Текст книги "Re:мейк"

Все лето я лавировала между встречами с Интернет-мужчинами и работой. Случалось, что мелкие пригородные командировки совмещала со свиданиями. Я ходила в театры, рестораны, на концерты, салюты и ночные крытые катки. Припоминаю, как однажды полдня провела в Павловском парке в обществе славянских фундаменталистов. Немногочисленной группой они шествовали по аллеям парка в малорусских вышиванках, вооружившись посохами, почем зря кляли жидомасонов, ратовали за восстановление Киевской Руси и пугали отдыхающих. У предводителя с плеча свисала волчья шкура, стеклянные глаза зверя блестели тусклым безнадежным светом. Я ожидала, что они начнут колядовать у киосков в Тярлево, но росы извлекли из мешка казну, деловито справились о ценах и приобрели пирожки с капустой, а после степенно опустились на траву. Мы с Юрой-34 случайно прибились к ним у входа в парк. Юра, пригласивший меня на загородную прогулку, был худ, бледен и невысок ростом, работал художником-дизайнером в типографии, оформлял шоколадные обертки. Он говорил, не умолкая ни на секунду.

– По сути, лучше так, на свежем воздухе. Пусть себе митингуют, лучше, чем водку хлестать, – рассудительно заметил он. – Только ты не смейся, кажется, для них это все очень серьезно. А ты, я вижу, можешь! – Юра ущипнул меня за ягодицу. – Пре-зики взяла? Может, за кустик сходим, пока славяне трапезничают?

Еще пару месяцев назад я бы оторопела от такого оборота, залившись тургеневским румянцем. А теперь ни один мускул не дрогнул, будто не слышала.

Я лишь утвердилась в своем упорстве. Поначалу подруги живо интересовались, потом подтрунивали, а спустя несколько месяцев сочувствовали: «Неужели ни один тебе не подошел?» Отныне я знала, чего хочу, из десятка встреч, лиц, сотен слов получив эти знания. Оставалось терпеливо ждать встречи с тем единственным, чей контур, едва уловимый, как апрельский зеленый дым над голыми ветвями, плыл в моем воображении.

Ольга звала на море, но я отказалась.

– Оленька, прости, – бормотала я, – ты не понимаешь. Не могу я просто так уехать, пока личная жизнь не устроена.

– Ну-ну, – сдержанно отвечала Ольга. – Не ожидала от тебя такого фанатизма. Как-то легче надо относиться ко всему. Настоящая встреча произойдет, когда этого не ждешь. А ты, как оголтелая, носишься по Интернету! По-моему, у тебя уже зависимость. Тебе надо просто передохнуть! Поехали!

– Олюня, нет! – выдавила я. Подруга сменила тактику:

– А как же твои любимые турецкие десерты? – Она нараспев продолжала: – Вино, фрукты, сладости. Море. Загар. В турецкую баню пойдем, в Пам-мукале съездим.

– Я подумаю.

– Так, с вами все ясно, дамочка. Хотите сидеть дома – сидите! – Ольга положила трубку.

Он снился мне, и казалось, достаточно одного взгляда, слова, жеста на первом же свидании, чтобы узнать его. Природа не терпит пустот, неустанно замещает освобожденные пространства, гоня послушные облака в зоны низкого давления, затягивая раны соединительной тканью, населяя сорной травой не засеянные земли. Ощущая рядом пустоту, я стремилась заполнить ее доступными мне средствами.

Родители перебрались в отпуск на дачу. Квартира осиротела. В кастрюлях кустилась седая плесень, а во мне поселилась музыка. Я удивленно прислушивалась к ней, шагая по улицам, я видела ее в золотых прорезях плотной листвы, в дрожащем от зноя мареве, поднимающемся над асфальтом, в радужных брызгах поливальных машин. Танцующей походкой я шла на встречи, танцующей уходила.

