Текст книги "Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)"

ГЛАВА 6. Семнадцатый век

Повествуя о событиях исторически далёкого времени, не худо прояснить, какими были в массе своей его персонажи, без самоцензуры «штиля» официальных документов и литературных украшательств, даже честных и правдивых историков и исследователей. Наиболее ярки впечатления были у современников-иностранцев. Некоторые их откровения мы приведём.

Русский народ пресварливый, обзывают друг друга самыми грубыми и неприличными словами. На улицах беспрестанно слышишь такую перебранку между ними, даже старые бабы грызутся часто одна с другой с таким ожесточением, что непривыкший к этим выходкам подумает, что они тотчас же вцепятся друг другу в волосы. Но до драки редко у них доходит, а если и дойдет, то дерутся просто кулаками, которыми они колотят друг друга изо всей силы по бокам и под брюхо.

Большой вежливости и досточтимых нравов у русских нечего искать: достоинства эти им совершенно чужды. Они вовсе не стыдятся, во всеуслышание и не щадя ничьего обоняния, пускать на волю то, что природа требует испустить верхом и низом после еды, и так как они очень любят и едят в изобилии лук и чеснок, то для непривычного само присутствие их невыносимо тягостно. Потягиваться и рыгать вслух у них нипочем.

Большая часть их разговоров сосредоточена на том, к чему дает повод их природа и обычный их образ жизни, а именно: говорят о постыдных пороках, рассказывают всякого рода срамные сказки, и тот, кто наиболее сквернословит и отпускает самые неприличные шутки, сопровождая их непристойными телодвижениями, тот и считается у них лучшим и приятнейшим в обществе.

Даже в официальных документах, даже о почитаемых представителях православной церкви, не стыдились в выражениях:

«…митрополита Сибирского и Тобольского домовые дети боярские митрополичьими десятниками в разные сибирские города посылаются и там бесхозных девок и вдов к разным пакостям принуждают, а иных, догола раздев, груди им до крови давят и прочие гадости силою творят, грозятся в блядню упрятать и продают разным никчемным людям, и деньги себе берут…»66
  Акты исторические, собранные и изданные археологической комиссией. Т. 5, С-П. 1842. С. 496.


[Закрыть]

На святочный обряд славильщики ходят по дворам и поют христославления. Исполнителями обряда могут быть дети, парни и девушки. Хозяину и хозяйке, не пустившим в избу «славильщиков», поют позорящие песни, часто с откровенно фривольными для нашего уха выражениями:

 
       «Не крешшона изба (до 3 раз).
         Хозяин во дому,
         Што дьявол во аду;
         Хозяйка во дому, —
         Головня бы ей в манду»
 

Но пора от абстрактных рассуждений сторонних наблюдателей перейти к реальным персонажам и реальным событиям наших историй. Как увидим, они смогут нас удивить, а порою даже изумить наш просвещённый, благовоспитанный нрав.

– Не боись, дура Офимья! У меня холодный кляп.

– Врёшь, черт Ванька! Дай-ка я пощупаю.

Она взяла его рукою и закричала:

– Ах ты, черт эдакой! Вишь теплой: макай в воду.

Ивашка стал макать в воду, да с натуги и забздел. А она:

– Ишь зашипел! Ведь сказывала, де горяч, так еще обмануть, вор, хочешь!

И поначалу не дала Ивашке.

— Эка ты, Офимка, дура всё ж! Раздвинь ноги, там у тебя тож шибко жарко. Вот, зришь?

Пригож да удал был Ивашка, на отца её похож и имя то же. Не устояла Офимья Иванова дочь.

Разговор такой и всё прочее было у Ивашки Сури, или попросту Сурьки, с девкой Офимьей, которую он обрюхатил, и пришлось не неё жениться. Жили вместе они не так, чтобы дружно, хоть и деток двоих нажить сумели. Продолжал Ивашка по девкам охальничать. И нрава был не мягкого, особенно по пьяному делу, доставалось от него Офимье.

