Текст книги "Северные баллады"

Слава

Через месяц технолог Оксана, пухленькая двадцатитрехлетняя девушка, сложив губки бантиком, сидела с отсутствующим видом за своим столом. Ее волосы были только что перекрашены из малинового в природный каштановый цвет и спадали на обтянутые серебристым свитером плечи.

Оксана обдумывала текст любовной СМСки. Мечтательно глядела в пространство и улыбалась, представляя объятия Вячеслава.

Слава вошел в жизнь отдела неожиданно. Он держал комиссионный магазин и некоторое время назад заехал к Антону за обещанной финской формой. Это был мужественный и очень красивый человек лет тридцати восьми. При его появлении отдел замер: всех поразили дотемна загорелые, правильные черты славянского лица, огромные серые глаза с густыми ресницами и на редкость крепкое тело, подчеркнутое камуфляжем.

Помимо скромного бизнеса Слава занимался военной медициной. Он бывал в «горячих точках» и многих вытащил с того света.

Казалось, он не помнил о своей красоте. Серьезное лицо выражало лишь спокойствие, доброту и твердость характера. В свете яркого солнца он показался «кукольницам» героем фильма или мечты – тем, кто никогда не появляется в реальной жизни.

Слава представился по-военному, пожелал всем доброго дня и направился широкими шагами к Антону.

«Что общего у него с нашим юристом? – удивилась Олеся. – Кроме финских шапок, ничего не может быть…»

Женщины зачарованно глядели на гостя, но он желал лишь забрать коробку с шапками и отправиться по другим делам. Однако заглянув мимоходом в грустные глаза Оксаны и в ее глубокое декольте, открывавшее две трети шикарного бюста, Слава едва не забыл, зачем пришел. Он вернулся на пару шагов и присел возле нее на свободный стул.

Двое загляделись друг на друга и не сразу вспомнили о том, что не мешало бы начать разговор. Пауза затянулась. Сотрудницы молчали. Лишь Антон прыскал презрением: «Как?!! С этой дурой?!!»

Добрая, сентиментальная Оксана вела беспорядочный образ жизни, часто меняла любовников. Она привыкла к осуждению старших женщин, к недобрым насмешкам ровесниц и неуважительной реакции мужчин. Она не оправдывалась и никому ничего не доказывала – ей просто хотелось встретить любовь.

Она искала не там и видела не тех – на улицах, в кафе, в транспорте, в проезжающих мимо авто. Иначе не получалось.

Она не научилась отказывать мужским страстям. Ее влюбчивому сердцу зачастую казалось: вот он, мужчина ее мечты, отец ее будущих детей… Но он вел себя не так, как ей хотелось, и исчезал после третьего свидания.

Оксана хваталась за каждого, кого могла бы со временем полюбить, но ее использовали и бросали.

Она ненавидела свой длинноватый нос и свою широковатую талию, считая их виновниками несчастий.

«Вот уж поистине, влюбленность – сумасшествие, – улыбнулась Олеся, входя в кабинет и глядя на замечтавшуюся коллегу. – Она дает душевный подъем, вдохновение, иммунитет к другим болезням, открывает неведомые дали. Но человек перестает принадлежать себе. Им правят воздушные чувства, которые бродят в крови, как газ. Живут внутри, как отдельное существо, и подчиняют себе все мысли».

Оксана не была ветреной девушкой. Сложно складывались ее отношения с мужчинами, и не было родителей, поведение которых могло бы стать стать для нее хоть каким-то примером. Она совсем не разбиралась в людях. Она мечтала, паниковала, путала мужские мотивы со своими расчетами и ошибалась. Но душа ее оставалась чистой и готовой к долгожданной любви. Напасти не портили Оксану. Словно злая колдунья из сказки, намереваясь изуродовать девушку, сажала на ее грудь жаб, а те превращались в алые розы.

Теперь Оксана хорошела на глазах. Даже ее походка стала другой – быстрой и легкой, а на щеках розовел румянец… Она собиралась замуж.

Слава зачастил на фабрику. Он приносил Оксане цветы и ароматные булочки. Говорил, что съеденные до шести лакомства не вредят фигуре и что себя надо радовать.