Я стала рассеянной – путала задания на работе. Новая начальница отдела перестала раздражать бестактностью и рвением, простирающимся далеко за пределы должностных обязанностей. Комсомольская, а затем партийная закалка стала для нее незаменимым подспорьем в освоении корпоративной этики. Меня коробило от необходимости называть пожилых сотрудников по имени, моя же новая коллега покорно мирилась с любым корпоративным правилом. Более того, я подозревала, что она нуждалась в правилах и ограничениях, как поезд в рельсах. Я едва удерживалась от улыбки, когда седеющая партийная матрона с внушительным бюстом представлялась кокетливо: «Катя» или загребала в столовой салаты руками: «Мы одна фирма, одна команда. Мы – семья. А в семье можно обойтись без ложек. Мы доверяем друг другу».

Обновив лексикон словами «толерантность», «дресс-код», «коммуникативные проблемы», она бросилась на поднятие корпоративной целины. Катя была неутомима в организациях летучек и праздников с бездарной самодеятельностью, составлении безграмотных, но пылких инструкций, в тотальной слежке и устроении доски почета с фотографиями усталых швей и румяных менеджеров. Казалось, не останови ее вовремя, и она закажет портрет обожаемого руководителя с церетелевским размахом и водрузит его над входом с надписью: «Слава Шершневу!» В искусстве вылизывать начальственные задницы ей не было равных. Не удивительно, что в туалете административного корпуса периодически пустовали ячейки с бумагой. Скорее, удивителен тот факт, что бумага изредка появлялась – в ней не было нужды.

Отчасти она мирила меня с кровавой русской историей последнего столетия, культом личности, ГПУ и ГУЛАГом, где безвестно сгинул мой прадедушка. «Такие Кати стояли в заградотрядах, были вертухаями, особистами, стукачами и поныне безотчетно тоскуют по „сильной руке". Нелепо обвинять во всех грехах необразованного коротышку, который даже на сайте знакомств не имел бы успеха», – думала я, встречаясь с ее хищным бегающим взглядом.

Когда отгрохотало время исторических откровений и Шаламов, Аксенов, Солженицын, Распутин были широко известны, напечатаны, переведены и за вседозволенностью вышли из моды, я добралась до родительского самиздата. Впечатлительная девочка, я читала в пятом классе Солженицына и плакала перед сном: словно я была виновата перед его героями в своем беззаботном детстве. И по ночам мне снились обозы, бесконечные обозы, протянувшиеся по пыльным дорогам, я бежала за ними и видела только свои босые ноги…

Тридцатые годы оживали в генной памяти до навязчивых бытовых мелочей – гуталина в круглых коробочках, часов-ходиков, пресс-папье на столешнице, перетянутой зеленым сукном, зачехленных кресел, помазка и лезвия опасной бритвы в несессере прадедушки, сгинувшем в лагерях. Катя разбудила дремавшую во мне классовую ненависть, кастовую брезгливость и родовое чувство превосходства. Словно она была всем грубым, насильственным, облаченным в кожу и с наганом на перевес, моим детским олицетворением зла.

«Тебе срочно пора в отпуск, – недовольно заметила Ирина после моей вялой перепалки с Катей и заставила написать заявление. – Скоро коллективный отпуск у девочек из швейного цеха. Что тебе делать без них? Осенняя коллекция подготовлена. Я поговорю с Сережей. Можешь полтора месяца отдыхать».

Началось сущее безумие, но несколько дней я провела в мире грез, в лихорадке радостного ожидания, как перед приходом гостей. Неутомимая в косметических ухищрениях, я перепробовала все, что предлагали салоны красоты, – обертывания, крио-сауны, пилинги, окраски, массажи, педикюры, маникюры. Не из пустого женского тщеславия, не для праздных глаз готовила я себя, но для единственно возможного в моей жизни мужчины. Я гадала перед сном, как он выглядит, как улыбается, какой у него голос, с трепетным любопытством матери, вынашивающей дитя.

– А ты, самое, похорошела, прям не узнать! – Юрка поймал меня во дворе. – Может, как-нибудь на танцы к нам придешь? Или в гости?

– Не могу. Влюблена, – отвечала я, – пока безответно!

– Сойдетесь, – смеялся Юра, – помяни мое слово, к осени и сойдетесь. Кабанчика на свадьбу забьем. Стариков обрадуешь! Хочешь историю? Хотел зайти, рассказать.

Под ветром послушно покачивались тополя, сгоняя белый пух. Я слушала, а неуловимая чужим ухом мелодия кружила в небе, как снегопад, и, сбиваясь в ватные комья пуха, катилась по дворам.

