Текст книги "Северные баллады"

Наконец, показалось узорочье родного дома: выстроганные из дерева кружевные наличники – дело рук привезенного из Каргополя умельца.

У Эйно вырвался вздох облегчения. Вбежав в комнаты, он нежно поцеловал руки расстроенной матери, и, не говоря ни слова, поспешил в постель.

Каникулы кончились быстро. Полный радужных надежд, Эйнар отправился учиться в Хяменлинну, где жил еще один его брат – Оскари.

Запряженная белой лошадью маленькая закрытая карета тихо скрипела, подпрыгивая на мокрой каменистой дороге. Эйно жевал испеченный в печи, посыпанный морошкой сыр, и крошки падали на светлое кожаное сиденье.

На минуту Эйнару показалось: с момента мистической ночи прошло много лет, и в карете – вместо него – сидит лохматый безумец в поношенном грязном костюме… Но путь не кончался, и юнец свободной рукой судорожно сжимал белый камешек.

2013

Скала
(трилогия)

Сияние

Скала

В ту пору я оканчивала петербургский университет. Подруги мечтали о теплых морях и южном солнце, а я бредила музееведением, арктическими путешествиями и писала диплом о полярных национальных парках. Сидя в Сети, читала научные статьи и издания СМИ, выискивая подходящие материалы.

Арктика манила меня, как подростка тридцатых годов. Я хотела увидеть своими глазами гигантские голубые льдины, способные давить своей мощью корабли. Хотела посетить места зимовок знаменитых исследователей и понять, что гнало их на изучение губительных просторов. Что заставляло, замерзая, голодая, болея цингой, подвергая себя смертельной опасности, двигаться вперед. Хотела найти ответ на вопрос: было это азартом, непобедимой жаждой первооткрывательства или эгоистическим капризом, желанием во что бы то ни стало исполнить свою прихоть – даже ценой благополучия семьи и собственной жизни. Было это побегом от себя или дикой любовью к низкому звездному небу, затмевавшей любовь к женщинам, которые провожали корабли с предчувствием вечной разлуки и нищеты.

Оставляя семьи без гроша, упрямцы снаряжали экспедиции на собственные жалкие средства и двигались на север. Неуклонно и с чувством собственной правоты… Быть может, странники заболевали психически, а может – узнавали нечто притягательно-волшебное, без чего не было смысла жить, и стремились всё дальше в Арктику, к сказочной – нулевой – точке планеты, где встречаются Полярная звезда и Большая Медведица.

Они не открывали мотивы своих поступков, не описывали дорожные впечатления. Не сообщали, оправдались ли их ожидания. Каждый оставлял в дневниках лишь сухие констатации фактов. Быть может, тяготы пути вытесняли романтику, и полярники, чувствуя близость смерти, стыдились признаться в разочарованиях и в собственной глупости.

Подобно капитанам минувших веков я упрямо стремилась в ледяную страну и обивала пороги начальников арктических экспедиций. Но надо мной лишь беззлобно шутили: куда собралась избалованная барышня от свежих овощей и фруктов, и что она будет делать на льдине со своими длинными волосами, со своим маникюром, своими нежными особенностями?

Однако я не сдавалась. В душе я сознавала свою непригодность для полярного будущего, однако, чувствуя хаотическое течение жизни, ничего для себя не исключала.

Однажды апрельским вечером, попивая клубничный йогурт, я читала очерк о непредсказуемой арктической зиме. Современные полярники были более словоохотливыми, и я увлеклась описанием заката…

Переливы ярких красок оборвали шквалы ветра и снега. За стенами занесенной метелью палатки грохотала буря. Воображение рисовало, как я, укутавшись в спальник, записываю при свете лампы данные научных исследований…

В какой-то миг я заметила рекламу сайта знакомств и бездумно открыла его.

Взгляд зацепился за одну из фотографий: серьезный, но ничем не примечательный парень облокотился о борт корабля. Темно-синяя куртка, короткая военная стрижка. Он смотрел в сторону замерзшего моря, где, пробивая себе дорогу, шел красный ледокол. Вместо имени незнакомца значилось: «Skala».

