Текст книги "Re:мейк"

Самолет развернулся и замер в начале полосы. Зашипела радиосвязь, и я расслышала, как Леденев получил разрешение на взлет. Мотор взревел, самолет пронесся по полосе и оторвался от земли. Он стремительно набирал высоту. У меня заложило уши. Я рискнула посмотреть вниз. Хвойный лес у поля, такой большой и тенистый внизу, сверху просматривался насквозь, как намечающаяся лысина под редеющими волосами. Лесное озеро оказалось не больше уличной лужи. По узкой ленточке шоссе деловито сновали машины. У игрушечных домиков не было видно людей. Что-то сейчас заботит жителей этих домиков? Должно быть, в какой-нибудь машине сейчас ссорятся или опаздывают на важную встречу. Но тут в небе ты оторван, тебя переполняют сила и гордость, не чувствуя скорости, разгуливаешь среди облаков, и тебе нет дела, что подорожал хлеб или вовремя не перечислили аванс. Словно очутился в новой системе координат, в которой нет места мелочам и обидам. Я начала понимать Сашу, которая так тосковала на земле. Мы забирались выше и выше. Я устроилась удобнее в кресле, насколько позволяли ремни, и крутила головой из стороны в сторону.

Леденев не забыл обо мне:

– Как самочувствие? – спросил он. Связь искажала его голос до неузнаваемости.

– Нормально, – бодро ответила я, чтобы летчик не волновался за меня. Я прониклась искренним восхищением перед человеком, который может управлять этой ревущей махиной.

Длинная ручка, торчащая из пола, дублировала такую же в командирской кабине и без моего участия ходила ходуном. Чтобы избежать столкновения с ней, мне приходилось максимально разводить колени. Самолет лег на левое крыло и прочертил в небе полукруг. Мне вдруг захотелось смеяться, просто так, без повода, или запеть, и если бы не ремни, я бы приплясывала на месте. Мне хотелось раскрыть окно и помахать рукой пролетающим внизу птицам или ухватить белый клок облака. Я словно опьянела, но ни за что не решилась бы рассказать об этом летчику. Что он обо мне подумает? Может быть, существует негласный кодекс поведения пассажиров, который я нарушу по незнанию смехом или пением. Я летела и улыбалась солнцу и облакам, не догадываясь, что ждет меня впереди. Снова зашипела связь, и Леденев отчитался, что находится в зоне. Я огляделась по сторонам, пытаясь выяснить, как выглядит зона. Ничего примечательного не обнаружила – небо как небо: слепящее солнце, бездонная синь, а внизу земля в дымке, как японский садик, разбита на аккуратные квадратики.

– Ну что, готова? – спросил он меня.

– Всегда готова, – ответила я.

– Тогда начинаем!

Мотор заглох, самолет замер, словно кто-то дернул стоп-кран. Маленькое облако у крыла – вот последнее, что я запомнила… Что вытворял самолет несколько минут подряд, мне было неизвестно. Он стремительно обрушился вниз, затем, бешено взревев, ринулся ввысь, потом валился набок и кружился. В какой-то миг я посмотрела в окно и обнаружила, что за окном земля, а небо где-то внизу. Такой кошмар мне даже присниться не мог – меня сперва тянуло вниз, потом с тем же остервенением вверх, так что я вжала голову в плечи, чтобы ее не оторвало. Меня трясло, вертело и кидало из стороны в сторону, как поросенка в мешке. А временами казалось, что я очутилась в утробе гигантского морского котика, который долгое время прозябал на суше и, добравшись, наконец-то до воды, кувыркался на славу. Я сидела, вжавшись в кресло, и терпеливо ждала, когда же это кончится. Во время непродолжительных перерывов между фигурами меня начало подташнивать. Вот когда выяснилось, для чего Саша протянула мне полиэтиленовый мешок перед вылетом. Я боролась до последнего, я вытирала мокрые ладони о сарафан, старалась глубже дышать, чтобы пересилить слабость, которая мною овладела. Я не могла опозориться перед летчиком и пожаловаться на плохое самочувствие. Голова сама собой клонилась, так что даже глаз было не поднять и не посмотреть на летчика в первой кабине. «Бедный Леденев, – слабо соображала я, – если мне так тяжело просто сидеть в кабине, каково же ему управлять этим взбесившимся металлом?» Я с усилием дотянула руку до кнопки связи и сказала первое, что пришло на ум:

– Может, домой поедем, а? – Я старалась придать голосу бодрости, а получилось жалобно и заискивающе.

