Текст книги "Северные баллады"

Ревность

На горизонте поблескивала весна. Солнечный свет становился всё более радостным и желтым. Олеся устроилась на новую работу, но по-прежнему тянула с фразой «Прощай».

Антон пришел встречать девушку в конце дня и украдкой смотрел на нее через стекло. Она весело разговаривала с красивым темноволосым мужчиной, начальником отдела.

Она была высокой, и все же начальник смотрел на нее сверху вниз. Уже одно это заставило копателя зло стиснуть зубы. Вертя в руках папку, тридцатилетний наглец что-то внушал Олесе, а на ее доверчиво поднятом лице светилась игривая улыбка.

Она была одета в серый деловой костюм. Должность добавила ее чертам нечто серьезное, новое, приобретенное без Антона, и потому ненавистное ему. Он сердито желал, чтобы чтобы начальник наклонился и поцеловал Олесю в губы. «Ну, давай, я знаю – ты хочешь!» – мысленно кричал он.

Пусть посторонний субъект подтвердит подозрения о ее легкомыслии, о ее нелюбви!

Антон подспудно искал доказательства тому, что не могло существовать для грязного контуженного перекопщика, как говорили многие, – счастливой любви с Олесей…Нужно было, наконец, убедиться в ее развратности и перестать мучиться. Прибить обоих разом… Но нет, Олеся взяла у улыбающегося начальника папку и направилась к двери.

Последняя ночь с Иваном

Она улеглась спать под теплым боком храпящего мужа, хотя грустный человек на другом конце города, как всегда, грозился покончить с собой. Олесе надоел его шантаж.

Она мучительно скучала по Илье и думала: «Что такое, по сути, любовь? Может, это благодарность за чистоту помыслов, за искренность и нежность к себе? Может, это когда хочешь оторвать от себя кого-то… за его кажущуюся неинтересность… и понимаешь: невозможно? Когда уходишь, разводишься, изменяешь, но душой остаешься с ним?»

С опозданием настигли муки совести за боль прекрасного человека, которого не ценила, и дикий страх того, что теперь уже поздно…

В ее душе был только он. Вся душа, казалось, стала его тенью…

«Развод получен, – написала Олеся в дневнике. – Я осталась совсем одна. Совсем свободная. Антона не считаю…

По-прежнему вспоминаю Лисенка. Я приехала на выходные к себе домой, в Выборг, слоняюсь по квартире и во всем чувствую его присутствие. Вижу его среди подушек дивана, вижу, как он моет посуду, как сидит, уткнувшись мордочкой в телевизор. Мне плохо без него! Я даже не ем, потому что без него нет повода ничего приготовить… И никто не придет, не заставит.

Илья далеко, и не нужна мне без него, как выяснилось, никакая романтика. Я чувствую себя отвратительной предательницей. Если бы знать, как искупить вину…

Антон звонит и говорит о свадьбе, но я ничего не хочу от него. Хотя… Если честно, я бы прошлась еще разок по Дворцовому мосту в наряде невесты – под восторженные гудки машин. И – на этот раз – под рок-версию марша Мендельсона! Невеста всегда – лучшая из королев. Но быть женой Антона, бегать ради него с кастрюлями – нет, исключено».

В преддверии конца

Антон чувствовал, что любовь Олеси перерождается в стойкую неприязнь.

«Не потому, что ты копатель, сказала она. – И не потому, что ты, по твоему собственному выражению, «сломанная кукла», выброшенная армией. И не потому, что «не миллионер», по твоим словам. Нет, нет и нет! А потому, что ты никогда не спросишь даже самое банальное: кушала ли я сегодня, и если да, то что! Тебе не приходит это в голову, ведь тебя кормит маман. Ты думаешь, что у всех людей организмы автоматически напитаны».

Припекало весеннее солнце. Олеся медленно, нехотя шла к месту свидания. Зачем жить непонятой рядом с любящим, но нелюбимым человеком, смотреть на его разрушительные странности, не имея сил что-либо исправить?

Как часто люди притворно улыбаются, говорят «до встречи», шепча про себя: «Не хочу иметь с тобой ничего общего!» Зачем?

Хотелось убежать от Антона. Разочарование угнетало. Вместо сильного и заботливого мужчины, каким она когда-то его считала, рядом оказался эгоистичный, вечно хнычущий мальчишка, за своими капризами не замечавший ее желаний.