Внезапно загорелись щеки, но свою радость я приписала воодушевлению, вызванному видом ледокола и возможностью услышать из первых уст подробности арктических путешествий. Стараясь казаться серьёзной, я сочинила длинное письмо о том, как несовременно мечтаю об Арктике, как представляю странствия Баренца и Седова, как пишу диплом и как необходимы мне фотографии из плаваний. Место встречи не блистало моралью, и мы оба, зайдя туда, влились в месиво виртуальных страничек, за которыми скрывалось всё, что угодно. На моем месте могла очутиться ищущая клиентов путана. О моряках и вовсе рассказывают множество нелицеприятных историй, однако я решила, что этот, стоящий почти спиной, особенный.

Незнакомец не отвечал три дня, но меня это не смутило. Я написала ему еще раз – о том, что очень жду ответа. Вскоре он извинился за молчание и объяснил, что долго не проверял почту. Меня удивили идеальная грамотность и сдержанный, излучающий радость тон, какого я не встречала в виртуальных переписках. Начались ежедневные беседы об истории, о кораблях, о его родном Мурманске и о Петербурге, где я жила и где он когда-то учился.

Скала рассказывал, что работает механиком, как Гаврилов из известного фильма, и что его корабль ходит по всему миру. Я в школе любил географию. Рассматривал Южную Америку, Австралию, Северный полюс и говорил, что поеду туда, – писал он. – Оказалось, Арктика – всего лишь холодная пустыня, заваленная мусором и бочками из-под топлива. Тебе бы там не понравилось. Но если нужны фотографии – я, конечно, пришлю».

За строками скрывалась теплая душевность. Мы тщательно подбирали слова, боясь нарушить возникшее доверие. Я чувствовала, как протягивалась крепкая нить… Или, скорее, просмоленный канат между мной и благородным, сильным человеком – Скалой. Я верила, что он такой, но смутная тревога волновала сердце.

«Да ты влюбилась, мать», – весело заметил однокурсник, заглянув в мое раскрасневшееся, обращенное к компьютеру лицо.

«Что ты, – смутилась я, – это – всего лишь Сеть, электронные значки. Я толком не знаю, как Скала выглядит, а он и вовсе не видел моих фотографий. Говорят, у моряков в каждом порту по жене». Но Леонид насмешливо покачал головой и, запустив ладонь в свою темную шевелюру, произнес: «Смелей, подруга, морские механики принадлежат к редкой породе настоящих мужчин».

Вечером русоволосый собеседник тридцати четырех лет взглянул на меня с экрана. В серых проницательных глазах читалась спокойная уверенность в себе. Сила характера, сквозившая в каждой мелочи, отвлекала внимание от мягких, почти правильных черт лица и трогательного румянца на щеках. Благородное, тонкое телосложение, длинные, по-мужски изящные пальцы придавали жесткому образу налет нежности.

Вскоре я услышала в телефоне очень далекий, но родной голос.

В начале июля, после долгих скитаний между портами Шпицбергена¹⁷, Англии и Испании, балкер Скалы прибыл в Петербург. Замирая от счастья и страха, я собиралась на первое свидание. Трясущимися руками пыталась расчесать непослушные светлые волосы и застегнуть длинное открытое платье.

Я была хороша собой, но боялась, что не понравлюсь Скале. Ведь нет предела совершенству и невозможно предсказать, что у кого вызовет отвращение.

Казалось, природа почувствовала моё смятение: поднялся редкий для Питера ураган. Тучи быстро закрыли солнце, ветер ломал под окном березы, выворачивал из рук прохожих зонты. Дождь встал стеной, словно предупреждая меня: «Не ходи…»

Тротуар превратился в теплую бурлящую реку, омывавшую мои босоножки. Порывы ветра играли льющимися с неба потоками воды. Зонт не спасал от хлещущего со всех сторон ливня. Тонкое сиреневое платье промокло. Я подумала: «Это знак. Скала может перевернуть мою душу, как внезапный вихрь перевернул северную столицу».