Поживали они кое-как. Так бы и жили они до скончания века, если б судьба их не сделала крутой разворот…

Русские люди строго повинуются своим господам и военачальникам, верно и крепко стоят за них. Они способны оказать подвиги великой храбрости и богатырского духа, хотя более в крепостях и городах, чем в открытом поле.

Русские, особенно простой народ, живя в рабстве и под жестоким гнетом, из любви к господам своим, могут сносить и вытерпливать весьма многое, но если гнет этот переходит меру, тогда в них возбуждается опасное восстание, которое грозит гибелью, если не высшему, то ближайшему их начальству. Если же однажды они вышли из терпения и возмутились, то нелегко бывает усмирить их. Тогда они пренебрегают всеми предстоящими им опасностями, становятся способны на всякое насилие и жестокость, делаются совершенно безумными людьми.

Но обратимся мы к бурным московским событиям конца 1640-х годов, известным в истории как «соляной бунт».

Причиной волнений в Москве 1648 года стало недовольство «тяглого» населения деятельностью главы царских приказов Бориса Морозова и его сподвижников. Политика их привела к увеличению налогового бремени и повышению цен на соль в несколько раз. В восстании принимали участие посадские люди, городские ремесленники, стрельцы. Устраивали поджоги в Белом городе и Китай-городе.

Когда царский кортеж въезжал в город, его обступила толпа и с воплями и стенаниями обратилась к царю с жалобами на боярские злодеяния. Охрана грубо разогнала стоявших поблизости людей, а наиболее настойчивых скрутила и отправила в застенок Константино-Еленинской башни. Это были в основном стрельцы.

В этот день и на следующий восставшие произвели массовый погром дворов бояр, московских дворян, дьяков, приказных людей. Несколько царских сановников, виновных в причинах бунта было убито разъярённой толпой. В Москве в четырех местах начались пожары и за какие-нибудь несколько часов большая ее часть сгорела. Деятельное участие в московских событиях приняли многие служилые люди, в том числе стрельцы.

После нескольких дней мятежа, восстание было сурово подавлено, а наиболее активные участники его арестованы и сосланы в Сибирь.

Ссылали часто вместе с семьей и даже ближайшими родственниками. Со временем вдоль Сибирского тракта появились 61 этапная тюрьма, где ссыльных обеспечивали питанием и одеждой. Передвижение шло, как правило, пешком.

Стоп! Хочу сделать небольшое почти лирическое отступление. Взыскательный читатель имеет право сказать: «Да что этот автор напридумывал разных сказок! Почему ему должны верить?» Могу только ответить: хотите верьте – хотите нет. Но должен с полной ответственностью сказать, что почти всё написанное в этой и других главах основано на личных познаниях автора или имеет под собой конкретные исторические документы. Но книга эта – не научная, потому ссылки на документы, как правило, не приводятся. Но иногда делаются исключения.

Первое, известное нам упоминание об одном из главных персонажей этой главы – Михаиле Нашивочнике – относится к концу следующего года после описанных событий «соляного бунта». Особенно большие предосторожности в дороге принимались по отношению к беглым стрельцам. Так, например, о стрельце Михаиле-нашивочнике, сосланного в Тобольск с женой и тремя детьми, 19 ноября 1649 г. писали в наказе: «…ехать… нигде не мешкая, и вести ево скована и беречь накрепко, чтоб тот колодник над собою какова дурна не учинил и с дороги, и с стану не ушол…»77
  ЦГАДА, Сибирский приказ, стб. 369, лл. 19, 22.


[Закрыть]

Из этого следует, что один из активных участников бунта фактически дважды был отправлен в сибирскую ссылку. После первого изгнания из Москвы он бежал и вернулся домой. Пришлось больше, чем через год, ссылать его вторично уже со всей семьёй.

Таким образом, в числе многих прочих сосланы в Сибирь были стрелец Михаил Нашивочник с семьёй и другой наш герой – «человек с пищалью» боярского двора Ивашка Суря, который оказался в сибирском Тобольске на год раньше Мишки Нашивочника. Ещё при первой высылке из Москвы, Нашивочник на одном из этапов пересёкся и имел короткое знакомство с Ивашкой Сурей и его семьёй. В одной из пересыльных тюрем завязалась между ними беседа.