Она оборвалась в единый миг.

В конце июля.

Ее отключили грубо и без предупреждения, как на днях горячую воду в связи с профилактическим ремонтом теплосетей. Была веская причина – два велосипеда в прихожей. Я не была готова. Я…

Но если по порядку, в тот день Сергей-34 пригласил меня искупаться. Столбик термометра подполз к тридцати. И это в тени. По три раза на дню я забиралась под холодный душ, изнывая от жары. Мы созвонились, встретились на Черной речке и отправились в Сестрорецк на озеро Разлив. Сергей выглядел моложе своих лет. Высокий. В жизни он оказался симпатичней, чем на фото.

По дороге я рассказывала о себе. Отработанный текст, дежурные шутки. Для них я делала заготовленные паузы. Но Сергей не смеялся. Пугался, как ребенок: «Неужели так и было? Какая ты смелая девушка!» Можно было только позавидовать его детской непосредственности, наивности и чистоте восприятия материала. Я была в прекрасном настроении. Хотелось бесконечно мчаться по Приморскому шоссе, подставляя лицо прохладному ветру, рвущемуся в открытое окно.

Мы купались больше часа. Он нырял и хватал меня за ноги под водой, я визжала от неожиданности. На берегу он протянул мне большое красное яблоко. Я надела шорты прямо на мокрый купальник, сверху набросила влажное полотенце. А когда вернулись в город, одежда и полотенце уже просохли.

– Может, обратно вернемся? – предложил Сергей и игриво подмигнул. – Только скажи!

Он сделал вид, что разворачивается.

– Нет, нет – уже поздно, – я замахала руками. Сергей залился раскатистым смехом, запрокинув голову.

– Тогда завтра. Поедешь? Мне так понравилось, – он потянулся ко мне.

Если сейчас целоваться полезет и петь камфорным голосом о том, какая сексуальная, то лучше умру от жары, но никуда с ним больше не поеду, – твердо решила я.

– У тебя ремень перекрутился, – сказал он, – давай поправлю.

Я облегченно вздохнула.

– Не понимаю, но почему-то мне так хорошо с тобой, даже не хочется расставаться, – говорил он просто и совершенно искренне, – давай я тебя хотя бы до дома подброшу, только вещи ко мне завезем.

Я испытывала похожие чувства, но промолчала из страха спугнуть удачу.

Его дом оказался по пути – на Мойке. Сергей открыл двери и исчез в темном коридоре. Я осторожно проследовала за ним, не сделав и двух шагов, на что-то наткнулась. Раздался неимоверный грохот. Сергей включил свет. Оказалось, что я перевернула два велосипеда.

– Сережа, зачем тебе сразу два велосипеда? – с досадой сказала я, потирая ушибленную ногу.

– А ты сама подумай! – с кривой усмешкой ответил Сергей и скрылся в комнате.

Я замерла на месте от внезапной догадки. Глаза без усилий отыскали женские и детские тапочки, косметику на тумбочке перед зеркалом, корзинку с пластиковыми игрушками…

«Аты сама подумай. Подумай. Подумай», – слышалось отовсюду, когда сбегала с лестницы, когда ловила такси, размазывая слезы по лицу, когда ворвалась домой, будто за мной гнались, и швырнула сумку в самый дальний угол.

Все!

Больше не могу! Всему есть предел!

Все как один, старательно забытые, в одночасье они обступили мою память.

Детина с помятым лицом у ларька, сутулясь, вгрызался в пакет с шавермой:

– Моя жена не любит секс. У нас хорошие отношения, но, – и его лицо перекосилось, словно он уксуса глотнул, – но во мне столько не растраченной нежности…

С его губ стекал майонез. А может, материализованный избыток нежности. Остекленев от злости, я слушала его и думала: «У каждой бляди своя история!»

– Марина, давай еще покатаемся по городу. Скучно одному, – канючил мальчишка за рулем. – Домой мне сейчас нельзя. Моя дома спросит, а чего это я так рано, и погонит в садик за ребенком.

