Текст книги "Паводок"

– Он призывает людей не подчиняться Кармалю[10]10
  Бабрак Кармаль – глава правительства ДРА после свержения Хаджимуллы Амина.


[Закрыть]. Считает его предателем народа. Амин[11]11
  Хаджимулла Амин – очередной председатель Революционного совета ДРА в результате свершения Апрельской революции (переворота) 1978 г., находившийся у власти после смещения Нур Мухаммеда Тараки.


[Закрыть] до последнего не давал согласия добровольно передать власть Кармалю, ставленнику советов. И на переговорах убил русского генерала[12]12
  Папутин Виктор – генерал-лейтенант МВД, проводивший переговоры с Хаджимуллой Амином. Убит телохранителем Амина.


[Закрыть]. Тогда шурави-аскар[13]13
  Шурави-аскар – советский воин.


[Закрыть] вошли в нашу страну и убили Амина. А Кармаль прибыл вместе с ними на танках и принял власть… Назир-шах уверяет, что воины Афганской армии не посмеют стрелять в братьев-мусульман и вскоре перейдут на сторону таких, как он… Как оно будет на самом деле? Об этом знает только один Аллах…

Камол воздел руки и, шепнув короткую суру из Корана, провел руками по лицу. Бобо проделал то же самое. Наступила минута раздумья, и в помещении повисла тишина. Было слышно, как детвора, внуки Камола, шумно перекликаясь, загоняют овец и коров, вернувшихся с пастбища, в стойла и затворяют ворота сараев. Послышались голоса снох, готовых к вечерней дойке. Жизнь многочисленного подворья шла своим чередом.

– Многие крестьяне, – продолжил Камол, – которым по указу Тараки передали наделы бывших землевладельцев, не засевают поля. Не знают, как правильно поступить: страшатся присягнуть новой власти и возврата старой, перед которой придется держать ответ за землю… О каком урожае можно говорить?..

– Меня самого волнуют подобные мысли. Мой сын видел на днях танки в предгорье и слышал короткий бой. Куда мне деваться с отарой? Хозяев нет, когда вернутся – неизвестно. Да и вернутся ли, если пропадают священнослужители и большие чины? Что за странное время наступило? Уходить в обратный путь на бескормицу? Овцы не наберут веса, кто их купит? В зиму погибнут…

– Да, у нас с тобой – житейские заботы. Нам воевать уже поздно, годы не те, – промолвил Камол. – А вот нашим сыновьям следует задуматься. Им предстоит жить дальше, им и обустраивать свою жизнь…

– Когда мне Ашур сказал о танках, я подумал о том же. Потому решил сходить в город, узнать, может, не стоит волноваться? Убедился теперь, что война большой становится, если шурави вывели свои машины из города и вошли в горы. Значит, такие воины, как Назир-шах, им не дают покоя… Только вот что делать дальше мне – пока не знаю… На этот вопрос ответа я не нашел. Завтра пойду назад, в горы. Там думать дальше буду. Время покажет…

– Да, только оно позволит добыть верный ответ, – согласился с Бобо его старый приятель.

…Никакие важные, искусственно сотворенные события, как бы разумно и тщательно они ни готовились, не подчиняются до конца воле свершающих их людей. Военная доктрина, а вернее, первоочередная идеология ввода советских войск в Афганистан, предполагала размещение гарнизонов в городах, сопровождение грузов по стратегически важным дорогам, обеспечение охраны промышленных предприятий и помощь афганским войскам.

Но уже первые месяцы пребывания войск на чужой территории потребовали срочной корректировки первоначальных планов. Оправившись от внезапного вторжения в страну чужих войск, афганцы, не признающие в полной мере даже собственную государственную власть, никак не собирались терпеть на своей территории чужестранцев, иноверцев, уже долгое время внедряющих в сопредельных некогда мусульманских государствах свои, непонятные и чуждые истинным мусульманам порядки.

На первом этапе ввода войск удалось хитростью и под надуманными предлогами сделать небоеспособными многие подразделения Афганской армии. Свергнув несговорчивого правителя, спешно привести к власти своего ставленника. Но теперь афганские воины свою беспечность желали исправить любыми доступными методами. Народ обвинял их в трусости и в пособничестве проникновения в страну неверных. Для истинного мусульманина это проклятие являлось тяжким бременем.