Люди делают вид, что не верят в знаки свыше, но почти каждый ищет их и берет себе в помощь, в оправдание или в украшение своей биографии.

«Наверно, подсказки существуют, как телепатия и телекинез, – сказала я себе, – но их легко спутать со страхами и сомнениями. Мне страшно, словно предстоит пройти ночью по пустой улице. Когда боишься, тайные знаки лезут отовсюду. Но тревога не предчувствие будущего, а неловкость перед неизвестностью. Сознание ищет опыт, на который могло бы опереться, и проваливается в пустоту. А нужно просто пережить пугающее событие. Смелей, подруга, как говорил Ленчик. Знака нет. Это всего лишь непредсказуемая питерская погода».

Вскоре я и Скала стояли возле светофоров по разные стороны проезжей части. Меж нами серела пелена дождя и бесконечным потоком неслись машины.

Мы пытались рассмотреть друг друга, но видели только длинные силуэты.

Эти минуты показались более долгими, чем ожидание Алексея из плавания. Я вглядывалась в высокого, одетого в светлую рубашку человека на противоположной стороне улицы и сгорала от нетерпения заглянуть в его серые, как северное море, глаза. Окружающий мир померк, остался лишь мой механик Гаврилов – как белый парус в пучине воды.

Ноги сделались ватными, когда Алексей подбежал и поцеловал меня в краешек щеки. Я ощутила свежий запах его кожи и улыбнулась, не желая отстраняться.

Бесконечно родной человек оказался рядом, но я не знала, что ему сказать. Голова опустела до звона, тело почти перестало слушаться, а душа тихо шептала о том, что всё в мире встало на свои места.

Разговор не клеился. Мы направились к ближайшему ресторану.

Ноги скользили в намокших босоножках, и я держалась за Алёшин локоть. Его крепкая рука дрожала и настолько плохо держала зонт, что по моей спине текли потоки воды. Я понесла зонт сама, вытягиваясь вверх.

Теперь Скала держал меня под руку, и я чувствовала, как нежно, словно хрустальный, и в то же время сильно он прижимает мой локоть к своему боку.

Я могла долго плестись с ним по лужам, лишь бы чувствовать сквозь тонкую одежду тепло твердого тела, его дрожь и глубоко запрятанную ласку. Сердце изнывало от непосильной радости, и в тот день во мне поселился настоящий кусочек солнца. А вечером был робкий поцелуй в щеку, короткое нежное объятие, обещания писать обо всём и по возможности звонить…

Алексей вернулся в порт, на своё судно. На прощание я сказала, что буду скучать и ждать. Он недоверчиво спросил: «Правда?»

Корабль снова ушел в море, а я уехала в командировку – водить экскурсии.

Были звонки и крылья счастья, были стихи на день рождения. Он писал мне в письмах и смс «целую». А я не понимала, почему при встрече он не поцеловал меня по-настоящему, и спросила соседей по купе: «Может ли мужчина тридцати четырех лет бояться поцеловать? Если видна его симпатия…»

«Конечно, может, – ответила задумчивая дама, – если боготворит, дорожит и любит…»

«Может, если у него вагон женщин, а ты слишком чиста для его обоймы», – ответил полупьяный шутник.

«И вести себя может как дитя малое, – ответила девушка лет двадцати восьми. – Кто-то в отношениях скромный, но по жизни орёл, а бывает наоборот».

«Может, – ответил темноволосый парень с плеером. – Посмотри, какая ты красивая… Дай ему время, и его страсть достигнет тебя».

Но лучше всех сказал пожилой мужчина, неохотно оторвавший взгляд от газеты: «Да, может. Причины таковы… Во-первых, это природная застенчивость и скромность. Во-вторых, неуверенность в том, что ты ответишь взаимностью… В третьих – сверхуважение к тебе и мысль, что ты не готова к этому».