Разговор зашёл о царе их, Алексее Михайловиче Тишайшем. Вспомнили о далеко не «тишайшем» последнем Рюриковиче, Иване Грозном. Стал Ивашка рассказывать:

– В роду нашем издавна о царёвых делах весьма наслышаны были. Сам я в боярском доме завсегда о делах тех внимал. А дед мой, Фетка Яковлев сын Суря ажна самому Иоанну Грозному прислуживал, был при нём в опричном дворе главным государевым конюхом. Опосля, как опричнина кончилась, подался он в стрельцы. Сын его, отец мой, тож в стрельцах числился, покуда за нрав его строптивый, за свары да потасовки с иными стрельцами из стрельцов погнан был, да государевым служилым человеком остался. А меня определил он тож на охранну службу во двор князя Петра Бабичева – человеком с пищалью.

Помолчал Иван с минуту и продолжил:

– Дед Фетка, покуда жив был, сказывал: «Явился ко двору знакомый мне мурза-татарин. Стал про Симеона Бекбулатовича спрашивать. Он по началу было к нему собрался, да тот давно в Твери правил, от Государя да государевых дел шибко далече стал. Тогда кинулся мурза мне в ноги, умолять стал, мол, сведи меня к Государю, шибко потребно ему – дело государственной важности. Я отвечаю: „Что за дело? Государь по-пустому к себе не допустит, да и мне головы не снести, ежели разгневается.“ Тут татарин мне и поведал: привёз он, якобы, из стран заморских Государю шаль волшебную, от всех бед она пособит Государю избавиться. Да мехов щедрых сибирских привёз не мало, царю в дар. Перекрестился я, чтоб Бог храбрости дал, да повёл мурзу к Государю на страх свой и риск – он в Александровской слободе в самый раз был. Набрехал ему мурза с три короба про шаль эту. Якобы, от всех нонешних и грядущих бед она державу оберечь способна. А у Государя в ту пору здоровье шибко пошатнулось от многих войн тяжких и прочих невзгод. Позарился царь на шаль, возблагодарил Всевышнего, хоть шаль та из нехристовых стран была. Щедрые дары татарина принял и отпустил с Богом.» С той поры шаль эта в государевой сокровищнице хранится.

– Да, про дивные дела сказываешь! А как же, поведай мне Сурька, не сберегла эта шаль заморская от скорой кончины царя-Иоанна, да опосля от Смуты великой и долголетней? – спросил изумлённый Михаил Нащивочник.

– С того лета царь Иоанн казнить перестал да в завещании своём каялся в содеянном, однакож, покаяния его сменялись приступами ярости былой. – отвечал Ивашка Суря. – Видать, шибко нагрешил наш Государь Грозный. Тут и крымцы с ногайцами на Русь ополчились, да ливонцы верх одержали. Да Смута великая на многие лета Русь обуяла. Долго след грехов его по Руси тянулся.

– А что же, Сурька, при первом нашем царе Романове, при Михаиле Фёдоровиче дела государевы не выправились? – продолжал спрашивать Мишка Нашивочник.

– Слаб был тот Романов характером да учёностью, не совладал с державою. Не в пример ему, сын его Алексей – да простит ему Бог нашу ссылку сюда, хотя и обидную, да не по зряшному делу. Этот не мало дел праведных совершил. Державу шибко укрепил, не кровью, но законными уложениями да порядком разумным. Границы России-матушки ширит ажна до самого Тихого окияна, православие наше выправить намеревается, с Гойропой связи прочные налаживает, крестьян, подданных, к господской руке и заботе прикрепляет. А Русь наша завсегда буйством славилась, и Алексею-батюшке, самодержцу великому надлежит руку крепкую иметь, дюжую, да по-божески справедливую.

