Текст книги "Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)"

Смеркается. Пора думать о ночлеге, но подходящего места не видно. Неужели придётся мне, вспомнив все теоретические навыки, ночевать в таёжном лесу на охапке лапника, под жердевым настилом из того же лапника, соорудив подобие нодьи для неугасимого костра? Без спального мешка и надёжной защиты от возможного дождя ночёвка в холодной горной тайге может оказаться очень «весёлой» и отнимет много необходимых сил…

И, какое счастье! Опять везение. Вижу хорошую, сухую избушку, только грязноватую. Зато на полатях валяются две телогрейки, так полезные для предстоящего ночлега. Ещё один очень ценный подарок к концу дня моего очередного рождения!

Разжигаю костер, благо запас дров оказался около избушки – закон тайги. Готовлю ужин: сначала чай, спасение от усталости, потом остатки сала с последней лепёшкой. До Перевала всего километров десять. Утром доползу, хоть на пузе…

Сырым и промозглым утром (в горах других не бывает, даже в середине лета), напялив на себя всю свою и чужую одежду, встал, развел костер и согрелся вчерашней похлебкой с чаем. Нужно двигаться дальше. В путь!

Дорогу постоянно пересекают болота: 300 метров сухих, 100 – болотом. После каждого болота разуваюсь: снимаю кеды и выжимаю носки. Весь мой сегодняшний маршрут можно измерить не километрами, а числом пройденных болот. После очередной цепи болот показались домики Перевала. Иду, уже не отжимая носки после очередной промочки. Начинают сбиваться пальцы на ногах. Трудный переход завершается…»

Ну, слава богу, все трудности Владом преодолены. Можно надеяться, что Альберт не останется без помощи.

«В конторе начальник вычитывает молодого специалиста, забулдыгу и оболтуса. Когда выслушал меня, очень обеспокоился, особенно, узнав, что нашему Алику 60 лет. Желудочное кровотечение очень опасно!

Быстро идём в радиорубку, и он передаёт радиограмму в Нижнеангарск: срочно нужен санитарный вертолет в бывший поселок Ангол. Теперь я спокоен, Алик получит срочную помощь…

Собрался обедать, но пришлось объяснять дорогу на Чаю ребятам из Куйбышева. Они собираются повесить табличку на месте гибели в прошлом году своего товарища. Он перевернулся еще до каньона, была большая вода. Нашли его за каньоном, километрах в десяти от места гибели…

На случайной машине еду в Нижнеангарск… На подъезде к городу начинаю засыпать, сказывается усталость. Едем к больнице мимо аэродрома. Вижу, на поле стоит вертолет, а из него выгружается… Гоша. Он поражен моей оперативностью. они с Альбертом не ждали помощи сегодня: Гоша уходил рыбачить и чуть не опоздал к вертолету. Услышал шум мотора, но долго не мог поверить, что это за ними…

Направляемся в больницу, куда уже отвезли Алика, но к нему пока не пускают. У него оказался очень низкий гемоглобин. Ищут по всему городу первую группу крови. Идем сдавать кровь и мы с Гошей. Для меня любое взятие крови из вены совершенно жуткая процедура. Притом, что я не очень труслив: на Чукотке не боялся идти по свежему медвежьему следу солидного размера, как потом выяснилось, следу белого медведя.

Засучиваю рукав и отворачиваюсь, чтобы не видеть всей процедуры… После 100 граммов взятой крови начинаю терять сознание: в глазах туман, на лбу испарина. Врач-бурят быстро останавливает экзекуцию, сует мне под нос нашатырь, качает мою шею. Стало получше.

Шатаясь, иду в туалет. Ох уж эти медведи со своим «синдромом»!..