Попутчики углубились в интересную тему, и я не задала им главный вопрос: «Как быть?» Ждать, но чего? Если между нами тысячи километров и невозможно решиться задать прямые вопросы, сказать простые слова. Вместо «люблю тебя» я писала «люблю представлять твой путь – как светлую и прекрасную сказку, которой недостает в этой жизни». Алеша понимал это как требование рассказов о Шпицбергене и писал забавные истории. А я устала от ожидания, недосказанности, невыраженной любви и начала неаккуратно отвечать ему.

Я много путешествовала. Сперва Скала волновался о моих передвижениях, а потом печально махнул рукой, сказав, что я непостоянна и сделаю его героем анекдота. Однако я приняла эту фразу за шутку.

С первого мига в Сети Алёша стал моим светом. Я думала: он – единственный мужчина, которому я могла бы быть настоящей верной женой. Если бы он сказал, что его любовь действительно существует, что она не порождение моей фантазии, как заснеженная палатка на северном полюсе…

Я могла бы ждать Скалу месяцами и годами-лишь бы знать, что я ему нужна. Во все времена женщинам были необходимы внешние атрибуты любви, и я не стала исключением. Слова «целую», «скучаю», даже «твой Алексей» не заменяют нам развернутых объяснений и живых цветов. Нам не верится в немую любовь. Можно называть слова пустым ветром и более важными считать дела, однако я знала, что слово Алеши твердо. «Получается, – думала я, – если он не говорит о любви, значит, ее не чувствует».

Постепенно я пришла к выводу, что Скала со мной просто дружит. И позабыла о том, что дружба между мужчиной и женщиной возможна лишь в одном случае: когда всё лучшее отложено на потом. На неопределенный срок. Возможно, на «никогда»… Но никто не станет увлеченно дружить с теми, кто не нравится, на кого не приятно смотреть, чей голос не будоражит.

Лишь раз Скала намекнул на серьезные отношения: «В связи с появлением выплат за второго ребенка стало легче делать девушке предложение. Можно спросить ее: «Хочешь заработать двести тысяч?» Такой подход казался Алексею остроумным и-в случае отказа – безопасным, но я приняла это за издевку. В моем представлении соединение любящих сердец включало в себя длинную цепь приятных событий, как минимум – Дворец бракосочетаний номер один, свадебное путешествие и море потрясающих фотографий. Но не циничное производство двоих детей, словно на звероферме.

Словом, я тоже не поняла Алексея и уехала на Байкал к сокурснице в гости, где заболела пневмонией.

В беспамятстве я лежала в местной больнице, в то время как собиралась встретиться со Скалой в Москве. Я не позвонила ему и не ответила на его звонки. Лишь в декабре его беспокойство пересилило обиду, и он сумел написать письмо: «Почему не даешь о себе знать, почему не рассказываешь, что случилось?»

Я в свою очередь обиделась на его долгое, как мне казалось, равнодушие, и захотела сделать ему больно. Сочинила детективную историю про изнасилование и внематочную беременность, от которой чуть не умерла. Последовали слова утешения, сожаления, пожелания лечиться хорошо и серьёзно относиться к своему здоровью…

Письма Скалы сделались сухими.

Переоценка

Пока я была в больнице, сокурсники готовились к госэкзаменам и защите диплома. Болезнь приключилась нешуточная и надолго вывела меня из строя. Но я, как Виллем Баренц, сказала: «Меня не сломать». Вызвала такси и, несмотря на самочувствие, изложила комиссии свой проект полярного национального парка.

Казалось, не в Арктике, а у меня внутри полыхало северное сияние. В ледяном пространстве появлялись светящиеся полукольца, колыхались желтые, зеленые, малиновые занавеси. Чудилось: гибельное пространство окружает меня, словно Баренца, замерзшего в районе Новой Земли. Но радужный свет добавлял сил, и я знала: дойду!

Полярные сияния вызывают мощные магнитные бури, нарушая работу приборов и смущая стрелку компаса. Опытные исследователи стараются не работать в это время. Я нарушила правило, и бури перемешали до основания всю мою жизнь.