Вздохнул тяжело Суря и закончил речь свою:

– А как бунт соляной поднялся, не остался я, как и ты, в стороне, но сам ведаешь, что было. Не одни мы пострадали – первопричинники жадные Государем сурово наказаны были. Кого самосуд порешил, а давнего наставника своего, Бориса Морозова, не пощадил Государь справедливый, в монастырь к Кириллу Белозерскому сослал…

Приговорённые к ссылке, через специальные учреждения в Тобольске и Тюмени, в зависимости от тяжести проступков, распределялись по губерниям и областям Сибири: чем серьёзнее правонарушение, тем дальше на восток водворялся осуждённый. Большинство было сослано «в службу» в Якутский острог на реку Лену.

Таким же образом бывший московский дворовый человек с пищалью, ставший затем участником московского бунта, Ивашка Суря, оказавшись в царской опале, попадает в далёкую Сибирь. По пути в Сибирь, а, возможно, и раньше в Москве, Суря, как мы уже знаем, был знаком с Михаилом Нашивочником, что позднее сыграло важную роль в становлении будущего рода Нашивошниковых-Суриковых.

Попав в Тобольск, Суря там не задержался, а был отправлен с женой и двумя детьми дальше, в построенный незадолго до этого неподалёку от нынешнего Якутска Ленский острог, оттуда ещё дальше, на службу к Охотскому морю. Но об этом речь пойдёт ниже.

Прощаясь с ним, красавица жена Офимья напутствовала словами:

– Ивашка, ты служи, мы тебя подождём.

Но ждала не долго, как это и поныне принято у молодых красавиц, проводивших мил-друзей на военную службу.

С 1649 года, уже окончательно попал в Сибирь с женой и детьми Михаил Петров сын Нашивочник, жил в Тобольске, где потом более десяти лет он известен и упоминается в числе сибирских стрельцов. Как раз к этому времени, году к 1660-му вернулась из Якутского острога в Тобольск семья Ивашки Сури, уже с третьим от него ребёнком – маленьким Петей, – но пока без многодетного отца. Тот продолжал службу далеко на востоке Сибири.

В Тобольске, как мы знаем, жил старый знакомый ивашкиной семьи, бравый стрелец Мишка Нашивочник. Встретилась Офимья с ним, поговорили о том, о сём и раскрыла Мишке ивашкина жена проблемы свои семейные:

– Жили мы с Ивашкой без согласия большого, хошь и троих детей нажили. Почитай, почти кажный год рожала, да не все выжили. Уж шибко он до баб охотлив был, меня ему не хватало. Я ему сказывала: «Не мил ты мне стал, Ванька, уйду от тебя совсем и деток с собой заберу, помехой блядовать тебе не станем, девок да молодух в хату водить. Пошто невинных портишь? Нешто в блядне баб не хватает, коль жены тебе мало?» Давно уйти жаждала, да куда мне с детьми деться.

Часто встречаться начали мужнина жена и стрелец бравый. Сильно любы стали они друг другу, и увел Мишка за собой Офимью с тремя детьми, нажитых в недолгой, но бурной совместной жизни с Ивашкой. Ушёл Мишка из своей прежней семьи, дальнейшая судьба которой нам неизвестна, хотя кое-кто с фамилией Нашивошников встречались потом в Тобольске и других городах.

Дабы не порушить стройную цепь событий, покинем пока Тобольск, чтобы проследить, что же нам точно известно об Ивашке Сури сибирского периода его жизни сразу после ссылки, когда он продолжил путь из Тобольска до Ленского острога и ещё дальше. А чтобы, повторяю, недоверчивый читатель «не сумлевался» в достоверности излагаемого мною, приведу ниже цитаты из нескольких исторических документов.

В начале 50-х годов 17-го века шло активное завоевание и освоение русским казачеством дальних рубежей Сибири до берегов будущего Охотского моря. Один из руководителей такой экспедиции пишет Ленскому воеводе:

«В прошлом 1650 г… по государеву указу указали вы мне Сенке (Семену Епишеву – ВО) идти из Ленского острогу на государеву службу с служивыми людьми на большое море Окиян на реку Улью и Охоту… на перемену десятнику Семену Шелковнику… В марте 1651 г. со мной пошло 28 человек»…88
  Дополнения к актам историческим. Т. 3. С-П. 1848. С. 332


[Закрыть]

В этой экспедиции и событиях с нею связанных мы встретим нашего героя – Ивашку Сурю.

