущенными темными, украшенными тиаре волосами. Они надели мне на шею длинное, спустившееся до бедер ожерелье из лилово-белых цветов.

Отбывавшим таитянки дарили ожерелья из ракушек.

Алексей ждал меня за оградой – измотанный долгим плаваньем, усталый и загорелый.

Когда я впервые увидела Скалу, его черты еще казались мягкими, на щеках алел юношеский румянец. Лишь двухметровый рост придавал ему солидности.

За семь лет Алексей очень возмужал. Форменная рубашка едва вмещала могучие плечи. Резкая очерченность скул подчеркивала красоту лица. На лбу и около глаз появились очертания первых морщинок. Кожа словно огрубела, стала плотнее. И я вспомнила, что ему тридцать восемь.

Я с волнением читала в зыбкости внешних черт пролетевшую часть своей собственной жизни – в которой он был моим. Трогательными казались мозолистые мужские руки и жесткие русые волосы.

В висках стучало безжалостно бегущее время.

«Алёша», – не сдерживая слез, выдохнула я и упала в его объятия.

Столица Полинезии Папеэте тонула в цветах, и мы погрузились в ее сладкий тропический аромат. Разыскивая отель «Тинирау» среди нагромождений небоскребов и старых, наполовину скрытых пальмами церквей, мы разглядывали местных жителей. Смуглые, улыбчивые, раскованные полинезийцы не походили ни на один другой народ: их миловидные лица неуловимо роднились со всеми расами планеты.

Забронированный мной дешевый отель, носивший имя сказочного героя, оказался маленьким частным домом в глубине острова. Его красная черепичная крыша едва выглядывала из манящего плодами сада.

Молодые хозяева провели нас в обитую деревом комнатушку на чердаке. Вместо мебели в ней громоздились букеты цветов, а на полу лежал толстый матрас, застеленный ярким свежим бельем. Рядом стояли бутылочки косметических масел. Скромный уют подкупил усталых, страждущих путников, и мы остались в «Тинирау» на одну ночь.

Утром – после плотного завтрака в саду и полных неги объятий – меня ждал новый сюрприз. В отель быстрыми шагами вошли трое сослуживцев Скалы: коренастый светлоглазый старпом лет сорока, молоденький четвертый механик и похожий на бандита штурман. Они поздоровались, с интересом оглядели меня, а потом зло шептались с Алексеем за дверью. «Я не пойду без Олеси», – слышался его голос.

Я полагала, что моряки во время долгой стоянки собрались на необитаемые острова и вскладчину арендовали небольшое судно: сделать это по отдельности было им не по средствам.

Я готовилась к перелету с Алешей на Бора-Бора и рассердилась на столь грубое вторжение. Однако вскоре решила, что новый вариант путешествия мне нравится больше.

Возле маленького закрытого причала стоял компактный белый кораблик, который при желании можно было выдать за патрульный. Французский флаг был опущен. С берега судно скрывали густые, пышно цветущие кусты.

Мы сразу отбыли, и я уже на ходу осматривала тесное пространство, на несколько дней ставшее нашим домом.

На баке оставалось свободное место для автоматической пушки. На камбузе стояли солемеры – для проверки питательной воды. К стенам крепились лодочные воздухоохладители. Но в кубриках имелись следы протечек, лежали сложенные надувные матрасы, и перемещение на дальние расстояния вызвало у меня сомнения. Маленькое старое судно было пригодно лишь для патрулирования и прогулок в прибрежных водах. Однако на борту находились два отличных механика, перед взором расстилалась сверкающая бирюзой бесконечность, обещавшая счастливые дни и сказочные ночи, и я гнала прочь недобрые предчувствия. Но романтика не задалась сразу: обнимая Алешу, я заметила на его руке необычные черные довольно большие часы. Рассмотрев их, я обнаружила на экране – кроме режимов времени и календаря – множество других цифр. Это был профессиональный прибор для измерения мощности доз излучения в широком диапазоне. Заметив мой удивленный взгляд, Скала быстро проговорил: «Малыш, это на всякий случай. Показатели в норме». Голос его звучал по обыкновению твердо, но я вновь ощутила тень неуверенности.

Дозиметр сохранял в памяти тысячи измерений и после передавал их на компьютер через адаптер связи. Таким образом, мы отправились исследовать Полинезию на радиоактивную безопасность.

Цивилизация пришла на эти острова лишь в шестьдесят втором году. Военные построили аэродромы, причалы, дороги, дали островитянам работу и деньги на обустройство инфраструктуры, внесли в полунатуральное хозяйство европейские новшества, однако сразу осквернили край ядерными полигонами.

Полвека спустя настало время сравнить последствия их испытаний в Тихом океане с последствиями российских испытаний в Арктике.

«Здесь много общего с Новой Землей, – мрачно оглядывая нас всех, говорил старпом. – Были подземные взрывы, не очень глубокие. И закончили французы одновременно с нашими – в девяносто восьмом».

«Тут и остального хватает, как в Арктике, – сказал Скала. – Загрязнители затоплены в канистрах и на подлодках».

Счетчик Гейгера-Мюллера оказался на корабле не один. Был носимый радиометр для измерения загрязненности воздуха и поверхностей. Были дозиметры для обнаружения радиоактивных источников, для исследования загрязненности воды, для измерения мощности доз фотонного излучения, плотности потока частиц и скорости счета импульсов.

Мне хотелось обидеться: вместо того чтобы заниматься мной, Скала нудно следил за приборами. Однако благодаря ему, мне в лицо фугасил теплый полинезийский ветер, и я бездумно неслась по нежно-голубым, ни с чем не сравнимым по цвету волнам.

Бора-Бора оказался огромной лагуной, окруженной горами, к которым со стороны океана прилегали маленькие островки. На них располагались аэропорт и отели.

Поднимая брызги, моряки бросились бегом по рифу. Потом, как дети, ощупывали плетение хижин, двускатные и четырехскатные крыши из жердей и перистых пальмовых листьев.

Прозрачная, горько-соленая вода лагуны с виду напоминала стекло. На глубине топорщились яркие кораллы и сновали рыбы разнообразной окраски.

Для кого-то это был полный развлечений мир. Но наш скромный кораблик отправился рано утром мимо Подветренных островов Общества к архипелагу Туамоту, или к островам Россиян. Многие из этих атоллов были открыты русскими мореплавателями и носили их имена.

Я досыпала на палубе, нежась на солнце. Олег – высокий большеглазый штурман со шрамом на щеке, острым взглядом и неизменной пиратской улыбкой – сверялся с картами. «Что за мальчишество, – снисходительно думала я, следя за ним полуоткрытым глазом, – необитаемых островов немерено в их секретных бумагах».