Текст книги "Право учить. Работа над ошибками"

Мэй подошел к столу и протянул руку:

– Отдай.

Я с интересом посмотрел на подрагивающие в нетерпении тонкие пальцы.

– Что?

– Ты прекрасно знаешь!

Почесываю подбородок:

– Не-а. Даже не могу себе представить, о чем идет речь.

– Хочешь меня позлить?

– Скорее это ты стараешься испортить мне настроение странными загадками.

– Ты…

Пальцы сжались в кулак, не слишком объемистый, но ощетинившийся острыми костяшками и весьма убедительный.

– Отдай!

Закрываю глаза, чтобы не видеть исполненное негодования лицо эльфа. А еще чтобы не выдавать собственных чувств. Потому что никак не могу понять, что именно чувствую.

– Пока не пояснишь, какую вещь имеешь в виду, не смогу решить, отдавать или нет. А кроме того… – меня посещает внезапное озарение: – не припомню, чтобы хранил чужое имущество. Все, что у меня есть, принадлежит только мне.

– Ты не посмеешь!

Оставляю грозный вскрик без ответа. У меня тоже есть пределы, как Мэй не понимает? Пределы терпения и понимания. Спираль поступков, похожих друг на друга как капли воды, не должна стать бесконечной, решающий рубеж пройден. К тому же… Не зря в народе говорят: «Что в лапы дракону попало, то пропало»!

– Отдай! Я прошу.

Напоминаю:

– Право на просьбы ты потерял вместе с «искрами».

– Я был вынужден!

– Неужели? Ты сам сделал выбор.

– У меня не было выбора!

Приоткрываю один глаз, чтобы полюбоваться на разрумянившиеся от гнева щеки Мэя:

– Скажи честно: ты не хотел умирать.

– Да, не хотел! Я не мог, не имел права тогда умереть!

– Почему же теперь недоволен? Ты добился поставленной цели теми средствами, что подвернулись под руку.

– Твоими средствами!

– Я всего лишь предложил. Ты воспользовался. Но правил игры это не отменяет.

– Я не собираюсь играть по этим правилам!

– И не надо. Потому что партия давно окончена.

Он осекся, захлопав ресницами:

– Не отдашь?

А сколько в голосе разочарования… Интересно, на что рассчитывал эльф? Вспоминал наивную уступчивость и полагал, что все будет по-прежнему? Нет, длинноухая моя радость, прошлое благополучно завершило свое существование. Мне нужно было меняться, и я изменился. Не в лучшую сторону? Так тоже бывает. Но зато теперь знаю, как следует поступать, особенно с капризными детьми. Нужно ограничивать их свободу.

– Нет.

Черты идеально красивого лица заострились, мигом растеряв нежную привлекательность, а мне вдруг подумалось: и что дальше? Он набросится на меня? Вырвет «искры» силой? Не припомню, чтобы подобное поведение вписывалось в рамки старых обычаев, однако Мэй далеко не всегда придерживается традиций своих соплеменников. Может, надо начинать опасаться?

– Отдай.

Почему он настаивает так упорно? Сначала старался всучить мне хрустальные висюльки, теперь загорелся желанием заполучить их обратно. А, наверное, все дело во мне: эльф догадался, что я каким-то образом связан с Драконьими Домами и, поскольку дядин пример навел племянника на не самые добрые мысли, желает уничтожить даже тень наших отношений. Значит, Стир’риаги ответил на вопрос именно теми словами, которые я с удовольствием забил бы ему в глотку… Что ж, не повезло. Но если потерпел поражение на одном поле боя, глупо дарить противнику победу на другом.

Мое молчание было истолковано превратно, эльф скривил тонкие губы.

– Хочешь, чтобы я умолял? Может, прикажешь встать на колени?

Он не понимает, насколько смешно выглядит со стороны, и не дает объяснить всю бессмысленность спора. Зачем я вообще связался с lohassy? В памяти проснулись мамины склонности и предпочтения?

Эй, что это он делает?!

Пока я мысленно рассуждал о причинах собственной глупости, Мэй глубоко вдохнул, закусил губу и бухнулся коленями в пол.

