Текст книги "Северные баллады"

Возвращение

Вернувшись в город, Олеся вновь почувствовала себя пленницей цивилизации. Предаваясь воспоминаниям о пролетевшем безрассудном месяце, она выводила на бумаге рисунки. Работа успокаивала, отвлекала от внутреннего хаоса.

Олеся не знала теперь, что считать реальностью. При мысли о последней калевальской ночи ее била дрожь. Испытав неописуемое, она проснулась перед рассветом, полная неземного блаженства. Обнаружив себя без одежды среди россыпи камней, возле знакомой замшелой скалы, и увидев спящего рядом обнаженного мужчину, она с леденящей ясностью поняла, что это не Юкка.

Перед ней был доверчиво распростерт обычный современник с давно не стрижеными, чуть вьющимися у висков волосами. Его пересохшие губы счастливо улыбались, а руки тихо искали Олесю на теплой земле. Его тело пахло хвоей, папоротником и ржаным хлебом. Олеся придвинулась совсем близко, пытаясь запомнить этот запах. Провела ладонью по колючей щеке, по твердому бархатистому животу: «Любовник! Прощай! Не повторится тот момент, когда я оказалась в твоих объятиях! Но мне будет сниться, как Юкка в лунном свете целует меня твоими губами…»

Казалось невозможным то, чтобы неизвестный проснулся, и они взглянули бы друг другу в глаза.

На землю проникали первые солнечные лучи. Олеся побрела через лес и только тогда заметила сбоку от себя чей-то силуэт. Она вскрикнула от неожиданности и стыда, но услышала знакомый голос: «Не бойся, птичка lintu…» – Юкка принес ей шинель, всю остальную одежду и вещи. – «Ты прекрасна, и ты умеешь так сильно любить! Ну почему, почему мы не можем прикасаться друг к другу?! Я люблю тебя, и мне мало любви платонической. Я не могу почувствовать твой поцелуй, но я думал, ты запомнишь эту ночь как проведенную со мной!!!» – Юкка упал в траву – или в снег? – и обнял ее грязные голые ноги. – «Ты моя неповторимая! Я умру здесь, я сгнию в болоте и никогда не узнаю твоей ласки!»

Его слезы превращались в лед. Олесе показалось, что она теряет сознание.

Он поступил с ней, наверное, подло. Она не могла понять… Неважно…

Ее кровь почти остановилась, ноги подкашивались. Олеся отстранилась от призрака со словами: «Прости меня, Юкка! Мы не властны над временем!» – «Приходи ко мне еще», – тихо прошептал тот. «Да», – прошептала в ответ она.

Олеся мчалась в сторону ближайшего посёлка, спасаясь от сумасшествия. Между деревьями снова мелькнул длинный лисий хвост, и Олеся рассердилась на зверька. «Ты только следишь за мной! – крикнула она. – Почему не поможешь? Не укусишь за глупости? Не уведешь в сторону от ошибок?»

«Это твой опыт», – послышалось в гулком и печальном зверином вое.

* * *

Иван, увидев поцарапанную, исхудавшую, но оживленную и словно светившуюся изнутри жену, едва не выгнал ее из дома. Она отнеслась к этому равнодушно.

Олесе не хотелось оставаться с Иваном Денисовичем. Она молчала, не собираясь оправдываться, и начала строить планы, как жить дальше. Собственной зарплаты едва хватило бы на еду…

Внезапно Иван переменил своё отношение к происшедшему. Я прощу тебя, Олесик, – сказал он, всматриваясь в ее лицо, – и забуду о боли, которую ты мне причинила, если ты сейчас же напишешь песню о том, что чувствуешь!»

«Уверен, что хочешь знать о моих чувствах?» – удивилась Олеся, на что Иван Денисович, холодно усмехаясь, ответил: «Что тут понимать… Но красиво изложить простое может лишь тот, кому кажется, что он открыл в себе особенный мир. Художественное отражение оправдывает, искупает любую дрянь».

Мотивы, восторги и душевные травмы создающих что-либо людей глубоко скрыты и неясны. Но двум творческим натурам, независимо от степени их развития, и даже ненавидящим друг друга, обычно видна сущность другого, и этим они близки.

 
«…Ты вернулась, чужая, далёкая, —
 

услышала вскоре Олеся обрывок песни,

 
Ненавистная и желанная;
Ты вошла, и с порога осыпала
Меня искрами новой любви.
Предала! Изменила! И стала
Только краше без верности плотской…
Ты приблизилась, отдалившись,
Воплощенье прекрасного зла!»
 