Идем в гостиницу, быстро устраиваемся. Принимаем душ и начинаем трапезу с вожделенным коньяком. Первый тост за Алика, за его здоровье. Второй за меня, моё быстрое и своевременное прибытие в посёлок геологов. В лёгком хмелю Гоша долго и путано говорит о недостатке у меня смелости и решительности в конце нашего сплава, моих сомнениях в возможности дальнейшего пути. Отчасти соглашаюсь: безрассудства и фанатизма с духом коллективизма во мне, конечно, мало, а насчет смелости – вопрос спорный. Была ли моя вина в неудаче нашего предприятия и болезни Алика? Полагаю, что нет…

Утром позавтракали остатками вчерашнего ужина. Пошли в аэропорт. Беру билет до Улан-Удэ. Навестить Алика я уже не успеваю. Огорчился, но что делать. Теперь он в безопасности. Уложил свой рюкзак, простился с Гошей, передал наилучшие пожелания Алику и просил звонить в Москву, сообщить, как у него дела…

Опять лечу над Байкалом. Из Улан-Удэ надеюсь быстро улететь в Москву… С Аликом, слава богу, все обошлось благополучно: он начал быстро поправляться, и Гоша отвез его в Красноярск…

Постараюсь коротко описать остаток дня до моего отлета из Улан-Удэ в Москву. Я внутренне насмехался над службами Аэрофлота и скоро был за это наказан.

Попав в здание аэровокзала, я быстро купил билет до Москвы на вечерний рейс. Мне предстояло томительное 6-часовое ожидание. Был более ранний рейс. Имея большой опыт перелетов, я знал, что почти на каждом рейсе остаются свободные места. И, когда заканчивалась посадка на ближайший рейс, я уже маячил у стойки регистрации.

Мое желание, казалось, осуществилось: перед самым вылетом самолета мне разрешили идти на посадку. Проблема лишь в том, что весь багаж уже погрузили в самолет и мой рюкзак нужно было осмотреть, как ручную кладь, а при сдаче в багаж, вещи обычно не досматривались.

Бодро тащу свой рюкзак к электронной телекамере или рентгеновскому аппарату – не знаю, как назвать это мерзкое устройство. Двое милиционеров бурятской национальности с интересом разглядывают внутренности моего рюкзака на экране телевизора. Слышу вопрос стража порядка: «А что это у вас там за штык?».

Я не могу понять, в чем дело. Начинаю бормотать, что у меня там охотничье ружье, на которое есть документы, и никакого штыка там нет. Говорю, что посадка на самолет давно закончилась, мне нужно спешить и т. п.

Не слыша мое лепетание, церберы в милицейской форме спокойно, но твердо велят распаковывать вещи. Пытаюсь что-то объяснить – напрасно. Начинаю быстро развязывать рюкзак и вытаскивать все наружу. На мое ружье и документы к нему не обращается никакого внимания. «Штыком» оказался мой знаменитый нож-тесак…

Я нежно любил свой нож. Он сопровождал меня во всех моих далеких походах и был незаменим на охоте, в лесу и даже в домашнем хозяйстве. Он был изготовлен из большого старинного кухонного тесака бабушки моей жены. Им можно было рубить толстые сучья и небольшие деревья. Помню, как долго и любовно я возился с этим ножом, подгоняя его под свои изысканные запросы. Этот нож был квалифицирован как самодельное холодное оружие и беспощадно изъят из моего багажа. С садистской неторопливостью был составлен протокол об изъятии, а о результатах разбирательства и дальнейших действиях мне обещали сообщить в Москву. Эта квитанция цела у меня до сих пор, но никаких сообщений я, естественно, не получал и думаю, что с моим ножом давно ходят на охоту славные бурятские центурионы.

Самолет давно улетел, а я грустный и, словно побитый, сел дожидаться своего законного рейса. На такой неприятной ноте, после всех прочих приятностей и неприятностей, завершилась моя последняя одиссея в далёкую и любимую Сибирь».

Надеюсь, дорогой читатель, вы поняли из его откровенного рассказа, какой непростой характер был у нашего Влада. В экстремальной ситуации он проявил себя противоречиво. Были ли это дальновидное опасение и инстинкт самосохранения, трусливость или благоразумие – сказать трудно.

А тем временем в стране повсеместно внедрялся хозрасчёт в оплате труда. Бюджетное финансирование почти закончилось. Уравниловка по зарплате тоже. Приходилось тяжело зарабатывать путём поиска и заключения хозяйственных договоров. Влад, как руководитель сектора, с этим делом не легко, но справлялся. В тот период, несмотря на сильную инфляцию, при желании можно было неплохо зарабатывать.

Начались годы «перестройки», которые медленно, но верно сопровождались полным развалом всей науки в стране.

