Текст книги "Северные баллады"

Устроившись среди развалин, мы с Алексеем достали из рюкзака остывший шашлык, самсу и дыню и только после трапезы огляделись. Линии уцелевших фундаментов складывались в сочетавшийся с кругом крест, древнейший солнцепоклоннический символ, который я не ожидала встретить в Узбекистане. Впрочем, внезапное открытие дополняло сказанные Алешей слова. Эта страна изначально стремилась к солнцу, которое открыло ей главную мудрость жизни.

Было шаштепское солнце общим Ра или древне славянским Ярило – не столь важно. В любом случае у каждого этот бог свой. Он вселяет уверенность и радость, он дарит энергию, и невозможно искоренить в чувствующем природу человеке солнцепоклонника. Не была исключением и я.

Более того, мне казалось, что я уже дотянулась до солнца, потому что внутри сиял его золотой кусочек – любовь. Она озаряла не только моё существо, но, чудилось, и Алексея, и всё окружающее пространство.» Быть может, это обман, – подумала я, – быть может, всем участникам пирамиды положено чувствовать подобный свет, особенно верхним, чтобы не прерывалось ее строительство…»

«Давай построим дом: с солярным символом в плане и с круглым окном на востоке», – машинально предложила я и испугалась сказанного. «С иллюминатором?» – пошутил Алексей. Потом, посерьёзнев, прошептал: «Не обещаю стопроцентного выполнения задумки, но наш с тобой дом – он должен быть!» Показалось, сердце выпрыгнуло и потерялось в траве. «Он шутит?» – стучало в висках. Чтобы скрыть свою панику, я схватилась за телефон. Мобильный Дильфузы оказался выключенным. Она не приехала на встречу, и я, забыв о странном разговоре, разволновалась, не случилось ли что-нибудь с девушкой по дороге. Чтобы найти ее дом, нужно было сутки ехать от Ташкента до Нукуса, но Скала отказался наотрез, а искать подругу без него не представлялось возможным.

Он не уставал возмущаться моей доверчивостью. Говорил: «Поверила Интернету! Твоя подруга-не Дильфуза, а Фарход, который заманил к себе прекрасную блондинку. Заметь – уже заманил!!! Зря ты ему написала, что летишь со мной! Я бы надрал ему… уши». Я обижалась на Алексея и упорно отрицала обман восточной красавицы. Однако она не появилась ни в тот день, ни на следующий. Скала подтрунивал надо мной и в итоге уговорил отправиться в горы Тянь-Шаня, а потом к Чарвакскому водохранилищу. «Разве не интересно, – спросил он, – взглянуть на то, что проходила в школе?»

К Ташкенту спускались отроги западных горных хребтов. Рано утром серый «уазик» понес нас навстречу облакам.

После полутора часов пути уже высоко в горах мы остановились возле обочины. Местные жители торговали сладостями, и Скала купил два килограмма залитых глазурью орехов. Мой каменный человек обнаружил слабость – оказался сладкоежкой и тем самым дал мне возможность подтрунивать в свою очередь, над ним. Он надеялся, что припасов хватит надолго, но последний орех прохрустел на его зубах всего через пару часов. Леса Тянь-Шаня перемежались степями и лугами. Зеленели крутые, почти вертикальные склоны, кое-где еще усыпанные цветами, а вершины скрывались в дымке. Время от времени в небе появлялся вертолет местных спасателей, раскрашенный в цвета национального флага. Он садился за хребты и снова взлетал: видимо, пилот отрабатывал взлет и приземление в горных условиях.

Ярко светило солнце. Было безветренно и жарко. Выйдя из машины, мы с Алексеем молча двинулись вдоль небольшой речушки в глубь каньона, обходя россыпи крупных, малахитового цвета валунов. Чем выше мы поднимались, тем тише становилось вокруг. Вскоре гора закрыла солнце, похолодало, но мы, не задумываясь, упрямо шли дальше. Движение согревало. Потом я заметила пар, идущий от Алешиного дыхания. Речушка превратилась в ручей и начала одеваться в лед. Прыгая по камням, мы смеялись и хватали ладонями талую воду – ледяную, но очень вкусную.

