Текст книги "Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)"

Игорь быстро восстановил своё могучее здоровье, начал ездить на строительные «шабашки», где заработал ещё одну отличительную черту – электропила лишила его пальца – и прожил бы долгую счастливую жизнь, если бы через несколько лет после института не подвело его оказавшееся не очень могучим сердце.

Другим попутчиком в странствиях по Русскому Северу, как было сказано, оказался непохожий на Влада и Игоря юноша – Веня Грэф. Из семьи потомственных архитекторов, он был, пожалуй, одним из самых утончённо интеллигентных студентов группы. Характера был мягкого, рассудительного, не свойственного авантюрности и безрассудной отваге.

Не буду слишком злоупотреблять вниманием и так утомлённого читателя на многие архитектурные и природные примечательности долгого путешествия – их было уже достаточно и кое-что, возможно, ещё будет в этой объёмной повести. Остановлюсь только на самых любопытных случаях этой одиссеи.

Дорога поездом от Москвы, хоть долгая, но ничем не отметилась до самой Кеми. Где-то слышал, что название города произошло в качестве аббревиатуры известного матерного выражения: послать «к ё… матери» – так далеко забрались наши путники. В Кеми добрели с рюкзаками до окраины города, поближе к деревянному Кемскому собору. Нужно было ещё устраиваться на ночлег. Влад спрашивает у местных мальчишек:

– Ребята, скоро ли стемнеет?

Они хихикают, смотрят на туристов, как на полных идиотов, и ничего не говорят. Какими-то сложными путями по деревянным настилам через топкие места добрались до собора. Мельком оценили его величественную красоту и выбрали место для палаточной ночёвки. Только тут догадались взглянуть на часы – оказалась поздняя ночь. При этом солнце так и не удосужилось зайти за горизонт, и стало понятно, почему над ними смеялись. Попали в самый разгар летней белой полярной ночи.

Утром досмотрели собор и направились к морской пристани, чтобы плыть ещё дальше – к Соловецким островам. Белое море встретило относительным спокойствием, и через несколько часов плаванья все увидели знаменитые Соловки.

История Соловецкого монастыря сложная и интересная. Задолго до советской власти сюда добровольно или принудительно отправлялись монахи и нежелательные властям светские персоны. Вскоре после революции монахи были вытеснены с Соловков или остались там в другом качестве. Здесь был создан первый концентрационный лагерь «СЛОН» – Соловецкий Лагерь Особого Назначения, начало будущего Гулага. Пыточные условия здесь были особенно жестокими. К моменту прибытия наших странников, лагеря уже давно не было и заканчивалось существование здесь военно-морской части.

Внутри монастыря кое-как обустроена турбаза в помещениях бывших монашеских келий, а позднее – камер для заключённых. Особых преобразований для турбазы не потребовалось, кельи и камеры заключённых остались почти в первозданном виде. Туристы проживали там, как в музее, и радовались, что не очутились в нём гораздо раньше.

Нужно заметить, что погода на Соловках встретила жарким летом, ничем не напоминающим о проходившем рядом Северном полярном круге. Вода в большом озере под стенами монастыря по температуре практически не отличалась от подмосковных водоёмов в это время года. Но зачем было купаться в «подмосковной» воде? Не для этого добирались до полярного Белого моря. Грех было молодым и здоровым не окунуться в частичку Северного Ледовитого океана.

Быстренько собрались, взяв с собой только самое необходимое – 56-градусную водку, выпускавшуюся в те годы и запасливо привезённую из Москвы. Очутившись на берегу в холодном воздухе северного моря, сразу ощутили близость Полярного круга. Три московских богатыря не долго любовались морскими красотами. Самые смелые из них – Влад и Сенька – разоблачившись до нага, неуверенно зашагали, оступаясь на подводных камнях и распугивая лежащих на дне камбал, по студёному прибрежному мелководью к страшноватой, но вожделенной глубине, пригодной для плаванья. Через 15—20 метров от берега можно было, съёжившись и зажмурившись, плюхнуться в обжигающую воду. Судорожно махая руками и ногами, пытаясь хоть как-то согреться, лихие купальщики пробултыхались не больше пяти метров и стрелою кинулись к берегу.