Скоро такая «наука» стала Владу в тягость. Отношения с Фёдоровым после известного инцидента на собрании института стали напряжёнными. И как раз от него, очень кстати, поступило предложение перейти на работу в ведомственное министерство под названием Госгражданстрой. Его приглашал тогдашний замминистра Александр Сергеевич Кривов. Владу он был известен своими нестандартными взглядами на архитектурную науку в новых, якобы «рыночных» условиях. Влад, недолго думая, согласился.

Пришлось принимать активное участие в создании новых рыночных законов, касающихся архитектуры и градостроительства. Работа была новая, незнакомая, но интересная. Кроме этой основной деятельности, Влад участвовал в больших и денежных проектах по жилищному строительству в новых условиях. Но здесь проклюнулась любопытна «министерская специфика» околонаучной сферы.

Отпускаемые министерству большие бюджетные деньги тратились оригинальным способом. Придумывалась якобы научная тема с большим бюджетом. У руководства министерства имелись знакомые человечки и конторы, которые должны были сделать эту работу. С ними заключался договор. А дальше шло по накатанной дорожке. Например, чиновникам Жилищного управления, в котором трудился Влад, было велено в по-министерски унылое и бесполезное рабочее время выполнить эту «научную» работу. Обычно научные изыскания ограничивались поисками в недавно появившимся интернете чего-то более-менее подходящего к заданной теме и откровенным воровством чужих текстов, формируя из них солидный научный отчёт. За этот тяжкий труд по завершению темы скромные «научные сотрудники» приглашались в какое-либо отделение сберкассы (кажется, сбербанка ещё не было) за своим научным гонораром. Деньги были не большие по сравнению со стоимостью договора (остальные шли, кому следовало), но являлись ощутимой добавкой к скромной министерской зарплате.

Такая коррупционно-бюрократическая деятельность быстро наскучила Владу, и он, отработав год, уволился, направившись в свободный поиск средств дальнейшего существования его и его семьи. В день увольнения он неожиданно столкнулся со своим давним знакомым, пришедшим на его место. Им оказался бывший великий узбекский зодчий Анвар Шамухамедович Шамузафаров, который вынужден был из безвременно почившего союзного Госстроя переметнуться в российское министерство – Госгражданстрой. О дальнейшей фантастической карьере Шамузафарова и прочих его деяниях мы узнаем из последней главы этой повести.

Но мы слегка опередили время, забежав из его дурно пахнущего зада в не менее вонючую переднюю часть. Незадолго до не очень долгой министерской карьеры Влада, в стране разворачивались бурные и не очень бурные события, которые так или иначе повлияли на её светлое будущее.

Следует упомянуть только бессмысленную и позорную десятилетнюю афганскую войну, оставившую после себя многие тысячи цинковых гробов и тысячи моральных и физических калек. Тысячи гробов, сотни тысяч – какая разница. Для великой России это такая мелочь. Но об этом, может быть, поговорим когда-нибудь. Поговорим не громко, «ходить бывает склизко по кумушкам иным»…

Ещё большей мелочью оказался южнокорейский пассажирский самолёт, который сбился с курса в 1983 году – сбился нашими доблестными истребителями!

А тем временем, ближе к нашему времени в стране разворачивались бурные события по смене общественно-экономической формации благополучно скончавшегося развитого социализма на нечто другое, якобы рыночное.

В разгар этих событий наш скромный персонаж как раз заканчивал свою бурную деятельность в Госгражданстрое Российской Федерации, размещавшемся в самом центре Москвы на задах главного здания знаменитой Лубянки. Владу посчастливилось наблюдать, как совсем рядом с его скромной конторой взбудораженные массы политически активной публики обступили недосягаемый многие десятилетия изящный памятник главному чекисту страны, долго шумели и бурлили справедливой ненавистью, пока не накинули на шею великому душегубу удавку из толстого каната и не сбросили его наземь.

Наступало время новой смуты и хаоса. История повторялась, пародируя период героических 20-х и 30-х годов. Прежних идолов снова свергали с пьедесталов и развенчивались мифы. Не всё просто оказалось и с «пионерами-героями». Показательна история с Павликом Морозовым. Попробуем разобраться в ней и быть справедливыми.