Скала, три года казавшийся недосягаемым, внезапно стал чересчур близким и превратил мою ошибку в интересное приключение. Трудно было смириться со своим промахом, но еще труднее оказалось не петь от счастья. Поборов противоречивые чувства, я шутливо тронула Алексея за покрасневший от холода нос и тихо сказала: «Спасибо…»

Он не стал злорадствовать и порывисто погладил меня по волосам: «Всё хорошо, солнышко. Я рад, что мы здесь».

Я замерла, не в силах шевельнуться. Многие дни я избегала нечаянных прикосновений: от них по телу пробегал неуправляемый ток, и действительность плыла перед глазами. Казалось, Алексей тоже избегает их, опасаясь меня обидеть.

«Жителям мегаполисов необходимы путешествия по диким маршрутам, – сказал он, отвернувшись. – Тишина. Величие природы. Ты чувствуешь, как перезагружается мозг?»

Спуститься удалось быстрее, чем я ожидала. Насытившись в придорожном кафе бараньим шашлыком, мы вернулись в машину и отправились к водохранилищу, на берегах которого находился курорт.

* * *

Обволакивающая негой природа растворила в своем сладком и беспечном забытьи мурманчанина Скалу. Сияя свежим загаром, он целыми днями плескался в чарвакских водах. А потом картинную яркость красок стушевывала ночь. Изумрудная гладь, словно светившаяся изнутри, дышала прохладой и молчаливым покоем. Остывал нагретый за день песок. Большие камни отбрасывали темно-зеленые тени.

Возле отвесного склона, как тысячи лет назад, среди камней приткнулись юрты. Ажурные стены одной из них служили нашим ночлегом.

Одетые, мы лежали на застеленном коврами и овчиной полу, подложив под головы красные узорчатые подушки с кисточками. Через отверстие над головой виднелось звездное небо.

Алеша говорил о том, как ярко рядом со мной он чувствует жизнь. А я уже почти не ждала его слов. Хотелось физической любви, но большее, что я себе позволяла – это, притворившись спящей, положить голову на его плечо или живот. Изнемогать от запаха его тела, неслышно водить губами по рубашке. Знать, что его губы пытаются поймать мой шелковый шарф. Чувствовать, как его пальцы легко, словно ветерок, касаются моих волос, ушей, моих плеч и спины… Вздрагивать, когда сладостное напряжение переливалось через край… А утром вскакивать и, боясь замешкаться и провести лишнюю минуту с любимым наедине, выбегать на пляж.

Благодаря этому волнению, мы не знали усталости, почти не замечали бытовых трудностей и побили все туристические рекорды. Путешествие увлекло нас и затянулось, превратившись в побег от мыслей и желаний.

Мы уезжали от них на верблюдах по древним караванным дорогам через песчаные дюны и саксаулы. Ныряли, спасаясь от них, в рукотворное озеро Айдаркуль посреди пустыни Кызылкум…

С берега Чарвака нас доставил туда серьезный, сдержанный Ашот, высокий светлокожий мужчина лет сорока пяти с широкими, нехарактерными для современных азиатов глазами…

Не боявшиеся автомобилей грачи взлетали прямо из-под колес. В деревнях коровы и ослики выходили на проезжую часть, и Ашот, опасаясь задеть их, вел машину по центру шоссе.

Выехав на равнину, мы попали в царство однообразных сухих зарослей.

За окном мелькнул пассажирский автобус с отвалившимся колесом. Он стоял, накренившись набок, переполненный людьми и баулами, а несколько мужчин рассматривали поломку.

Пустыня вновь сменялась предгорьями. Ближе к вечеру Ашот остановился у одной из скал и предложил нам забраться наверх, где, по его словам, находились петроглифы. «Наскальные рисунки – это мои тату», – шутил Скала, оголяя плечо и показывая нам маленький синий корабль. Прибли-зившись к вершине, я осмотрелась. Лента дороги тянулась в горы. Поодаль виднелась заброшенная мазанка с загоном для скота. Дул сильный горячий ветер. Мы внимательно осматривали камни и наконец обнаружили несколько петроглифов. Небольшие схематичные изображения были похожи на тайные знаки или детские рисунки, сделанные осколками кирпича.