Предусмотрительный Веня уже приготовил открытую бутылку водки и вместе с ними с немалым удовольствием вкусил свою долю. Эффект от очень крепкого напитка не заставил долго себя ждать. Искупавшиеся начали согреваться и ехидно, с заслуженной гордостью поглядывали на Веню. Но что случилось с ним? Он радостно и возбуждённо от хорошего возлияния торжественно провозгласил:

– Что же это я, побывал и не искупался у Северного полярного круга? Не бывать тому!

Наш Вениамин, скинув одежды, решительно направился в сторону морских глубин. Не замечая подводных камней, он быстро добрался до глубокой воды и, не спеша, но уверенно поплыл дальше от берега. Плывёт 5-10-15 метров – тут уже остальные изумились и забеспокоились. Сенька закричал:

– Винегрет! Греби обратно, замёрзнешь, утонешь!

Услышав его, он не спеша развернулся и направился в сторону берега. После такого почти божественного чуда вблизи знаменитой православной святыни пришлось всем выпить по второму разу, нахваливая чудодейственный напиток.

На островах они провели несколько дней. Было решено совершить пешую прогулку вдоль главного острова по наезженной колее среди мелколесья и кустарников – типичной флоры этих мест. Сенька взял с собой ружьё на случай приятной встречи с местной фауной. Пройдя пару километров, они резко повернули обратно. Для этого была веская причина – представители местной кровожадной фауны, комары.

Их сопровождало гудящее племя очень крупных полярных комаров в разгар жаркого лета на безветренном мелколесье, в отдалении от свежего прибрежного бриза. Все усилия были направлены на постоянное обмахивание себя сорванными ветками. Прогулка превратилась в нескончаемую борьбу за выживание – кто кого?

Путешествие по Русскому Северу только началось. Нужно было возвращаться на материк и следовать намеченному маршруту. Предстояло снова сесть на поезд в обратном направлении и попасть в самое сердце Карелии, в небольшой городок Кондопога. Рядом с ним, на берегу, на далеко уходящем в девственное, большое и светлое озеро мысу, одиноко возвышалось деревянное чудо. Наша троица долго стояла вблизи и поодаль Успенской церкви, любуясь невиданным зрелищем. Каково же было им недавно узнать, что несколько лет назад эта церковь полностью сгорела, точнее – сожжена местными варварами.

Дальше был Петрозаводск. Отсюда предстоял не дальний водный путь до хорошо известной уже тогда туристической «жемчужины» Карелии – острова Кижи. Добрались туда быстро, по Онежскому озеру. Возникла проблема нахождения и устройства палаточной стоянки. Такое место было найдено. Им оказалась небольшая каменистая площадка вблизи пристани Васильево, в пешеходной доступности от главной достопримечательности острова – Кижского погоста. Кижи уже в те годы стали проходным двором для однодневных остановок больших круизных лайнеров.

Довольные и счастливые быстрым разрешением «жилищного вопроса» хмурым пасмурным днём установили палатку и «Отправились Обозревать Окрестности Онежского Озера» на острове Кижи, то есть его туристскую цитадель, заповедник деревянного зодчества. О погосте говорить не буду – о нём не мало сказано-написано. После долгого дня и приятной прогулки все блаженно улеглись спать.

Новое утро не «встречает прохладой» вчерашнего дня, а ярким солнцем, предвещающим тёплый погожий денёк. Но оказалось, что радовались теплу не только они, но и коренные обитатели каменистой площадки с установленной на ней палаткой – гадюки. Друзья ещё не знали, а лишь догадывались о последствиях близкого общения с ними. Но мудрый Сенька, вооружившись топором, начал решительно рубить их смертоносные тела, надеясь, что других вражеских тел поблизости не осталось.

Каждые несколько часов над островом разносились из громкоговорителя прибывшего лайнера настойчивые призывы типа: «Вторая смена – обедать!» Наших туристов обедать никто не приглашал, и к концу дня они спешили к своему жилью, чтобы приготовить на костре еду и скоротать вечер. Подойдя к палатке и отодвинув брезентовую створку, обычно кто-то громко вещал: «Гады! Выползайте!» Лишь после этого они осмеливались залезать внутрь. Была и другая подобная шутка. Часто перед сном кто-нибудь подсовывал к оголённой части тела соседа холодный резиновый сапог. Раздавался испуганный вопль, и сна как не бывало.