По одному такому мифу Павлик Морозов был организатором первого пионерского отряда в своей деревне, а в разгар борьбы с кулачеством донес на своего отца, который сотрудничал с кулаками. В результате Трофима Морозова отправили в 10-летнюю ссылку, а по другим источникам – расстреляли в 1938 г.

По всему Союзу у Павлика Морозова появились подражатели – дети сообщали в ОГПУ о проступках своих родителей. В 1955 году Морозову присвоили звание пионера-героя Советского Союза, он был внесён под №1 в Книгу почёта Всесоюзной пионерской организации имени В. И. Ленина.

А что же было на самом деле?

На самом деле Павлик не был пионером – пионерская организация появилась в их селе только спустя месяц после его убийства. Галстук позже ему просто дорисовали на портрете. Никаких доносов на отца он не писал. На суде свидетельствовала его бывшая жена за пособничество кулакам. Отца судили бы и без показаний сына. Его арестовали и отправили в тюрьму.

В поступке Павлика не было никакого политического подтекста – он просто поддержал мать, несправедливо обиженную отцом. А бабка с дедом за это возненавидели и его, и мать. Убив наследника, Павлика, родственники могли рассчитывать на имущество его отца, что они и сделали.

Дело имело очень большой резонанс. Это убийство представлялось в прессе как акт кулацкого террора против члена пионерской организации. Павлика Морозова тут же провозгласили пионером-героем.

Политическая история превращается в историю нравов. Но миф сработал. Последователей «подвига» Морозова оказалось не мало.

О времена, о нравы! Обернёмся снова к временам и нравам далёкой давности.

ГЛАВА 8. Восемнадцатый век

А тем временем, но на триста лет раньше жизнь в славном городе Красноярске, о котором пойдёт речь в этой главе, тогда больше похожем на крепость, текла своим чередом. В одной из предыдущих глав мы говорили о Петре и Илье Суриковых. Посмотрим, как дальше сложилась их судьба – это не менее интересно.

– Я, раб Божий и Государя нашего Петра Алексеевича, дворянин сибирский Илья Иванов сын Нашивошников, будучи в годах преклонных, поведать решил историю свою, весьма витиеватую…

Так могла бы начаться эта глава, но мы не станем слишком утруждать давным-давно покойного на весьма заслуженном отдыхе Илью, общением с нами грешными, поэтому дальше речь о нём и других персонажах пойдёт, в основном, от лица автора этой книги.

Могу смело утверждать, что самые древние известные предки москвича Влада оказались его земляками. Их исторический путь с конца 16-го века по конец 17-го пролегал по маршруту Москва-Тобольск-Красноярск с заездами в некоторые другие сибирские дали.

Семья Нашивошниковых-Суриковых прибыла из Тобольска в Красноярск году примерно в 1680, точнее сейчас сказать уже трудно. Отец или отчим Ильи и Петра, а также Григория и Ивана (о последних нам мало что известно) – Михаил Нашивошников, вскоре скончался, а жена Михаила, Офимья Ивановна Нашивошникова, жила тогда с кем-то из сыновей.

Сейчас не худо нам окончательно разобраться, откуда пошла их двойственная фамилия. Молодое поколение, все братья, по приезде в Красноярск величали себя Ивановичами по фамилии Суриковы и только Суриковы. Об их двойном отцовстве в Красноярске могли и не знать – Михаил Нашивошников скоро умер, а фамилия матери никого не интересовала – женщины в городе-крепости, по тогдашним традициям, особого значения не имели. Из-за острого дефицита русских женщин, некоторые казаки брали себе в жёны представительниц традиционного местного населения – аринцев, качинцев и других. Но делали это неохотно, «на безрыбье».

Сибирские «казаки-землепроходцы» на туземках, как правило, не женились. Они слали челобитные донским и яицким казакам, дабы те поделились своими полонянками. И братья-казаки иногда выручали сибирцев, посылая им девушек – турчанок и других дочерей Востока, представительниц воюющих с казаками народов, которые хорошо вписывались в казачью среду и семейные традиции.