Остальные девушки украдкой любовались им. Они завидовали Оксане, кто-то даже ненавидел ее, но ни одна не перечила выбору доктора. Пусть он любит их некрасивую коллегу, лишь бы приходил сюда. Пусть исполняет с ней их девичьи мечты – лишь бы исполнял и лишь бы не оказался другим. Ведь это значит, что их собственные герои реальны, когда-нибудь их найдут, и для этого не обязательно быть Мисс Мира!

Слава не слушал сплетни о любимой, он верил ей и тому, что видел в ее глазах. Он запретил Антону говорить о ней нелицеприятности, и тот умолк, хотя обычно ни в грош не ставил чужие слова.

Олеся подумала: «Если Слава с Антоном общаются, у них должны быть общие черты». Достоинства Славы перенеслись жаждущим воображением на его приятеля. И вот уже чудилось, что Антон столь же порядочен и светел.

Однако юрист был другим. В свое время балованный, капризный юнец отправился в армию с целью отомстить родителям: его устроили не в тот институт. Антон ненавидел инженерное дело и решил на пару лет избавиться от него, а заодно поиграть на нервах заботливых предков и бывшей девушки.

Поначалу он писал издевательско-пафосные письма влюбленной в него однокласснице: «Сижу верхом на танке, а всякие проститутки на гражданке ложатся под врагов. За что воевать?» Но играть парнишке довелось недолго: не думал, глупый, что в итоге попадет на бойню…

Там он и познакомился с доктором.

Вернувшись домой, Антон не находил себе места, несмотря на льготное поступление в другой вуз, и ударился в копанину.

Слабый, разболтанный человек, выздоровев физически, не смог адаптироваться к прежней жизни – слишком сильно его психику надломили бои. Он ненавидел страну, которая обошлась с ним, как с дешевым бездушным материалом. Ненавидел окружающих людей, которые имели наглость радоваться жизни, не зная того, что пришлось узнать ему. Ненавидел народ, с которым воевал.

Он кипел ненавистью – ко всему и вся, и только отдельные люди, чаще женщины, вызывали в нем подобие теплых чувств.

За спасение он не благодарил, лишь бросал врачу с театральным вызовом: «Зачем? Я никому не нужен».

Слава имел шестилетнюю дочь и был разведен трижды – с разными женщинами. Олесю занимал вопрос: почему? В то, что можно изменить такому мужчине, она не верила. Заботливый, ласковый, красивый как бог, он гасил шутками любые ссоры. Вместе с тем в нем чувствовались решительность и сила духа. Он спасал жизни, писал статьи и ради разминки вязал узлами железные прутья. Он был, казалось, той самой каменной стеной, о которой грезят невесты; тем достойным человеком, которому можно посвятить свою жизнь.

На гуляку он не был похож. Ходили слухи, что Слава пьет, но и это Олеся оспорила: на щеках доктора играл здоровый румянец, а движения были точны.

Он говорил, что только сейчас встретил свою единственную. Что по-настоящему свадьба бывает лишь раз, и у него она будет с Оксаной.

Всем хотелось верить, что это правда.

Красная кофточка

Днем, занятая работой, Олеся уже не испытывала прежнего смущения, чувствуя на себе пристальный взгляд Антона. Она изредка поворачивалась к нему с улыбкой, а он помутневшими глазами ласкал все ее тело. Скользил взглядом по перебиравшим книги рукам, по нежной шее, над которой пушистым хвостом свисали светлые волосы.

Хотелось подойти к ней и обнять, но он не решался. Все путалось в его голове. Вспоминались сладостные ощущения безумной лесной ночи.

Каждый день Антон собирался взять ее за руку и сказать: «А помнишь…» Но холодели пальцы, и всё кончалось отступлением в другое крыло фабрики, прикрытым неотложными делами.

До их встречи Антон жил с ощущением усталости и равнодушия, но теперь стал томиться по утрам воодушевленным ожиданием. Олеся почти всегда опаздывала.