– Понял, – только и ответил он.

Безумство прекратилось как по волшебству. Засияло солнце. Появились облака, и забрезжила земля под нами. Мы возвращались к аэродрому тем же маршрутом, над шоссе и поселком. Я сидела обессиленная и опустошенная, словно возвращалась с линии фронта в тыл после продолжительных боев, и мечтала лететь так много часов и ни о чем не думать. Леденев вел переговоры по связи, докладывался, получал разрешение на посадку. Самолет мягко приземлился на полосу и свернул на стоянку. Странно, но ничего не изменилось: тот же пес спал у бочек, у домика курили те же летчики, Саша размахивала руками, вступив, видимо, в ожесточенный спор с невысоким усатым мужчиной. Он сплел руки за спиной, по его лицу блуждала улыбка. На нас никто не обращал внимания. Нелепо было ожидать перемен: я взглянула на часы и с удивлением обнаружила: мы отсутствовали не больше двадцати минут. Самолет остановился, мотор затих. Я сдвинула фонарь и с грустью осознала, как бесприютно возвращаться на землю, на которой тебя никто не ждет.

Леденев спрыгнул на крыло.

– Что скажешь? Как впечатления?

Я не могла его разочаровать, пересказывая весь ужас, который пережила. Он ожидал восторга. И я воскликнула искренне и по возможности правдиво:

– Такого со мной еще никогда не было!

– Подробнее. Что запомнила? Что увидела? – дотошно расспрашивал он и внимательно смотрел в глаза.

– А вас как зовут? – спросила я.

– Почему вас? Не такой уж я и старый. Зовут меня Андрей, – улыбнулся он.

– А меня Марина.

– Я знаю, ты говорила. Слушай, ты какая-то бледная. Сходи в дом, чаю попей, съешь чего-нибудь. После полетов всегда есть хочется.

Он склонился надо мной, отстегивая ремни. Я слышала запах его волос, чувствовала его прикосновения, а сердце гулко отсчитывало первые минуты моей любви. Я уже знала наверняка, что все в нем дорого мне, дорого и знакомо. С влюбленной дальнозоркостью я безошибочно определила, что из нас двоих я всегда буду ведомой, а он ведущим, я буду любить, а он позволит себя любить, я стану отдавать, а он – благосклонно принимать. Мне хотелось сказать ему, что у меня нет выбора, что я согласна на все, потому что слишком долго его ждала. Андрей подал мне руку. Я выбралась из кабины, спрыгнула на землю и на ослабевших ногах поплелась к домику.

В доме было прохладно. Большой стенд с фотографиями летчиков, самолетов, какими-то схемами и внутриклубными объявлениями, висел прямо при входе, в небольшой прихожей, за ней следовали кухня и две жилые комнаты. Крутая деревянная лестница без перил из кухни вела на второй этаж. В комнате над журналами склонилась Серафима Петровна. Под потолком был закреплен огромный винт, на стенах развешены карты города и области, схемы маршрутов. Время от времени Серафима выбегала на тесную кухоньку и что-то помешивала в большой кастрюле на электрической плитке. Близилось время обеда. Я глянула в зеркало – вид у меня был жалкий: лицо бледное, осунувшееся, темные полусферы под глазами, растрепанные волосы. Серафима Петровна расспрашивала про полет, пока заваривала чай, и участливо вздыхала. Я отвечала через силу – немного кружилась голова. Она поставила передо мной кружку: «Выпей, Мариша, я покрепче сделала». Маленькими глотками я отпивала горький чай, чувствуя, как силы медленно возвращаются в мое тело, словно дождевая вода в пересохшее русло ручья, и с интересом осматривалась по сторонам: таким необычным оказался мир, в который случайно попала.

Вошел Павел Александрович. Увидев меня, он отступил на пару шагов назад и всплеснул руками:

– И-и-их! Лапочка моя, как же тебя угораздило? Ай-ай, подумать только, – на лбу испуганно сошлись разметанные бровки.