Для командиров советских войск все очевиднее становилась ситуация, когда воевать приходилось не вместе, а вместо афганских войск, которые, считалось, должны были бы способствовать укреплению демократического строя в стране под руководством нового просоветского правителя.

Враждовавшие ранее между собой племена заключали перемирия, воссоединялись в крупные боевые отряды, устраивали в недоступных горных местах базы – укрепрайоны. Добротные былые отношения между странами рушились в угоду мифических демократических преобразований в отсталой, племенной и частью феодальной мусульманской стране, на протяжении многих столетий научившейся отстаивать с оружием в руках свою независимость. Военная операция начинала приобретать иные оттенки, перерастая по всей территории в нежелаемую кровопролитную войну.

Глава 18

Илья Запрудин волновался. Он никогда никому не признавался, что порою поддавался подобному чувству. Но всегда, как только в конце сезона выводил комбайн на последнее пшеничное поле, – ощущал волнение. Волновался он странно, до острой чувствительности. Машину останавливал у края пшеничного поля и, подобравшись внутренне, выходил к нему. Почему делал это – Илья ответить не мог.

Но он глушил двигатель, неторопливо спускался по металлической лесенке, входил в пшеничное поле и останавливался. И стоял в нем неподвижно некоторое время. Смотрел на него и волновался. Проводил по тучным колосьям раскрытыми ладонями, чувствовал их упругость и вслух говорил: «Да-а!»

Чем это было? Измерением иного порога Времени, не похожего на предыдущее суетное или что-то другое? Чувством завершенности важного рубежа? Ощущением добротно выполненной работы? А, может, этот странный ритуал являлся потребностью причащения к чему-то непознанному?

Ему, как истинному хлеборобу, знать были необходимы такие минуты, подпитывающие ощущение своей важности. Илья не особо задумывался над своей привычкой. Но каждый раз сотворял ее, как важную духовную молитву. И стоял неподвижно в пшеничном поле, отрешившись от будничности, прислушиваясь к чему-то возвышенно-тревожному, непознанному. Сливался с ним…

А Константин? А Константин, помнит Илья, понял и принял этот торжественный ритуал. Вначале наблюдал за наставником со стороны. В другой же раз стал рядом, да так и простоял, не нарушив ничем лишним тревожного состояния. Понял знать что-то, если сам был заметно встревожен.

Где его помощник сейчас?.. Илья задумчиво повел взглядом по волнующемуся на слабом ветру полю. В нем, в поле, и впрямь была заложена некая живительная сила. Покидать его не хотелось. Поле привораживало. «Да-а!» – проговорил Илья, и на этот раз не разгадав его тайны. Он осторожно, раздвигая стебли пшеницы, прошел к машине и поднялся в кабину. Прошептал: «Ну, с Богом!» Повернул ключ в замке зажигания.

Двигатель покорно и глухо заработал. Илья прибавил обороты, включил привод жатки и опустил ее на высоту среза. Мотовило мерно зашлепало лопастями, готовое подавать срезанные стебли пшеницы в приемную камеру для обмолота. Илья выжал педаль сцепления и запустил комбайн на первый круг последнего в этом сезоне укоса.

Илья работал один. На время службы Константина в армии, несмотря на уговоры председателя колхоза Валерия Яковлевича, помощника себе не взял. Председатель поговорил раз и другой с упрямым комбайнером. Махнул напоследок отчаянно рукой и больше не отрывал себя на это дело, не забыв указать учетчику вести начисления на временно отсутствующего Константина Раскатова из общего бригадного учета. Оспаривать его решения никто из членов бригады даже не подумал. Только порадовались очевидной здравой председательской мысли. Так Константин незримо остался с членами своей бригады.

…Работа спорилась. Комбайн исправно шел круг за кругом. Поле было хорошим, урожайным. Бункер наполнялся быстро. Шофер Сергей Пряхин посмотрел на солнышко, круто спускавшееся к закату, на урчащий на поле комбайн и крякнул от досады. Закурил очередную папироску и стал терпеливо ждать, когда же наконец иссякнет трудовой азарт Ильи.