«Идти с ним в загс? – усмехалась она. – Схожу, подам заявление, чтоб не доставал… У меня будет месяц. А замуж не пойду. Эх! Что бы такое придумать, чтоб избежать сегодняшнего свидания?»

Мимо проходили люди: вереницы, хаотические скопления теней. Доносились обрывки разговоров. На одних лицах наблюдался налет грусти, на других – подобие радости. А внутри Олеси снова разрасталась непонятная боль…

Откуда-то донеслась тихая песня. Она прислушалась: невдалеке звучал очень знакомый мужской голос…

 
«Чеканный серебряный бор
Опутала долгая дрема.
Полковник идет на простор
Неспящего аэродрома»¹⁴.
 

Олеся пошла по улице, ускоряя шаг, но звуки голоса не становились слышнее. Тогда она бросилась вперед, но внезапно некая сила остановила ее, мягко сковав движения. Олеся подняла голову и увидела перед собой светлые волосы и ласковые глаза финского егеря.

Она вскрикнула от неожиданности и почувствовала, что по щекам текут давно не получавшие выхода слезы.

Она снова касалась дрожащими ладонями его бледного лица, его обмороженных пальцев, не ощущая ничего, кроме щемящего душу горького счастья. Забыв о том, в каких временных рамках находится, она любовалась чертами, внешне похожими на черты Антона. Кажется, рассказывал что-то Антошка о своих родственниках из Шюцкоровского батальона… Почему она не догадалась, что при первой встрече Юкка хотел просить похоронить его по-человечески? Почему он сам не сказал об этом?

«То ли призрак, то ли игра воображения, ты снова здесь! Обнимая его, я обнимала тебя…»

Тень набежала на лицо Олеси. «Зачем, если полюбил меня, ты допустил все это?! – тихо спросила она. – Я не могу выносить удушья его ревности, оскорбительных упреков и подозрений, а главное – его нарочитой безучастности к моим тревогам и бедам… У меня больше нет сил… Я ничего не хочу, и всё валится из рук, как у древней старухи. Ты погубил меня, милый Юкка, своей потусторонней любовью. Ты хотел, чтобы я почувствовала тебя через него, но отдал меня ему, словно куклу…» – она безутешно заплакала, закрывая лицо руками.

«Ты не пришла ко мне, как обещала, а я ждал, – жестко ответил Юкка. – Я жду тебя всегда, не смотря на то, что плоти моей давно нет, а кости брошены под болотную корягу руками твоего жениха-перекопщика. Брошены, в отличие от найденных им костей солдат Красной Армии, потому, что я – враг, и он не знал, что с моими костями делать.

Только сила моя осталась на земле. Я никогда не буду твоим мужем, не поцелую тебя, не стану отцом твоих детей. Прости за боль, любимая, – добавил он уже мягко, совсем ласково. – Я не знал, что делал, и теперь попробую тебе помочь. Я отдам свои силы твоему лису… А меня ты больше не увидишь».

Юкка в последний раз коснулся ладонью ее волос, и словно ветер пошевелил светлые пряди. Растерянная Олеся безуспешно пыталась поймать руки егеря и наткнуться на невидимую твердь…

Разрыв

Антон старательно не замечал надвигавшейся беды, но однажды пришел ясный майский день – солнечный, теплый. День подачи заявления в загс.

Они встретились у метро Горьковская, как делали это бессчетное количество раз, и пошли, взявшись за руки, через Александровский парк. Антон соскучился по любимой, страстно хотел обнять ее и прижать к себе всё то прекрасное, обожаемое, что было ею. Хотел говорить о любви, до дрожи жаждал почувствовать ее поцелуи на своих губах и щеках, но непонятное стеснение удерживало его, заставляло казаться спокойным, почти каменным. Он говорил себе: «Сейчас, сейчас… Еще десять шагов, и я повернусь к ней, схвачу ее в объятья… А может, она не выдержит первая?»

И она не выдержала. Тайные обиды, о которых она временами проговаривалась, набежали волной гнева. Олеся, внезапно вспыхнув, резко нарушила молчание. «Нашему союзу вечно что-нибудь мешает, и уже давно не моё замужество тому виной, – сказала она. – Ты требовал моего развода, ты давил на меня, шантажировал своей смертью: тебе приспичило срочно на мне жениться! Зачем? Ты не желаешь замечать моих трудностей, делаешь вид, что ты тут не при чем. Я должна быть сильной и сама о себе заботиться. И дело даже не в том, возможно это или нет, а в том, что ты молчишь. Ты знаешь, что я горда и не попрошу тебя о помощи! И тебе это удобно!»