Особенно запомнился очередной День рождения Влада. Утром взяли лодку и активно порыбачили. Клёв был хороший, наловили крупной плотвы и подлещиков – знатная будет уха и жареная рыба к праздничному «столу»! Московская водка уже заканчивалась, пришлось докупить местную. Основательно готовились к ужину, собрали все оставшиеся московские деликатесы. Рано начали праздничную трапезу. Хорошо выпили и закусили, чем бог и местная природа послали. Начинало вечереть, и самое время было искупаться в свойственном в подобной ситуации для русских людей нетрезвом состоянии. Именинник красиво поплыл от берега к отдалённому буйку и начал почему-то закручивать его то в одну, то в другую сторону. Удовлетворив свой спортивный азарт, он благополучно добрался до берега. Водные процедуры не столько взбодрили его после большого количества водки, сколько неожиданно потянули ко сну. Спиртное на всех действует по-разному. Одни становятся агрессивные и «рвутся в бой», других, как его, одолевает неудержимое желание сна. Добредя до палатки, он почему-то лёг поперёк неё и заснул мертвецким сном. Не помнит, как потом его перекладывали, но хорошо помнит, что день закончился замечательно.

В положенный день и час они покинули благословенный остров Кижи и продолжили путешествие из Петрозаводска в сторону Москвы водным путём. Решено было плыть после Онежского озера по Волго-Балтийскому каналу до старинного города Кириллов со знаменитым Кирилло-Белозерским монастырём. Миновали большое Белое озеро, постепенно приближаясь к цели их плаванья, городку Кириллов.

Незадолго до него на берегу сузившегося канала был хорошо виден Горицкий монастырь. В то время там размещался Дом инвалидов войны, и монастырские строения были в соответствующем запущенном состоянии. Известно, что после окончания войны в стране скопилось огромное число инвалидов. В детстве Владик часто видел их в Москве на самодельных деревянных колясках, заменявших ампутированные ноги. Потом они вдруг куда-то исчезли. Оказывается, было специальное правительственное постановление, по которому всех инвалидов вывезли из крупных городов, чтобы не портили их антураж, и разместили в богоугодные заведения, типа горицкого. Особенно славился приют на острове Валаам, где бывшие герои войны доживали свой век без, мягко говоря, особого комфорта и заботы благодарного отечества в совершенно жалком состоянии.

Переночевав в Кириллове на очередной турбазе огромного монастыря – одной из многочисленных тюрем царских изгнанников – и после его осмотра, они, не задерживаясь, продолжили свой путь рейсовым автобусом. Дальше было село Ферапонтово с изумительными и только отреставрированными фресками Дионисия. Заночевав в палатке у ближнего леса, им не составило большого труда уговорить хранителя храма пустить внутрь юных московских зодчих. Фрески после реставрации выглядели неожиданно ярко и празднично. Проникающие в храм лучи солнца довершали впечатление невиданного чуда. Дионисий славился своими чистыми, яркими цветами и здесь он не изменил себе. Наши очарованные странники с неискушённым и не поблекшем ещё юношеским восторгом будущих зодчих, стояли, как заворожённые, и долго не могли отвести глаз от буйства цвета и красоты изысканных композиций.

Путешествие подходило к концу. Каким-то образом добрались до Вологды. Быстренько пробежали окраины города и не заметили ничего особенно интересного, торопясь к поезду на Москву. Спустя много лет Влад снова побывал в Вологде и по заслугам оценил этот старинный город.

Как известно каждому смертному и нам с вами, всё хорошее кончается. После месяца увлекательных странствий наша не святая троица благополучно вернулась домой. В сентябре им предстояло продолжить студенческую жизнь на втором курсе института. Но вернёмся на год раньше, к самому началу студенчества нашего героя.

Будущий великий советский архитектор, как ему тогда казалось в впервые годы учёбы, увлёкся овладением почти загадочной для него специальностью. Осваивал азы проектирования и архитектурной графики, стал больше обращать внимание на окружающие архитектурные красоты, втягивался понемногу в рисование и живопись. Поначалу у него всё неплохо получалось.

С перепуга, после внезапного зачисления в МАРХИ, первый семестр от закончил на отлично. И дальше, все годы учился, хоть не с отличием, но вполне прилично. Казалось, ему везло с преподавателями, в первые два года общей подготовки и дальше, когда начались специализированные курсы факультета Жилых и общественных сооружений – ЖОС.