В 1652 году в Охотском остроге случился заговор. В числе других смутьянов был Ивашка Суря, известный нам своим буйным нравом. «В 1652 г. в Охотске Ивашка Суря с другими смутьянами отказался бить батогами неисполнителей царских указов.»99
  Там же


[Закрыть] Ивашка Суря был одним из активнейших участников бунта.

Сенка Епишев пишет кляузу на него и других служивых людей «которые остаются со мною на Охоте реке… пришедши в съезжую избу с большим криком и не радуясь государевой службе, не дали государевых дел делать …и моей Сенькиной головы ищучи…»1010
  Там же


[Закрыть] Заговорщики требовали Сенку «без государева указа от дела отставить», построили за острогом избу где и сговаривались против него. Угрожали уйти из острога со всем добром, а Сенку убить. На что Епишев жалуется в высшие инстанции: «…и ныне в таких их делах в их служивых людей в дурости государева служба стала и дел государевых делать не мочно: и в том что вы укажете?»1111
  Дополнения к актам историческим. Т. 3. С-П. 1848. С. 343.


[Закрыть]

Спустя сколько-то лет (точно сказать затрудняюсь – не всё обозначено в исторических документах) появился в Тобольске и сам Ивашка. Встретился он с Нашивочником. Годы и обстоятельства сложились так, что, узнав о новом муже Офимьи, решил он смириться со своею судьбою. Ивашка Суря, при своём буйном характере, за годы ссылки, видимо, слегка пал духом. Отходчив мужицкий нрав на Руси, особенно если под чарку, одну-другую, браги пенистой.

Мишка Нашивочник показал Ивашке Суре троих сыновей ивашкиных – Григория, Ивана и младшего Петра, и своего малого сына Илью. Порешили полюбовно оставить всем четверым детям вместо ивашкиного прозвища Сурьки общую фамилию на новый лад1212
  Царский Указ о замене прозвищ на фамилии вышел позже, при Петре Первом, но стихийно этот процесс начался гораздо раньше.


[Закрыть] – Сурьковы, или Суриковы и единое отчество – Ивановы дети, чтобы впредь между ними лишних сомнений и распрей не возникало. Мудрые были мужи – мужья Офимьины…

Дальнейшая судьба Ивана Сури, как и Михаила Нашивочника, теряется в уже бескрайних по тем временам просторах Сибири и русского Дальнего Востока, но именно их потомков мы встречаем в Красноярске конца 17-го века. Для этого есть и реальные исторические предпосылки.

В 1677 году почти дотла сгорел Тобольск, куда был сослан Михаил Нашивочник с семьёй. В конце 1670-х – начале 80-х в связи с осложнившейся обстановкой в Красноярске (частые набеги воинственных киргизов), приняты указы пополнить гарнизон Красноярского острога служилыми людьми, на сроки и постоянно из других сибирских городов с женами и детьми, особенно ближних – Томска, Кузнецка, Енисейска, Тобольска, Якутска.

В апреле 1680 года случился большой пожар в малом острожке Красноярска, от которого сгорело много пищевых и военных припасов. Запасы пороха пополнили из Тобольска. В эти годы из того же Тобольска прибыли в Красноярск и братья Суриковы – повзрослевшие дети Ивашки Сури и Мишки Нашивочника.

С вашего позволения, отвлекусь от описания хитросплетений судьбы наших героев. Нам сейчас с высоты «исторического прогресса» при сложности добытия правдивых сведений, не просто узнать и оценить нравы и обычаи наших давних предков, то, что теперь принять называть «скрепами». Потому столь ценны редкие достоверные источники современников, особенно западных. Хотя, признать по справедливости, и в европейских странах давнего времени было не мало своих, шокирующих сегодня национально-бытовых особенностей. Но всё узнаётся в сравнении. Итак, иноземные очевидцы сохранили нам свои яркие впечатления, которые приведём в добавление к вышесказанным в начале этой главы.