– Если жена не знает, на, значит – не измена, – плевался при каждом слове блондин, по-пеликаньи оттопыривая нижнюю челюсть. Мне хотелось забросить в нее карася, чтобы он умолк. – Не знает, на, – спит спокойно!

– Почему у вас шашлычки холодные? – раздраженно он окликнул растерянную официантку. – Сегодня не оставлю чаевых, на, – не заслужили.

Мне виделись их жены. Я намеренно идеализировала их. Они встречали ужином беспутных мужей, а на работе любили пожаловаться незамужним коллегам с тенью легкого превосходства: «Меня Сергеев вчера чуть не убил. Пришла на десять минут позже, так он без меня рыбу подогревал и сжег. Я, – говорит, – тебя уволю, если будешь так допоздна работать!»

Они красят волосы и делают коррекцию бровей, они неумолимы в борьбе с целлюлитом, сгорая от нетерпения, терзают мужей в прихожей: «Ну как я тебе?» Мужья озадаченно бормочут: «Не, ну нормально».

Я приняла холодный душ, достала из серванта початую бутылку сухого вина. Отпила из горлышка. Открыла страницу сайта и удалила свой профайл.

Беззвучный поступок не гасил ненасытного огня моей ярости. «Вой, вихрь, вовсю! Жги, молния! Лей, ливень! Вихрь, гром и ливень! Ты, гром, в лепешку сплюсни выпуклость вселенной и в прах развей прообразы вещей и семена людей неблагородных. Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки! Разбейся, сердце! Как ты не разбилось?»

Я металась по комнате, в мусорную корзину летели безвинные напоминания о моих виртуальных поклонниках: цветы, плюшевые игрушки, конфеты, духи. Я уже приглядывалась к компьютеру: «Взять бы, да выбросить его из окна. То-то шуму будет!» Впрочем, вовремя одумалась: компьютер нужен для работы. Обмякнув на диване, я не помню, как уснула. Очнулась поздним утром. В слезах.

3. На границе неба

Я плакала во сне.

Несколько дней кряду, не переставая, лил дождь. Пузырились лужи, по обочинам дорог неслись мутные потоки воды, на деревьях зябко дрожала листва. Казалось, совсем скоро город затопит, не оставив ничего, кроме серой стены дождя и мерного шума. Истекала вторая неделя моего отпуска. Я не нашла в себе сил поехать к родителям на дачу. Не выходила из дому и не подходила к телефону. Целыми днями бесполезно бродила по квартире, иногда замирала перед телевизором, иногда лежала на диване в каком-то душевном обмороке, укрывшись книгой.

Слова! Самое страшное, что родителям, друзьям, продавцам в магазине необходимо их произносить. Я даже не могла представить, как и что я скажу, если внутри меня дыра, черная и холодная, как мой опустевший холодильник с перегоревшей лампочкой внутри. Я онемела. Жизнь застыла в томительной и изнуряющей неизвестности скорого поезда, оглохшего на полустанке перед красным семафором.

Временами я стала замечать за собой странные провалы памяти – и вдруг обнаруживала себя на балконе с сигаретой в руках. Зажженной. Как я там оказалась? Когда и где успела прикурить? В тесной квартирке я теряла решительно все, что можно было потерять: расчески, полотенца, солонку, пульт от телевизора. Моим личным рекордом стала утеря бутылки подсолнечного масла. Впрочем, я легко уступала судьбе и поисков не возобновляла.

Счастье усыпляет. В несчастьях мы зорки. И в заголовках газет, в каждой строчке наугад раскрытой книги я находила ответы на свои вопросы, причины своих ошибок, явственно видела собственную несостоятельность. Дом, населенный тайными знаками и ссылками на прошлое, ожил, как в детстве – бесхитростный рисунок обоев. Всюду я видела себя – самоуверенную, насмешливую, самовлюбленную. Как придирчива была я в своем выборе, ни разу не задумавшись, а что, собственно, я могу дать мужчине? Чем я-то могу быть полезна и интересна? Может быть, я энциклопедически образованна или невероятно умна? Так нет же. К тому же я никогда не испытывала потребности в заботе о ком-то, в любви. Я даже готовить толком не умею.

