Текст книги "Шаль ламы. Повесть и рассказы (с иллюстрациями автора)"

Важной находкой, обнаруженной в верховьях Енисея в описанной пещере, явились старинные рукописи. В разных источниках они зовутся по-разному: «татарские письма», «тангутские и древние монгольские рукописи», «калмыцкие грамоты». Так назывались листы буддийских книг, напечатанные по-тибетски на синей и черной бумаге.

Вот, что пишет в своих донесениях о храмах ламаистов и некоторых особенностях их веры упомянутый выше Герхард Миллер: «…у калмыков и у монголов существует следующий обычай: если такие священные места опустошаются войною или другим общественным бедствием, заставляющим жрецов обратиться в бегство, то в этих святынях уже никогда более нельзя ни жить, ни священнодействовать, и рукописи, застигнутые такою судьбою, остаются на месте нетронутыми и предоставляются тлению…»2828
  В. Радлов. Там же, с. 76.


[Закрыть]

Но мы-то с вами знаем, почему на самом деле ламы покинули пещеру. А рукописи могли забыть по оплошности или оставить по какой другой причине.

Большая часть этих листов успела пойти мальчикам на хлопушки. Заметив это, Мессершмидт упросил хозяина уступить ему остальные и без особого труда, с разрешения тогдашнего красноярского воеводы, добыл их.

Характерно отношение Ивана Нашивошникова к найденным им «древностям». Он, чисто по-русски, не придавал им серьезного значения, отдал на игрушки своим детям. Он и не сообщал о них местному начальству до инцидента с Мессершмидтом, зато потребовал у последнего расписку в получении бумаг. Как это все по-нашему – «от греха подальше»!

Иван Нашивошников, кроме обширных географических познаний, оказался знатоком и добросовестным исследователем быта коренных жителей окрестностей Красноярска, тем, что теперь называется этнографией. Под его руководством были собраны и описаны сведения об одном из племён, населявшем эту территорию и к тому времени практически исчезавшим под натиском русского населения – аринских татар. В августе-декабре 1737 им был составлен обширный документ «Сказка красноярского сына боярского Ивана Нашивошникова с товарищами «О состоянии народа аринских татар».

Нельзя сказать, что главные герои наши всегда были бескорыстными благотворцами. Часто они вели себя по-сибирски – себялюбцами, эгоистами и беспечными невеждами.

Илья, в конце концов, выдворил Мессершмидта из своего дома. Он же выкинул со двора своего ценные исторические находки Мессершмидта в тубинской степи – каменные фигуры зверей.

Иван отдал древние рукописи детям на хлопушки и часто без особой скромности, с самолюбованием рассказывал о своих дальних похождениях.

Мессершмидт, долгое время живя в доме Ильи Нашившникова-Сурикова и часто общаясь с красноярскими властями, тоже сталкивался с удивлявшими его качествами «загадочной русской души», но поглощённый научными странствиями и исследованиями, старался много не замечать и очень редко с европейской деликатностью упоминал об этом в своих дневниковых записях.

Вольнолюбивая Сибирь и не такие грехи прощала. Всё это не помешало Илье и Ивану Нашивошниковым мужественно противостоять местным и даже центральным властям в защиту своих и своих земляков-красноярцев интересов. О чём я дальше расскажу.

Красноярцы, опасаясь новой обременительной службы за Саянами, упорно выступали против строительства острога в устье Хемчика за непроходимым Большим порогом. Вероятно, в связи с этим в Красноярске осенью 1717 года побывал проездом сибирский губернатор Гагарин. Сведений о его распоряжениях по этому вопросу нет, но известно, что жители ему поднесли «древние вещи» из могильных курганов, а Гагарин отдарил их 25 ведрами простого вина. Может быть, алчного губернатора больше убедили щедрые подношения, чем доводы.

Таким образом, хотя в начале 1718 года в Красноярск всё же прибыл указ о строительстве острога у Большого порога, его построить, даже теоретически, было не суждено: вскоре Гагарина уволили и отозвали в Петербург, где он за присвоение огромного алмаза, подаренного иркутскими купцами Екатерине Первой на свадьбу, и различные лихоимства был повешен по приказу Петра Первого перед воротами своего дома в Москве в 1721 году.