Антон мгновенно вскипел, зло крикнул: «Да, я так и знал, что все у тебя упрется в деньги!» Но она не обращала на его слова внимания и продолжала: Я говорю, что все хорошо, и тебе выгодно мне верить! Ты считаешь для себя оправданием то, что мы живем в якобы «свинской стране», где тебя по достоинству не оценили, а так же то, что у тебя много работы! Кстати, карьера не рухнула бы, если б ты догадался принести любимой раз в неделю пакет овощей…

И тебя не заботит, что я чувствую, существуя в своей идиотской роли! Ты занят только собой и своими надуманными страданьями! Ты злишься, когда я чему-то радуюсь, когда мне что-то интересно. Тебе нужно, чтобы мне было плохо! Чтобы я хотела умереть, тогда тебе спокойнее!!! Да, ты – настоящий мужчина! И ты считаешь, что мы скоро поженимся. Но ты ошибаешься. Мне такой муж не нужен».

«Спасибо за понимание», – горестно вздохнул Антон. Он смутно чувствовал, куда она клонит.

«Дело здесь не в деньгах, как ты имеешь привычку твердить, хотя это естественно – если мужчина содержит женщину, – продолжала она. – Я больше не в состоянии переносить твои оскорбления и эгоизм. Я дошла до предела разочарования».

Она быстро повернулась, собираясь пойти прочь от Антона, но чуть задержалась, засмотревшись в его темно-зеленые, волновавшие когда-то глаза. По-детски распахнутые, они были влажны, испуганно-неподвижны и глубоко несчастны. Казалось, он задыхался, но ей не было его жаль. Хотелось скорее забыть это чучело и никогда не слышать о нем ни слова. Но Олесе не верилось, что сейчас она уйдет, и копателя в ее жизни больше не будет. Еще можно было вернуться и, улыбаясь, сказать: «Нет, неужели ты поверил? Я не могу без тебя…»

Снова проснулся зов природы, ей захотелось обнять Антона, ласкать под курткой его худое, но крепкое тело и говорить ставшую привычной ложь: «Прости меня, единственный, мой суровый волк! Я знаю, что в твоей груди бьётся самое благородное и чистое, самое любящее сердце, а все, что было между нами плохого – лишь недоразумения…» Но она сумела совладать с собой и холодно произнесла: «Не знаю, что тебе поможет пережить разрыв, но у меня нет больше сил. Я твоей никогда не буду. Прощай».

«Прощай» – избитое и ничего, казалось, не значащее слово. Но она повернулась спиной и уже сделала шаг.

«Олеся! – он рывком схватил ее за руку. – Олеся, стой! Я не верю тебе!» Он силой развернул ее к себе лицом и обнял, дрожа всем телом, чувствуя, как собственные слезы щекочут нос.

«Нет, – прошептала она, – хватит». – «Не делай этого, пожалуйста», – упавшим голосом попросил копатель. Он готов был упасть перед ней на колени. Так делали сломленные, окровавленные враги, вымаливая у его ног пощаду за минуту до смерти… Но сейчас он понимал, что ничего не поправит.

«Последняя просьба: найди брошенного финна! Он не враг, а твой родственник».

Олеся решительно отстранилась, и он почти задохнулся, потрясенный.

Ветер трепал ее розовую кофточку, нравившуюся Антону из-за «застежки-молнии», которая легко расстегивалась. Руки, грудь, ноги, волосы – все в Олесе было родным и любимым. Он не понимал, как может лишиться всего этого и почему стоит, глядя на удаляющуюся высокую фигуру, не в силах двинуться с места.

Русалка

Копателя больше не было в ее жизни. Ура. Закончилось вранье: какое облегчение! Он уже не давил на нее своей каменной тяжестью. Радостно ускоряя шаг, Олеся отбросила надоевшие мысли, словно швырнула в помойку мусорный мешок.

Достав мобильник, она машинально позвонила Илье: «Лисенок… Прости… Я хочу к тебе…»

«Олесь, я на работе», – обиженно пробубнил лис и отключился. «Абонент недоступен», – было сказано ей при повторном наборе.

«Всё верно. Мерзкие предатели не должны жить на свете», – прошептала Олеся.