В ванной комнате были отчетливо слышны голоса. Соседи ссорились. Стало интересно. Я принимала душ и удовлетворенно слушала:

– Убирайся, алкаш несчастный, морду твою видеть не могу. Опять синий пришел, – кричала соседка.

– Да не пил я, – с досадой отвечал ее муж, – разве это питье – литруха на троих. Говорил я Палычу, литрухи мало…

Прочные узы Гименея много лет удерживали их друг возле друга. Нельзя ручаться, что и моя семейная жизнь, о которой я так мечтала, сложилась бы удачнее. Мой первый же завтрак мог разрушить любые отношения и нанести, вдобавок, серьезный материальный ущерб кухне.

К концу недели я стала беспокойной. Требовалось выйти на улицу, посетить магазин, то есть были необходимы усилия, к которым я оказалась не готова. Порой поход на кухню вызывал затруднения, ввергая в глубочайшие раздумья – сходить или еще немного полежать, а тут магазин! Я отложила покупки на завтра и сразу успокоилась. Из продуктов остались чай, немного сахара и макароны. Я заварила чай, полистала журнал, набрала петли на спицы. Перед сном решила связать шарф. Говорят, вязание успокаивает. Скоро бросила, потеряв спицу в складках одеяла.

Солнечным утром я раздвинула шторы и ужаснулась: свет, хлынувший в окна, застал квартиру в крайнем запустении, в золотых снопах болотной мошкарой кружила пыль, столы заставлены грязной посудой, в мутных стаканах плавали окурки. На кухне раковина отливала жирным блеском, на полу раскрошен хлеб. Ни дать ни взять – притон наркомана с многолетним стажем. Со страхом я не обнаружила следов проживания молодой социально-адаптированной женщины. Сначала я лишь прошлась мокрой тряпкой под столом и по подоконнику, увлекаясь, повесила одежду в шкаф, вымыла посуду и отправилась в магазин. На улице даже зажмурилась от яркого света. Дул резкий, пронзительный ветер. Облака стремительно мчались по небу, то вспыхивало солнце, то сеял мелкий дождь. Прогулка немного взбодрила меня. По пути из магазина я уже робко строила мелкие хозяйственные планы – починить стеклоподъемник, поменять набойки на босоножках, загрузить белье в стирку.

Я стряхивала зонт в подъезде, когда взгляд упал на свежее объявление. Клей еще не успел просохнуть и капельками росы проступал по краям листка:

«Объявляется набор курсантов в клуб дельтапланеризма». Я надорвала язычок с телефоном. Просто так, по привычке срывать интересные объявления или машинально на бегу брать рекламные листки из протянутых рук у метро. Но, поднимаясь по лестнице, уже невольно представляла, как я улетаю от опостылевшей жизни, и ветер путает мои волосы.

Позвонила по указанному телефону. Представилась. Сбивчиво объяснила цель звонка. Ответил мужчина. Слышимость была скверная, так что я едва разобрала его слова. Набираем курсантов, обучаем детей с 10 до 17 лет. Вашему ребенку сколько? Ах, сами хотите? Когда-нибудь летали?

– Да, – безмятежно отозвалась я. – В детстве на «Ту-154» в Симферополь.

Абонент крякнул.

– Ммм, ну ладно, мы это, мы разберемся. Вы приезжайте в воскресенье прямо на аэродром. Поговорите с инструктором, познакомитесь с аппаратом и на месте решите – нужно вам это или нет. Меня зовут Павел Александрович.

Он продиктовал адрес и объяснил, как добраться.

В воскресенье погода наладилась. Днем я мчалась по Мурманскому шоссе и боялась вопросов, которые будут мне задавать, и слов, в которых искусно прячется истина, и особенно навязчивой просьбы «рассказать немного о себе».