Я огорчилась, что ничего не слышала о них. «Первобытные люди шепчут тебе: «Присядь, Олеся», – сказал Алексей, пряча улыбку и прижимаясь ко мне плечом. – Здесь уютно. Мы поведаем преданья о дикой страсти». Волнующе большой и близкий, он дразнил меня, и к моим глазам подступали слезы…

Дорога на Айдаркуль шла через городок Нурату и развалины крепости Александра Македонского. Среди руин было тихо, лишь шелестели разноцветные ленточки, привязанные к кустам туристами. «Эта крепость – как мы», – язвила я. На языке вертелось: «Разрушена, как наша любовь». Скала молчал, отмахиваясь от салатовых насекомых, похожих на комаров.

Дорога бежала дальше по поросшему сухой травой песку через невысокие горы. Казалось, мы полностью ушли от цивилизации: сотовая связь исчезла, из радио доносились помехи. Неожиданно Ашот свернул с дороги и помчался по колее, проложенной в степи. «Где же озеро?!» – подозрительно воскликнула я. – «Прямо, за горизонтом», – проворчал водитель.

Айдаркуль неожиданно возник перед нами из-за холма. Обрывистый берег, под которым виднелась узкая полоса пляжа, уходил вдаль.

Ближайшая бухта была безлюдной. Мы шли по кромке берега, и ноги утопали в сухих белых водорослях, похожих на снег. Пугаясь нас, дружно взлетали птицы. На песке возле светлой бирюзовой воды оставались их следы. Тишина сменялась криками и хлопаньем крыльев.

Ашот дремал на сиденьях, а после повез нас через барханы в юртовый лагерь. Дорога то появлялась, то растворялась среди песка, и машина неслась по встречным колдобинам. Наконец, подпрыгнув последний раз, она ухнула в овражек, где стояли несколько юрт.

Низкие, покрытые светлыми шкурами, они напоминали полусферы. К предназначенным для входов проемам были пришнурованы веревками двойные межкомнатные двери. Я заглянула внутрь. По кругу над застеленным войлоком полом шла узкая сетчатая полоса, пропускавшая в юрту приглушенный свет. Помещение напоминало уютный детский домик, посреди которого лежала высокая стопа толстых цветных одеял: ночами температура воздуха резко опускалась.

Неподалеку негромко переговаривались разомлевшие на жаре одетые в шорты англичане. «Откуда они здесь? – удивилась я. – Как узнали про постсоветский узбекский экстрим?» – «Они знают о мире больше нашего, – пожал плечами Алексей. – Но они странно смотрятся здесь со своей чопорностью и любовью к комфорту!»

– «Ничего странного, – возразила я. – Они – интраверты, любят тишину и уединение. А лишения считают хорошим методом воспитания воли и твердого характера». – «Страна свирепых ветров, дождей и туманов! Good day!» – Скала приветственно поднял руку. «Hi», – заулыбались они в ответ.

Увидев, что Алексей закурил, хозяин юрты – казах лет пятидесяти – предложил ему попробовать кокаин. «Такого нигде не найдете! В гранулах!» – добавил он, смеясь. «Тащи», – одобрил его Скала. Я испугалась: «С ума сошли?» – «Кокаин не прессуют, зайка», – прошептал он мне на ухо и спросил хозяина: «Как употреблять?» – «С чаем», – невозмутимо ответил тот.

Вскоре перед нами появились две пиалы и тарелка белых шариков, с виду напоминавших зефир. Я взяла одну гранулу и обмакнула ее в чай. Так называемый кокаин оказался специфическим сахаром, – почти не сладким, не похожим на обычный.

После трапезы мы прогулялись к барханам. Выбеленный песок полз мелкой рябью по склонам. Кожу жгла нагревшаяся на солнце одежда. Горячий, плотный, физически ощущаемый воздух отнимал силы и интерес к новой местности, колыхался, искажая очертания предметов. «Этим маревом не дышать, а кусать его, как суфле… Спасибо, что сейчас не июль, – Алексей вытирал лицо влажной салфеткой. – Я уже с сожалением вспоминаю лужи под ногами… Вернемся – и сразу купаться!»