– А что случилось? – Я поднялась со стула и снова присела. Я не знала, как себя вести, и оглянулась на Серафиму Петровну, ожидая поддержки. Судя по всему, она была удивлена не меньше моего.

– Что же это такое? Как же это называется? – причитал старичок, морщась, как от зубной боли. – Оставил девочку на пару минут, и тут же увели.

Он обращался к Серафиме Петровне:

– Я же, главное, отлучился в поселок буквально на полчаса за продуктами. Орлов уезжал, ну и меня захватил.

– Паша, да что случилось-то?

Серафима Петровна – его жена, – догадалась я. Было в них едва уловимое сходство, которое накладывает многолетний брак.

– Леденев тут как тут, понимаешь, цап мою лапочку и улетел, – причитал старичок. – Я ему русским языком объяснил – покатушник тебя дожидается. Он до сих пор в машине сидит. Ну, я ему покажу. Лапочка, тебя же никто даже не предупредил, что ты на самолете полетишь. А если бы тебе стало плохо?

– Да ничего страшного, мне понравилось, – я попыталась успокоить его. – Решила, что всех новичков сначала на самолете катают, для ознакомления.

– И заниматься у нас не передумала? – недоверчиво спросил он.

– Нет.

– Я ему покажу, суперпилоту, он у меня узнает, где, понимаешь, раки, я его научу, понимаешь, «ознакомлению»… – Он мелко потрясал в воздухе кулачками, словно бил в невидимые колокола.

У дверей Леденев крутил шлем в руках. В маленьком домике он казался большим и неповоротливым.

– Саныч, ну прости, виноват, – улыбался он. – Увидел девушку красивую, а ребята говорят: «Она тебя ждет». Как тут устоять? – Он игриво подмигнул, но, спохватившись, делано посерьезнел. – Мне вот только сейчас Бессонов все рассказал. – Андрей кивнул в сторону молодого паренька в спортивном костюме, который вошел следом. Бессонов едва доставал до плеча Леденеву, корчил гримасы – его, казалось, распирало от смеха.

Я готовилась защищать моего летчика, но старичка словно подменили.

Он надел очки, взял со стола газету и, разворачивая хрустящие листы, важно произнес, не глядя в сторону Леденеву:

– Ты вот что. Потом поговорим, Андрей. Иди, там в сером «нисане» тебя ждет Михаил.

Когда за Леденевым закрылась дверь, он вздохнул, сбросил очки и принялся горячо убеждать собравшихся, что еще покажет ему. Серафима только рукой махнула: «Знаем мы…» – и ушла на кухню.

– Как он тебя покатал? Здорово? – спросил Павел Александрович, тоскливо оглянувшись на дверь.

– Да, мне понравилось.

– Хороший летчик, – с восхищением отозвался он.

– Хороший, – подтвердила Серафима, внося в комнату исходящую паром кастрюлю.

Скоро все, кто не был занят в полетах, собрались на обед. В доме стало тесно. Павел Александрович пригласил и меня, но я отказалась и вышла на улицу, надеясь еще раз, хотя бы издали увидеть Андрея, словно мои глаза, уставшие от резкого яркого света, отдыхали в сумраке, завидев его. Он помогал спрыгнуть с крыла грузному пассажиру. Рыжий пес заскулил у двери.

– Нормана не пускай в дом, – крикнула подошедшая Саша, направилась ко мне, – Серафима Петровна запретила. Крайний раз сосиски спер – всю связку. Ты как полетала?

– Хорошо.

– А я уломала Саныча, – она гордо вздернула подбородок, – так что скоро тоже полечу. Ветра нет. Вон, Леденев прилетел на моем «Яке». Ласточка моя, – девушка с нежностью посмотрела в сторону самолета.