На ком по национальности были женаты Пётр и Илья Суриковы, сейчас уже точно не установить. Например, у жены Петра было имя Прасковья. У жён других братьев – тоже имена русские. Но это ни о чём не говорит – инородкам при крещении давали русские, христианские имена…

– Как перебрались мы в Красноярск ещё до той шатости, в кою воеводу Дурново скинули, мать моя, Офимья Иванова дочь Нашивошникова, поперву со мной жила, покуда не увёз её служилый человек Степан Федоров сын Молчанов с собою в Вятку – не шибко молода была, да пригожа, да нрава приятного…

Так в 1719 году начал свой рассказ дворянин Илья Нашивошников писцам красноярской подушной переписи, пока его не перебили:

– Про баб нам ведать не велено. Сказывай дале.

– Я, Илья, – пятьдесят шести лет. Детей у меня: сын Иван – двадцати семи лет, Федор – четырнадцати лет. Дворовых людей крепостных: Осип – двадцати лет, Леонтей – тридцати лет; закладной человек Игнатей – четырнадцати лет. У Ивана сын Петр – тридцати недель, дворовой человек —тридцати пяти лет. Сын у него Семен – четырех лет…

Зажиточно жил дворянин Илья, отдельным большим двором от Петра и других братьев. Посмотрим, как дошёл он до жизни такой.

Как и остальные братья, Илья до конца!7-го носил фамилию Суриков, но не долго и не всегда. Ещё до событий Первой красноярской шатости Илья хорошо помнил фамилию своего кровного отца и в некоторых документах того времени фигурировал под фамилией Нашивошников. Накануне восстания в окладной книге денежного жалованья казакам за 1694 год в гарнизоне числился десятник конной сотни Илья Нашивошников.

Что случилось дальше с фамилией у младшего Сурикова – Ильи, проследим на событиях его красноярской жизни уже в начале следующего восемнадцатого столетия.

Окончательная смена фамилии Ильи Сурикова произошла не сразу. Он долго среди жителей Красноярска вместе со своими братьями оставался, чаще всего, за редким исключением, Суриковым. Какие были на то причины? Простые, конъюнктурные. Это связано с его карьерным ростом. Через 10 лет после окончания Первой шатости Илья Суриков становится конным сотником и сибирским дворянином, а его дети – «сыновьями боярскими». Под его старой фамилией было больше заслуг для такого продвижения по службе. А потом фамилию можно стало и сменить.

Сделаю небольшое отступление и забегу вперёд. Приведу любопытные, в не менее любопытной череде фрагменты дневников известного путешественника петровских времён Даниила Готлиба Мессершмидта, жившего в красноярском доме Ильи. Дневники эти долго не переводились на русский язык, и нашему Владу, как и мне – известным полиглотам, одинаково, из рук вон плохо, владеющими основами немецкого и английского языков (о русском языке умолчу) – пришлось читать их в оригинале на старонемецком.

Даже в 1722 году в доме Ильи одновременно ещё присутствовали обе фамилии – Суриков и Нашивошников.

«2 мая 1722.

Сильный ветер, дождь со снегом.

Сегодня вернулся хозяйский сын Иван /Суриков/ из Абаканского острога, где он принимал солдат»1717
  «Forschungreise durch Sibirien 1720—1727», v. 1—4, B., 1962—68 (том 1, с. 212).


[Закрыть]

Во время своего вторичного пребывания в Красноярске после небольшого путешествия Мессершмидт возвращается на прежнюю квартиру:

«5 октября 1722.

Я сам нашел свою прошлую квартиру у дворянина по имени Илья Нашивошников-Суриков, мне оставленную, которую я тут же занял…»1818
  Там же, с 333.


[Закрыть]

И, наконец, в 1723 году Мессершмидт пишет о своих находках:

«…которые у меня были привезены для признавания вещей три зверя каменные, бараны из тубинской степи на постоялом моем дворе Ильи Нашивошникова, чтоб тех каменных баранов свести на старые урочища, или положить в сохранение в малом городе…»1919
  По: В. Радлов. Сибирские древности. Материалы по археологии России. №15, СПБ, 1894, с. 138.


[Закрыть]

Таким образом, мы воочию убеждаемся в одновременном существовании у Ильи и его детей сразу двух, и даже трёх, вариантов фамилий. Видимо, в простом обиходе они помнились, как Суриковы, но постепенно и в официальных обращениях всё больше фигурировали Нашивошниковыми.