Я получила долгожданный диплом, но уже не стремилась в Арктику. Я поступила в аспирантуру, но больше не желала учиться. Всё это стало казаться пустой суетой. Хотелось просто жить: любоваться рассветами, вдыхать чистый лесной воздух и запахи вкусных яств, гладить животных и разговаривать с дорогими сердцу людьми, на которых раньше не находилось времени.

Пределом мечтаний на ближайшее будущее стала безболезненная пробежка по парку. Я открыла неизвестную здоровым людям истину: очень важно иметь физическую возможность радоваться действительности. Не витая в облаках, не выдумывая прикрас для реальности, свободно дышать и двигаться, чувствовать достаточно сил в конечностях. Переживать любовь и держать за руку любимого человека…

Но Алексея не было рядом ни физически, ни душевно. Расстроилась покорившая меня когда-то гармония сердец. Он поздравлял меня с успехами, спрашивал о здоровье, но находился словно в другой галактике.

Я уже не ждала от него шагов навстречу, и сама их не делала. Нас разделяли города.

Через полгода Скала попытался восстановить взаимопонимание и написал: «Давай не будем о плохом, теперь уже всё позади…» Но опять смолчал о любви.

«Ну, дружба так дружба», – вздохнула я и решила выйти замуж за взрослого, интересного человека, поставив крест на морских фантазиях. Избранником стал ученый, преподаватель исторических дисциплин, старше меня на двадцать два года. Его небольшая квартира на Нарвской напоминала библиотеку. Он говорил, что за своими занятиями не замечал, как быстро летели дни и ночи, а в итоге – годы, и лишь недавно задумался о браке. Что его ровесницы уже вышли из детородного возраста, а ему нужен ребенок. Я в свою очередь надеялась, что Николай сможет сделать из меня серьезную леди и найдет мне теплое место под солнцем.

Он был еще молод и-благодаря летним экспедициям – почти спортивен. Густую, коротко стриженную шевелюру пронизывали лишь редкие седые волоски. Малозаметные морщинки пересекали лоб, разбегались тонкими лучиками от глаз. Румяное, симпатичное лицо выражало гармонию с собой и миром. Этот самодостаточный интеллектуал был легок на подъем, относился к жизни с юмором, не замечал домашней пыли и просил меня лишь о приготовлении простой пищи. Вечерами я засыпала под его рассказы о палеолите, словно на персональной лекции, и была почти счастлива.

О свадьбе я промолчала. Чувствовала: несмотря ни на что, Алексей вряд ли меня поздравит. Сколько ни старалась, я не прекращала думать о нем. Алёша остался моей тайной мечтой. Как прежде, я рисовала на карте его маршруты, ждала писем и звонков, сочиняла не подлежавшие отправлению строки.

 
«Глубина долгих лун,
Темнота хищных волн,
Бесконечность морей,
Необъятная нежность в душе…
Семь минут, словно семь долгих дней,
Я вкушаю любимые нотки
И звук твоего дыханья…»
 

* * *

За окном шумела озаренная лунным светом августовская листва, когда меня разбудил телефонный звонок. У Алексея родилась дочь.

Я предполагала, что он может быть не один, но его отношения с другой женщиной не ранили: я была замужем и чувствовала себя отмщенной. Однако новорожденная вызвала бешеный приступ ревности, словно у меня украли тщательно спрятанный алмаз… Словно эту дочь хотела родить я, но мне запретили…

Алексей говорил, что жениться не собирается, но будет воспитывать ребенка. Я не смогла ничего ответить. По щекам текли слёзы.

Я не понимала, как правильный, сильный, ответственный Скала мог ввязаться в эту историю: зачать ребенка, не желая жениться. И не нашла иного объяснения, чем попытка забыть меня. Ведь в его душе по-прежнему сидело нечто, заставлявшее сообщать свои новости и беспокоиться обо мне.