Сергей понимал, замечая алчный блеск в глазах Ильи, что во время страды им владело некое иное состояние, помимо желания заработать на уборке урожая. Вот и сейчас – наметил на день какой-то для себя рубеж. И не отступит, пока тот ему не покорится!

Сергей не раз убеждал себя, что никогда больше не возьмется отвозить зерно от Ильи. Нет же! Словно привороженный, отъездив в другую бригаду день-другой, намяв бока в тени копен в ожидании разгрузки, он, изматерив леность и неумение комбайнеров, наутро требовал путевку в бригаду Ильи.

И вновь, окрыленный какой-то внутренней потребностью, с удовольствием сновал на машине от одного комбайна к другому, подставляя кузов под тугие струи выгружаемого из бункера зерна. Принимал предельную загрузку, выводил натужно гудящую машину с поля и спешил на ток. На весовой больше по привычке, чем по необходимости, схватывался доброй перебранкой с весовщиком Остапом Рындиным и удовлетворенно подмечал, что опять с Ильей опередили выкатывающееся из-за верхушек тополей солнце.

Сергею было привольно от наступившего нового утра, от запаха свежескошенного поля. Он по-детски радовался мелодичному пению птиц, очередной схватке с Остапом, который был вовсе не прочь в изнуряющей круговерти посоревноваться с шофером в словесной баталии. И Сергея, крупного и неторопливого человека, вдруг посещала приятная мысль: а не скромное ли это их деревенское счастье?

Поднатужившись, он поворачивал запоры на бортах кузова, и пшеница, шумно охнув, струилась в бетонную яму, откуда ее подхватывали лопатки конвейера и подавали на очистку. Не дожидаясь женщин, Сергей размашисто начинал сталкивать пшеницу большим металлическим совком к открытому борту. Подходили работницы тока, шутили:

– Ах, бабоньки, смотрите, как наш Сереженька размахался! Никак сам всю пшеничку из кузова сейчас и вымахает. Нам только подмести и останется! Сереженька, пожалей себя! Для Сонечки силу побереги! Ах, прямо потом изошел, работничек ты наш!..

– У-ух! Развязали языки! Полезайте лучше в кузов! Охота болтать сама по себе и отпадет!

– Одна охота отпадет, глядишь – другая появится!

– Ах, ядрена корень! Ну, ничто их не берет! – удивлялся и радовался жизнестойкости деревенских женщин Сергей. – Вы машите совками-то! Не дай бог, на разгрузку к Илье опоздаю!

– Ой, не позавидуем тебе, Сергунька! Тогда тебе точно не до ночных утех будет!

– Э-э! Балаболки! Да мне в ночь очищенную пшеничку в закрома для госплана возить! Это вы всю ночь нежиться будете в своих постелях! А мне с утра опять в поле!..

Сергей подавал руку, с легкостью поднимал женщин в кузов. Те не поднимались – впархивали при очевидной мужской силе и при этом довольно визжали. Сергей не забывал шутливо обхватывать их за талию. Женщины шумно отбивались. Он старался увернуться, спрыгивал с кузова и, шумно дыша, раскрасневшийся, утирал пот. Гасил довольную улыбку и отходил в тень выкурить очередную папиросу.

Последний бункер от Ильи Сергей загрузил, когда солнце, окрасив закат, красивым огненным шаром стало скатываться за срез горизонта. Илья выключил двигатель, и владыкой в степи определилась тишина. Она продержалась недолго. Вскоре застрекотали кузнечики, закричали ласточки, радуясь поднявшейся мошке, обильной для себя пище. Поле наполнилось звуками, которые томили сердце неизъяснимым чувством. Болели натруженные мышцы, одежда пахла потом и соляром. Говорить особо не хотелось, потому просто завороженно слушали поле. Оно пело, стрекотало и пахло. На нем чувствовалась своя собственная жизнь, связанная со всем остальным миром, который очевидно напоминал о себе хлеборобам.

На весовую въехали при серых сумерках. На току к тому времени включили освещение. Было слышно, как работает элеватор и механизмы очистки. Илья огляделся и прошел в конторку весовщика.

– Здорово, Остап! – подал руку весовщику.

– А-а! Илья! Здорово! Рад тебя видеть!