Издалека песок казался слежавшимся и плотным, однако ноги увязали в нем по щиколотки. Местность выглядела однообразной, можно было заблудиться в пустыне, и мы побрели назад.

«Было много случаев, – вспомнила я, – когда людей не находили – ни с воздуха, ни с земли. Машины, пешеходы уходят в пески и растворяются, словно их не было. И никогда не узнать, что с ними случилось. Как в Бермудах». – «Не дрейфь, паникер, пустыня не причинит тебе зла», – Алеша ласково провел рукой по моей спине. Склонив, словно нечаянно, голову к его плечу, я вспомнила происшествие в самолете и снова подумала: «А в самом деле, какая разница…»

Недалеко от лагеря двугорбый верблюд важно повернул к нам голову. Я потянулась к его чубчику, чтобы ощутить ладонью свалявшуюся шерсть, но батриан недовольно открыл пасть. «Отойди, – сказал Скала, – говорят, плевок верблюда – как удар кулаком». – «Чувствует, что хозяева планируют его съесть», – поёжилась я. Однако, когда мы впервые уселись на верблюдов и поплыли через пески, – покачиваясь, словно в кресле, между светлых горбов, – чувство страха исчезло. Чуткие, приятные на ощупь животные оказались настоящими кораблями пустыни.

* * *

Мы попали в самобытный, удаленный от цивилизации мир. Тихие закаты, восторженные рассветы, ночные прогулки, удобные юрты, искренние улыбки кареглазых хозяев создавали ощущение рая. Близость к природе, жара, пресная и чистая вода Айдаркуля постепенно расслабляли и успокаивали нас обоих.

Однажды, сидя на пляже и уплетая очередной кусок баранины, Алеша спросил: «А не поехать ли, раз уж мы здесь, в Бухару и Хиву, куда ты изначально собиралась? Без этого впечатления о поездке не будут полными».

В серых глазах сияли хитрые огоньки: он хотел продолжать путешествие.

«Темно-серое море, словно пучина глаз, – с улыбкой подумала я. – В северном море отражается южное солнце».

«Что улыбаешься? – спросил он. – Признайся: тебе нравится быть со мной!» «И разве это – не счастье!» – пело мое наивное сердце.

Бухара-Хива

Поздним вечером, обернутая полотенцем, я лежала в отеле солнечной Бухары на огромной цветастой кровати и тихо таяла от того, что Алексей сидел рядом. Я тайком рассматривала его обгоревшую на солнце шею и мелкие дыры на его истерзанной за две недели оранжевой футболке. Начинала считать светлые волоски на его голых коленях. Казалось, я могла провести так всю жизнь.

Алеша жевал самсу. Я пыталась зайти с ноутбука в Интернет и болтала все, что приходило в голову, пока не вспомнила о новорожденном ребенке. Некрасиво было уехать в такой момент. Но Скала оборвал меня, взяв за руку: «Зачем же ты собралась одна в Ташкент? Разве не понимаешь, что значишь для меня?».

Кровь застучала в висках: «Все-таки любит…» Но я отняла руку и ничего не ответила. К горлу подступил тяжелый ком. Казалось, оставшееся на Родине прошлое догоняет нас, разрушает наш воображаемый союз, и говорить о любви уже поздно.

…Утром мы подошли к крепости Арк. Когда-то она состояла из канцелярии, дворца приёмов, зимней и летней мечетей, монетного двора и других нужных эмиру сооружений, но сохранилось немногое. Территория была обнесена мощными светло-коричневыми стенами с многочисленными конусообразными башнями. Извилистая дорога вела из нижней части крепости к цитадели на вершине горы.

«Это здесь при входе висела кожаная плеть – символ эмирской власти?» – спросил Скала, чтобы поддержать разговор. Притворяясь веселой, я стала рассказывать ему про гаремы властителей и археологические находки.