Он был уравновешенным и четким, я – хаотичной, но наши отношения скрепляла тревога друг за друга. У обоих глубоко внутри свербела заноза: что сейчас происходит с бесценным человеком? Однако он едва не убил меня своей новостью, и я в отместку сказала о замужестве. Скала упавшим голосом произнес: «Зачем?» Но я на этом не остановилась и сообщила, что на днях уезжаю к новой подруге в Ташкент. Муж находился в экспедиции под Красноярском и о моих планах не знал.

Я осознала краткость, хрупкость человеческой жизни и, вместе с тем, необъятность земного шара, где каждая страна – особенный мир. Я приветливо относилась к любому народу с его историей, философией, религией и считала впечатления от путешествий главными богатствами человека.

Материалы об Арктике я запрятала далеко, чтобы не вспоминать о пережитом, и сказала себе: «Существует много других заманчивых территорий».

Не меньше, чем айсберги, меня манила архитектура Узбекистана, его загадочные древности и ослики, возившие пассажиров наряду с троллейбусами. Кроме того, фантазию с детства будоражил сбор хлопка: я представляла себя стоящей на вершинах белых гор, похожих на облака.

Выросшая в богатой семье, образованная, но несчастная Дильфуза жила во власти диких предрассудков. Сбежавшая от выбранного родителями мужа и теперь порицаемая всеми, она не могла создать в родном Нукусе новую семью: родственники женихов не соглашались на «разведенку». Она работала в престижной фирме, но это не мешало окружающим смотреть на нее как на существо второго сорта.

Дильфуза привлекала меня теплой душевностью и решительностью характера. Я восхищалась восточной девушкой, не терявшей чувства юмора и отстаивавшей своё право быть личностью.

Два года мы переписывались в Сети, рассказывали друг другу тайны.

Однажды виртуальная подруга решилась на путешествие по древним городам родной страны и позвала меня с собой, как единственную близкую душу. Мне понравилась спонтанная идея увидеть воочию легендарные желтые города и голубые минареты. Мы договорились встретиться в поезде Петербург-Ташкент, а из столицы отправиться дальше на автобусах и такси.

Скала нервно вздохнул: «Опять подружка, опять угроза для жизни?» Я ответила, что Дильфуза тоже историк, нам интересно общаться, мы планируем побывать на праздновании 2200-летия Ташкента, а потом посетить музеи Самарканда, Бухары и Хивы.

Впервые за три года знакомства Алексей вышел из себя и назвал меня глупой. Он был уверен: ехать на поезде одной в течение пяти суток в мусульманскую страну, тем более к подруге по Интернету, неразумно. Говорил, что допустить подобное безобразие не может, но я не слушала. Решение было принято, а денег хватало только на поезд.

Дильфузе я верила и считала, что аферистки не бывают, как она, интеллигентными, да и не смогли бы обманывать меня в течение двух лет.

Споры закончились тем, что Скала приехал в Петербург, намереваясь отправиться со мной в Ташкент самолетом. «Не сумев предотвратить безобразие, Алексей возглавил его», – смеялась я.

Мы встретились на вокзале так естественно, словно никогда не расставались. Всё в мире, как прежде, стало на свои места. Новой была лишь его одежда: оранжевая футболка и бежевые шорты.

Он по-мужски заботился обо мне, не думая о том, буду ли я его женщиной. А я знала, что третий год принадлежу ему и душой, и телом – несмотря ни на что, и не волновалась о своей независимости.

Выкрашенные в блондинок узбекские стюардессы усадили пассажиров и велели пристегнуться к креслам. Неожиданно погас свет и послышался скрежет искр короткого замыкания.

«Только не это», – прошептала я, стараясь не показывать испуг Алеше. Я боялась летать.

Тотчас объявили, что вылет задерживается по техническим причинам. Я подумала: «Снова знаки. Или это наша энергетика сотрясает мир?»

«Если не погода, то техника подведет в любом случае», – подтрунивал надо мной Скала, и я, постепенно успокаиваясь, подумала: «Что еще нужно? Разбиться вместе с ним было бы удачей».

За спиной раздался храп: соседа не впечатлили неполадки.