Она подошла ко мне вплотную и принялась скороговоркой излагать такие точные и подробные характеристики конструкции самолета, которых я не заслуживала. От слов фюзеляж, лонжерон и шпангоуты мне становилось не по себе, и я терялась, как всегда, когда открывала капот своей неисправной машины, нашпигованной незнакомыми железками и трубочками. Едва я отступала на шаг, она на шаг приближалась, словно боялась, что какая-нибудь важная деталь ускользнет от моего внимания. Будто этот самолет – ее изобретение, а я – глава комиссии патентной экспертизы, от которого непосредственно зависит будущее ее детища. Она почти приперла меня к стене гаража. Я присела на корточки возле пса, Саша уселась рядом, не сводя с меня жадных горящих глаз.

– «Як-50» – он для соревнований, а пятьдесят второй создан именно для тренировок. За счет мощного двигателя он может выполнять самые головокружительные фигуры прямого и обратного пилотирования.

– О! Да, – горячо отозвалась я, совсем недавно испытавшая на себе высокий потенциал двигателя.

Саша меня не слышала.

– А с помощью современного пилотажно-на-вигационного оборудования он позволяет обучать полетам в сложных метеоусловиях и по дальним маршрутам, ну… – Саша немного замялась, словно прикидывала, посвящать ли меня во все тайны сразу, – относительно дальним, конечно…

Я видела краешек аэродрома из-за Сашиного плеча. Ветер стих, и оранжевый сачок безжизненно повис у полосы. Большое алое солнце садилось за лесом, неистово полыхая за верхушками деревьями. Я думала о том, как глупо и самоуверенно порой мы планируем свою жизнь, ставим цели, тратим силы и время на их достижение, а нами неуклюже играет случай. Еще вчера утром я и подумать не могла, что сегодня окажусь в сорока километрах от города на аэродроме и встречу мужчину, и буду счастлива просто видеть, как он идет мне навстречу, как снимает шлем и поправляет лямку на комбинезоне. И буду сидеть, почесывая пса за ухом, прислушиваясь к радости, разливающейся весенним соком по сосудам.

– Ты не обиделась на меня, что так получилось? – спросил он и присел рядом.

– Да нет, ну что ты.

– А я подумал, что ты больше к нам не приедешь. – Он смотрел в глаза внимательно и открыто, как Саша.

– Почему же, обязательно приеду.

– Но у тебя такой вид сердитый был, когда ты выбиралась из самолета. Я даже испугался.

– Я… нет… почему?

Я хотела добавить еще что-то, объяснить, что вовсе не рассердилась, и не была сердитая, как раз наоборот, но на крыльцо вышла Серафима и укоризненно покачала головой:

– Андрюша, ну стынет же все, иди скорее.

– Лечу, Серафимушка, – пропел он.

А я словно проснулась в чужом доме, оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где нахожусь.

Я еще не знала, что так будет всегда: он сам и разговор с ним будет захватывать меня целиком – его слова, жесты я буду ловить и не видеть ничего вокруг.

Пес дернулся к двери, так что Саша едва успела удержать его за ошейник.

– Леденева здесь все любят, как я, видно, – пробормотала я в надежде скрыть смущение.

– Да, – неохотно ответила Саша. Будь у Леденева элероны, шпангоуты и фюзеляж, думаю, он интересовал бы ее куда больше, а так она бросила: – Старик в нем души не чает, – и ушла в домик.

Я не стала удерживать ее и расспрашивать о Леденеве, побоявшись обнаружить повышенный интерес. «Со временем сама все узнаю – решила я. – Даже если он женат, я же смогу видеть его».

Я тогда и не подумала, что в наших мечтах мы, порой, готовы довольствоваться малым, а, едва получив, тут же замахиваемся на большее. Нам всегда мало. В бессмысленном, изнурительном забеге от одного желания к другому мы проводим жизнь, не успевая и не желая насладиться тем, что имеем.

День потянулся к вечеру. На дельтаплане я не полетала – все засобирались домой. Но ничуть не расстроилась. Саныч познакомил меня с инструктором Геной – молчаливым блондином, лет тридцати. Мы условились начать занятия на следующих выходных. О занятиях договаривалась я. Гена только кивал в ответ. Краем глаза я несколько раз видела Андрея. Летчики разбирали дельтапланы, загоняли самолеты в ангары. Я уже со всеми попрощалась и направилась к машине, когда меня нагнал Андрей. Он успел переодеться, был в джинсах и белой футболке, в руках держал спортивную сумку.