Утреннее солнце пригревало через стекло, и Антону не хотелось шевелиться. Сбоку от него на бархате дивана лежала забытая ею красная кофточка…

Однажды, оставшись вдвоём с Олесей, Антон взял куклу, когда-то звавшуюся Витей-3, а теперь ставшую юношей Куллерво из «Калевалы», и подсел к девушке. Он воздел руки Куллерво к небу и, вздохнув, сказал тихо, срывающимся на шепот голосом:

 
«Что мне с жизнью подарили?
Солнце, песни и палатку.
Темный лес – моя отчизна,
Поле – вот моё жилище…»
 

Олеся поняла его. Не зная, как ответить, она тоже взяла куклу – Настеньку, красавицу Похъёлы, и посадила рядом с Куллерво:

 
«Ветры, вы мой челн гоните,
Вы качайте, волны, лодку…»
 

Показалось, что на свете нет ничего, кроме них двоих, кроме блеска их глаз и случайных прикосновений влажных от волнения пальцев. Его взгляды были неоднозначными: не то насмешливыми и холодными, не то вопросительными, не то страстными и преданными, и потому особенно волновали, вызывая в Олесе мгновенные импульсы желания.

«Эта ситуация – как новое сумасшествие: ничего не происходит, но в воображении клубится целый радужный мир, – думала Олеся. – В фантазиях можно прожить такое, чего никогда не случится. И даже если мы станем близки, прекрасный мир не приблизится ко мне… Его нет. Это оттенки моих собственных чувств и грез, которые, увы, никто различать не умеет. Я могу лишь попробовать описать их, чтобы появился шанс показать кому-нибудь это волшебство…

Всякий раз я влюбляюсь в настолько разных людей, что поначалу трудно поверить в собственные чувства. Кажется: я всего лишь играю, наблюдаю… Но внезапно приходит озарение: я опять не узнала чувство-хамелеон.

Когда-то для счастья мне хватало лишь поцелуя, но земная жизнь материальна… Постигнув душевную любовь, приходится постигать ее сочетание с любовью плотской».

Антон незаметно отдался тому, что было предопределено Большой Рыбой – верховным божеством его предков. Имя Олеси крутилось в его сознании даже во время сна.

Как полагается начальнику поисковой экспедиции, Антон был экспертом в области оружия, военной формы и военной истории. Он постоянно ворчал, что по ошибке забрел на фабрику. «Что мешает тебе уйти?» – спрашивала Олеся, и про себя улыбалась: «То, что придется искать новую работу».

После пошива финских военных шапок остались обрезки шинелей, и Олеся соорудила из них форму для кукол. Смущенно улыбаясь, Антон вырезал из обломка швабры кукольные тэтэшники – советские пистолеты ТТ-и немецкий ручной пулемет MG, так называемую Маму Галю. «Немецкий, – пояснил он, – потому, что после революции начался «германский период» в военном руководстве Финляндии».

Куклам с добрыми детскими лицами совсем не подходили роли солдат. Оксана сделала кукольный транспарант: «Нет войне». Но Антон, пытавшийся найти повод для общения с Олесей, устроил военную реконструкцию с погружением в историю.

Кто-то из финских солдат шел в атаку с мундштуком в зубах и отпитой бутылкой водки за пазухой. «Вот это пофигизм!» – смеялся Степа. – Убьют сейчас, а он…»

Фантазия рисовала Олесе подробности войны с пугающей ясностью, и девушке хотелось прекратить странную игру. Но Антон не унимался.

«Во время боя к командиру подполз Боря и показал рукав своей шинели, измазанный чем-то белым, зеленоватым: «Смотри!» – «Что?» – «Это мозги Вити Панина…» Панин был снайпером, и финны за ним охотились».

«Ты тоже видел мозги?» – спросила Олеся, побледнев. «И мозги в том числе, – сказал Антон. – Война есть война. Сперва страшно, потом привыкаешь».

Ему нравилось поражать Олесю подобными рассказами: эта взрослая девушка смотрела на него с милым ужасом и с возрастающим детским уважением.

«Бойцы Красной Армии остались лежать в лесах… Вот мы и копаем их теперь», – говорил он. Рассказывая о своей высокой миссии, Антон мог с довольной ухмылкой вспомнить о продаже рогатых касок или найденной за пазухой солдата расписной свистульки.

Порой Антон, сидя у окрытого окна, курил мундштук, вытащенный, по его словам, из зубов скелета. В ответ на изумление Олеси он удовлетворенно улыбался: «Мундштуки не покупают, их откапывают. Но водку покойников пить нельзя – отравишься. Лохматый сделал глоток, и два дня болел».