Доигрался… Переход словесной дуэли в сражение высокопарных жестов означает, что ее участники недостаточно опытны и умелы. Я мнил себя успешным дуэлянтом, но на поверку оказалось, что прямолинейная наивность зачастую достигает цели быстрее, чем самый хитрый финт. И как действовать теперь? Сдаться, полностью признав поражение и потеряв последнее влияние? Упорствовать дальше, рискуя окончательно обосноваться в представлениях эльфа как негодяй и мерзавец?

– Кхм! – Звучит требовательное покашливание. – Дверь была открыта, но все равно должен спросить: мне будет позволено войти?

– Разумеется. Я жду вас, мастер Гедрин.

Эти шаги, в отличие от эльфийских, звучали гулко и нарочито тяжело, зато остановить гномий натиск за все времена существования удавалось только панцирной пехоте, да и то лишь ее отборным подразделениям.

– Простите, что помешал.

Мэй, осознавший опасную нелепость сложившихся обстоятельств, дернулся, но вынужден был остаться в прежней позе, застигнутый моим небрежным замечанием:

– Разрешения встать никто не давал.

Гном, не присутствовавший при начале беседы, но тем не менее догадавшийся, что происходящее имеет под собой основания, фыркнул в ладонь, поглаживающую одну из косичек бороды. Следовало бы подняться и поклониться, но ноги так уютно пристроились на столе…

– С вашего позволения тоже останусь на месте, мне немного нездоровится… Господин комендант сказал, вы желаете выразить благодарность?

– Да, Мастер. И если бы я не знал, как ваши товарищи по цеху не любят подношения, то предложил бы и что-то весомее простых слов.

О, а вот за это грех не уцепиться!

– Вам хорошо известны причуды Мастеров. Откуда?

– Я близко знаком с одним из них. Его имя Рогар, может, слышали?

– Разумеется! И мне несказанно повезло, потому что услуга, о которой я хотел вас просить, связана именно с этим Мастером.

Гедрин, по случаю посещения присутственного места одетый в длинный кафтан из плотного сукна с вышивкой по вороту и полам, приосанился:

– Исполню все, что сочтете нужным.

– Уверен, что исполните, потому что моя просьба связана с человеком, участвовавшим в спасении вашей племянницы. Мальчик, который пока еще спит под присмотром матушки коменданта, должен быть доставлен домой. К сожалению, я не могу лично позаботиться об этом, но целиком полагаюсь на вас.

– Не сомневайтесь, Мастер, у него будут самые лучшие провожатые.

– Разумеется.

– Но куда именно его нужно доставить?

Улыбаюсь:

– Вам виднее. Раз уж вы хорошо знакомы с Рогаром, то можете отправить ему весточку и узнать, как действовать.

Должен же я хоть чуть-чуть отомстить тому, кто свалил на меня свою работенку? А Ксо ясно дал понять, что не расположен проводить лето в обществе его высочества, так что…

Гедрин почесал выбритый верх щеки:

– Спросить у Рогара?

– Да.

– Как скажете… Только странно все это.

– Странно?

– Вы как будто с ним встречаться не хотите.

– Скорее не могу. У меня есть дела, не терпящие отлагательств.

Ага, особенно не терпит одно: настоятельное желание отдохнуть. Без участия принцев, принцесс, учеников, учителей и по возможности даже любимых кузенов.

– Кстати, мастер Гедрин, как чувствует себя ваша племянница?

– Хвала богам, уже совсем хорошо!

– Надеюсь, она не откажется немного позаботиться о своем юном спасителе?

– Ну что вы, Мастер! Будет счастлива!

– Тогда не смею вас задерживать.

Гном кивнул, оправил складки кафтана над широким ремнем и задал вопрос, с которого следовало бы начинать:

– От чьего имени мне обратиться к Рогару? Он ведь потребует объяснений.

Имя, имя, имя… Несколько букв, горсточка звуков. Как много значения мы им придаем! Гораздо больше, чем необходимо. Но если одно-единственное слово способно решить исход сражения или вообще отменить надобность в драке, почему бы не воспользоваться его силой?