Смена фамилии Ильи могла произойти в связи с значительными изменениями в его социальном статусе в начале 18-го века. Мы помним, что во время Первой красноярской шатости он был казачьим десятником, но примерно через 10 лет – гораздо крупнее чином и званием. Остаётся важный вопрос: каким образом мог произойти такой значительный «карьерный рост»?

Нам невозможно исчерпывающе и точно ответить на все эти сложные вопросы. Напомню, что в частых пожарах практически полностью сгорели красноярские архивы того времени. Те материалы, которыми мы пользуемся, фактически чудом сохранились (как правило, в других местах) и фрагментарно дошли до нашего времени.

Последние годы 17-го столетия и последовавшие за ними были чрезвычайно бурными в истории Красноярска – Первая шатость, следствия по ней, смена власти, постоянная война с враждебными аборигенами и др. Эти факторы могли самым неожиданным образом влиять на судьбы красноярцев. Становление сибирского служилого дворянского сословия в этот период шло непростым путём

При поверстании в дворяне и «дети боярские» очень часто менялись фамилии, что также могло иметь место в случае с Ильёй Суриковым и стать важным фактором превращения его в Илью Нашивошникова.

По известным нам фактам, Илья Суриков был человеком незаурядным, осторожным и дальновидным. Сначала служил воеводской власти, потом перешёл на сторону бунтовщиков, но действовал предусмотрительно, в экстремистских делах не участвовал, в отличие от брата Петра. Он вполне мог пользоваться доверием новой власти.

К сожалению, не удалось и уже никогда не удастся выяснить до скончания этого и всех будущих веков (если выживет зыбкое и не всегда разумное наше человечество), какие конкретные значительные заслуги Ильи стали причиной коренного изменения его судьбы и социального статуса, получения сибирского дворянства. Но сам этот факт не вызывает сомнения. В 1713 году он был уже конным сотником и мог до этого иметь значимые военные отличия в бурное для Красноярска время.

Илья имел не мало возможностей проявить свои военные и организаторские способности и получить большие милости от местной и центральной российских властей.

«…1711 г (оду) ещё был казак Илья Иванович Наш (ивошник) ов, коему жалован был Петром Велик (им) Татышев остров в вечное владение, на что был акт с приложением печати Сибирскаго царства…»2020
  Воспоминания Парфентьева Ивана Федоровича (1777—1898). Рукопись из фондов Красноярского краеведческого музея. С. 54


[Закрыть]

Очень любопытное свидетельство! За какие конкретно заслуги был так щедро, по-царски, награждён наш герой (большим островом на Енисее в центре Красноярска), тоже неизвестно, но, очевидно, что заслуги были не малые. У Владислава Александровича Осятникова прямых родственников в Красноярске практически не осталось, но и документы об этом дарении тоже не сохранились, так что шансы оттягать этот остров у алчного государства весьма призрачные, какими бы великими заслугами в наше время он ни славился. Лучше и не пытаться…

Весна то ли 1716, то ли 1717 года…

Хочется поточнее рассказать – когда что было – но, к сожалению, даже мне, ставшему почти профессиональным историком, не всегда это удаётся. Противоречивы бывают «свидетельские показания».

…По еще крепко скованному льдами Енисею скользит вереница тяжело груженых саней. Их не меньше десятка. Один за другим остаются позади крутые скалы береговых «быков» с казачьими караулами, что протянулись далеко вверх по Енисею к югу от Красноярска. Еще несколько дней пути и появится построенный лет десять назад Абаканский острог – последнее надежное пристанище на границах русской землицы. А дальше «Саянский коридор», непроходимые пороги и дикие скалы, за которые еще недавно ушли племена воинственных киргизов. Далеко ли ушли и надолго ли – точно никто не знает…

Так начиналась незаурядная экспедиция красноярских первопроходцев в края, по ту пору почти неведанные, как неведанной оставалась долгие годы двадцатого века сама эта экспедиция в Красноярском краеведческом музее, в чём ваш автор вместе с московским Владом смогли самолично убедиться.