Однажды Олесе подумалось: почему бы не открыть копателю Калевалы тайну о произошедшем с ней в детстве казусе? «Хочу рассказать тебе одну историю, – тихо произнесла она. – Не знаю, поверишь ли…»

Она поведала о маленькой девочке, которой когда-то была, и о клинке – как выкопала его, как бросила в реку и как недавно нашла.

Начальник экспедиции по мере ее рассказа всё более мрачнел, и Олеся поняла: он верит, но уже почти не слушает, а думает о чем-то своем. Ее и саму терзали сомнения, касающиеся возвращения домой. Но копатели, среди которых, видимо, находился Антон, не могли иметь ничего общего с феерическим происшествием на скале. Или… Нет!!!

Призрачный миг

Утро тянулось в молчании. По окну барабанил дождь; в кабинете никого, кроме Антона и Олеси, не было. Они не смотрели друг на друга и едва поздоровались, придя на работу. Каждый сидел за своим столом, шелестел бумагами и пытался угадать, о чем размышляет другой, почему игнорирует коллегу. Откуда взялась холодность, выходящая за рамки обычного притворства?

Наконец, Олеся пересела с книгой в глубокое кресло. «Может, я не имею права думать о тебе как о мужчине? – думала она. – Ты предпочел бы, чтоб я, как ты, была одинока и жила с родителями, но – «антеекси», как говорят финны!»

Через минуту Антон вышел из кабинета; Олеся осталась одна. Он сбежал, чтобы не разговаривать.

Олеся полулежала в кресле, прикрыв глаза, и забыла о находившейся в руках книге. Мыслями она вернулась в Карелию и вновь оказалась под звездным небом возле поросшей мхом скалы…

Она вдруг ясно вспомнила то, на что в Карелии не обратила внимания. То, что смутно тревожило, а теперь отчетливо проступило перед мысленным взором: маленькие подробности внешности незнакомца. Характерный наклон головы, внимательность немигающего взгляда… Движения – то резкие и грубые, то нерешительные, медленные. Мягкие волосы до плеч, – светлорусые, слегка вьющиеся. Сильные широкие ладони в белых шрамах. Когда-то перебитый и неправильно сросшийся указательный палец – его нельзя было спутать с другим.

Черты бледного мужского лица показались ей в лунном свете чертами Юкки, но… Олеся вдруг вспомнила короткий широкий шрам над правой бровью, которого не было у Юкки, и который есть у…

Это он!!! Всё-таки он?!!

Задрожали руки, гулко застучало успокоившееся было сердце. В глазах потемнело, и Олеся, словно прощаясь с жизнью, обвела потерянным взглядом кабинет. «Сколько можно шарахаться от сомнения к уверенности и назад! – прошептала она. – Неужели не понять, где кончается мираж и начинается реальность!»

Олеся вспомнила про серую шинель, которую копатель не успел распороть. Она лежала небрежно сложенной в углу дивана, служила Антону подушкой и была похожа на ту, что Олеся носила в Карелии. Пора, наконец, открыть правду! Девушка уверенно взяла шинель и, не колеблясь, скинула с себя одежду. Она постояла перед зеркалом, с удовольствием рассматривая свое отражение, потом облачилась в реликвию.

Грубая шерсть покалывала кожу. Олеся жаждала увидеть лицо Антона в тот миг, когда он увидит ее. Напомнит ли она ему недавнее, незабываемое? Узнает ли он ее? Или, быть может, для него все это неважно, – так, забавное приключение, – и ему неловко открыться? Или феерическая ночь – действительно лишь плод ее больной фантазии?

Скрипнула дверь. Он растерялся, почти остолбенел. Но никакой нежности, никакой радости Олеся не заметила в лице копателя. Ничего нельзя было прочитать в нем, кроме недовольства, граничащего с полуобморочным состоянием.

Антон молча, не глядя больше на Олесю, прошел к своему столу и уселся, закрывшись широкой книгой так, что видно было лишь пылающее ухо.

Воцарилась гробовая тишина. Он пытался читать, не сознавая, что буквы расположены вверх ногами, и думал о груди Олеси.

Она снова устроилась в кресле, уютно кутаясь в застегнутую на все – кроме самой верхней пуговицы – шинель, и тоже притворилась читающей. Через минуту Антон поднялся со своего места и пошел к ней. Однако, тряхнув головой, прошагал мимо и стал молча, торопливо ходить по кабинету. В конце концов, минуя в очередной раз кресло Олеси, он резко остановился и заглянул ей в глаза.