– Ты в город? Подбросишь? Моя машина на СТО, сегодня я безлошадный, – сказал он.

– Садись, но пилотаж не обещаю.

– Блинчиком полетим? Ладно – подходит, – с улыбкой ответил он.

Мы слушали музыку всю дорогу, перебрасывались изредка незначащими фразами. Порой он монотонно, без выражения, как диктор новостной программы, руководил, а я на удивление легко подчинялась. Он был инструктором до мозга костей. Я развлекала себя, представляя, как он, попав в пчелиный улей, станет методично инструктировать пчел перед утренним вылетом и сбором меда.

– Впереди сужение дороги. Перестройся в левый ряд, – говорил он.

Или:

– На этом участке ограничение скорости. А за поворотом всегда гибдоны стоят. Не гони. Пропусти «хонду» вперед. Видишь, она мечется из ряда в ряд, как блоха на сковородке. У тебя никакой осмотрительности, как я погляжу. Это плохо, – вздыхал он, – очень плохо.

Я остановила машину возле метро и с грустью подумала о неизбежном расставании. Мне в голову не приходило, что будет так тяжело его отпустить.

– А ты почему пришла учиться в клуб? – неожиданно спросил он.

– Объявление увидела. Захотелось летать.

– Объявление, – усмехнулся он. – Ты же даже не знаешь, как это сложно. Это не порхание птички, а работа. Порой нудная. Собирать крыло, разбирать. Погода нелетная, да мало ли.

Казалось, он сердится.

– Я об этом как-то не подумала, – растерянно пробормотала я. – Просто… ну… просто захотелось.

– Просто захотелось, – передразнил он. – Знаешь, дорогая, так дела не делаются. Сколько таких, как ты, уже приходило. Мы тратили свои силы и время, а они потом пропадали.

Он замолчал.

«Выгляжу полной дурой. Не рассказывать же ему всю свою жизнь», – с отчаянием подумала я.

– Может, тебя до дома довезти? – предложила я. – Ночи белые, пробок нет, и я никуда не спешу.

– Ты не обижайся, – просто ответил он и улыбнулся, – я бываю страшным занудой. И никого не слушай – делай то, что тебе нравится. Хочешь летать – летай. Я тебе книг привезу в следующий раз, начинай учиться. Если ты не спешишь, поехали, поставишь машину, а потом пойдем и посидим где-нибудь.

По дороге разговор не клеился. Мы оба ощущали возникшую неловкость. Я заскочила домой и наспех переоделась в спортивный костюм. К вечеру похолодало, я озябла в легком сарафане, так что пришлось включать печку в машине. Перед выходом из дома я выглянула в окно, чтобы убедиться – это не сон, и Андрей стоит возле моей машины, ожидая меня. Я захватила для него папину летнюю куртку. Он, наверное, уже замерз. Я бежала по лестнице и не узнавала себя: не подкрасилась, не нарядилась и даже не глянула в зеркало перед выходом.

Мы надрались в соседнем кафе так, что содержание разговора о легкой и сверхлегкой авиации начисто стерлось у меня из памяти. Я помню, как решительно поднялась и сообщила, что ночевать мы пойдем ко мне. Он молча кивнул. Я не заметила, чтобы он опьянел. Мы шли домой, обнявшись, как давнишние собутыльники. Андрей поддерживал меня, когда я спотыкалась, и неуклонно руководил:

– Впереди лужа. Обходим по газону.

На меня напала икота. Он выпустил меня из объятий и отстучал на моей спине начало джазовой пьесы, пока я не застонала от боли.

– Давай постоим. Покурим еще, – попросил он.

– Давай, – согласилась я, непослушными руками выуживая из сумки пачку сигарет.

И тут я запросто рассказала ему об Интернете, о своих встречах, о неудачных поисках жениха. Не знаю, что на меня нашло. Он внимательно слушал, на лицо набежала тень:

– Так-так, – произнес он тоном, не сулящим ничего хорошего. – И тебе никто не понравился?

Ты ведь даже не узнала никого ближе! Как можно судить о человеке по переписке, фотографии и одной-двум встречам? Иногда люди, которых знаешь много лет, открываются для тебя с такой неожиданной стороны. Выясняется, что ты их совсем не знал.