– А меня, Остапушка, тоже видеть рад? – вкрадчиво спросил вошедший следом Сергей Пряхин.

– Да ты почему-то успел надоесть мне за день! – сознался Остап.

– Вот и весь его сказ в нашу сторону, Илья! Ну, никакого уважения к механизаторам этот вредный управленческий учетчик не испытывает!

– Это ты, что ли, механизатор? – удивился Остап.

– Я! – гордо подтвердил Сергей. – Кто же я, по-твоему? – желал уточнить он.

– Сбоку припека! – объяснил Остап.

Сергей онемел. Остап, видимо, устал, как и все. Оттого так откровенно мстил за «управленческого учетчика» и явно был готов поспорить с Сергеем.

– Механизатор он! – заводился весовщик. – Весь день задним местом сидушку давит, и он – механизатор! Вот же, побери их, молодежь пошла! Куда-нибудь, да примажутся! – раздраженно двигал он тяжелую гирю по шкале.

– Ты что, Остапушка, белены объелся? – почти шепотом удивился Сергей, вмиг забывший об усталости.

– Три девятьсот пятьдесят два! – громко объявил с предельной точностью Остап вес зерна в кузове машины, давая понять, что самым настоящим образом игнорирует дальнейший разговор с Сергеем Пряхиным. – Ух! Ну и намолотил ты сегодня! – чистосердечно и удовлетворенно покачал головой Остап Рындин. – Никто, Илья, за тобой не в силах угнаться! – заключил Остап.

– Так я же все это на своей машине вывез! Без опозданий, без поломок! – настаивал обратить на себя внимание Сергей Пряхин. – А до двух ночи план вывозил! – начинал обижаться он.

Остап Рындин посмотрел на Сергея, свел брови к переносице и вспомнил, что тот на самом деле уехал с весовой с плановым зерном во втором часу ночи. Только тогда сам Остап запер дверь и ушел домой передохнуть до коротких утренних часов. Весовщик почесал голову и задумался: почему ему захотелось схватиться с Сергеем? Вспомнил. Тот же причислил его к ничего не значащему, мелкому конторскому служащему!

Эк куда хватил, молодняк! Да куда же им всем без его, Остапова, опыта?! Да другой на этом деле такую карусель в учете накрутит, вовек никакой конторе не разобраться! У него же каждый рейс, от каждого комбайнера, под каждым номером внесен в огромную амбарную книгу! Каждой фамилии механизатора отведен свой листок, пронумерован… Ай, о чем говорить с этим… крупногабаритным?

– Сверяться будем? – спросил весовщик, зная, что каждую квитанцию, привезенную с весовой шофером, Илья тщательно записывает в свою полевую книгу и так же, как Остап, ведет учет своей работе. И Остап знал, что Илья делает это не оттого, что не доверяет Остапу. Учет – это очередной ответственный элемент в его работе.

И Остапу составляло удовольствие сверять свои записи с записями Ильи и удовлетворенно подмечать их обоюдную точность. С теми, кто ленится делать подобное, Остап сверку проводил по необходимости. Вернее – не сверку, а просто выдавал короткую информацию человеку: от тебя пришло столько-то рейсов, общим весом таким-то. И все. И спешит показать, что сказать больше нечего, да и некогда.

С Ильей же садятся они плечом к плечу на топчан, устланный войлочным полотном, на котором Остапу порой приходится проводить короткую ночь, и, открыв записи, забывают на время обо всем вокруг. Увлекаются. Это занятие для них больше, чем простой подсчет итогов дня. В очередной раз они насыщают себя состоянием, которое отражает человеческое достоинство и честь хлебороба…

– Сверяться? – задумался Илья. – Так опять же все совпадет!

– Совпадет! – удовлетворенно произнес Остап.

– Так и у меня все записано! – желал быть значимым и Сергей Пряхин.

– Вот видишь, какие у тебя помощники! – обратил наконец внимание Остап на водителя, простив ему неосторожный недавний выпад. Сергей облегченно неслышно выдохнул и не смог, несмотря на старание, скрыть довольной улыбки, завладевшей его круглым лицом.

– Тогда на самом деле сегодня этим заниматься не будем, – согласился Илья. – Пойду отдохну. Устал я что-то, – сознался он.