Если рассматривать русских со стороны нравов, обычаев и образа их жизни, то, по справедливости, их следует отнести к варварам.

Что касается до ума русских, то хотя они остроумны и хитры, но способности эти употребляются не на добрые и похвальные дела, а для достижения каких-нибудь личных выгод, пользы для себя и для удовлетворения своих желаний.

Обман не считают делом совести, но, напротив, скорее называют его разумным и достойным. Вообще ложные доносы и обман между русскими в таком ходу, что их можно опасаться не только со стороны чужих людей, но и со стороны самых близких родственников.

Порок пьянства распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь по улицам там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания, как на явление самое обычное.

Русские никогда не пропускают удобного случая выпить или похмелиться, чем бы то ни было, но большей частью просто водкой. Они считают за великую честь, если кто в гостях или собраниях им поднесет чарку и более водки, а простой народ, холопы или крестьяне, так ценят такую честь, что если какой-нибудь знатный боярин поднесет им из собственных рук три и четыре и т. д. чарок, то они все будут пить из опасения оскорбить отказом, до тех пор, пока не свалятся на месте, причем иногда отдают тут и душу Богу,

Русские – большие любители также табаку, каждый из них носит табак при себе, так что простой и бедный человек копейку свою скорее отдаст на табак, чем на хлеб.

Князья и великие бояре, чтобы выразить свое рабство и ничтожество перед царем, в подписях на просьбах своих и других бумагах к царю, подписывают обыкновенно имена свои уменьшительными словами, как например: Ивашка вместо Иван, Петрушка холоп твой и т. п.

Ваш покорный слуга (хоть и не холоп) и неутомимый писатель этой повести обнаружил следующий характерный образчик: «Великим государям, царям и великим князьям… бьет челом холоп ваш, нововерстанный сынчишко боярский Андрюшка Парфенов… велено меня, холопа вашего, поверстать в вашу великих государей службу — в детишка боярскаго, и я, холоп ваш, поныне не приверстан».

Выше я по существующей традиции обозвал себя «ваш покорный слуга» – крепки наши неистребимые скрепы!

Здесь стоит сказать о кажущемся противоречии в загадочной русской душе. Наряду с лихостью, бунтарством и непредсказуемостью, в разных уголках и закоулках российской действительности всегда существовал и доныне здравствует живучий феномен «лакейства». Но тут снова наблюдается закон «единства и борьбы противоположностей», одно порождает другое и вместе сосуществует. Без лакейства, подобострастия, рабской покорности не возникло бы активное либо пассивное противодействие им. С этим связаны стихийные и полустихийные движения казачества, старообрядства (особенно ветви беспоповства и бегунов), разного рода отшельничества. Наверное, многие известные путешественники были «заражены» неистребимым вирусом свободы.

А «государева служба» почти сплошь и рядом являлась вершиной добровольного самоуничижения. Не зря А. С. Грибоедов подметил и обыграл связь слов «служить» и «прислуживать». С какой нежностью и любовью описано в русской литературе множество верных слуг, нянек и мамок, дядек и денщиков! И, наконец, наше русское (особенно расцветшее в советский период) подобострастное отношение к разного рода прислуге, работникам сферы обслуживания – официантам, таксистам, уборщицам, продавцам, – к иностранцам, как к высшей расе. Изживается оно медленно и долго. Мы, как никакая другая нация, готовы были унижаться перед совковой челядью, поменяться с нею ролями, а она, понимая это, упивалась своей неограниченной властью над нашим раболепским сознанием…

Но пора вернуться в конец семнадцатого века, к новому витку протестного движения, теперь уже в Сибири, где оно носило особую окраску.

«В атмосфере непрерывной резни складываются типичные черты красноярского служилого человека 17-го века: склонность к своеволию и буйству, жестокость и падкость до наживы и – выше всего – вольнолюбие, дух непокорства и независимости.»1313
  С.В.Бахрушин. Научные труды, т. 4. М. 1959, с. 12.