На обратном пути мы заглянули в медресе Чор-Минор, внутри которого оказался магазин тканей и тюбетеек. Девушка-продавец, она же смотрительница музея, разрешила подняться наверх.

Узкие ступени по спирали уходили в темноту, и лишь под куполом через маленькие зарешеченные оконца внутрь минарета проникал скудный свет.

Секунду поколебавшись, я шагнула вперед и побежала по лестнице – в стремлении быстрее увидеть солнце. Однако под сводом башни закружилась голова, и я прислонилась к стене. «Осторожнее, зайка», – шепнул запыхавшийся Алексей.

«Ничего, – ответила я, отдышавшись. – А знаешь, четыре минарета этого медресе символизируют части света! Которые, как все люди, велики и равны. У всех одно небо над головой и одна земля под ногами…»

«Как хорошо, когда рядом есть личный экскурсовод», – грустно ответил Скала и осторожно обнял за плечи. Я прижалась к нему, не в силах сопротивляться. Теплые губы нашли в полутьме мои…

Радость первых прикосновений – как поцелуй июльского ветра. Хотелось лететь, повинуясь переполнявшему воздушному чувству, и душа разрывалась от невыраженной нежности.

Смущенные, мы вышли из минарета и поехали на вокзал – к Хивинскому поезду.

Вскоре, устроившись у окна купе, я наблюдала рождение пустыни. Деревья становились ниже, обнажалась блеклая почва, начинались кустарники. Затем исчезла последняя трава, уступив место жесткой щетине саксаульников. Смеркалось. Разговаривать не хотелось. Я вспоминала вкус милых губ. Казалось, этот сон больше не повторится, но разноцветные фейерверки разрывали душу предчувствием. Алексей тронул мой локоть: «Любимая!!! Посиди со мной…» Я не успела ответить. Скала притянул к себе, я оказалась у него на коленях и почти задохнулась от остроты своих чувств… Бордовая с белыми цветами широкая юбка разлетелась в стороны. Крепкие красивые руки обняли мою поясницу…Сквозь тонкие ткани ощущалось мужское великолепие, которого женский пол и боится, и жаждет. То была минута перед шагом в манящую неизвестность, где любовь меняется: может быть, начинает двигаться к краху, может быть, – становится приземленной страстью, а быть может, – перерастает в нечто большее, где друг без друга нет жизни. От чего это зависит: от бога, от судьбы, от характеров или сути первоначального чувства? Тончайшие эфирные материи, неподвластные никакому анализу, полностью подчиняют себе людей.

Внезапно я поняла, что раньше почти ничего о любви не знала. Движения души и тела слились. Я утопала в золотом сиянии и видела космос. Растаявший мозг не понимал, в каком времени и пространстве находится…

Казалось – прошли сутки, но я ошиблась.

Мерное движение поезда и Алешины поцелуи постепенно вернули меня обратно: из странного небесного блаженства в полное земное счастье. Где я, забыв свои опасения, обнимала Скалу и говорила ему о любви.

* * *

С высоты смотровой площадки мы наблюдали, как восходящее солнце постепенно освещало безлюдную Хиву.

Гасла ночная подсветка Ичан-Кала, и старая внутренняя часть города, обнесенная крепостной стеной, из огненной мистической сказки превращалась в археологический музей-заповедник. Прорисовывались цветные узоры мечетей и медресе, минаретов и мавзолеев, дворцов, караван-сараев и бань.

 
«Хива из сумрака встает —
Ичан-Кала и минареты
На смуглом золоте рассвета»,
 

– перефразировала я Набокова.

«Внутри узкого зеленовато-голубого цилиндра нарезают спираль. Вверх по ней идет муэдзин, чтобы с балкона призывать верующих туда, где находится рай. Скажи, историк, – изумил меня вновь Скала, – ведь минареты обгоняют готику в стремлении освободиться от материальности и вознестись к небу?»

«Везде одно желание – коснуться солнца, – улыбнулась я. – Золотое сияние… Любовь… Встреча с Богом…»

* * *

Миновав оборонительные валы, мы зашли в главные, западные ворота Ичан-Кала – Ата-Дарваза. Крепко обнявшись, превратившись в один цветной кусочек тумана, тихо бродили по узким улочкам, прикасались к древним шершавым стенам, заходили под своды диковинных строений – в прохладу и полумрак.