– Скажете ему, что Джерон просит присмотреть за драгоценностью из королевской сокровищницы.

Гедрин, будучи гномом взрослым, умудренным жизнью и сдержанным в проявлении чувств, не стал разражаться приветственными речами, хлопать по плечу и проделывать что-то еще, свойственное старым приятелям при встрече, а просто сказал:

– Я так и знал, что ты им станешь.

– Все немножко иначе. Я взял титул взаймы, попользуюсь и верну.

– А нужно ли возвращать? – с сомнением осведомился гном. – Вы друг другу подходите.

– Это буду решать не один я.

– Но когда наступит время принимать решение, учтите и мое мнение.

– Непременно!

Он вздохнул, повозил большими пальцами под ремнем.

– Не зайдешь?

– Не смогу. Дела.

Гедрин понимающе кивнул на эльфа:

– Вижу, какие серьезные!

– Не коротышкам судить, – прошипел Мэй.

– Коротышка или верзила, живем-то мы по одним и тем же законам, – возразил гном.

– И эти законы дают право унижать? Даже если я обязан жизнью, это вовсе не означает, что…

– А перед тем, кто тебе жизнь спас, на колени встать не зазорно.

Вынеся свой весомый приговор, Гедрин уважительно поклонился и ушел, посмеиваясь в усы. Эльф, получивший чувствительный удар еще и от иноплеменника, совсем потерял надежду на благополучное завершение дела. Кончики ушей начали медленно, но верно опускаться.

Может, оставить все как есть? На полуслове, на полушаге. Чтобы потом, немного или очень много позже, вернуться к обсуждению, так сказать, на свежую голову… Но я слишком часто поступал именно так – откладывал и откладывал, пока проблемы не умирали сами от недостатка внимания. Однако вместе с проблемами легко могут уйти в небытие и те, кто их создает, а смертей я не желаю.

– Поднимайся.

Эльф молча качнул головой из стороны в сторону.

– Ничего не изменится, поверь. Колени, носки, пятки… хоть задница. Каждый из нас останется при своем.

Тихое, больше грустное, чем злобное:

– Почему ты такой?

– Потому что другим больше не буду. Потому что тебе пора прекратить расшвыриваться собственной судьбой направо и налево. Не могу быть уверен, что, получив «искры» назад, ты тут же не постараешься вручить их новому знакомому, а тот может оказаться еще менее подходящим на желанную тебе роль, чем я.

– И ты никогда их не вернешь?

– Никогда – слишком неопределенный срок. Верну. Когда перестанешь искать вокруг то, что должно жить внутри тебя самого. Когда поймешь, что цветные хрусталики – всего лишь знак, флажок, которым генералы отмечают на картах расположение своих войск. Он ведь не может подолгу оставаться на одном месте, верно? Потому что ты тоже не останавливаешься. Знаю, сейчас эти висюльки кажутся тебе самым важным на свете… Так вот, я подожду, пока ты повзрослеешь, а до тех пор буду сам хранить твои игрушки.

Легко убеждать других, а вот попробуйте-ка проделать то же самое с собой! Получается? Тогда я вам искренне и бесконечно завидую. Но кажется, есть один довод, против которого эльф не посмеет протестовать:

– Кроме того, насколько я помню, ты не желал быть избранным в один из Драконьих Домов? Так вот, можешь радоваться: эльфа без «искр» драконы на службу не призывают.

– Радоваться? – Он судорожно дернул плечом. – Что проку в этой радости, если ты в этих Домах уже был?

А побывав там, превратился в чудовище. Таков ход мыслей?

– Ты по-прежнему считаешь драконов злом? Дядя тебя в этом убедил?

Мэй болезненно сглотнул, но ответил:

– Нет. Дядя… Он говорил о том же, о чем обычно говоришь ты.

– Точнее!

– Он сказал, что драконы никого ни к чему не принуждают и не меняют насильно. Они всего лишь открывают дверь в сокровищницу и позволяют взять оттуда все, что захочешь и сможешь унести. Но каждое из драконьих сокровищ наделено смертоносной силой, и, если поддаться его зову, можно… потерять себя.