А вопросов особых не было. В поселке за магазином я свернула на разбитую грунтовую дорогу, миновав редкий лес, выехала к полю. За перелеском безошибочно угадывался аэродром – в небе, поблескивая белоснежными боками, кружили крохотные самолеты. Я припарковалась у огромного бетонного ангара напротив деревянного домика с надписью «летный клуб». Насчитала еще пять машин на стоянке. На краю поля, у гаражей толпились люди вокруг незнакомых металлических конструкций. «Дельтапланы», – догадалась я, с интересом рассматривая аппараты. Они были похожи на коляски от мотоцикла на трех больших колесах. К высокой мачте крепилось подвижное, как огромный воздушный змей, крыло. Из дома вышел старичок. Я решила – сторож. Оказалось – директор клуба – Павел Александрович, седой, легкий, скрипучий, будто вырезанный из сухой осины. Такой хороший царь из сказки, и немного самодур, как водится за царями. Он не сразу вспомнил о моем звонке, пожевал губами:

– Что ж, раз приехали, это хорошо. Идемте, аппарат покажу. С ребятами познакомлю.

Мы подошли к ближайшему. Он вкратце ознакомил меня с устройством летательного аппарата, попутно представляя подходившим летчикам: «Вот. Девушка. Марина. Учиться хочет. Опытная. В детстве летала на „Ту-154"». Инструкторы и курсанты с обветренными загорелыми лицами усмехались в ответ. Они с интересом рассматривали меня. Я в шелковом финском сарафане, в босоножках на каблуках и пляжной сумочкой наперевес, невозмутимо и с достоинством поправляла бусы на шее, вежливо кивала новым знакомым. Менее всего я походила на курсанта летного клуба. И все же я оробела от такого внимания к себе, с опаской поглядывая на дельтаплан: вот эта каракатица поднимет меня в небо? Ни пола, ни крыши, взяться толком не за что: я же выпаду, не взлетев.

– Вы присматривайтесь пока, подберем вам свободного инструктора и полетаете сегодня для пробы. Может быть, вам и не понравится, – проскрипел Павел Александрович.

Уезжая из дома, я прихватила полотенце на тот случай, если получится искупнуться по дороге. Я расстелила его на траве, неподалеку от домика и села загорать.

Неожиданно краем глаза я уловила фигуру, решительно направлявшуюся ко мне. Коротко стриженная, беленькая, как облетевший одуванчик, девушка, которую я сначала приняла за юношу, широко шагала, разгребая воздух руками. Так, должно быть, несли в штаб депеши о неожиданном наступлении неприятеля. У нее определенно было ко мне какое-то дело.

Она подошла и плюхнулась рядом на свободный край полотенца.

– Не помешаю? Я – Саша, – буркнула она, возясь с плеером на груди.

– Нет, нет, конечно, не помешаете. Меня зовут Марина.

– К нам приехали покататься? – поинтересовалась она.

Я тяжело вздохнула.

– Вроде того.

– Ага. Слышала на эскапе, – рассеянно отозвалась она.

Саша закрыла глаза, опрокинулась на спину и надела наушники, видимо, обозначая конец беседы. А мне хотелось расспросить у нее, чем она здесь занимается? И что за оранжевый сачок развивается на палке у края поля? Правильно ли я поняла, что та заасфальтированная дорога и есть взлетно-посадочная полоса? И зачем свирепый на вид мужчина с завидной периодичностью выбегает из гаража, как ошпаренный из бани, прилагая невероятные физические усилия, поднимает вверх балку с закрепленным на конце флажком?

Самолеты с шумом приближались, поочередно пробегали по полосе и взмывали в небо. На площадке перед домиком летчики в комбинезонах и камуфлированной форме собирали крыло небольшого самолета, перебрасываясь фразами, смысл которых оставался для меня непостижим. У железных бочек спал рыжий пес.

Мама дорогая, куда я попала? Я рассмеялась. Девушка порывисто поднялась на локте и посмотрела на меня. У нее были большие, удивительной, небесной голубизны глаза. Возможно, мой смех показался ей неуместным.

– Ну, это ветер? – с жаром спросила она, пристально смотря в глаза, словно от моего ответа зависит ее будущее. – Родионов полетел, а мне нельзя – сильный боковой ветер. А что, я в СМУ ¹ не летала?

Я не нашлась, что ей ответить. Она приняла молчание как знак одобрения.

– И я говорю, обычный боковик, – она передернула плечами, – а теперь штаны просиживай.

Саша закурила, приблатненно удерживая сигарету в кулаке, и сокрушенно добавила:

– А все потому что баба. Место бабы где? У плиты. А небо и ветер – это для мужиков.