Мы слушали время, и вокруг воскресали звуки давно минувших эпох: крики торговцев, грохот ремесленных мастерских, призывы муэдзинов.

Мы… Именно там, на стыке времен, родилось наше общее слово «мы». В Ичан-Кала мы забыли обиды трехлетнего прошлого, погрузившись в прошлое многих веков – спрессованное, сжатое в небольшом пространстве между мощных стен, которое смеялось над неразумными людьми всей своей глубиной. Жалкие пылинки, на миг вырванные из небытия! Им было позволено ухватить удачу за хвост, но они потеряли время, копаясь в несущественных мелочах…

Этот город окончательно вернул нам друг друга. Успокоенные и счастливые, мы с двойным вдохновением рассматривали разноцветные пояса короткого минарета. Покрытый майоликой и узорами из глазурованного кирпича, он должен был стать крупнейшим на Востоке. Однако строившему его правителю, как всякой приходившей в мир пылинке, не хватило времени…

Дальше по плану были Каракумы и еще один юртовый лагерь, прогулки на верблюдах по земле древнего Хорезма и долгие купания в Амударье.

Любимый Скала, невозможно близкий, и дальнее путешествие – всё казалось мне сказочным сном. Я не могла назвать происходящее даже сбывшейся мечтой, потому что реальность слишком далеко вышла за рамки моих грез.

По пути в лагерь водитель остановился на берегу Амударьи. Под крутым обрывом виднелись широкие плесы, которые словно таяли, встречаясь с водой. День лениво догорал над золотыми песками. Чистое синее небо было залито благостным светом. Пылающее белое солнце, незаметно совершая свой путь, стремилось к линии горизонта. Ослепительно блестела вода. Величественная река широко раскинулась среди пустыни, как дорога, ведущая в удаленные уголки планеты. Она казалась неподвижной, неестественной, подобной трансу. Её течение скрывалось внутри, словно душа в человеческом теле. Душа – таинственный внутренний поток, который делает людей живыми… Звенела абсолютная тишина. Мы с Алексеем обнялись у края обрыва и долго смотрели на завораживающее течение, слушая песню своих сердец.

Мы были у самого солнца.

Лагерь встретил нас плясками в свете факелов: хозяева отмечали семейный праздник и устроили развлечение для туристов.

Звучала громкая музыка, над головой по-южному ярко сиял Млечный Путь, а вокруг бушевали неуёмные темпераменты.

В центре веселья горел костер. Степная танцовщица распустила темные волосы, закрепила в них красный цветок. Плавность ее движений, гибкость рук и сияющая улыбка ложились в ладони ночи.

Торжество бытия совпало с настроением, и я присоединилась к пляшущим в отблесках огня и звезд силуэтам. Вдохновленная их ликующим экстазом, пылала жаром, представляла себя цветком. Лицо казалось пропитанным нежностью и запахом раскрывшегося бутона, тело – упругим стеблем, руки – листьями, своей дрожью отвечающими ветру. Босые ноги, как корни, сливались с землей.

Законы восточного ритма, а еще больше собственные чувства и страсти подчиняли, увлекали, и Алексей, никогда не танцевавший, пустился в пляс вслед за мной.

Когда обостряется чувствительность, люди начинают слышать ветер и видеть песчинки, становятся гармоничными звуками в музыке бытия, потому что каждая клетка тела и есть природа.

Темнота жаркой ночи и всеобщее веселье не оставляли места смущению. В ту ночь я узнала, что такое танцы до упаду: под утро упала в юрту на шкуры, мимо приготовленных простыней.

* * *

Месяц спустя в Хиве похолодало, исчезло изобилие фруктов, а неземной красоты архитектура уже нас не интересовала. Мы почти не выходили из по-восточному яркой и уютной гостиничной комнаты. Казалось, что в ней, среди груды узорчатых подушек, и есть земной рай. Алексей залюбил, забаловал меня до невозможности.