– Я… Я как-то не задумывалась.

– Не задумывалась, не знала, просто захотелось, – он ловко передразнивал мои интонации, – странная ты девушка. Очень странная. Как-то необдуманно живешь. По-моему, ты сама не знаешь, чего хочешь. Но, тем не менее, берешься судить людей – глупые они у тебя, смешные, косноязычные, женам изменяют. А ты само совершенство? И не делала ошибок в жизни?

Он был прав, он был тысячу раз прав. Он говорил то, что я знала, но не желала облечь в столь непривлекательную словесную форму. Я не видела никого, кроме себя, и не пыталась рассмотреть. Шиномонтажник – люмпен, менеджер – корпоративный зомби, владелец сети ресторанов – бездушный барыга. Андрей был прав тысячу раз, но это уже не интересовало меня, больше всего я боялась, что Андрей поступит так же со мной – разочаруется с первой встречи.

«Он сейчас уйдет, – внезапно испугалась я. – Уйдет, а я останусь одна. Пьяная и несчастная».

– Обещаю исправиться. Я всесторонне обдумаю. Приму к сведению. Обязательно. Пошли скорей домой. Здесь холодно, – умоляюще проговорила я.

Андрей улыбнулся, кивнул и взял меня за руку.

Он прошел в мою комнату, опускаясь на стул, пробормотал: «Три семь девять на прямой, разрешите посадку». Я залезла под холодный душ, чтобы хоть немного протрезветь, а когда вернулась, он уже спал на боку, укрыв голову подушкой. Я осторожно убрала подушку и присела в кресле у окна. Как в самолете, я видела только его затылок и почувствовала ту же уверенность, что в небе. И надежность: он рядом, а значит, мне ничего не грозит. Жизнь моя, бестолковая и пустая, обретала смысл: любить, ждать, отдавать, без надежды на взаимность, без жалоб и упреков.

Сон, невесомый и беспечный, как в облако сахарной ваты, окутал меня. Я очнулась в той же позе, правая нога затекла. Он лежал на спине и едва слышно дышал.

Я на цыпочках подошла к кровати, склонилась над ним и поцеловала его шею, плечи, осторожно, словно собирала с них капли дождя, и жадно вдыхала его запах. Мои руки скользили по коже, по мягким волосам на груди, по широкому лбу. Готовая целовать его до утра, я мечтала, чтобы он не проснулся. Я сняла халат и откинула одеяло. Андрей открыл глаза и долго смотрел на меня, не мигая. Я замерла от неожиданности. Молча он опрокинул меня на спину и лег поверх, так просто, словно проделывал это со мной много раз. Я сгорала от нетерпения. Андрей, казалось, никуда не спешил. Он отвечал на мои поцелуи, вглядывался в мое лицо, словно смотрел сквозь меня, и шептал что-то неразборчивое. Я узнавала его с каждым движением: он был сильным и надежным, нежным и требовательным, недоверчивым и… кажется…

В какой-то миг у меня не осталось сомнений, что он был несчастлив, и я спешила поделиться своим счастьем, всем, чем обладала. Я пустила его внутрь со вздохом облегчения, крепко обхватив его плечи.

Мне снилось или так было? Мы качались на белых барашках простыни, а молочный свет белой ночи нерешительно застыл в окнах. Мне было не насытиться, так долго я ждала мужчину, который распорет мою жизнь на две неравные части – до него и после. И прошло немало времени, пока мы кончили вместе, словно взялись одновременно за оголенный провод. Я слушала пульсирующую внутри меня забытую мелодию, ощущала каждый изгиб набухших вен, шумное, прерывистое дыхание и участившийся стук сердца.

– Я так тебя ждала, Андрей. Слышишь? – прошептала я и прижалась к нему сильней, зная наверняка, что потеряю его. Так жизнь знает смерть. Так дню известна грядущая ночь, а свету – тьма. И мне захотелось крикнуть: «Замри. Не уходи. Счастье мое в тебе».