СМУ – сложные метеоусловия.

Она провела рукой ото лба к затылку, приглаживая непослушный ежик волос. Меня внезапно пронзило: ее жест, ее острые, обгорелые плечи, это неохватное небо над полем, этот запах скошенной травы, шум приближающихся моторов – все это было таким знакомым и когда-то утраченным. По спине пробежали мурашки. Я закрыла глаза и обхватила колени руками. По-прежнему жгло солнце, в небе кружили самолеты, безмолвствовала Саша. Я втайне радовалась – здесь про меня ничего не знают, не спрашивают: будто и забыли. Вдруг Саша дернула меня за плечо:

– Смотри, вон твой пилот-инструктор идет.

Я вздрогнула и повернулась резко всем корпусом, словно окликнули. От ангара шел большой человек в синем комбинезоне со светоотражателями, в белом подшлемнике, похожем на детский чепчик. Шлем держал в руке. И улыбался. Как Гагарин. С ним еще двое. Они смеялись над чем-то. Я ничего не слышала и толком не разглядела. Я видела только его, поднялась и шагнула ему навстречу.

– Привет. Ты летать умеешь?

Я отрицательно мотнула головой – от волнения и жары пересохло в горле.

– И яне умею, – рассмеялся он, – как же мы полетим?

– Не знаю, – выдавила я.

– И я не знаю, – развел руками инструктор.

– Опять твои шутки. Хватит дурку ломать, – вступилась Саша, – не пугай девушку.

– Санек, не шуми. Так, – он обратился ко мне, придирчиво осматривая с головы до ног, – если не боишься и к вылету готова, – бирюльки все снимаем с шеи и с рук, вынимаем все из карманов и идем отмечаться в домик. Летим на «Яке», Серафиму я предупредил. Паспорт есть?

– Нет, не взяла. Права подойдут?

– Вполне. Иди.

– А зачем нужен документ? – спросила я.

– Возьмешь с собой, чтобы в случае чего тело можно было опознать, – безмятежно отозвалась Саша. У меня не хватило духу заподозрить ее в злом умысле – лицо излучало прямо-таки ангельское простодушие и доброжелательность. Желания разыграть новичка я не разглядела.

– Заманчивая перспектива, – только пробормотала я.

Летчики делились с Сашей новостями, пока я укладывала полотенце в сумку, слышала, как кто-то сказал: «Странно, говорили, мужик… Куда Саныч пропал? Ищу его, ищу». Саша ответила, что не видела его, и вообще ей нет дела до Саныча, потому что полетов у нее сегодня не будет, и снова пожаловалась на ветер, упомянув Родионова. «Да я бы тоже сидел сегодня, если бы не покатушники», – ответил мой летчик.

В домике мне дали бумажку, в которую я вписала свои данные и расплатилась за полет, радуясь, что не забыла взять с собой кошелек. Полет, надо сказать, был не из дешевых. Пожилая дама протянула мне журнал, попросила расписаться в двух местах и участливо спросила: «С Леденевым полетите? И не страшно?» «Какая красивая у него фамилия», – подумала я и ответила:

– Разве может быть страшно с летчиком Леденевым?

Дама просияла золотым ртом.

– Он у нас опытный. Орел.

– Орел, конечно, – за спиной вырос Леденев, – потому что лучшие друзья девушек кто? Правильно, Серафима Петровна, летчики! Ну что, готова? Не боишься?

Я насторожилась: неспроста все так настойчиво спрашивают, но из глупого упрямства ответила:

– Я ничего не боюсь.

– Ну, вот и хорошо.

Нас провожала Саша. Она восторженно пожирала глазами летчика, меня и самолет «Як-52», возможно, потому, что скоро мы очутимся в небе, которое она так любила, а ей придется «просиживать штаны на земле».

Я осторожно спросила Сашу:

– А когда я на дельтаплане полечу?

– На тряпколете что ли? – пренебрежительно фыркнула она. – Когда ветер утихнет.

Самолет походил на цельную отлитую пулю. Я так и видела, как он, выпущенный из ствола аэродрома, прорывая редкие облака, устремится ввысь. И тут мне стало действительно страшно.

– А пилотаж будет? – спросила меня Саша.