Порой я еще сомневалась в том, что счастье не исчезнет. Но Скала был рядом, как единственная истина, как вечная стена, вечный свет, как воздух.

Иногда мы мечтали вместе работать на корабле, чтобы никогда не расставаться. Родная страна робким шепотом звала нас к себе. Мы соскучились по мощным соснам, по полям с их особенным сенным запахом, по светлоглазым и светловолосым соотечественникам и всему тому самому русскому, что в повседневности становится незаметным. Но мы не собирались ехать ни в Петербург, ни в Мурманск, не желая уходить из своего отдельного, словно инопланетного мира в казавшуюся далекой рябь прошлого.

Сердца рвались в общее будущее. Нам хотелось, как, наверное, всем утонувшим в любви, построить новую прекрасную Вселенную. Лишь родина прадедов могла с искренней теплотой приютить наши души, понять их стремления – огромная загадочная земля с коротким названием Вятка.

Летающий дом

Над темными макушками сосен приподнялась нереально крупная, розовато-оранжевая половинка луны. Сбоку от нас, у горизонта, в последних отблесках солнца величественно громоздились причудливые зефирные горы, складываясь в воздушные замки. Я завороженно смотрела на плотные кучевые облака, верхушки которых, напоминая купола и башни, гнездились напротив моих плеч.

Я молча разглядывала изменения очертаний, оттенков и бликов. Немыслимую, очень близкую сердцу красоту хотелось немедленно запечатлеть на холсте или бумаге. Белоснежно-розовый мир переворачивал сознание, растворяя суетность и рождая жажду созидания. Наверно, поэтому здесь в каждом доме рождались волшебники, получавшие вместо колдовских палочек беличьи кисти и резцы скульпторов.

Я порывисто вдыхала сладковатый воздух. Он был чересур чистым, пронизанным запахами трав и свежестью росы. Кружилась голова. Я казалась себе протравленным до последней клеточки космическим мусором. Однако чувствовала, как в вены бурным потоком вливается новая жизнь, свободная от рёва и отравы городов, от совершенных грехов и пережитых печалей.

Я словно очнулась от многолетнего сна и всем существом почувствовала родную реальность, несмотря на то, что родилась и выросла далеко отсюда.

Приглянувшаяся нам деревенька стояла на горе, возле оврага, по дну которого текла маленькая речушка. За оврагом, – казалось, в поднебесье, – начинался дремучий лес, прикрытый по опушке плотной стеной можжевельника, из-под которого выползал густой белый мох.

На краю деревни нашлось пустующее жилище, готовое приютить путников. «Дом хрустальный», – сказал, увидев его, Скала: рука давно исчезнувшего художника покрыла причудливыми узорами фасад исполинского бревенчатого дома.

Однако шедевр деревянного зодчества не обеспечивался электричеством, и, войдя с фонарями внутрь, мы поначалу растерялись от обилия дверей и лестниц.

Поднявшись по одной из них в правую часть строения, я попала в сени. Большая тяжелая, обитая клеенкой дверь вела оттуда в избу. Массивная дверь поменьше, висевшая на кованых петлях, открывала вход на поветь, где лежали остатки старого, рассыпавшегося в пыль сена.

Вторая лестница вела в клеть, где стояли крепкие резные сундуки. Третья, от клети, – на чердак.

Я робела, чувствуя себя посетительницей музея или участницей исторических реконструкций, но продолжала впотьмах исследовать пристанище.

В левой части дома находились амбар и глубокий погреб с остатками снега, служивший холодильником. Середина постройки, – огромное крытое помещение, похожее на гараж, – называлась оградой.

Не разбирая вещей, мы с Алексеем устроились на подвернувшейся в темноте односпальной кровати и мгновенно забылись.

Нам снилось одно и то же: тихие протяжные мелодии и дом среди облаков. Безграничное бело-розовое пространство окружало нас со всех сторон…

Утром, отыскав среди затасканной одежды спортивный костюм, я вышла на улицу в поисках воды. Возле колонки неспешно беседовали две загорелые русоволосые женщины и высокий крепкий старичок, державший в руках корзину грибов.