В их группе ведущим преподавателем стал завкафедрой архитектурного проектирования, до этого весьма заслуженный советский архитектор-практик – Михаил Павлович Пурусников. Кстати, в их же группе некоторое время учился его внук, Миша Михайлов, далеко не так одарённый, как его дед, но, как было принято говорить, уже «пивший по-чёрному», перенявший только этот талант от деда своего. Проучился он не долго и скоро исчез в неизвестном направлении. В группе таких было несколько человек, поступивших в московский институт тем же способом, как Влад в красноярский. Но они, в большинстве своём, более-менее успешно завершили высшее образование.

Парусников был весьма колоритной фигурой. Преподавал хорошо, но как-то снисходительно. Был, например, такой случай. Трепещущий перед светилом архитектуры студент жалко оправдывается:

– Михаил Павлович, я вот тут хотел сделать так, а здесь вот так…

Парусников его прерывает:

– Мало ли, чего ты хотел! Я, может, пива хотел холодного, с раками, а тут с вами, балбесами, цацкаюсь.

На свой 75-летний юбилей, незадолго до смерти, он получил в подарок от кафедры громадную бутыль, заполненную водкой и красиво оформленную.

Вместо ушедшего на заслуженный вечный покой Парусникова ведущим преподавателем группы стал Телятников Игорь Сергеевич. Он был по-своему неплохим преподавателем, но, как скоро выяснилось, имел своеобразный метод обучения. Поначалу у Влада с ним сложились хорошие отношения.

Проектировали сельский клуб. Будущий великий зодчий придумал интересную композицию из как-бы сараев с односкатными кровлями. Это понравилось Телятникову, и он стал активно помогать до финального очень милого результата. Этот проект получил наивысшую оценку, так называемый «метфонл», и потом несколько лет висел на кафедре, как до этого, на втором курсе другая его работа. На этом слава нашего юного зодчего практически закончилась, и отношения с Телятниковым пошли на спад. После скорого завершения череды проектных успехов Влада, Телятников перестал обращать на него своего заботливого внимания.

Скоро стала очевидна его своеобразная методика преподавания. Если он в самом начале работы над проектом, в эскизной стадии, не видит для студента блестящих перспектив, то есть будущего «метфонда», то интерес Телятникова к нему резко снижается, он продолжает консультировать очень редко и неохотно. Это неоднократно подтверждалось со многими студентами группы.

Забегая вперёд, нужно сказать, что перед началом дипломного проектирования Телятнииков не взял Влада в свою дипломную группу, как и многих других, и им пришлось рассчитывать на других руководителей дипломного проекта.

Теперь немного о других преподавателях и других моментах институтской жизни.

В группе за четыре года старших курсов появлялось несколько новых преподавателей, но о них, их серой заурядности даже говорить не стоит. Потому-то Телятников бессменно царил в группе до самого дипломного проектирования. Однако, одного преподавателя стоит выделить из других, хотя сам он был крайне скромен и старался ничем не выделяться. Это был Лев Васильевич Андреев. Высокий, красивый, всегда элегантный, он в преподавательской работе как бы «оставался в тени» пульсирующего самовлюблённой энергетикой Телятникова.

Много лет спустя, Влад узнал, что у Андреева было героическое прошлое. Он всю прошедшую войну был отважным разведчиком. Позже, на редких памятных вечерах в особо торжественные даты он появлялся в институте со множеством орденов и медалей на груди. В институтские годы Влада, Андреев всегда старался, по мере своих возможностей, помогать всем студентам, особенно «брошенным» Телятниковым. Очень помог и Владу в ответственный момент его дипломного проектирования.

Но отвлечёмся от прозы институтской жизни. Как сказал классик: «Поэтом можешь ты не быть…». Но кто же в годы мечтательной и наивной юности не бывает поэтом? Поди сыщи! Говорят, главный персонаж нашей повести пописывал стишки почти до старости. Но бог ему судья, а мы – не литературные критики.

Один изящный экспромт возник на комсомольском собрании студенческой группы. Теперь комсомол, слава богу, канул в Лету или куда подальше, а раньше это была добровольно-принудительная молодежная организация с почти поголовным членством со школьной скамьи. Не знаю, кто мог этого избежать, представить такое невозможно. Разве что, в не очень послушной Прибалтике, и то, крайне редко.