У психически здорового человека мысли о любви рождают желание прочности отношений, и всё негативное его душа отторгает. Однако творческого человека трудно считать вполне нормальным, и Иван Денисович хранил в сердце мало совместимые чувства. Он был благодарен любым страстям за новые порывы своей души и, как следствие, своего пера.

Непредсказуемое вдохновение подчиняет себе творчество, как плотская страсть подчиняет себе людей. Олеся была вдохновением Ивана. Он был для нее островком стабильности, без которого ее собственное вдохновение сгинуло бы в пучине материальных забот. Они заключили негласный договор и снова остались вместе.

Вскоре оба примирились с событием, произошедшим странной карельской ночью. Иван притушил пламя оскорбленного самолюбия. Олеся приняла случившееся разумом. Она с нежностью думала о Юкке, со страхом – о незнакомце, и уже не чувствовала энтузиазма менять свою жизнь.

Показалось, что лесные приключения были игрой воображения. Однако в ее сумочке лежал древний клинок, подтверждая реальность событий.

* * *

На фабрике каждая модель куклы имела свои документы и официальное имя. Однажды ради развлечения Олеся выбрала белокурого здоровячка с добрыми голубыми глазами, напоминавшего Юкку, и сделала из него главного героя «Калевалы» – мудрого Вяйнемейнена. Приклеила седые усы, бороду, нарисовала морщинки. Сшила ему карельские национальные одежды – благо потрепанная, времен царя гороха швейная машинка стояла в кабинете у окна.

Новому Вяйнемейнену полагались длинная холщовая рубаха без воротника, с разрезом слева, двое штанов – холщовые и суконные, теплый кафтан до колен и пояс с кистями.

Вслед за Вяйнемейненом появился веселый охотник Лемминкайнен – русоволосый Вова с бесшабашным, задорным, несколько шалым взглядом – разработка минувшего сезона. Лемминкайнен получил медвежью шубу и лапти из магазина сувениров. А еще – копьё, нож и веревку.

Потом пришла очередь красавицы «суровой Похъёлы, сумрачной Сариолы», – дочки коварной старухи Лоухи и невесты веселого Леммин-кайнена. Ею стала Настенька с большими, наивными и чуть испуганными глазами. Казалось, она символизирует собой доброту и наивность.

Следом получили путевку в жизнь кузнец Илмаринен, лесные и водяные духи.

Ирина Аркадьевна сказала с улыбкой, что не одна Олеся испытывает слабость к карел о-финнам и что скоро появится их истинный ценитель, имея ввиду Антона. Она не позволила Олесе спрятать кукольный театр и рассказала о нем коллегам.

Войдя однажды утром в кабинет, Олеся застыла от неожиданности у порога. На диване сидел Антон и пристально, не отрываясь, смотрел на нее поверх очков. По-прежнему непонятный взгляд его темных глаз испугал девушку. Что нужно этому странному типу, о чем он хочет спросить?

«Добро пожаловать», – произнес Антон, криво улыбнувшись. «Здравствуй», – ответила Олеся и с удивлением заметила его выглаженную рубашку и свежевымытые волосы. Потом почувствовала сильный запах ужасной туалетной воды и едва сдержалась, чтобы не поморщиться. Как бы ни отвращал запах, это была попытка юриста понравиться!

Олесе не верилось в то, что Антон перестал презирать мнение ближних и решил произвести на них хорошее впечатление. Она начала догадываться, что причина перемены проста. Догадалась и Ирина Аркадьевна. Плохо скрывая недовольство, она заговорила при Антоне об Олесином муже. Несколькими вопросами обрисовала ее семейную жизнь как идеальную, и девушка заметила, что юрист занервничал. Он рассказал присутствовавшим о своей бывшей подружке, потом нахмурился, и до вечера с Олесей не разговаривал.

«Соскучился», – развеселившись, подумала она.

Мысли

Обычно Антон держался отчужденно, недобрым наблюдателем. Но теперь он хотел близости к Олесе и злился на девушек, с которыми она иногда болтала, не обращая на него внимания. Неужели ей интереснее с пустыми балаболками, чем с ним, образованным и начитанным? Еще сильнее обижало его, когда Олеся, входя поутру в кабинет, румяная, свежая и еще немного сонная, забывала с ним поздороваться.

«Ее внешность о многом напоминает! – думал Антон. – Лунная дева исчезла в тот день, когда закончился отпуск Олеси! Однако всё это бред. На самом деле был только случайный секс. Надо забыть. Как забыты другие мимолетные связи».