Он уснул. Прямо на мне. Я едва сумела выбраться, укрыла его одеялом и ушла спать в соседнюю комнату, потому что не могла остаться. Переполненная и утомленная счастьем, я захотела остаться одна, а утром проснуться в пустой постели, словно я первая и единственная женщина на земле, и открыть дверь, чтобы снова повстречать его… Боже! Как глупо! Как все влюбленные глупы!

Поначалу мне было стыдно вспоминать то утро, потом смешно, а с течением времени осталась только грусть оттого, что оно прошло и больше не повторится. И я никогда не стану такой счастливой и несчастной одновременно, не буду так остро переживать потерю, и во мне станет больше рассудка, разума и расчета.

Я тогда проснулась в одно мгновение. Вскочила, не чувствуя ни сонливости, ни слабости. Солнце уже осветило комнату. Непривычную тишину нарушал шум редких машин за окном. Когда их шорох затихал, казалось, что я слышу взволнованное биение своего сердца, и каждая клеточка во мне заполнена до краев теплом и радостью.

Любовь – это труд, это работа. А если работа новая, то первое время нас переполняет искреннее желание зарекомендовать себя с наилучшей стороны: мы исполнительны, старательны, не опаздываем и берем сверхурочные. До поры мы в точности соответствуем нашему резюме. Так и мне с первыми лучами солнца захотелось что-то сделать.

«Завтрак, – решила я. – Надо Андрею приготовить завтрак – быстро и вкусно!» Накинув халат, я кинулась к книжному шкафу и выудила новую книгу «Деликатесы за тридцать минут», которую маме навязали торговые агенты на улице. Я открыла на первой попавшейся странице: «Мясной салат по-тайски». Автор заверял, что в этом салате кусочки нежирной говядины и разнообразные свежие овощи прекрасно сочетаются с ароматным восточным соусом из лимонного сорго…

Стоп! Сорго? На первом же рецепте я споткнулась о недостающий ингредиент. Выяснилось, что ими нашпигована книга, как брюхо рождественского гуся яблоками. «Поймать бы этого торгового агента, – злорадно думала я. – Потолковать с ним по душам и заставить приготовить хоть одно блюдо из этой книги».

Надежда на завтрак, необычный и вкусный, таяла с каждой страницей. «Яйца, запеченные с крабами» – не подходит. Где, скажите на милость, я отыщу крабы для любимого летчика в полседьмого утра? Или черные бобы и восемь листьев шалфея для овощей под соусом? Та же участь постигла «Салат из риса с фенхелем», «Салат из креветок с дыней и авокадо», «Грибное ассорти с бренди», «Поленту с копченым сыром», «Соте из брюссельской капусты», «Баклажаны по-пармски». «Жареный удильщик с пюре из зеленого горошка» окончательно подкосил веру в успех начинания. Правда жизни была такова, что я не запаслась ни креветками, ни дыней, ни фенхелем, не приобрела заблаговременно бренди и копченый сыр. И до сегодняшнего дня считала, что удильщик – это рыбак, тогда как фото повествовало о рыбе достаточно внушительных размеров. Уныние одолевало меня, когда я читала: «Поджарьте удильщика до румяной корочки с двух сторон…»

Знала ли я, что именно сегодня в моей комнате проснется любимый мужчина, которому я захочу сдаться без осады со всеми салатами, креветками, удильщиками и изумрудными ризотто?

Мой выбор пал на бутерброды с яблоками и сыром. Простота приготовления и доступность ингредиентов подкупили. Познания о вкусах летчиков у меня были ничтожны – Серафима на аэродроме готовила им пельмени. Как знать, вполне возможно, они без ума от грибного ассорти с бренди, а к бутербродам с яблоком и сыром питают профессиональную неприязнь. Мне, однако, выбирать не приходилось. Я пошла на хитрость и цельнозерновой хлеб заменила на ржаной, сыр чеддер – на российский, а листики имбиря – на укроп. Включила духовку и, уложив на противень бутерброды, отправилась в ванну. Подкрасилась. Уложила волосы. Переоделась. Вымыла плиту. Подмела пол.

Я лихорадочно подыскивала себе занятия, намеренно откладывая встречу с Андреем. Итак, что я ему скажу? «Доброе утро, Андрюша?» Не годится. «Любимый, вставай, тебя ждет завтрак». День знакомы, и уже любимый? Тоже не подходит. А если дожидаться, пока он проснется сам, так завтрак остынет.