– Как не устать? – согласился Остап. – А ты чего стоишь? – вспомнил о своих обязанностях Остап. – Отъезжай, освобождай весы! Тяги не тебе настраивать! Что весом давить на них зря?

Сергей Пряхин остался доволен обращением к себе. Пусть и таким напористым. Ему все равно приятно считать себя единым целым с этакими сельскими зубрами.

– Не отчаивайся ты так, Остап Георгиевич! Освобожу я сейчас твой любимый и так необходимый тебе механизм! – И, улыбнувшись, покинул маленькую комнату.

– Эк, чертяка пучеглазый, – удовлетворенно обругал его Остап. – Силищи и выносливости в нем, однако, непочатый край. Другие шофера после ночных рейсов еле ходят. А этот… – Остап задумался. – А этот – бугай! Бугай и есть! – окончательно подтвердил он выбранное для Сергея сравнение. И, хохотнув, довольный точным, как ему казалось, определением, захлопнул внушительную амбарную книгу.

Илья вошел во двор своего дома. Погладил ластившуюся собаку. Жук почуял расположение хозяина, загремел цепью, крутнулся вокруг Ильи. И, не сдержав ликования, взвизгнул, проворно встал на задние лапы и уложил передние на плечи хозяину. В порыве преданности раз и другой лизнул лицо Ильи шершавым и теплым языком.

– Ах ты, кобелина преданная! – расчувствовался Илья. Охватил рукой сильную шею пса и прижал его к своей груди. Жук застыл на мгновение. Почуял желание хозяина, оттолкнулся лапами и, прокрутившись юлой, взметнул себя, призывая к игре. Илья подхватил падающее на него тело и подался под тяжестью. – Ах ты, варвар! – завелся он. – Никак побороться желаешь? – Он закинул полевую сумку за плечо и подхватил собаку под передние лапы.

Жук напружинился и ловко вывернулся из захвата. Сгруппировавшись, он приготовился к очередному прыжку. Но Илья отступил на длину цепи и, выставив ладонь, промолвил удовлетворенно:

– Ладно, ладно! Признаю твою победу!

Жук в восторге загремел цепью, стремительно побежал на ней вдоль натянутой проволоки. Зная длину, резко осадил и, развернувшись, бросился в обратную сторону. Добежал до Ильи и, не дотянувшись, припал на брюхо и замолотил сильным хвостом о землю. Привычную шумную встречу услышала Валентина. Вышла из кладовой, где пропускала молоко через сепаратор.

– Наконец-то! – промолвила она. – Собаке везет… Первые ласки ей! Ух, ты! – погрозила она пальцем в сторону Жука. Собака поняла и, желая угодить, ринулась с добрыми побуждениями к хозяйке. В мгновение ока оказалась рядом, проворно подпрыгнула и ухитрилась лизнуть ее в щеку.

– Ах ты тварь угодливая! – довольно усмехнулась Валентина. – Нет, ты посмотри на него, Илья! Он же – как человек, все понимает, о чем мы говорим. Только сказать не может! Тоже скучает! – удивилась вскрывшемуся откровению Валентина.

Жук, считая, что достаточно выказал свои чувства, вспрыгнул на крышу собачьей будки, припал на брюхо и оттуда, со своего привычного места, высунув длинный розовый язык и часто поводя боками, продолжил наблюдать за хозяевами.

– А Василий где? – спросил Илья. – Отчего встречать не выходит?

– Наказан он! – строго и громко пояснила Валентина, чтобы сыну было слышно через раскрытую дверь.

– Наказан? – удивился Илья.

– Наказан! – повторила Валентина теперь для мужа, сохраняя строгие нотки в голосе и давая понять, что не потерпит со стороны отца игнорирования ее строгости.

– За что же? – заинтересовался Илья.

– А пусть расскажет сам, – разрешила тем самым выйти из дома сыну Валентина. И, услышав движение, а затем увидев вихрастую поникшую голову, промолвила: – Бессовестный! Опозорил себя и родителей перед уважаемой учительницей! Ну, выходи! Рассказывай начистоту все отцу! – не убавляла она строгости в голосе, давая понять, чтобы отец отнесся к произошедшему подобающим образом.

– Ну, выходи, рассказывай! – озадаченно велел отец.