Так вот, сидячи на нескончаемом и совершенно бессмысленном комсомольском собрании группы, юный студент мучительно скучал и не знал, чем занять свои еще не переполненные всяческой нужной и не нужной информацией извилины. Комсорг группы, почти нормальная девушка Таня Пастухова, поочередно поднимала каждого и требовала ответов на всякие дурацкие вопросы, долженствующие подтвердить верноподданические чувства студентов-комсомольцев.

– Отвечайте по порядку – кто, какой общественной работой занимается? Почему некоторые не вовремя платят комсомольские взносы? Какие задачи поставлены комсомолу прошедшим съездом КПСС?

Каждый вставал и что-то мямлил. Дошла очередь до одного скромного парня, Володи Тенеты. Он как-то особенно невнятно молчал. Комсорг никак не могла угомониться:

– Задавайте дополнительные вопросы Володе Тенете.

Все продолжали молча дремать. Наконец, наш юноша не выдержал, встал и протяжно произнес:

– Не тя-ни-те ка-ни-тель.

Нет вопросов к Те-не-те!

Некоторые понимающие товарищи оценили экспромт, но в целом все прошло почти не замечено. А экспромтик, как потом выяснилось, оказался подражанием великому футуристу Велимиру Хлебникову.

Перед последним курсом институтского бытия наших беспечных студентов, но будущих офицеров запаса, отправили на двухмесячный военный сбор на подмосковный полигон Военно-инженерной Академии у посёлка Нахабино. Описывать каждодневные «лишения и тяготы» почти солдатской жизни не стану – ими не удивишь, и было их не много в дружественной обстановке учебной роты студентов-однокурсников.

Добавлю лишь то, что «служба» Влада немного облегчилась, благодаря его ограниченным способностям к обучению вождения автомобиля – на военной кафедре института требовалось получить водительские права потенциальным офицерам запаса. Наш выдающийся герой никак не мог освоить мастерство вождения, и, кажется, восемь или девять раз безуспешно пытался «сдать на права». Несколько раз ему пришлось покидать военный лагерь и оказываться в вожделенной Москве для тренировки и сдачи экзамена. В полученных, наконец, водительских правах была его фотография в солдатской гимнастерке.

Но был у него и один выдающийся успех в армейской службе. Состоялись учебные стрельбы из автоматов Калашникова. Влад в ранней юности немного постреливал в тире из мелкокалиберной винтовки. А тут он взял в руки автомат, поразивший его своим коротким стволом, удобным для прицеливания. Стреляли из положения «лёжа» сначала короткими очередями, а потом тремя одиночными выстрелами. У лихого стрелка, помимо отсутствия водительских способностей, отсутствовали и способности к освоению любых видов техники. Когда он произвёл первый одиночный выстрел, нервно передёрнул затвор автомата, забыв о его автоматической перезарядке. Заметив это, к нему подбегает возмущённый подполковник Холодный и грозит нашему стрелку отстранением от стрельбы и чем-то ещё очень страшным при повторении подобной ошибки. Перепуганный студент почти машинально делает второй и третий выстрелы. Идут осматривать мишени… и о чудо! В мишени Влада оказались все три попадания в «десятку». Теперь уже ошалевший подполковник судорожно жмёт ему руку и обещает в награду суточное увольнение в Москву. Из всей учебной роты никто не достиг подобного результата.

Настали сутки обещанного увольнения домой, к молодой красавице-жене. В Москве за это время ничего особенного не случилось, но сам факт даже кратковременного отдохновения от рутинной солдатской жизни был очень приятен.

О почти фантастических событиях того дня отпускник узнал после возвращения в воинскую часть. Ранним утром из части был угнан военный «газик». За его рулём оказались в хорошем подпитии двое солдат-архитекторов. У них тоже, видимо, не всё было в порядке с водительскими навыками, что не помешало им на первой скорости (переключаться на другие они не смогли) одолеть половину дороги по направлению к Москве. Обычная служба ГАИ не имела право остановить военную машину, пока это не сумела сделать военная автоинспекция. Нарушителей торжественно вернули в часть, где их ждала плачевная участь (их на год отчислили из института), а заодно и всех вояк-студентов. Выяснилось, что многих не оказалось на месте. В самоволку только из отделения Влада отлучились ещё двое, не считая его. Наказание должно следовать немедленно и неотвратимо, а нарушители в самоволке. Пришлось наказывать всех оставшихся. Их заставили надеть противогазы и бегать в них (кто испытывал такое счастье, поймёт) почти до потери сознания… Тяжела ты, солдатская служба!