Ясно. Эльф боится, что я пошел по пути Стир’риаги и, вкусив запретных благ, променял живое сердце на кусок льда. И как теперь переубеждать упрямца? Есть только один способ, но если воспользуюсь им, обратного пути не будет. Впрочем… А нужен ли мне обратный путь?

Все, время на отдых закончилось, задранные вверх ноги начинают затекать, пора размять мышцы. Осторожно поднимаюсь, чувствуя, как сотни острых ножек застоявшейся крови начинают новый разбег.

– Я скажу тебе одну вещь, Мэй. Да, я бывал в Драконьих Домах. Но не для услужения и не для проникновения в тайны мироздания. Я просто там жил. И буду жить снова, если смогу. Потому что…

Слова заартачились, не желая покидать губы. Нет, даже не так – застряли в горле вместе с невесть откуда взявшимся комком. Ведь это так легко, взять и признаться наконец в своем самом страшном преступлении… Или не в своем? Почему нет ни страха, ни чувства вины, но язык все равно присыхает к гортани, словно я снова оказался посреди пустыни в Южном Шеме? Наверное, мне просто жаль прощаться с прошлым. До слез жаль. Зачем я свернул на перекрестке именно в эту сторону? Ведь мог еще полжизни бегать от прав и обязанностей, которыми толком никогда не воспользуюсь и которые вынужден исполнять! Струсил? Нет. Всего лишь устал от неизвестности, и зло, сидящее рядом, показалось милее, чем добро, прячущееся за занавеской.

Зеркало эльфийских глаз дрожит, переполненное ожиданием и вопросами. Кажется, еще чуть-чуть – и тонкая лилово-серебристая пленка лопнет, выпуская на свободу… Что? Не узнаю, пока не освобожу свои чувства, пока не покину собственную темницу. Дверь еле держится на петлях, засов давно истлел в прах, одного вдоха хватит, чтобы рухнули стены… Иду? Иду.

– Потому что я дракон.

Последний звук затих, но слова продолжали тяжело висеть в воздухе. До того самого мига, когда лиловое зеркало все-таки лопнуло, и два прозрачных ручейка начали свой путь к поднимающимся уголкам губ.

– Но если ты дракон, значит…

Это значит очень многое. И почти ничего. Одно название, и только. Коротенькое слово, надежнее любой цепи приковывающее к действительности.

– Значит…

Крушение старых иллюзий и возведение новых. Лабиринт с прозрачными коридорами, за стенами которых все время до рези в глазах видишь верный путь, но никак не можешь найти.

– Значит…

Один вдох. Один выдох. Дверь нового мира открывается, приглашая сделать шаг. Это я медлю? Непохоже, своих шагов сделал с лихвой. Медлит тот, кто подобрал ключ к замку. Но промедление длится совсем недолго.

Эльф моргает, стряхивая с серебристых ресниц слезинки, и делает из моего признания свой вывод. Такой простой, что я никогда бы в жизни до него не додумался:

– Тебе все эти сокровища нестрашны! Ведь они и были твоими, правда?

Как бы и мне научиться в любой печальной истории находить светлые моменты? Но уж просить о наставничестве наглого листоухого ребенка, устало плюхнувшегося на пол и расплывшегося в довольной улыбке, не буду! Ни за что!

Толчок в плечо, неосмотрительно высунутое мной из-под одеяла. Хорошее такое одеяло из разноцветных кусочков, любовно обшитое лентами…

– Просыпаться собираешься?

Вот еще! Даже не подумаю. Зря я, что ли, старался, искал самое тихое место в доме, собственноручно взбивал сенник, плотно прикрывал дверь и, наоборот, распахивал оконные створки, дабы свежий лесной воздух беспрепятственно проникал в мою опочивальню и навевал сладкие сны?

Толчок повторяется, причем заметно взрослеет, становится сильнее и резче.

– А ну вставай!

– У меня все боли-и-и-ит…

Ксаррон не внял страдальческому гласу и одним уверенным движением сдернул с меня одеяло:

– Знаю. А чего ты ожидал, избавляясь от игл уже в Потоке?