[Закрыть]

Практически поголовным явлением в чиновничьих кругах Сибири того времени (не только Сибири и не в то лишь время) было мздоимство и казнокрадство. Почти каждый третий начальник высокого ранга был судим за такие грехи, некоторые казнены, как например, уже в правление Петра Первого сибирский губернатор князь Матвей Петрович Гагарин. Следует признать, что воровство было и остается важнейшей особенностью национальной культуры, «национальной скрепой»

Русские, особенно те из простолюдинов, которые вышли в знатные люди по счастью или по богатству, в какой-нибудь службе или должности, чрезвычайно высокомерны и горды. Хоть и государевы холопы – сибирский служилый люд, да не чета московской царевой челяди. Воля сибирская в кровь и плоть проникла вместе с особой дурью, поголовным пьянством, особенным казачьим зазнайством, гордыней сибирской, вседозволенностью, от государевой власти далекой. Особый сибирский характер слепливался не сразу, опыт жизни «на отшибе» обретался столетиями. Однако уже с начала 17-го века свойства «особых контингентов» сибирского казачества, а также шедших за ним не по своей воле ссыльнопоселенцев, беглых крепостных крестьян и прочих, как бы сегодня сказали, маргиналов и авантюристов – все это формировало особую человечью среду.

Непокорностью до необузданности сразу прославились красноярцы. Не зря их прозвали «бунтовщиками». Задолго до описываемых ниже событий конца 17-го столетия известны были они своей строптивостью и жестокостью.

Воевод, наместников царских, поставленных на тамошнее кормлении, то есть на почти полное местное самообеспечение – красноярцы и в грош не ставили, особенно безмерно алчных и чванливых. Те на тучном кормлении наглели до крайности, дурели до лютости, приводя стойких казаков в телесную немощь и отчаянье, состояние, в «коем вовсе не можно жить» от воевод-разорителей, грабителей, мучителей.

По лютости воевод также грозны и беспощадны становились сибирские бунты. В самом мягком виде им просто отказывали от воеводства, а чаще, изгоняли из городов или избивали до полусмерти самих воевод и их сторонников. На их место избирали выборных судеек либо заводили свои мирские круги, советы, думы. И незаконные эти думы, вольные, то бишь «воровские» (слово «вор» было синонимом бунтаря, разбойника), сами вершили воеводскую власть и справляли всякие государевы дела.

В годах 1695—98 случился знатный бунт, названный потом Первой красноярской шатостью. Первой – по времени и по силе своей, – почти не изученный историками по причине слабой классовой направленности, ибо бунтовал не бесправный угнетенный люд, а почти вольное казачество, и не против царёвой власти, а против таких же государевых слуг только телом и чином пожирнее, пожаднее да понаглее. Известно ведь по всем временам, что чем мельче начальничек, тем больше от него пакости и вреда прочим людям.

И по сей день народ наш не шибко поумнел и также думает, что все беды его от чиновной коррупции и предпринимателей алчных, а избранный богом или их же волею главный государев муж – мудёр и справедлив, всё праведно порешит, народец свой в обиду не даст, кого следует изведет, воров покрупнее прижмет, а мелких (кто и нынче без греха?), но преданных, не тронет да прикормит еще от своих щедрот.

Почти три года бунта, даже в силу удаленности от центральных властей – срок не малый. Да и кто бы их усмирил и каких иных казаков-усмирителей послал в эдакую даль? Вот и вершили красноярцы свои суды и справедливость свою почти безнаказанно, свергая целых трех воевод одного за другим в наивных мечтах о мудром и в меру корыстном царевом наместнике.

В бунте этом всё шло по заведенному кругу: на место лихих воевод наезжали из Москвы новые, правившие сперва с опаской, глядя на местных воровских людей, а после – шибче да круче, и повторялось всё заново до нового бунта и новых назначений. Особо нетерпеливые и свободы чаявшие служилые люди срывались с насиженных мест, шли дальше по Сибири и Востоку дальнему, а то и за Великий океан, открывая и заселяя новые земли себе на волю и отечеству на пользу.