Минут через сорок включились телевизоры, начались рекламные ролики про Узбекистан – на узбекском языке с английскими субтитрами. После дозаправки объявили, что самолет готов к взлету.

Я чувствовала сияние радости. Ощущала жар прижатого ко мне плеча и гадала, дотронется ли Скала до моей руки…

Родина Шахерезады

Вместо Севера меня ждала противоположная сторона света. С замиранием сердца я смотрела в иллюминатор на кусок серого крыла и пушистые облака, а Скала смотрел на меня. В тесноте самолета щеки касался легкий ветерок его дыхания.

Подлетая к Ташкенту, мы снизились и попали в небольшую облачность. Когда внезапно вынырнули из туманной пелены, глазам открылось непривычное зрелище: зелень гор, приглушенная желтизна песков и разделенные арыками поля.

«Экзотик-тур предлагаю считать открытым», – Алексей с улыбкой протянул мне конфету Слегка тряхнуло, самолет коснулся земли, и я с облегчением вздохнула: «Спасибо, Господи!!! Не разбились!» Жизнь обещала новые впечатления.

Солнечный Узбекистан встретил нас длинной очередью на паспортный контроль. Время от времени к ней подходили работники аэропорта, выкрикивали фамилии и уводили откликнувшихся с собой. «Вот и первая достопримечательность Азии – прохождение таможни по блату», – сказала я на ухо Леше.

На контроле требовался заграничный паспорт, но Скала предъявил пограничнику российский. Тот, не мешкая, впечатал в него штамп о прохождении границы. «Э, – проворчал Алексей, – если так будет продолжаться, куда я поставлю штамп о регистрации брака?»

Я вздрогнула от этих слов, – мой собственный паспорт был занят, – и хмуро взглянула на Скалу: «Ты все-таки собрался жениться?» Он прикрыл глаза ладонью и промолчал.

На выходе нас окружили таксисты, наперебой предлагая доехать до города, до Казахстана и до афганской границы.

* * *

Еще днем ранее я представляла Узбекистан как нечто обезвоженно-пустынное, но очутилась в свежем, приятном климате. Фонтаны, речушки и озерца создавали атмосферу сказочности. Сентябрь успел приглушить излишнюю жару.

По совету бывалых путешественников, мы сразу зарегистрировались в отеле, чтобы избежать неприятностей с полицией. В ресторане по соседству сонные официанты предложили омлет. Мы без аппетита поковырялись в нем вилками и отправились на легендарный восточный базар.

В огромном крытом помещении горами высились длинные спелые дыни, тянулись залежи винограда. Полутораметровые кабачки лежали вдоль прилавков, а рядом красовались малиновые, желтые, оранжевые, фиолетовые и черные помидоры. Количество всевозможных орехов, сухофруктов и пахучих специй поражало воображение. Для начала мы взяли жареный миндаль, сушеную дыню и переключились на сувениры. Алеша недобро щурился, замечая, что его высокую белокожую спутницу, одетую в открытую оранжевую блузку, пристально разглядывают мужчины. Кто-то, обернувшись, нахально снимал мобильным телефоном меня на видео. Я не вписывалась в окружение, вызывала любопытство и вожделение, и Скала всерьез подумал о том, чтобы купить мне узбекские платки. Один из них, сложенный по диагонали, полагалось надевать как налобную повязку, а второй набрасывать на голову, покрывая плечи и грудь. Многие женщины носили на улице нечто подобное, и я согласилась примерить ярко-желтый комплект. Тревога Алеши теплым бальзамом лилась на мое, еще не оправившееся от удара сердце.

Маленьким круглолицым узбечкам очень шли их традиционные одежды. Как выяснилось, мне тоже. Стоя, довольная, у зеркала, я вспомнила, как в шестилетием возрасте одевала яркие балахоны и пыталась заплести двадцать пять косичек.

«Раз приехала сюда, будешь носить паранджу, – иронизировал Скала. – Возродим феодально-байские пережитки».