Незадолго до окончания института наш будущий великий зодчий женился. Будущая жена была ему знакома ещё со школы и жила с семьёй в том же районе, в квартире её предков, известных врачей, у Белорусского вокзала на улице Горького. В двух больших комнатах этой квартиры, ставшей коммунальной после подселения в неё представителей «трудящихся масс», поселился и Влад после женитьбы. Ещё до октябрьского переворота туда захаживал в розовых штанах Владимир Маяковский поигрывать в карты.

Окна больших комнат смотрели на улицу Горького, и по большим пролетарским праздникам в них неукротимо, почти оглушительно вливался шум праздничных демонстраций. Злые языки говорили, что однажды к такому празднику на фасаде родильного дома им. Крупской, что неподалёку на Миусской площади, появился кумачовый транспарант: «Вышли мы все из народа!»

Восторги масс и здравицы вождям сопровождали Влада с детских лет до зрелости на праздничных парадах, шествиях колонн, партийных сборищах и регулярных съездах, с экранов телевизоров, кино, от серо-голубых до самых многоцветных. Со временем вся эта катавасия обретала почти латентный характер, изредка прорываясь наружу в особо переломные моменты современной истории отечества.

В обычные дни ещё в довоенное время в зассанном подъезде дома на улице Горького (общественных туалетов в те годы не было или почти не было даже в центре столицы) регулярно дежурили «топтуны» в штатском – тайные соглядатаи за надлежащим порядком на главной улице Москвы.

Надвигалась защита дипломного проекта. Дипломным руководителям Влада оказался профессор Сатунц. Наш выпускник-неудачник, к тому времени, благодаря стараниям Телятникова, разочаровался в чисто проектной деятельности и начал тяготеть к науке. Темой его проекта стала модная в те годы утопическая идея «агрогорода». Проект двигался уныло, без особого вдохновения. На последней стадии оформления проекта очень помог уже упоминавшийся Лев Васильевич Андреев. Худо-бедно проект был завершён.

На защите дипломного проекта руководитель Сатунц сказал, как вскоре оказалось, совершенно не пророческую фразу:

– Из этого молодого человека получится хороший проектировщик.

И тот получил на защите свою утешительную «четвёрку».

Последние годы учёбы в архитектурном институте окончательно отвратили Влада от архитектурной профессии, от её рутинной конъюнктурности. Благодаря дальновидным советам и наводке тёщи, исходившей из очень заманчивой, на её взгляд, перспективы научного кандидатства, молодой специалист двинулся по стезе научной деятельности, хотя и не далёкой от архитектуры. Но об этом наш разговор впереди…

Окунулся Влад во взрослую жизнь, в самую гущу брежневского «застоя». А за горизонтом уже назревала чехарда чередовластия.

 
Любая блядь
желает управлять,
а сволочь и подлец
мечтает стать пророком,
и предаваясь низменным порокам,
он грезит,
что в грядущем недалеком
потомки его будут прославлять
и воздавать хвалу…
Несчастные!
вы бредите в пылу
хмельного и безумного застолья.
Убогие!
вы жалости достойны.
Напрасно верные глупцы и простофили,
свое ничтожество умножив во сто крат,
диапазоны рвут послушного эфира,
вздувают тиражи
и перышки вострят.
Мечты и миражи стареющих факиров
покинут вас,
и вы, сей мир покинув,
покинете и нас
походкой чинной, важной
таких же идолов бумажных,
несущих вас в гробу.
Благодарю судьбу
за то, что вам на смену
бог не пошлет сомнительных нацменов,
и, сохраняя чистоту породы,
найдет потомственных уродов!
 

…Примерно в то же время, но лет почти на сорок раньше, пионер-герой ученик третьего класса Ваня Холмогоров, ночью увидел, как Дерюшев Еремей несет один ржаной сноп, и утром рассказал все «кому надо». Расхититель, когда за ним пришли, варил ржаную кашу. Обещание расстрела он встретил спокойно, будто знал, что всевышний его спасет. 20 января 1933 года, за неделю до суда, Еремей Евлампиевич умер в камере исправдома. Ему было семьдесят девять лет…

Отправимся-ка мы теперь к самым далёким предкам нашего героя, о которых он в институтские годы почни ничего не знал, а только догадывался, что царская шаль (о её ламском происхождении он тоже не ведал) попала в их руки не случайно, не в случайные руки.