Василий, чувствуя строгую интонацию, понял, что на быстрое прощение рассчитывать не приходится.

– Вот и побеседуй со своим наследником, – передала опеку Валентина, – а я пойду дела доделывать…

Илья вздохнул, снял сумку с плеча. Устроился на ступеньке и велел:

– Садись рядом, рассказывай…

Жук оглядел умными глазами открывшуюся сцену, широко, со звуком зевнул и уронил голову на передние лапы. Приготовился слушать.

– Мы сегодня с уроков сбежали. За парашютами… – коротко, не вдаваясь в подробности, пояснил Василий.

– За какими парашютами? – окончательно удивился Илья.

– Там, за речкой, на дальних полях, с военных самолетов сбрасывали парашюты с большими ящиками. Перед самым приземлением из ящиков выстреливает заряд. Загляденье! Мы хотели подобрать один из парашютов и отрезать от него стропы. В них вплетен жгут круглой тугой резинки. Если строп разделать, резиной хорошо заряжать модель самолета. На ней он летит выше и дальше. Пучок резины, который вложен в комплект модели, через пару запусков рвется… – Василий глубоко, с надрывом вздохнул и замолчал.

– И все? – спросил отец, удивившись краткости и точности объяснения.

– Все! – подтвердил сын.

Илья остался в затруднении. Модель самолета! Несбыточная мечта его детства… В свое время на пионерский отряд, занявший первое место в дружине, выдавалась одна модель самолета. В такой день после окончания уроков никто домой не уходил. Весь отряд, мальчишки конечно же, собирались в пионерской комнате и, затаив дыхание, принимались за волшебство. Они мастерили из тонкой бумаги и узких строганых камышинок модель самолета. Боже мой! Какое это было страстное созидание! Вокруг, воистину, переставал существовать остальной мир!..

Модель испытывали на просторном поле. Самым счастливым оказывался тот, кому доверялось вращать пропеллер и накручивать резинку. С его рук взлетала модель! При этой операции надо быть предельно внимательным! Не докрутишь резинку – модель, быстро израсходовав запас энергии, клюнет носом и упадет, не спланировав. Если перекрутить, резинка может собраться в узлы и тогда… В общем, много чего нужно было учесть всего на одной модели. Потому что последующую модель, хоть выбейся из сил, позволят завоевать теперь уже другому отряду…

– Па-ап! – позвал Василий.

Илья вздрогнул и поинтересовался:

– Подобрали, нет?

– Как же! – с обидой произнес Василий. – Оказывается, каждый сброшенный парашют военные подбирали в машину. Один стало относить в нашу сторону, мы оказались совсем близко от него… Но из кузова машины офицер погрозил кулаком и выстрелил из ракетницы. Поверх нас, конечно. Мы испугались и побежали что есть мочи. Колючек в ноги нахватали!

– Почему? – удивился Илья.

– Так мы же разулись, чтобы парашют догнать было легче. А обуваться было некогда…

Илья заерзал на ступеньке и почесал затылок. Оглянулся на дверь кладовой. Открыл сумку и достал из нее горбушку черного хлеба, оставшуюся от своего обеда.

– На, поешь! – строго велел он. – Мать же обиделась и еще не кормила? – догадался отец.

– Не кормила, – не жалуясь, подтвердил Василий.

Он не спеша вонзил в краюху хлеба острые зубы. От хлеба исходил запах половы, бензина и самого поля. Кусок хлеба из отцовой рабочей сумки Василию показался на тот момент необыкновенно вкусным.

Жук все это время держал морду набок и, прислушиваясь, внимательно наблюдал за хозяевами. Решившись, спрыгнул с будки. Не создавая лишнего шума, перебрался к крыльцу и улегся рядом. Вокруг солидарной группы нависла тишина.

– Ну, и что притихли, союзники? – спросила Валентина, выйдя из кладовой и оглядев неразлучную троицу. Жук приподнял морду, настороженно посмотрел на несвоевременно появившуюся хозяйку. Недовольно чмокнул челюстями и, горделиво отвернувшись, уложил морду на лапы. Плутовато водил глазами, ожидая концовки.