Завывание ветра под Троицким мостом отдавалось в сердце болью воспоминаний. Когда-то на этом мосту они с Ильей восторженно целовались…

Олеся ясно увидела реальность, словно в сумрачной комнате включили свет. Навалилось страшное чувство вины, сознание катастрофы. Невозможно было вернуться назад, перенестись из ненужной минуты, из-под ненужного весеннего неба в теплые, родные объятия большого, мягкого и пушистого лиса…

Олеся стала настолько отвратительна себе, что захотела тотчас же прекратить своё существование. Религия и моральные нормы выглядели маленькими и ничтожными рядом с образовавшейся внутри нее черной вертящейся воронкой.

Девушка наблюдала, как внизу бурлит шепелявая вода. Никто не отвел ее от опасного зрелища. Прохожих не интересовала чужая судьба. Или не приходило в голову, что кто-то может хотеть умереть…

Быть может, каждый, кто задумывается о самоубийстве, должен лично убедиться, что этот шаг безвозвратно уводит в бессмысленную, безысходную пропасть. Убедиться и отойти самостоятельно.

Боль. Пустота. Страшная, затягивающая в бездну пучина. А под ногами, за конструкциями моста, шумела Нева. Олеся легко перелезла через перила, не решаясь, однако, сразу отпустить руки. Внезапно она заметила по другую сторону перил нескольких мужчин и женщину, которые звали ее, просили перелезть обратно.

«Не надо искать неприятностей сверх отпущенных на твою долю!» – долетал чей-то голос. «Надо же… им не все равно….», – подумала девушка. Но их мир остался по ту сторону перил. Теперь он не имел к ней отношения. Олеся повернулась к прохожим спиной. Впереди синели волны, предлагая вечный и долгожданный покой, и она шагнула им навстречу…

Она ощутила головокружение и холод, и вскоре увидела совсем юную себя, которая заливалась смехом и кричала: «Наконец-то! Ты помнишь, помнишь, как мечтала:

 
«Мне бы быть русалкою веселой…
Чтоб не видеть города большого
Со своей прохладной глубины…»
 

Потом потянулась через века длинная вереница ее родственников, и Торкель Кнутсон отдавал приказания… А вокруг металась темная лисица, выла по-собачьи, словно кричала: «Только не это!!!»

И защемило душу: «Господи, неужели я никогда его не увижу? Ну пожалуйста, верни нас друг другу…»

Прощание

Он не застрелился в ту же ночь лишь потому, что знал: это все равно неизбежно. Рано утром он вышел на мокрый двор вынести мусор. Что делать дальше? Идти к ней? Но где она? Ее телефоны не отвечали. Наверно, уже подобрала нового мужчину…

Потом была другая страшная ночь. Потом прошла неделя, потом еще две, потом месяц. Он смаковал горечь воспоминаний и растягивал прощание с жизнью.

Он мучился присутствием Олеси во всех мелочах и до последнего ждал ее звонка или смс. Не мог поверить в то, что она оказалась каменно-равнодушной, и жалел себя. Он стыдился признаться людям в том, что его бросили. Его, который смотрел на всех свысока.

Иногда Антон все же показывался на работе – смертельно бледный, почти сгорбленный, рассеянный, не замечавший ничего вокруг. Этот образ был психологически верен: люди не настолько жестоки, чтобы смеяться над истинными страданиями. Коллеги задумались: насколько сильным должен быть удар, чтобы сразить этого павлина! И как прекрасны, наверное, были его чувства к замкнутой дылде! Антону сочувственно жали руки, давали советы, заботливо отряхивали его неряшливый свитер, наливали бодрящий зеленый чай. Ему понравилось вызывать жалость женщин. «Боже, если б меня так любили, вот я бы…!!! – говорили они. – А эта гадина вас не стоит, вам нужно ее забыть». И предлагали модные антидепрессанты. Потом начинали хитрить: одна просила его починить заколку, другая – каблук. Выстраивалась целая очередь, начинались споры, выяснения отношений.

Антону была приятна конкуренция дам за его внимание. Иногда, забывшись, он выходил из образа и улыбался.

Но Антон был упрям. Он не желал жить неудачником. «Наверно, – думал он, – все не так плохо, если я могу думать о производимом мной впечатлении… И все же игра должна быть доведена до конца.

Получается, вопрос стоял так: жениться на Олесе или умереть. Я полагал за счастье отбить ее у мужа, и мне это удалось. Все говорили, что это невозможно, а я доказал им, что для меня невозможного нет! Многие мечтали о ней, но завладел ею я… И я был горд. Я собирался жениться, но, наверно, не потянул отношения с ней. Я бы объявил, что бросил ее, но в это никто не поверит… Все знают, как я ее обожал… Я мог бы назвать ее проституткой, но не стоит лишать свой образ того немногого хорошего, что в нем осталось.