Казалось, в его взгляде не было ни капли теплого чувства к ней. Антон смотрел сердито и с уважением, как на достойного врага. Она коснулась его руки: «Что случилось? Ты против примерки шинели?» Тогда Антон наклонился, оперся руками о ручки кресла, оказавшись с Олесей близко лицом к лицу, и продолжал смотреть на нее, словно размышляя о чем-то. Его темный взгляд становился всё суровее, и Олеся наблюдала за искрами в его зрачках. Она пыталась подавить в себе дикое влечение, боясь оказаться в нелепой ситуации.

При попытке отстраниться на ней неловко сбилась шинель, открывая колено и грудь. Олеся оказалась вжатой в мякоть кресла, глаза в глаза, – казалось ей, – с диким волком… Отведи взгляд-и безжалостные клыки вонзятся в горло, и сильные лапы разорвут на куски. Но жестокому волку хотелось ласки. Если бы она протянула руку и погладила его по длинным взлохмаченным волосам, он обнял бы ее колени. Однако Олеся лишь поправила полу шинели. Она вдыхала знакомый запах папоротника с хлебом и улыбалась.

«Неужели барьер непреодолим? – подумал Антон. – Не человек, а мифическая Валькирия. Это она. Я уже целовал ее губы и пухлую грудь с розовым соском, которую она быстро укрыла серым сукном…»

Ее глаза сияли, длинные волосы и белая кожа в свете солнца отливали золотом. Образ казался почти ангельским. Разве идут ангелам плотские, земные желания? Прикоснуться к ее груди – кощунство. Нов лунном свете она выглядела совершенно земной.

Что толкнуло его в ту ночь на скалу, как решился он пойти ей навстречу, не зная, кто она? Не зная наверняка, этого ли мира она создание, отдаться в ее полную власть? С тех пор он вскакивал по ночам, лихорадочно ища ее рядом, и падал в темноте…

Он помнил смертельно-блаженное замирание сердца. Помнил прикосновения шелковистых волос, теплых ладоней, мягких губ к своему телу. Помнил, как страстно ласкал и сжимал ее, помнил ее восторженные стоны и дикие крики экстаза, когда, находясь в ней, жадно кусал и целовал ее грудь…

Его поразила чувственность этого существа. Обычные женщины не знают того, что испытывала она. Лесное божество вновь и вновь начинало плавание по волнам доводящего до безумия океана и увлекало Антона за собой… Но сумасшествие состояло в другом: он не просто терял разум от плотской страсти – он чувствовал, что рядом находится единственная женщина, способная понимать его и любить, – добрая, своя. Умная и своенравная, разделяющая его мироощущение.

Антон был истинно счастлив в ту ночь и совершенно убит наутро. Никто из знакомых не поверил бы, что он пролежал много часов на осыпанной хвоей земле, давясь слезами. Только стыд перед копателями заставил его взять себя в руки.

Отстранившись через несколько минут друг от друга, они не нарушили молчания. Слова, – бледные тени мыслей и ощущений, – исчезли. Антон повернулся и вновь вышел, почти выбежал из кабинета.

Увольнение

В тот же день Олеся решила уйти с фабрики. Разочарование в работе явилось лишь отговоркой – на самом деле ей было невыносимо находиться рядом с Антоном. Напряжение между ними продолжало расти, не находя выхода. Девушке хотелось спрятаться от пронзительного взгляда копателя, который знал ее постыдные тайны. Знал и молчал.

Еще невыносимее было ловить взгляды сослуживцев.

«Почему мы не можем просто поговорить?» – думала она. И в тот же день подала заявление об уходе. Однако сумела совершить над собой последнее усилие, предложив Антону поменяться номерами телефонов. Тот принял предложение с нескрываемой радостью. Он ждал этого. Его глаза засветились нежностью, когда в «трубе» запечатлелся длинный ряд ее цифр.

Они проговорили всю ночь с 23-го на 24-е сентября – о различиях русских, финских и немецких касок, о деятельности копателей в лесу и устройстве их приборов, потом о войнах, финской и чеченской… Никогда еще Антон не говорил так запальчиво на свою любимую тему. Но тем яснее в нагромождении его речей Олеся различала любовную дрожь.