Я собрался было открыть глаза, но счел за лучшее посильнее зажмуриться, вспоминая невольную оплошность, совершенную целиком по вине радости, нахлынувшей на меня ввиду скорого возвращения и избавления на некоторое время от необходимости уговаривать и оправдываться.

Впрочем, вернее было бы сказать – неловкость, ведь когда Ксо проложил через Пласты тропку для входа в Поток, чтобы пройти по ней, требовалось исключить влияние Пустоты на магические построения. Другое дело, мне следовало сразу же отозвать серебряного зверька, как только я почувствовал первые признаки достижения желаемой цели, но, каюсь, сплоховал. Думал не о собственном удобстве и безопасности, а перебирал в памяти образы, оставшиеся от беседы с эльфом. Которого, кстати, стоило труда уговорить сначала отправиться на Совет кланов, доложить о завершении миссии по поиску беглеца, и только потом приступить к выяснению всех мельчайших особенностей нежданно обретенного места… хм, службы. Пришлось даже взять с Мэя строжайшую клятву, что он и словом не обмолвится об изменениях в своей жизни, если только не возникнет серьезной причины. Но, памятуя о способности листоухого находить таковые причины на ровнейшем из ровных мест, не стоило надеяться на долгое спокойствие, следовательно, каждую выдавшуюся свободную минутку нужно тратить с пользой для души и тела!

– Ничего особенного. Да и… Мне уже гораздо лучше.

– Вот это хорошая новость! – воодушевленно заявил кузен, чем вынудил-таки меня раздвинуть ресницы и охнуть от удивления, поскольку вместо «милорда ректора» теплое дыхание наступающего вечера ловил у окна тот Ксаррон, которого я привык видеть только дома.

Правда, в таком роскошном одеянии мой родственник не появлялся ни разу: больше всего оно походило на длинный-длинный, до самых пят, застегнутый под горло камзол с узкими рукавами, плотно облегающий торс, но от талии расширяющийся и превращающийся в подобие женской юбки, только не слишком пышной. Шелк, собранный продольными складками, лишь в их глубине являл свой истинный, глубоко-синий цвет, а на поверхности приобретал оттенок весенних небес, омытых дождем, и впечатлению только способствовали крохотные прозрачные кристаллы, рассыпанные по ткани; плечи, казалось, были полностью окутаны драгоценной росой. Но меня поразило другое. У любого другого мужчины описанный вид был бы без оговорок и сомнений признан «женским», а Ксо… Он выглядел взрослее и много мужественнее, чем обычно, даже сложные узлы кос, в которые были заплетены медово-золотистые локоны кузена, добавляли его облику величия. Во всем великолепии наличествовал лишь один изъян: слегка припухшие веки.

– Тебе тоже следовало бы отдохнуть.

– Думаешь? – Он встряхнулся, недовольным движением брови заставил ближайшие свободные Пряди сложиться зеркалом, вгляделся в гладкую поверхность лужицы, покорно повисшей в воздухе, и вздохнул: – Да, перетрудился. Но усталость осталась только на лице, поверь!

Пробую поверить. Раз, другой… Нет, не получается. А устать было от чего: Ксо ждал моего знака о завершении дел. Можно было использовать обычные послания и посланцев, но тогда возвращение домой произошло бы не раньше осени, потому мы решили поступить проще и привычнее для нас обоих. Кузен чуть внимательнее, чем прежде, прислушивался к шепоту Пространства, а я, как только отделался от провожатых и прочих ненужных наблюдателей, совершил действо, по которому мое местонахождение можно определить мгновенно и безошибочно: выпустил на волю Пустоту. Наверное, еще не одно поколение торгового люда, знающего Миракский тракт как самое себя, будут рассказывать о чудесном исчезновении валуна, из-за которого дорогу еще при строительстве изогнули шпилькой…

– Тогда тебе лучше прогнать ее и с лица, потому что сонные глаза мало подходят к твоему наряду.

– Нравится? – Ксо повернулся вокруг своей оси, и шелковое море заштормило.

– Красиво. Но я не совсем понимаю, зачем все это.