Образ… Выходит, я всё-таки играю спектакль! И сюжет для меня важнее реальности… Тем лучше! Я доиграю обдуманно… Пусть люди наглядно увидят, какой бывает любовь. Я не врач Вячеслав, но сыграю не менее красиво. Пусть плачут посторонние женщины у меня на могиле и заваливают ее цветами. Я помогу им поверить в мечту, в то, что их тоже кто-нибудь полюбит до гроба.

Пусть считают меня, как Славу, человеком чудесной, чистой души и многих других достоинств, пусть говорят над могилой высокопарные тосты! Пусть много раз пересказывают друг другу мою историю, приукрасят ее и превратят в легенду. Мне это нравится!»

На Карельский перешеек пришел ненужный золотой сентябрь, который должен был стать месяцем свадьбы. Холодный ветер мотал верхушки ставших бессмысленными елей. Антон сидел возле не успевшей осесть могилы.

Юкка! Бестелесный человек другого века! За что его любила Олеся? За светлую душевную сокровенность, за певучую романтичность сердца, или просто за доброту и внимательность?

Саволакскому егерю, как и Антону, шел тридцать первый год. Они жили в разные времена, но у обоих жизнь осталась позади. И никто так, как Юкка, не понимал, что было у Антона на душе, никто не чувствовал соединения скорби и молодости, страшных воспоминаний и горькой любви, не знал удалявшихся шагов обреченной жизни.

Именно Юкка отдал единственное, что у него было – энергию, неизрасходованную земную силу – для спасения любимой женщины. А не Антон, пафосно обещавший когда-то сделать для нее всё, лишь бы осталась рядом…

Теперь частица егеря навсегда осталась жить в Олесе, наподобие пересаженной печени. И Юкка уже не несчастен, он живет и чувствует вместе с ней – семьдесят лет спустя! Он рассматривает изменившийся мир и добирает упущенное.

«Он тоже воевал на бессмысленной войне и бывал ранен, – думал копатель. – Почему он не зол, как я, на Вселенную, почему в нем нет ненависти к людям и правительству, обиды на судьбу, зависти к не знавшим боевых действий однокашникам? Только ли потому, что он – дитя другого века и другой Родины?

Быть может, он твердым разумом принимал неизбежность времени и событий? Стремился делать добро, приносить счастье, не требуя отдачи? Улыбался жизни и был открыт ей?

В этом был его внутренний свет? И потому он нравился Олесе?»

Нет, не она убила Антона: умершего десять лет назад нельзя убить заново. Напротив, он мог убить ее, если б остался рядом. В конце концов задушил бы за измену.

Он вымотал ее. Забирал энергию, любовь. Требовал, но не давал радости. Наверное, он опасен. В нем нет жалости и сочувствия, нет способности прощать и оправдывать. Он ищет виновных… всегда… не понимая толком – в чём… и зачем. Ему нужно отыграться за свою прошлую боль… на тех, кто не при чем. За то, что они не при чем…

Всё к лучшему. Он избавит мир от потенциальной опасности в своем лице. И Олеся станет его оправданием перед людьми. Пусть на ее совесть лягут ответственность за судьбу, за последствия войны, за скверный и ела-бый характер. Довела контуженного человека, единственного сына и ценного работника…

Вырванный из войны, он за десять лет не смог вписаться в мирную жизнь. Пусть все винят Олесю и не знают главного: то, что случится сейчас – его собственный выбор.

После смерти

Она была бледна и худа, глаза смотрели грустно и непреклонно. Ее длинные светлые волосы еще более выросли. Вокруг глаз темнели синие круги, и она выглядела настоящей русалкой. Антон почувствовал острую жалость к ней, смешанную с обидой: когда-то она говорила, что не будет жить, если его не станет на свете. Но, разумеется, солгала.

Она чувствует себя обманувшейся идиоткой, поверившей сказкам обычного хвастуна. «Одно дело, – думает она, – не бояться смерти и воевать… кстати, неизвестно как! Меня там не было. Возможно, его рассказы о войне – тоже ложь… И совсем другое – адаптироваться к непростой, зачастую парадоксальной мирной жизни. Быть не игрушкой, не домашним животным, не ребенком, не заурядным любовником, а мудрым главой семьи, защитником нежной женщины. Потому что в так называемой мирной жизни защита нужна не меньше, чем на войне…»

Она уже никогда не простит его, не положит молчаливо голову ему на плечо, как волчица своему волку, и даже не потому, что теперь они существуют в разных мирах, а потому, что не считает его настоящим мужчиной.