Он лежал на диване, прижимая к себе телефон и всматриваясь в звездное небо – поверх потрепанных крон темневших во дворе деревьев. А в ее окно сквозь березовые ветви глядела большая круглая луна.

В конце разговора он сказал: «До свидания, спокойной ночи… всегда Ваш-Антон…» И положил трубку. Кровь прилила к щекам Олеси: «Значит, любит… И пусть всё идет, как идет!»

Неважно было, чем кончится их роман и что он значит для нее самой. Приятно было очаровать нового мужчину, приятен был процесс овладения чужим сердцем…

Их вечерние беседы стали часто повторяться, и однажды кончились все темы, пропали все слова.

«О чем поговорим?» – ласково спросил он.

«Можно говорить о чем угодно, – ответила она, – главное – желание. Мне хочется говорить именно с тобой…»

«Мне так же, – почти прошептал Антон. – При всей моей ненависти к телефонам – с тобой хочется говорить и говорить, хоть до утра…»

Это была чудесная ночь предчувствий и замирания сердец. «Русская рулетка, – сказал о ней позже Антон. – Я отдал бы полжизни за то, чтобы пережить это снова… Ведь ты могла ответить: «Идиот, что ты вообразил? Ничего не было и нет!»

Утром они зашли в кафе, соединенные новой, страшной близостью. Минуту смотрели друг на друга, потом копатель обнял Олесю, тихо целуя ее плечи сквозь ткань одежды. Она прислонилась к его щеке воздушными волосами…

На окнах белели замысловатые занавески. Антон, взяв Олесю за руку, сидел рядом с ней на красном кожаном диване. Захотелось пафосно сказать: «Ты превратила старшину спецотряда обратно в человека, способного на жалость…» Но, растворившись в своем счастье, копатель молчал.

«Причем тут жалость?» – спросила бы она. И задумалась, быть может, о своей дальнейшей судьбе. О том, почему становилась рядом с ним объектом жалости…

Предлогом для уединенного свидания стала поездка на раскопки.

Хотелось идти с прибором по заваленной листьями земле, чувствуя себя Кусто или кораблем, под днищем которого скрыты легенды, тайны судеб, сокровища. Но еще сильнее хотелось вновь испытать дикие порывы плотской любви и чувство единения с мечтой.

Олеся бежала к условленному месту встречи. Наверное, она светилась счастьем, потому что люди, глядя на нее, улыбались. Она неслась по улицам, по платформам метро, по эскалаторам – лишь бы унять сотрясавшую ее нервную дрожь. Казалось, назначенное свидание – один из тех снов, где живет кто-то незнакомый, но самый желанный, родной и близкий. Один из снов, оставляющих после себя разочарование…

«Здравствуй…» – услышала Олеся взволнованный голос.

Острое ощущение реальности захватило обоих. Возможность повторения близости сводила с ума. Они стояли среди листопада, глядя друг другу в глаза, ничего вокруг не замечая и не нуждаясь в словах.

С металлоискателями и лопатами в руках, сквозь запах недавно исчезнувшего тумана они вошли в пустынный октябрьский лес. Тот встретил гостей, теребя за плечи ветвями.

После городского смога лесная свежесть кружила голову. Антон прижал Олесю к себе и поцеловал так крепко, что у нее перехватило дыхание…

Забыв лопаты, они долго лежали на ворохе желтой листвы, завороженно целуясь. Запах ее длинных волос смешивался с запахами еще сухой и теплой осенней земли.

«Волшебно красивая осень!» – говорила потом она.

«Сколько ты хотела бы детей?» – отвечал он. И оба замирали в нежном объятии.

Она гладила его твердую спину. Его близость была приятна, но не повторился восторг, лишавший сознания летом. Не произошло того, что ожидала Олеся: изумрудное сияние больше не появилось! О единении с мечтой не стоило даже вспоминать… За отсутствием мечты! И всё же это было их лучшее, еще ничем не омраченное время доверчивости.

В нескольких шагах стояли улыбающиеся красноармейцы с обветренными, усталыми лицами. «Не обидно ли вам наше поведение?» – спросила бы Олеся, если бы увидела в тот миг кого-то из них. «Нет, – ответили бы те. – Мы, как и вы, – люди. Мы хотим красоты и любви, хотя бы чужой. Бои давно утихли, а земля продолжает жить. И любовь, и жизнь, и смерть – это вечность…»