«Иногда наблюдаю за ним и пытаюсь решить: нравится ли он мне? Он кажется жалким, – размышляла Олеся. – Его бледная угреватая кожа, высокомерные кривые улыбки, нервные порывистые движения, презрительное отношение к людям, маленький для мужчины рост, длинные жидкие – хотя и чистые на данный момент – волосы противоречат всему, что мне нравится в мужчинах.

Он шутит с Аркадьевной теперь только затем, чтобы рассмешить меня и привлечь внимание. Потом смотрит издалека мне в глаза долгим немигающим взглядом, будто гипнотизёр. Словно хочет что-то сказать, но при людях неудобно.

Если взгляд затягивается в молчании, я начинаю видеть в забавном парне властного мужчину. Забываю, что он мне не нравится, и чувствую физическое притяжение… Это действительно похоже на гипноз. В такие минуты мне видится сходство между Антоном и лесным незнакомцем, и становится страшно. Кажется, будто вижу не сотрудника, а параллельный мир…»

«Она – не Лохматый, в компании с которым можно говорить что угодно, – вздыхал Антон, – и не Ирина Аркадьевна, великосветский собеседник, и не всякие… подражающие журнальным картинкам. Которым достаточно банального комплимента. Она самодостаточна, скрытна, молчалива. Запрятанная в себя сущность. Как с ней общаться?»

Их взаимоотношения с легким оттенком романтики интриговали, скрашивали рабочую рутину. Добавляя положительных эмоций, помогали вовремя вставать по утрам и являться на фабрику в сносном расположении духа. Что было весьма полезно, так как Олеся не смогла привыкнуть ложиться спать до полуночи, и каждое утро ей казалось дорогой в ад. Предстояло долгое мучение, борьба с собой и с коварной сонливостью перед тем, как попасть домой, в уютную комнату. Где, быть может, не такой уж эгоистичный Иван ждал ее с заказанным на дом ужином. А после она уходила в себя и свое творчество.

Поздний вечер, начало ночи – лучшее, дивное время суток, полное фантазий и возвышенных эмоций. Рождались глубокие мысли, и слова складывались в стихи. Это время было главной ценностью для Олеси, с самого детства наполняло смыслом ее существование. Только так раскрывался и по-настоящему жил ее внутренний мир – главное, что есть в каждом человеке. Без чего жизнь становится стандартным фастфудом: работа-обязанности-физические потребности-развлечения. Неосмысленная гонка в никуда.

Хотелось жить по-настоящему. Не пропускать мимо то трудно уловимое, почти эфемерное Главное, что позволяет сказать: «Я живу не зря». Нелепо было бы отказаться от главных потребностей души ради полноценного посещения работы, которая ничего не значила для Олеси – кроме кусочка независимости от мужа. Но теперь в фабричной работе появился еще один маленький плюс – источник интересных впечатлений.

«За выходные мутное чувство забывалось, а в понедельник вспыхивало снова. Оно словно отстраняло нас от коллег и сближало друг с другом, – писала Олеся в своем дневнике. Письменное изложение мыслей успокаивало ее. – Антон втихаря от начальства распарывал на работе старые шведские шинели, чтобы сшить из них фуражки а-ля Зимняя война и продать как подлинные. Эта затея меня веселила: когда-то я тоже покупала в сэконд-хэнде по мизерной цене дубленки, распарывала, чистила, причесывала свалявшийся мех, шила модные шапки и выдавала их за финские и турецкие. На дырочки и неотчистившиеся пятна пришивала красивые лейблы. Люди покупали шапочки на «ура», и я не считаю, что поступала дурно. Такова жизнь: они дешево получали красивые вещи из натурального меха, а я – какие-никакие деньги. Но занятие, милое для отроковицы, не идет взрослому мужчине!

Коллекция «Калевала» понравилась начальству, и ее решили пустить в экспериментальное производство. Я заканчивала чертежи, сидя спиной к Антону, а он азартно колдовал над шинелями финкой и изрекал ни с чем, как мне казалось, не связанные фразы: «Надо уважать чужаков: толкая на улице незнакомца, можно больше ничего не увидеть».

Я не обращала внимания на его слова. Лишь наслаждалась свободой, которая рождалась в душе рядом с этим лохматым чудиком, и была благодарна ему, не понимая, за что.

С иллюзии некой общности часто начинаются романы. Кроме того, людская психика вольна настраиваться на счастье, несмотря на сложность ситуации. В один момент может показаться, что рядом находится родной человек – понимающий, принимающий, смотрящий в душу…

Однако ничего общего между нами не существовало. Я была равнодушна к каскам и военным пуговицам. Я расстраивалась, видя скелеты, а он смеялся и говорил, что не это страшно в жизни. Но всё-таки тянулся от сердца к сердцу скрытый мираж… И сила воздействия этого миража была мощной.