– О, есть повод! – таинственно подмигнул кузен. – Видишь ли…

Стук. Сначала далекий, но становящийся все ближе. Очень похоже на звук шагов, если бы не одно странное обстоятельство: тот, кто шагает, словно делает это внутри, а не вовне. Помню, в первый раз мне стало страшно, когда четкая сухая дробь эхом разлетелась по всему моему телу, до кончиков пальцев. Начиная со второго раза, я понял, что следует бояться не преддверия, а его последствий. Когда разы перевалили за пяток, самое первое появление хорошо изученного ощущения вызывало непреодолимое желание убраться подальше и от явления, и от его источника, но семейные узы, правила гостеприимства и прочие условности, отравляющие простоту жизни, не позволяли оставить без внимания визит родственника, горячо мной… Ненавидимого? Нет. Элрона невозможно ненавидеть, ему можно только удивляться.

Младший брат Ксо, последний из сыновей Тилирит, Элрон похож на собственную матушку только язвительностью, даже глаза хоть и имеют зеленый оттенок, но с сильным уклоном в синеву, несвойственную Дому Крадущихся, а цвет волос моего второго кузена больше всего напоминает полированную сталь. Как-то однажды Магрит вскользь заметила, что внешность Элрон унаследовал от отца. А потом помолчала и с сожалением добавила: заточку ума тоже.

Надо сказать, сравнивать способность размышлять и делать выводы с лезвиями того или иного рода – любимое занятие моей сестренки. Так, Ксаррона она уподобляет стилету без граней, быстро, точно и беспрепятственно находящему цель. Тилирит в ее понимании – изогнутая сапожная игла, проникающая через любую преграду без особых усилий. Элрон же – тяжелый двуручный меч, падающий на жертву неотвратимо, но потому и часто промахивающийся. Что никогда, впрочем, не мешало мне оказываться именно в месте удара. Касательно моего ума Магрит заявила, что он больше всего похож на самую простую стальную полосу, но взятую за концы и скрученную: разрубить не сможет, проткнуть тоже, только медленно ввинтиться и, разбрасывая во все стороны ошметки опыта, кое-как добраться до заветного знания…

Последний шаг звучит уже у самых стенок черепа, звонко отражаясь, но не отправляясь эхом гулять по пространству, которое в моей голове явно пустует, а останавливаясь и замирая до полного исчезновения. Потом слышится легкий треск ткани Пространства, разрываемой пришествием гостя, и в следующее мгновение Элрон уже стоит посреди комнаты, надменно морщась:

– Ты не предупреждал, что здесь будет ЭТО.

Обращение предназначалось, разумеется, Ксаррону, меня мой второй кузен предпочитал не замечать и именовать исключительно в третьем роде. В юности я то жутко злился из-за такого отношения, то переживал и обижался, но теперь должен признать: Элрон имеет право поступать так, как сам пожелает. К тому же он почти прав. Будучи драконом лишь наполовину, а с другой половиной определиться не смогу никогда, могу ли я всерьез рассчитывать на уважение или хотя бы на снисхождение? Вряд ли. И потом, уважение нужно заслуживать. Служба же есть исполнение неких действий, приносящих пользу либо выгоду одной из сторон, а другой же стороной исполняющихся с рвением и прилежанием. Я охотно послужил бы на благо кузена, вот только случай не представлялся. И не представится, насколько могу судить.

– Эл, ты выглядишь просто волшебно! Будь уверен, отказа не последует.

Трудно не согласиться с Ксо – вид вновь прибывшего и правда впечатляет. Удивляет, впрочем, не меньше.

– Затеваете войну?

Не могу удержаться от любопытного вопроса, потому что тело Элрона скрыто под чем-то чешуйчатым, больше всего напоминающим броню. Если броня бывает настолько гибкой, чтобы позволять любое движение, разумеется.

Мои слова остаются без ответа, но если на любезность младшего из кузенов я не рассчитывал вовсе, то невнимание старшего слегка покоробило. Впрочем, вместо того чтобы разгонять сумерки моего невежества, Ксаррон укоризненно погрозил хмурому брату пальцем:

– Прошу, только без ссор! Сегодня они будут жестоко караться. Лично мной.