На самом деле, я боялась, что утром он покажется совсем не таким, как вчера. Знаете, как бывает в магазине с отложенной вещью: ты возвращаешься с деньгами, снова берешь ее и обнаруживаешь то, что в горячке не заметил, – вот шов разошелся, и цвет не совсем удачный, и рукав короток? Я попросту боялась разочароваться. Может быть, влюбилась просто потому, что ждала любовь, нуждалась в ней, – размышляла я, – или потому, что встретила его не в Интернете, а сначала побывала в его самолете, в его небе, а не на его страничке. Словно попробовала свежие овощи после замороженных. Я увидела его настоящего, живого, а не таким, каким бы он хотел себя изобразить. Таймер духовки требовательно напомнил о бутербродах. Забыв о сомнениях, я вскочила, понеслась в свою комнату, распахивая дверь, выпалила: «Андрей, завтрак! Вставай!» и замерла на пороге…

Если бы ранним утром в моем кресле оказался президент Российской Федерации и произнес бы вкрадчивым голосом, мелко барабаня пальцами по подлокотнику: «Полно вам, Марина Владимировна, право, стоит ли так шуметь? Проходите, присаживайтесь. Что там ваш завтрак, я тут размышляю о будущем России, готовлю важное, я бы сказал, судьбоносное решение. Захотелось поделиться с вами и выслушать ваше мнение на этот счет». Так вот, если бы это произошло, то клянусь осенней коллекцией нашей фирмы, я была бы удивлена этим в меньшей степени, чем тем, что застала в своей комнате.

Его не было. Комната пустовала, по-видимому, давно: постельное белье аккуратной стопочкой покоилось на кресле. Диван, который не складывали со дня покупки, сложен и укрыт покрывалом. Моя одежда повешена на плечики. Разбросанные на столе книги оказались на полке.

Я присела у двери на пол. Мыслей не стало. Голова, как картонная коробка из-под телевизора, не обременяла себя рассуждениями. Спустя некоторое время запах, едкий запах вывел меня из оцепенения. Я медленно вернулась на кухню и выключила духовку, внутри которой тлел обугленный завтрак, открыла окно. Из крана капала вода.

Я бесцельно прошлась по квартире: зашла в ванную, заглянула в кладовку, потопталась в прихожей.

Что делает глупая влюбленная женщина, когда у нее вопросов больше, чем ответов, или проблем больше, чем путей их решения? Она звонит подругам.

– Оля, не разбудила?

– Нет, – задыхаясь, ответила подруга, – бегу на утренний фитнесс. По дешевке перепало. А ты разве не на даче?

– Я дома. Так ты зайдешь?

– Могу вечером.

– Нет, ты мне нужна как можно раньше.

– Тогда сразу после тренировки. Что-то случилось?

– Случилось.

Наташа собиралась вести Ингу в садик. В трубке было слышно, как поет приемник, звенит посуда и хнычет сонная Инга.

– Я приду, – ответила Наташа. – Отпусти кота. Я кому сказала? И доешь кашу. Отведу ее в садик и сразу… Сок возьми… И сразу приеду к тебе.

Света, как ни странно, не спала – просто не ложилась еще. Я рассказала ей про Андрея и пожалела об этом, едва она произнесла:

– Все понятно! Как говорится: «дорогая редакция, я охуеваю: подробности письмом», – и добавила вполголоса: – Ты вещи проверила? Все на месте?

Они приехали одновременно. Ольга и Наташа. Ворвались в мою квартиру. Ольга потребовала кофе и объяснений. Наташа, путаясь в замысловатых одеяниях, искала домашние тапочки. Пока я варила кофе, Ольга рассказывала о поездке в Турцию. Наташа молча сидела, то и дело любовно расправляя на коленях складки цветной мешковатой юбки. Когда же кофе был сварен, выпит и мои скомканные объяснения были получены, они поступили так, как все подруги, компетентные в любой области, поступают с влюбленными женщинами, – внесли еще большую путаницу и смятение в душу. В какой-то миг мне показалось, что ни аэродрома, ни полета, ни Андрея, ни проведенной с ним ночи вообще не было.