– В общем, неделю никаких игр, никаких друзей! – озвучила мать вынесенное наказание. – Сидит дома и занимается только уроками! И никаких поблажек! – посмотрела она строго в сторону отца.

– А я что? – пожал плечами Илья. – Только вот неделя… – собрал он брови в раздумье, – это не много ли?

– Этого еще мало! – одернула Валентина мужа. – А завтра чтобы попросил прощения у Раисы Афанасьевны, учительницы, от которой сбежали в поле! Понял? – пытала она сына.

– Понял… – согласился Василий.

– Не слышу!

– Да понял он! – подтвердил Илья.

– А тебя никто не спрашивает! – указала Валентина. – Ты понял? – обратилась она к сыну. – Умей отвечать! Ты мужчина!

– Понял! Так и сделаю! – громко подтвердил Василий.

– То-то же!.. – сбавила голос мать.

Жук, почуяв согласие, резво встал и втиснул морду меж сидящих мужчин.

– Нет, вы полюбуйтесь на это трио! – изумилась женщина. – Варвара! – громко позвала она дочь. – Варвара! – требовательно повторила она.

– Я здесь! – отозвалась через дворы Варвара от подруги.

– Домой! – велела мать. – Ужинать будем! Марш мыться! – велела она мужу и сыну. – Вода в бане! Я пошла готовить на стол. У-ух! – дотянулась она и легонько наградила-таки сына подзатыльником, усмотрев в его глазах озорной блеск и чувство небольшой мужской победы в семейной разборке.

Ужинали в наступивших сумерках при свете лампочки, устроенной в отражателе от фары комбайна. Свет от отражателя падал на стол ровным профилем круга. Ужинали степенно, не спешили.

Валентина следила за порядком, забирала пустые тарелки, подавала следующие блюда. Жук лежал подле и терпеливо ждал. Он знал, что его черед наступит после мытья посуды. Тогда все оставшиеся лакомства перейдут в его большую алюминиевую чашку, над которой он будет колдовать и наслаждаться так же неторопливо, как это делают его хозяева. Когда дети насытились, Валентина велела:

– Вымойте ноги в корыте и марш в комнаты. Там ведите себя аккуратно, на койках не прыгайте!

– А Васька опять задираться начнет! – не желала отлучаться от матери Варвара.

– Ему наказание уже назначено, – известила мать. – Если желает, добавится еще…

– Да что она наговаривает?! – возмутился Василий. – Когда это я задирал ее?

– А кто в меня репейником бросал? Таки хотел, чтобы в волосы попал!

Василий решил, что самая пора покинуть стол.

– Репейником бросал? – вдогонку потребовала ответа мать.

Василий молчал, соображая, что можно было придумать за короткое мгновение.

– Бросал или нет – спрашиваю!

Мальчик глубоко вздохнул. Воистину какой-то несчастливый день выдался.

– Один раз всего бросил. Да и не в волосы метил… Это она придумывает!

– Старший брат, называется! Ты ее должен защищать, а сам норовишь обидеть!

– Кто же ее защищает, как не я? – удивился брат, не единожды вступавший врукопашную даже со старшими, которые пытались обидеть сестру.

Варвара это прекрасно знала и уже жалела, что выбрала не ту причину остаться подольше с матерью.

– А теперь уж точно на защиту не стану! – пообещал Василий и, считая, что получил право на свободу, зашагал к дому. На ходу нагнулся и потрепал пса по холке. Жук, обрадованный вниманием, резво вскочил, загремел цепью и закрутился вокруг Василия.

– А ты почему брата оговариваешь? – склонилась к дочери Валентина. – Он же играл с тобой, а ты обиделась…

Варвара молчала. От ее непродуманного слова случилась некрасивая ситуация. Ей было жаль брата. Она опустила голову, чтобы скрыть подступившие слезы.

– Ну, ладно, – пожалела ее мать и погладила по голове. – Ступай, там помиритесь, – угадала она желание дочери.

Варвара соскользнула со стула и побежала к дому.

– Вася-я! – звонким голосом позвала она. – Подожди меня!

Валентина убрала со стола посуду в большую эмалированную чашку и залила горячей водой. Посчитав, что подошло время, отложила занятие и поведала:

– Сегодня ближе к вечеру ко мне приходила Мария. Она сама не своя…

Илья насторожился и внимательно посмотрел на жену.