Худо-бедно, но терпели казаки прежних воевод, пока в 1694 году сел на воеводское место Алексей Башковский. Тут и началось. Посыпались в Тобольск и Москву на Алексея-воеводу челобитья служилых, вольно живущих, а также ясачных (обложенных царским оброком) людей за лихоимства его, всяческие обиды и разорения. Ладно бы только своих притеснял – у нас грабить ближнего за большой грех не считается – но и порубежным калмыкам с киргизами досталось не мало бед. Бухарских и калмыцких торговых людей грабил, брал великие взятки деньгами, товарами, ясырем, то бишь невольниками. Посылал он в киргизскую немирную орду своего человека с казенным свинцом, порохом, добрыми конями и с разными товарами. Выгодно продавал киргизам. А те с этим же порохом и свинцом приходили воевать с красноярцами.

Стали собираться служилые люди в круги, устраивать свои думы и советы. Зачинщиками были «боярские дети» – служилые сибирские дворяне из авторитетных местных старожильцев.

– Не мочно нам, братцы, жить с таким воеводой! Драть да гнать его, аки сидорову козу! Пущай царь-батюшка справедливого пошлёт нам. – такие и подобные требования звучали с разных сторон.

Против них образовалась малая и слабая воеводская партия из зависимых ссыльных людей. Характерно, что бывшие ссыльные и инородцы (поляки и пр.) становились наиболее крепкой опорой зарвавшихся воевод и являлись ядром то большей, то меньшей воеводской партии в разные годы бунта, наряду с наиболее преданными и зависимыми от воевод служилыми людьми.

Но вернемся к началу бунта. Началась знатная заваруха. Собрались толпою бунтовщики майским днем 1695 года пред приказною избою Красноярского острога.

– Доколе терпеть будем! Отказать кровопивцу от воеводства1

Вышел воевода к толпе и стал угрожать:

– Пошто, чернь проклятая, собрались? Ужо я вам устрою! Сечь буду, покуда зачинщиков не сдадите.

Это только сильнее разожгло бунтовщиков. Шумела толпа, стоя на своем:

– Айда, хлопцы, на двор воеводский! Пограбим животишка его, неправедно нажитое кровью нашей!

Часть ринулась на воеводский двор и стала грабить его животы (животишка – праведно и неправедно нажитое имущество). Другая часть рассеялась по городу и принялась разорять дома и грабить животишка служилых людей из воеводской партии. Защитников своего имущества били смертным боем. Одной идеей да справедливостью сыт не будешь, а грабеж – дело надежное.

А сам воевода, Алексей Башковский, драпал аж в Енисейск, опасаясь, и справедливо, за жизнь свою грешную. А бунтовщики тем временем отправили в Москву челобитную на него, сознавая свою вину пред великим государем, но твердо стояли на своем, что им стало жить не мочно с этим лихим воеводою, и покорно просили прислать воеводу доброго.

И дали им нового воеводу, родного брата прежнего, Мирона Башковского…

По схожим сценариям свергали и двух следующих воевод за почти три года бунта. Не имеет особого смысла излагать подробную трёхлетнюю хронику. Утолим любознательность нашу самыми яркими и показательными моментами.

Здесь пора нам обратиться к главным героям этого рассказа – Суриковым, фамилии которых известны и даже знамениты своим потомством.

В истории с красноярским бунтом нас в первую очередь интересуют два брата Суриковых – старший Пётр и младший Илья, дети Ивашки Сури и Мишки Нашивочника.

В исторических документах по Первой красноярской шатости они часто упоминаются вместе, но иногда и порознь. По этим фактам мы можем предположить о неодинаковой роли братьев Суриковых в бурных событиях Красноярска 90-х годов 17-го века.

Самое раннее упоминание относится к 1695 году и касается Ильи Сурикова. Большинство бунтовщиков, опасаясь начавшихся репрессий, разъехались по окрестным деревням и прозывались «деревенцами». Илья Суриков ещё находился на стороне воеводской власти.