Путь был не легкий: когда Енисей освободился от льда, нужно было преодолеть на лодках несколько сот километров против течения реки по почти безлюдной местности, подняться, а на обратном пути спуститься по практически непроходимым порогам Саянских щек и вернуться назад. Но не худо бы прояснить для вас, уважаемые читатели, с чего все начиналось.

В Государевых указах Петра, пока ещё не ставшего Великим, но упорно жаждущим того, было велено тщательно обследовать русло Енисея в Саянах, «проведать про реку Кандарь» и наметить места под два острога: «город рубленный или земляной» вблизи Саян и город за «Камнем» в устье реки Кемь (Хемчик).

В этих указах упоминается одна из саянских рек – «Кандарь». На старинных картах верховий Енисея была единственная река с похожим названием «Канзара», о которой могли рассказывать самые ранние случайные посетители (бухарские и монгольские купцы и др.) Засаянья и прилегающих территорий нынешней Тувы. Это могла быть только Хамсара, приток верхнего Енисея – Бий-Хема.

Очень вероятно, почти уверен, что про Канзару, теперь ставшую рекой Хамсарой, Петру, не нашему Сурикову, а московскому – Алексеевичу, так или иначе стало известно после почти фантастического путешествия мурзы-татарина, о котором очень подробно рассказано было в начальных главах этой повести. Наверняка Пётр Первый знал о чудодейственной ламской шали, хотел убедиться в правдивости той давней истории, проведать, живы-здоровы ли тамошние ламы, их новая вахтовая смена, и очень надеялся на подмогу шали в его пока мало славном правлении, в расширении границ государства Российского. Но, как мы скоро узнаем, тут ему много не обломится не без «помощи» наших главных героев.

Из указов Петра главной целью будущего путешествия являлся сбор информации для строительства новых острогов до саянских хребтов и за ними. И в строительстве новых острогов, по крайней мере одного из них, большущая роль будет принадлежать дворянину Илье Нашивошникову. Но кто же наш не менее важный герой красноярской истории этого времени, кроме Ильи? Конечно же, его старший сын Иван. О нём сейчас и пойдёт речь.

Мы начали с того, что некая экспедиция двинулась вверх по Енисею в почти загадочные и неизвестные дали за Саянским хребтом в будущую Туву, или в Тубу, как её называли по названию реки, отделявшей южное «Засаянье» от тогдашнего цивилизованного мира, то бишь, русской Сибири. Ещё звалась эта загорная территория Урянхайским краем.

Дальше проясняются сроки этого путешествия и его важнейшие результаты:

В апреле-августе 1716 г. это обследование провёл отряд в 30 чел. во главе с красноярскими детьми боярскими Андреем Еремеевым и Иваном Нашивошниковым. В своём «доезде» они дали первое подробное географическое описание Енисея в Саянских горах. Перечислив все препятствия на водном пути, указав ширину Енисея и характер местности, где решено ставить остроги, казаки отмечали, что Большой Саянский порог большими судами и лёгкими лодками» вверх и вниз «никоторыми мерами невозможно» пройти. «К городовому же строению у того порогу защитных укреплений ставить нельзя». Они сообщили, что «устье Кеми не на выходе Саянского камени», а значительно дальше. По их мнению, острог ставить в устье тоже нецелесообразно – небольшую степь, длиной в одну версту и в ширину 300 сажен, окружали безлесные горы, а по берегам реки и островам рос только «тополиник». А про реку Кандару «осведомиться было не с кем для того что по выходе Саянского камени людей никаких не видали».2121
  : В. Радлов. Сибирские древности. Материалы по археологии России. №15, СПБ, 1894, С. 55


[Закрыть]

По прошествии более двадцати лет Иван Нашивошников рассказывает «господам профессорам»2222
  Имеются ввиду Герард Фридрих МИЛЛЕР (1705—83), историк, и Иоганн Георг ГМЕЛИН (1709—55), натуралист. Оба немцы по происхождению, члены Петербургской АН, в 1733—43 путешествовали по Сибири. Из их трудов В. Радлов почерпнул большую часть приводимой здесь информации.


[Закрыть]:

– В прошлом де 717 году по указу блаженного и вечнодостойного памяти Его Императорскаго Величества посылан был я2323
  Иван Нашивошников не присягал, как его спутники-казаки «под опасением смертной казни» и, наверное, поэтому «скромно умолчал» о своем компаньоне Андрее Еремееве.