– Ты не объяснился.

– Насчет чего? Ах да… Ты плохо помнишь правила, Эл? Помимо Пред-Хранителей на церемонии должен присутствовать и Со-Хранитель. Тот, кто запомнит.

– У тебя не было другого выбора?

– Выбор у меня был. И я его сделал. – Кузен особенно подчеркнул тоном последнее слово.

Элрон изобразил на лице полнейшее презрение к моей персоне, к действиям старшего брата и к миру, допускающему такое безобразие, как необходимость пребывать в обществе недостойных.

– Позволю себе заметить, Ксо, – выбор неудачный. Крепостью памяти ЭТО не отличается.

Право, раньше меня удостаивали больших насмешек и оскорблений, но почему-то именно сейчас, после долгого перерыва, я услышал в голосе второго кузена помимо недовольства, ехидства и прочих семейных качеств шуршание сухого песка, болезненно перекатывающегося в горле. Словно моя дырявая голова доставляет искреннее и несказанное огорчение… Странно. Насколько помню, ничем не успел досадить Элрону, по крайней мере в этой жизни. Да и в прошлой… Когда бы я успел, спрашивается? Если Ксо родился во Вторую Волну, допустим в самом ее начале, то его младший брат появился на свет настолько позже, что справедливо считается именно «младшим». Мы и встречаться не могли. Или могли? Нет, не помню. А значит, правота насмешника несомненна: с памятью у меня дела обстоят огорчительно плохо.

– В самом деле, Ксо, если требуется что-то запомнить… Лучше обращаться не ко мне.

Изумрудные глаза вспыхнули яростью.

– Ты давно уже взрослый мальчик, Джер, так изволь вести себя подобающе!

– Взрослый? – нараспев переспросил Элрон. – Ах да, разумеется! Я совсем забыл, что пребывание в одном и том же облике заставляет плоть стареть слишком быстро. Но так можно умереть от старости, едва только вступив во взрослую жизнь, верно?

Я вовремя почувствовал, как привычно начинают каменеть скулы, и бросил все имеющиеся силы на то, чтобы успокоиться. Колкости кузена всегда находили щелочку в обороне, сколько бы крепостных стен ни окружало мое сердце. А уж намеки на половинчатость, более тонкие, как только что высказанный, или совершенно грубые, как прежде, всегда успешно ранят меня. И теперь, пожалуй, даже сильнее. Дни действительно проходят, утекают через запруду, и неизвестно, как скоро опустеет отведенное мне озерцо. Возможно, очень скоро. Любой метаморф способен продлить свое существование вдвое, если не втрое, а драконы – тем более, но я-то лишь наполовину дракон…

Время оборотней течет согласно законам природы только в изначальном облике, поэтому большинство предпочитают появляться на свет именно похожими на людей: все-таки шесть-семь десятков лет – завидное превосходство над звериными годами. Однако в шкуре животного время течет быстрее, что позволяет метаморфам не задумываться о заживлении ран, и, если бы минуты «там» и «тут» складывались вместе, в одну общую жизнь, век любого оборотня заканчивался бы в том возрасте, что для человека считается юностью. Но боги в своем великодушии подарили своим двуликим детям возможность начинать сначала – каждое Обращение проходит словно новая жизнь, когда же обернувшийся возвращается в изначальный облик, мгновения, проведенные зверем, стираются из общей книги приходов и расходов. Если верно рассчитать промежутки между Обращениями, можно жить… Нет, не вечно, разумеется! Но очень долго. А драконы в этом смысле почти бессмертны.