Если высокие чувства внезапно связывают противопоказанных друг другу людей, происходит внутренний прорыв к лучшему из того, что есть в каждом. Под влиянием обстоятельств и настроений открываются тайные склонности, и лишь в будущем встанет вопрос: хватит ли сил преодолеть непреодолимое. Показать друг другу, что есть другая жизнь и что она может быть благополучной и счастливой… Помочь другому освоиться с новым для него миром…»

* * *

В то время Олесю увлекало всё, что не вписывалось в стандарты. Юрист напоминал ей Наполеона – неказистого, слегка сумасшедшего мужчинку с высоким самомнением, умевшего увлекать своими речами массы.

Одежда Антона могла быть несвежей и мятой, но он не обращал внимания на свой внешний вид. Зато умело и слишком явно пользовался языком жестов, что веселило Олесю.

Имея скромные размеры, Антон широко и твердо жестикулировал, чтобы захватить как можно больше пространства и создать иллюзию своей значимости. Выпячивал большие пальцы и подбородок. Засовывал руку за борт растянутой кофты, как в свое время французы клали ладони за борта сюртуков – считая, что это говорит о мужестве и высоком положении. При разговоре убирал руки за спину и покачивался на носках, стараясь визуально увеличить рост.

Он вырабатывал привычку к избранным жестам и приемам с отрочества – так же упорно, как избавлялся от провинциального произношения. Он создавал за собой шлейф загадок: упоминал в разговорах известных людей, с которыми ему приходилось работать или сидеть за одним столом, выстраивал образ героя военной разведки.

Антон тяготился тем, что в жизни приходилось довольствоваться копательской экспедицией и надоевшей фабрикой, где работала кучка жалких – по его мнению – людишек. Ему не интересны были коллеги – ему нужны были слушатели не лишенных хвастовства историй и почитатели его странной персоны. Неудивительно, что юриста недолюбливало большинство людей, вынужденных находиться с ним рядом.

Кроме его симпатии к себе, Олеся замечала и другое: Антон пользовался успехом у дам в возрасте. Ирина Аркадьевна откровенно кокетничала с ним. Подобное случается с хорошо сохранившимися шестидесятилетками… Она частенько выдумывала поводы для того, чтобы зазвать его в гости: подкрутить разболтавшуюся розетку или разобрать шкаф – якобы зять снова не смог.

Антон с удовольствием ездил к ней и на вопросы начальницы Натальи Глебовны утверждал, что лишь помогал по хозяйству, а после ужинал и беседовал с хозяйкой.

Ярко накрашенная, статная начальница, в свою очередь, – когда полагала, что никто их не видит, – хватала Антона за интимное место и шутила на тему секса. Обнимала сзади, прижимаясь огромной упругой грудью, и он замирал с закрытыми глазами…

Поначалу Олеся не верила своим глазам и ушам. Казалось невозможным, чтобы уважаемые дамы могли вести себя подобным образом, тем более – в приличном учреждении. Мало того, они ревновали друг к другу и время от времени ссорились: Аркадьевна до рыданий, Глебовна до матерных криков.

Но еще больше Олесю удивляло, почему объектом их внимания стал именно Антон, если на фабрике работали более симпатичные и не менее умные парни. Получается, он один отвечал им взаимностью! «Значит, по психотипу он – мужчина-сын и маменькин сынок, – думала девушка. – Наверно, мама до сих пор его моет в ванне!»

Антону было комфортно в обществе старших подруг. Он вызывал в них жалость своей бледностью, своими военными и копательскими рассказами.

После нескольких гипнотических приемов они уже рукоплескали и чем-то угощали его… Но он воротил нос. Они думали, что из скромности. На самом деле мать заворачивала ему с собой хорошие обеды. А они считали за счастье скормить ему свой бутерброд… Ему это льстило.

Молодые девчонки эгоистичны, самовлюбленны и глупы. Они жалеют лишь кошек и порванные чулки. Они либо хронически на диете, либо ждут, что их самих кто-нибудь накормит. И на службе от них никакого толку, в отличие от начальниц.

* * *

Наталья Глебовна, несмотря на свою резкость, была сентиментальна. В молодости она работала школьным учителем математики и была командирована на Дальний Восток. Потом сменила профессию, и ныне покойный муж устроил ее на фабрику. Однако она всю жизнь хранила сувениры, иссохшие шишки и корявые веточки, что дарили ей в походах дальневосточные мальчишки. Казалось, это были ее лучшие воспоминания.