– Не знаю, – пожала плечами я.

– Все будет, как Саныч попросил, – ответил Леденев, помогая мне забраться на крыло и усаживая во вторую кабину. – Девушка у нас бесстрашная.

А у бесстрашной девушки мелко дрожали колени под сарафаном, когда летчик затягивал на груди и ногах широкие ремни. Однако я не совсем поняла, почему неизвестный Саныч попросил за меня, когда я ясно выразилась, что приехала учиться летать на дельтаплане, и ни разу не упомянула про самолет. Волнение помешало расспросить об этом подробнее, и я решила для себя, что каждого поступающего курсанта, таким образом, знакомят с небом. Присутствие духа окончательно покинуло меня, когда Леденев сказал:

– Теперь будь внимательна. Если пилот попросит тебя покинуть воздушное судно, тебе необходимо будет потянуть за эту скобу – ремни с легкостью отстегнутся, сдвинуть фонарь и выпрыгнуть с парашютом. Потренируйся открывать. Видишь эти шпингалеты? Их следует только поднять и без усилия отодвинуть створку назад.

Я в точности повторила его указания и робко поинтересовалась:

– А где же мой парашют? Его же надо надеть.

– Ты сидишь на нем, – возмущенный бестолковым вопросом, ответил летчик. Он надел мне на голову наушники. Показал переговорное устройство: – Нажимаешь на кнопку – говоришь, отпускаешь кнопку – слышишь меня. Попробуй повторить.

– Думаю, с этим я справлюсь.

– Во время полета ничего не трогай на приборной доске, ничего не касайся. Ноги поставь на пол, а не на педали. Ручка управления будет сама собой двигаться – ее тоже не трогай.

Он тщательно выговаривал каждое слово, он был собран и сосредоточен, и не осталось ничего от того веселого, улыбчивого человека, каким я повстречала его на аэродроме четверть часа назад. Я смотрела на него во все глаза, пытаясь запомнить лицо мужчины, от действий и решений которого будет зависеть моя жизнь. А ею, как неожиданно выяснилось, я дорожила. Русые волосы, широкий открытый лоб, нос с небольшой горбинкой и серые, чуть раскосые глаза, мягкий изгиб тонких губ. Мне показалось, он тоже изучает меня, цепко осматривая каждую мелочь. Как-никак он видел меня первый раз, а вдруг шальная девка какая-то, начнет бузить в небе. На крыло забралась Саша и протянула мне полиэтиленовый пакет:

– Возьми. Пригодится.

Дав себе слово ничему не удивляться и не задавать больше глупых вопросов, я молча взяла пакет и сунула под правую ногу. Я едва могла пошевелиться – ремни намертво удерживали меня в кресле. Саша переживала, казалось, больше меня:

– Вот увидишь – тебе понравится, – подбадривала она. Я только усмехнулась, припомнив, как Ольга в свое время расхваливала знакомства в Интернете. А чем дело кончилось?

– Так, Саша, посмотри там магнето и кран шасси, – скомандовал Леденев.

Саша нырнула в мою кабину. Она осмотрела приборы и бойко доложила:

– Все в порядке. Магнето – сумма, кран шасси в нейтральном положении.

– А теперь просьба провожающим покинуть судно, – крикнул Леденев из своей кабины.

Саша спрыгнула с крыла и отбежала на необходимое расстояние. Я заметила – она, маленькая и хрупкая, как колибри, присела в траве.

Зашипела радиосвязь. Триста семьдесят девятый отчитался по связи и через трескучую паузу получил разрешение.

– От винта, – крикнул летчик.

Зашумел мотор, и через несколько минут самолет дернулся, вырулил на взлетно-посадочную полосу и замер, а через некоторое время не спеша покатился, переваливаясь на ухабах разбитой полосы.

– Вот так покатаемся и вернемся, – сказал летчик по связи.

«Хорошо бы», – подумала я.

Мне захотелось пошутить, что в авиаперелетах меня больше всего пленяют горячие обеды и красное вино, которое разносят стюардессы, но промолчала: нельзя отвлекать летчика – вдруг какую-нибудь ручку перепутает, и мои права, упрятанные в левый кармашек, понадобятся.