Эти мысли становились невыносимыми. Они мучили сильнее, чем раздавленные любовные чувства. Он, умный и сильный, рисковавший жизнью за друзей, в глазах Олеси навсегда останется эгоистичным слабаком. Уже не представится возможности переубедить ее. Теперь он – бесполезная тень. У него нет нерастраченных при жизни сил, что когда-то были у Юкки.

До встречи с Олесей Антон утверждал, будто видел в жизни всё: перед ним проходили отвратительные в своей простоте картины смерти. Разрывало на части друзей. Умирали в жестоких мучениях враги. Его самого преследовала смерть. Однако он не знал тогда болезненного и горького чувства, возникшего при потере Олеси и вызывавшего отчаяние и панику, которое было другой разновидностью страха.

Неужели она действительно была ему настолько дорога? Или до безумия не хотелось признавать личное поражение? Как бы то ни было, от безысходного страха мутился рассудок. Антон делался занудой, обвинял любимую в изменах, в потребительском к нему отношении, в равнодушии. Она терпела. Он понимал, что надолго ее терпения не хватит, но, чем более боялся, тем более разрушал жалкие остатки идиллии. Задолго до разлуки он чувствовал ее немой вопрос: разве можно жить рядом с психованным и мрачным человеком? Разве можно вместе с ним воспитывать детей? Всё правильно: женщина должна беспокоиться о будущих детях…

Непонятно было одно: зачем промахнулся в свое время снайпер, заставив Антона испытать боль худшую, чем физическая.

Начинался ясный осенний день, кое-где в голубом небе плыли серые облака. Но Олесе казалось, что все вокруг говорит о ее законченной жизни.

Ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть. Чтобы отвлечься от тоски, она заставила себя убираться в шкафу и наткнулась на финскую шинель. Ту самую, что одевала на кукольной фабрике, желая проверить правильность своих догадок. Антон подарил ей этот раритет наутро после объяснения в любви.

Теперь она с досадой бросила шинель в угол, собираясь вынести на помойку. Затем увидела свадебный пиджак Ильи и прижала к себе. Обнимая шелковистую ткань, словно любимое тело, она села на пол, содрогаясь от беззвучных рыданий. Антона ошпарило новой болью. Копатель не вспоминал о первом муже Олеси и никогда не думал, что девушка может любить его.

Физическая смерть не избавила от мучений, а только прибавила новых. И из этого состояния не предвиделось исхода.

Зазвонил телефон. Какая-то из приятельниц просила Олесю о встрече и жаловалась на жизнь. «Что ты знаешь о плохом? – горько усмехнулась та. – У тебя счастливая семья». – Однако встревожилась и впервые за долгое время засобиралась на улицу. Она направилась к вокзалу, где села на питерскую электричку.

Его непреодолимо тянуло к ней. Это было нечто, уже не похожее на любовь – сожаление, вина? Любопытство?

Промокший от дождя Петербург вновь сиял под лучами осеннего солнца. На лицах встречных прохожих играли улыбки. Казалось, они искренне радовались Антону, который порой забывал, что он – лишь ветер.

Хмурая, одетая в черную джинсу Олеся подошла к знакомому кафе, находившемуся неподалеку от фабрики. Антон заглянул внутрь сквозь непротертое стекло витрины. Макеты шоколадных пирожных призывно лежали на золотом подносе.

Столик, за которым он много раз сидел с Олесей, пустовал и словно хранил невидимые летописи их встреч.

«Моя жизнь замерла, как закрытая книга, – подумал Антон. – В ней я счастлив, сидя рядом с любимой девушкой, мечтая о новом металлоискателе и о сезоне копанины. В ней я несчастен, спрашивая Олесю, почему она хочет бросить меня… Книга не может рассказать свое содержание, пока ее не откроют. Но Олеся выбросила томик, а я его разорвал. Я остался на разлетевшихся страницах, давно вымокших в лужах и превратившихся в ничто. Я – часть пространства, прохладный воздух…»

А за столиком в углу рыдала беременная Оксана. «Он опять… в запое…» – выдавливала она сквозь всхлипы. Растрепанные волосы прилипали к мокрому и опухшему от слез лицу.

«Всё пройдет, – твердила, обнимая и укачивая ее, Олеся. – Поверь: всё будет хорошо…»