Глядя на нее, Олеся грустила, сравнивая привязанность женщины к старым веточкам со своей любовью к полуночным стихам и лесным странствиям. Тридцать с лишним лет назад Глебовна жила по-настоящему. Несмотря на неустроенность быта и прогулки в изящных туфлях по сельской грязи, она была счастлива. Проводила дни напролет с восторженными, любившими ее старшеклассниками, наслаждалась единением с природой. Придумывала увлекательные внеклассные программы. И наверняка у нее была любовь.

Скорее всего, не одна! Ей было настолько радостно в те дни, что долгие десятилетия спустя она трепетно сдувала пыль с сосновых шишек! Ее засосала фастфудоподобная жизнь – обычная, пристойная, и счастье сменилось вечным раздражением. Она отводила душу в интригах и сплетнях. Работа была для Глебовны, как она говорила, «поводом намазать рожу и выйти в люди, а не опускаться в уходе за внуками».

Однажды Олеся заметила, как Глебовна с многозначительным видом перехватывает ее с Антоном взгляды. О чем она думала? Что коллеги в преддверии греха или что двое придурков спелись на дружеской основе? Пара из них вышла бы непонятная и дисгармоничная. Она возникла бы вопреки природе, в духе ужастиков о вампирах. Олеся была румяна, высока, ее плоть цвела и дышала обаянием. В ее глазах, несмотря ни на что, остались детские восторженность и игривость. Рядом с ней Антошка выглядел мифической чудью белоглазой¹¹… Или мрачным, убогим Лешим, выползшим из-под болотной коряги, тело которого сухо и узловато, а лицо бесцветно. Выражение этого лица было бесстрастно и неподвижно, словно у деревянного языческого идола. «Тюлька с глазами», – прошипел однажды рассерженный Степа, не получивший ответа на свой вопрос.

Если Антон не злился, то долго обдумывал свои фразы, важно тянул междометия или вовсе не отвечал заговорившему с ним человеку. Когда собеседник раздраженно махал рукой и уже делал шаг в сторону, Антон мог уверенным громким голосом, четко расставленными словами неторопливо начать ответную речь и заставлял вновь сосредотачиваться на своей персоне. Собеседники спрашивали, почему он позволяет себе подобное хамство, и Антон, уставившись вдаль, зло ссылался на свою контузию. Определить, издевается он или говорит серьезно, не удавалось, и окружающие списывали его поведение на дурной характер.

Однажды юная технологиня, не добившись ответа о местонахождении общей линейки, рассердилась и по-детски ушипнула его за щеку. Антон машинально вывернул ей руку, грубо схватил за волосы, а после ударил по предплечью. Испуганная Оксана не смогла даже закричать, лишь глаза наполнились слезами. Поняв, что переборщил, Антон сердито бросил «сорри» и быстро вышел из кабинета. Степан, тяжело поднявшись с дивана и ругнувшись, вразвалку побрел за ним.

«Наталья Глебовна! – плачущая девушка, сгорбившись, держалась за разбитую руку. – Это что же?»

«Тише, с ним надо осторожно, к нему нужен особый подход… он же ветеран…» – прошептала опешившая начальница, но встретила негодующий взгляд другой молодой сотрудницы, бойкой блондинки Вики: «Если он контуженый из Чечни, значит жизнь других должна крутиться вокруг него?!! И ни в чем не повинные девушки должны идти ему в жертву?!! Чушь, не верю в его реабилитацию, он просто распущенный и беспринципный!!!»

«Война, контузия – это страшно, девочки, – вздохнула Глебовна, обнимая Оксану. – Его надо жалеть. Зачем ты пристала к нему?»

«Страшно – держать таких рядом, – огрызнулась та. – Их надо изолировать от общества».

Олесе дико было видеть, что мужчина поднял руку на женщину. «Не надо…» – начала она, и тут же была грубо перебита Глебовной: «А ты бы молчала, сидишь тут, слюни пускаешь! Что я, не вижу? Хочешь романтики – получи! Тебе я даже говорить ничего не буду! Все должны сами набить свои шишки».

Олеся покраснела и, отвернувшись, едва не заплакала.

«Его жизнь – драаама, – продолжала возмущаться Вика. – Он пострадал за Рооодину. Он на нее злииится. А мы тут при чем? Окся его на войну не отправляла. И Родина не кинула его – вылечила, по льготам дала образование, приличную работу и пособия. Какое право он имеет оскорблять и бить девушку? Ничего себе отмаза-контузия!!! Значит ему всё можно? Может, изнасилует всех поочереди?»

«Давай, ложись!» – крикнул, входя, Антон.