Зайдя в приглянувшийся ресторан, мы попали на шумный праздник. У входа стояли чучело орла и клетка с попугаями. Одну из стен украшало огромное панно – водопад. Около ста гостей, в основном иностранцы, пировали и слушали народную музыку. Пол возле двери был завален разнообразной обувью – посетители сидели в зале босыми. Я разулась. Алексей вслед за мной нехотя поставил к стене свои сандалии – уверенный, что видит их в последний раз.

Нас усадили за единственный свободный столик – старенький, времен перестройки, – и я с тайным удовольствием наблюдала, как в Алеше разгорается любопытство. Приятно было думать, что заядлый путешественник благодаря моему упрямству открывает новую для себя страну.

На первое в больших нарядных пиалах принесли ароматный лагман и наваристую, но прозрачную, как слеза, шурпу, с разноцветными овощами и мягкой бараниной, на второе – рассыпчатый плов и куски жаренной на шампурах бараньей грудинки. Пока Скала расправлялся с многочисленными яствами, я изучила «Крейзи-меню и спросила у официантки: «Почему бросание бутылкой по одушевленным целям стоит меньше, чем по неодушевленным?» – «Одушевленные цели могут уворачиваться, – пояснила девушка, – а могут кинуть что-нибудь тяжелое в ответ. Отсюда разница в цене». – «Вот это темпераменты!» – засмеялась я.

Ансамбль заиграл громкую, трудную для нашего восприятия композицию. Две танцовщицы выбежали в зал, и несколько японцев присоединились к ним. «Японцы пляшут под узбекскую народную, – задумчиво произнес Скала. – Трудно придумать что-то более странное». – «Встреча Востока с Востоком, – ответила я. – Похожие и абсолютно разные… Как мы…»

Алексей пристально посмотрел на меня через стол, сквозь полутьму ресторана, близкий и непонятный. Казалось, улыбка мягких губ скрывает скепсис и печаль. Внезапно праздник закончился, и ансамбль исчез за дверью. Гости встали и столпились у выхода, ища свою обувь. Мы остались в зале одни. В бокалах покачивалось недопитое вино, на кухне звенели грязные вилки.

«Вот салфетка, – бесстрастно сказал Скала, опуская голову. – Она с шуршанием пытается распрямить свою смятую сущность. Как я». В его словах сквозило что-то непоправимое, стоявшее между нами стеной. Но через минуту на бледном лице Скалы вновь появился задор. «Пойдем в музей, Шахерезада – позвал он. – Кажется, в советское время Узбекистан славился баянистками».

Помимо музеев и памятников, мы увидели в Ташкенте занятную скульптурную композицию. Семейные пары разных возрастов громоздились на головах друг у друга – чем моложе, тем выше. Верхние тянули руки к небу.

«Семья держится на бабушках и дедушках, дети сидят на шее у родителей, и так по цепочке», – сказала я. Такая трактовка идеи произведения не вязалась с Узбекистаном, где семейные отношения строятся на почитании старших и беспрекословном подчинении их воле.

«Старшие – фундамент, младшие – шпиль, – улыбнулся Скала. – Цель каждого рода и всей страны – дотянуться до солнца». Я с изумлением посмотрела на него: «Что есть солнце?» Алеша задумался и произнес: «Настоящее счастье. Кто-то дотянется до него, осветит себя изнутри, и от него засияет всё семейное здание. Люди живут надеждой на это…»

«Мудро, – вздохнула я. – Сила и счастье в связи поколений. Наверно, так должно быть. Но это невозможно».»Потому что не думают, с кем заключают брак», – отрезал Скала.»И кому делают детей», – фыркнула я. Разговор оборвался, и мы побрели искать древнейший памятник Ташкента – городище Шаштепа. Спрашивали о нем прохожих, но те лишь пожимали плечами. Добравшись до места, я поняла: большинство людей не догадывалось об археологической ценности объекта. На территории разрушенного Шаштепа, которому столица была обязана грядущим юбилеем, безмятежно пасся скот и играли дети, не стояло указателей и не проводилось исследований.