Я поздоровалась. «Здравствуй, новожилка», – приветливо ответила одна из вятчанок – круглолицая, синеглазая. Они с любопытством оглядели меня и спросили, как мы с Лешей спали на новом месте. Казалось, они всё уже знали о нас. Я ответила, что сон был крепким и приятным, и обмолвилась о странных видениях. Собеседники многозначительно переглянулись.

«Ооо, девка, – протянул, подмигнув мне, дед, – не ты первая, не ты последняя… Послушай…»

В далекие времена в деревне не было воды, и жителям приходилось возить ее бочками из ручья. Это было неудобно, и на усадьбе, которую мы сняли с Алешей, решили выкопать колодец.

Ключники, как называли искателей подземных ключей, наткнулись на уходящую во все стороны каменную плиту. Они начали пробивать ее в надежде добраться до воды и несколько дней упрямо долбили камень. Однако из открывшегося в конце концов отверстия ударила не вода, а сильный ветер, сорвавший с мужиков шапки.

Глубину провала пытались измерить, опуская в него длинные веревки и лески с грузилами. Все предметы безнадёжно повисали в пустоте, а сбрасываемые вниз камни не поднимали шума.

Под усадьбой находилась огромная пещера, скорее всего – часть неведомого лабиринта. Пытаясь найти подземную реку, ключники обнаружили очередной подземный провал, которых немало встречалось в Вятке. О существовании пустот жители знали и опасались их, как всего неизвестного.

«Слава Богу, сюда не добрались ученые, – воскликнула я. – Вот где был бы простор для захоронения отходов!»

Мысль о нечаянно открытой пустоте не давала покоя хозяевам дома. Они видели сны, похожие на мой, и не захотели жить над пещерой.

«А что здесь такого? – спросила я. – Между ней и строениями – большой слой земли и камня. Опасности нет. Под любым другим домом может оказаться такая же пещера. Наверняка лабиринт протянулся под всей деревней».

«Живи, мы будем рады, – улыбаясь, погладила меня по плечу румяная, одетая в серый брючный костюм женщина. – Нарожаете детишек».

«У нас хорошо, – добавила ее сестра, – школа в двух километрах, и работа найдется в соседнем селе».

«Алеша – моряк, – улыбнулась я, – но мы подумаем».

Хозяева покинули дом, и за долгие годы пустования никто не купил его. Он несколько обветшал, немного просел назад, пропах сыростью, однако сохранил величавый вид и снаружи, и внутри.

Добротные стены, большие печи, огромные крепкие полати, высокие потолки делались когда-то для настоящих богатырей и их красавиц. Витиеватые деревянные кружева и фантастические фигурки по-прежнему покрывали наличники и углы дома, придавая ему сказочный облик.

Усадьба утопала в желтой листве, дарила своим постояльцам сладкие сливы и крупные румяные яблоки. Я чувствовала себя и Алёнушкой, и Машенькой, и всеми героинями русских сказок поочереди, протягивая руки к плодам и глядя в низкое, кажущееся близким ярко-голубое небо.

Ветряной колодец обнаружился в углу огорода. Из глубокой ямы, поросшей земляничными листами, дул нескончаемый ветер. Он издавал мягкие протяжные звуки, словно неведомый дух пел колыбельные песни. Я попыталась забросить туда охапку опавшей листвы, но она резко разлетелась в стороны.

Я подумала о том, что однажды какие-нибудь мальчишки непременно соберутся обследовать пещеру, и их не остановят увещевания старших. Впрочем, я сама была не прочь это сделать и уже представляла, сколько простора для будущего творчества находится под землей. Кроме того, благодаря геоособенностям в этой удивительной местности не было змей: их отпугивали журчание подземных вод и трели Поющего Духа.

«Дом нашего ребенка, – внезапно подумала я. – Дом его детей… Сюда будут приезжать наши потомки с разных концов света – так же, как мы».

По растрескавшимся на ветках сливам ползали полусонные осы… Я смотрела на них и не знала, как сказать Алёше о главном – о том, что у моей любви к нему появилось физическое продолжение.