Впрочем, я могу делать выводы лишь по записям, найденным в библиотеке, никто из моих родственников в беседах не касался сроков жизни и смерти, и уж тем более применительно ко мне. Отчасти из жалости, отчасти из-за того, что и сами не могут понять, сколько еще лет мое тело будет выдерживать напор Пустоты. Но продлить существование мне не удастся, уж точно! Наверное, именно понимание этого злит сильнее, чем все прочее. Знать, что придется уйти много раньше других, и знать, что вслед за твоим уходом начнется новый виток сомнений и опасений, который когда-нибудь непременно вызовет появление очередной Волны… Я снова увижу свет трех лун. Но за время моего отсутствия в мире произойдет слишком много всего. Увлекательного, страшного, прекрасного, убийственного, чарующего… Исчезнут старые страны и появятся молодые. Сменятся правящие династии. Десятки поколений отдалят меня от моих друзей и недругов. Я снова буду один. И рядом уже не окажется сестры, готовой поспорить за мою жизнь со всеми Домами, не окажется кузена, который возьмет на себя роль наставника…

Пресветлая Владычица, как же я не хочу умирать! Не хочу начинать сначала. Потому что в этот раз мне повезло, единственный раз в цепочке всех перерождений. Но удача не любит повторяться, не правда ли? Она своенравна и непостоянна в своих привязанностях, а значит, не соблаговолит стать участницей моего следующего посещения подлунного мира. Хотя бы потому, что, кроме Элрит, ни одна из женщин Драконьих Домов не решится выносить в своем чреве Разрушителя.

– Эл!

Короткий окрик помог выбраться из лабиринта печальных размышлений, хоть относился не ко мне. Ксаррон, опустив подбородок, исподлобья смотрел на младшего брата взглядом, не сулящим ничего доброго никому из присутствующих.

– Что-то не так, братец?

– Я прошу тебя не касаться в разговоре… некоторых тем.

– Каких же? Уж сделай милость, поясни, а то я никак не соображу, – во весь рот улыбнулся Элрон.

Хороший ход, кстати. С одной стороны, отказывать нет причины, раз уж просьба изложена весьма вежливо и соответствует обстоятельствам, но с другой, если Ксо пустится в объяснения, ему придется только усугубить мое и без того нерадостное настроение, а стало быть, нужно отмахнуться от слишком дорогой помощи.

– Все хорошо, Ксо.

– Ты не умеешь делать многих вещей, Джер, и хуже всего ты умеешь лгать.

– Неважно. Я привык. В конце концов, даже удобно заранее знать, каким атакам подвергнешься.

Вороненая лазурь глаз Элрона потемнела. Ага, получил и теперь недоволен? А чего ожидал, спрашивается? Сейчас добавлю еще:

– Я, конечно, очень рад встрече с родственниками, но хотел бы знать ее причину. Если таковая неуважительна, позвольте мне вернуться к прерванному сну.

– Он даже не знает?!

– Я не успел рассказать, – виновато признался Ксаррон.

Младший кузен прошипел в сторону что-то из семейных ругательств, прежде чем спросить:

– Ты понимаешь, на что все это похоже?

– От него требуется только смотреть.

– Смотреть? Только смотреть?! А сможет ли он увидеть?!

Хм, не думал не гадал, что когда-нибудь смогу насладиться бешенством Элрона, да еще настолько бессильным и беспомощным. Но вместе с удовлетворением меня посетило легкое чувство стыда. Из перепалки братьев следовало, что необходимо принять участие в некоем важном событии, но мои ограниченные качества способны оказаться препятствием на пути чужих планов.

– Сможет, – уверенно заявил Ксаррон. – Танарит его приглашала, помнишь?

– Танарит! – Фырчанье Элрона наверняка показалось бы особе, о которой шла речь, крайне оскорбительным. – Она трясется над своим ребенком, вот и все! И ради его защиты пошла бы на поклон к злейшему врагу!

– В любом случае он будет стараться. Верно, Джер?

– Стараться… В чем?

Младший кузен развернулся, показывая, что с его стороны разговор окончен, и удалился, так звучно отпечатывая каждый шаг, что я с трудом подавил в себе желание отправиться следом. Зачем? Собственными глазами взглянуть, как сильно продавлены паркетины.

Старший кузен разочарованно вздохнул:

– Хоть на один час мог бы и забыть…

– Забыть что?

– Свою ненависть.

Так, сон не состоялся, придется вставать, ибо нет ничего хуже, чем лежать и при этом бодрствовать – устаешь больше, чем от беготни. Я выполз из постели и начал копаться в ворохе одежды, сваленной на стуле.