– Письмо наконец от Константина получила. Одно, что жив, – радует. Другое – настораживает. Письмо из Афганистана пришло… Там он, Илюша, на войне…

Валентина опустила недомытую тарелку и беззвучно заплакала. Потом присела на стул и спрятала лицо в ладони. Нащупала на краю стола полотенце и поднесла к глазам. Тяжело вздохнула и выпрямилась. Лицо ее стало строгим и… суровым. Такой свою жену Илья еще не видел.

– Какой Афганистан?! – пораженный известием, пытался сообразить Илья. – Он же проходил службу совсем в другой стороне!

– В том-то и дело… Его на учениях даже к отпуску представили! А оказался – вон где… Уже к награде представили… В боях побывал! За просто так медали не раздают! Несколько месяцев мать весточку ждала, изводилась… Вот, получила!

– Да! Хорошего мало… – согласился Илья. Он ссутулился и сделался совсем уставшим. – А меня целый день что-то гложет, гложет… – признался он. – Костя эту войну, как свою примет. И воевать будет на совесть, до последнего. Э-эх! – в досаде закачал головой Илья.

– До какого – последнего? – насторожилась Валентина.

Илья уже пожалел о своем выводе.

– В любом бою последнюю точку должен будет поставить он. Никому не даст над собой верх взять!.. – приглушенно пояснил Илья.

– Он же в танке! – напомнила Валентина.

– И-их! – простонал Илья, скорбно посмотрев на женщину, далекую от армейских понятий. – На войне всем одинаково хорошо: танкистам, саперам, водителям, разведчикам… Всем вдосталь хлебнуть приходится!

Они замолчали. Дальше говорить на эту тему не хотелось, ибо знали, что будет больнее.

– К Марии зайдешь? – с надеждой спросила Валентина.

– А как же? – удивился вопросу Илья. – Конечно, зайду. Сейчас, обвыкнусь с этой мыслью – и… пойду.

– Обвыкнись… – согласилась Валентина. Она по-прежнему сидела на стуле, не возобновляя уборку, сложив руки на коленях. Молчали.

– Пойду я, – решился Илья, – все равно другого теперь не высидеть…

Валентина ничего не ответила. Илья поднялся с табурета и шагнул в темноту из освещенного круга. Валентина какое-то время смотрела вслед, хотя со света мужа не видела. Затем поднялась и взяла очередную тарелку. Жук терпеливо ждал своего ужина.

– Мария! – позвал Илья, подойдя к крыльцу соседнего дома.

Дверь тут же распахнулась, и в проеме, в квадрате света, появилась хозяйка. Узнав Илью, она обрадовалась и засуетилась.

– Входи в дом, – пригласила она, сторонясь. – Ах, как я рада тебе, Илья! А я уже прибралась и вот – жду… А ты и пришел! – спешила высказаться она и, вытерев чистый табурет вафельным полотенцем, поставила его перед Ильей. – Садись сюда, к столу, Илья. Здесь у света, удобно. Чего-нибудь закусишь с работы?

– Нет, спасибо, Мария. Только что из-за стола. Ты много-то не говори, подавай весточку от сына. Заждались все! – бодрым голосом разъяснил суть своего прихода Илья.

– А как же, а как же? – суетясь, согласилась Мария, заглядывая в глаза Ильи. – Вот оно, ждет тебя… Почитай… Всем приветы посланы!

Илья взял письмо, подвинул табурет ближе к свету и принялся читать. Мария замерла, не сводя глаз с Ильи.

– Ай да Константин! – воскликнул Илья. – Ай да герой! Вот он как там служит! – восторгался сосед и удовлетворенно кивал. На лице Ильи расплылась широкая улыбка. Он заметно, в такт чтению, шевелил губами и вновь восклицал: – Вот и молодец! И к медали, глядишь, утвердят! А как же еще? Ну и ладненько… – решил он и положил прочитанное письмо на клеенку кухонного стола. Затем обернулся, взял кружку, зачерпнул из стоящего рядом ведра колодезной воды и с удовольствием выпил. Крякнул, отер губы и поделился: – Видишь, куда нашего героя занесло? – В его глазах блестел задорный огонек.