[Закрыть] из Красноярска вверх по Енисею реке водяным путем в легких лодках за Саянской камень для проведания порогов и трудно хожих шивер…

Первой из неожиданных находок является пещера или крохотный ламаистский храм, обнаруженный Иваном Нашивошниковым «…будучи на охоте для приискания себе пищи…»2424
  В. Радлов. Там же, с. 75.


[Закрыть].

Это случилось, когда экспедиция с большими трудностями добралась до пологих и переходящих в горные степи южных отрогов Саян и достигла полноводного левого притока Енисея – Хемчика. И здесь-то обнаружилось пещера с храмом.

Таким образом путь одного из красноярских предков нашего Влада пересёкся с маршрутом татарина мурзы, о котором было подробно рассказано в одной из предыдущих глав этой повести.

Вот, что говорят сами участники экспедиции – казаки Дмитрий Шаров и Иван Волченков:

– По выходе Саянского камени, на левой стороне Енисея реки, близ реки Чакул2525
  По другим источникам эта река называется Джакуль или Чакуль. На современных картах вблизи этого места есть поселок Чаа-Холь, причем на старых картах он находился почти на берегу Енисея, видимо, недалеко от пещеры, а теперь (после наполнения Саяно-Шушенского водохранилища) перенесен южнее.


[Закрыть] сделана в каменной горе пещера, у которой с приходу по обе стороны той пещеры выбиты из камени в стене по одному болвану мужеска полу, стоящие при саблех, да повыше тех болванов над пещерою выбит же один болван сидящей, в той же пещере в задней стене выбиты два болвана стоящие, да повыше тех болванов над ними выбит же один болван сидящей.

Спустя пять лет после экспедиции Ивана Нашивошникова тот же Дмитрий Шаров говорил заезжим учёным следующее:

– В прошлом де 721 году я же Дмитрий послан был из Абаканска2626
  Имеется ввиду Абаканский острог.


[Закрыть] для проведывания воинских ведомостей, и у помянутой пещеры был же и, который де был за дверями один болван сидящий, и тот де сколот с камени и увезен, а оная де пещера из синясераго крепкаго камени.

Теперь-то мы знаем, что это за пещера – та самая, в которой обитали и которую покинули за полтора века до экспедиции уже известные нам ламы. Мы много, чего знаем, но, наверное, не всё. Как говорят в народе: «Знал бы прикуп – жил бы в Сочи». А жить пока приходится в Москве. Надеюсь, не вечно. И в Сочи не хочу…

Стояла пещера полтора века нетронутой, но русское нашествие началось с её разграбления – сколот был «один болван сидящий». К счастью, не полного. Кое-что сохранилось и до наших славных времён.

Пещера являлась храмом одного из ответвлений буддизма – ламаизма2727
  В 16—17 веках ламаизм стал господствующей религией в Монголии, куда он проник из Тибета. Тогда же он был воспринят предками калмыков, переселившимися затем в район Поволжья. В 16—17 веках ламаизм распространился в Туве (где расположена Енисейская пещера) и затем начал распространяться в Бурятии.


[Закрыть], или далайламского служения. Как религия, ламаизм довольно эклектичен. Наряду с уходом от мирской жизни и созерцанием, в ламаизме большое место занимает магия и вера в многочисленные местные божества.

Всего этого не знали тогда участники экспедиции. Малые понятия они имели и о другой находке Ивана Нашивошникова.

Когда, спустя годы, спрашивали посетившие его большие учёные мужи – Г. Ф. Миллер и И. Г. Гмелин – аж из самого Санке-Петербурга, Иван подробно, как на духу, всё им рассказал:

– Будучи выше Кемчуга реки за Саянским камнем на речке Чжакуле и нашёл в каменной пещере татарских писем на синей бумаге много число и взял я из тех писем листов с двадцать и привёз с собою в город Красноярск, а когда прибыл в город Красноярск дохтур господин Мессершмидт и тех писем потребовал у меня и те письма объявил я Красноярскому воеводе господину Зубову и он воевода те письма мнеж велел отнести к оному дохтуру и оной дохтур те письма у меня принял, в том и скаску дал за рукою.