А тем временем красноярский комендант Дмитрий Зубов настоял, несмотря на осень, на немедленном строительстве первого острога на берегу Енисея у подножья Западного Саяна. Однако посланный для этих целей с отрядом в 300 человек красноярский дворянин Илья Нашивошников забраковал «означенное» на подписанном Гагариным чертеже место и поставил острог на две версты ниже по Енисею.

Иван Нашивошников вместе со своим отцом Ильёй были руководителями Второй красноярской шатости 1718—22 годов. Приведу краткие сведения о ней, известные историкам Сибири.

Толчком к открытому протесту послужило распоряжение строить силами казаков острог за Саянским хребтом, а также произвол и взятки местного коменданта Зубова. Выборные от казаков, а также крестьян и ясачных официально заявили «отказ от воеводства» Зубову. «Мирское челобитье» об этом не раз возили в Томск и Тобольск. Руководителями выступления кроме сибирских дворян Ильи и Ивана Нашивошниковых были «старые бунтовщики» – участники шатости конца 17-го века.

Комендант пытался в свою очередь обвинить своих противников в государственной измене, чем и объяснял нежелание казаков ставить острог в Саянских горах и отступления от «прожекта» при строительстве укрепления.

Не станем дотошно разбираться и копаться во всех событиях почти четырёхлетней шатости. Скажу только, что ключевым моментом протеста красноярцев было нежелание строить новый острог в «означенном» указом губернатора месте, как до того они категорически отказались строить остроги в труднодоступных местах за Саянским хребтом.

Незадолго до увольнения губернатора Сибири Гагарина и царской расправы над ним, важным и поворотным событием шатости был вызов её руководителя Ильи Нашивошникова вместе с комендантом Красноярска Дмитрием Зубовым в Тобольск к Матвею Гагарину, где состоялась их «очная ставка», на которой мы сможем поприсутствовать.

Губернатор молча выслушивает, как Зубов жалуется на строптивого Илью Нашивошникова:

– По тому великого государя указу прошлого 717 году послал я из Красноярска для постановки новой крепости под Саянский камень в назначенное место этого дворянина Илью, дав ему всяких чинов служилых людей триста человек. Однакож построил он Илья рубленную крепость под Саянским камнем выше назначенного места на две версты, будто то место того удобнее, где назначил ты, Матвей Петрович.

Илья упорно возражает:

– А как де послан был я для строения крепости под Саянским камнем по Енисею реке, в двух верстах построил я Илья крепость выше означенного места, потому, что то место от неприятельских людей удобно. И другие служилые люди сказали, что на означенном месте по чертежу строить неудобно.

Зубов продолжает настаивать на своём:

– То место явилось худо и неудобно, и построена та крепость в лесу и от приходу неприятеля не обзориста, а которое место назначил ты в чертеже, то место зело удобно и красиво, и от приходу неприятелей обзористо.

Наконец, Зубов решительно обвиняет Нашивошникова в бунтарстве и неповиновении губернаторским указам:

– Чертежа де, который ему дан из Красноярска за подписанием руки твоей на означенном месте крепости, не построил и твой указ уничтожил. И которые указы к нему посылал, и по тем указам он Илья ничего не делал, а делал все по своей воли.

Долго они спорили. Каждый доказывал свою правоту.

Зашла речь и о бунтарских действиях Ильи и его сторонников. Зубов рассказывает губернатору, что, якобы, Илья и его брат Пётр с другими бунтовщиками призывали к бунту и неповиновению других казаков и служивых людей:

– Письмо по ево Ильину и брата ево Петра повелению де писали в Абаканский острог ко всем служивым людям из войска для призывания к мятежу. Письмо то от дворянина Ильи Нашивошникова, от Петра Сурикова и от казачьих детей.

Зубов предпринимает меры безопасности и жалуется о том губернатору:

– И я, видя их такую шатость, велел у малого города ворота затворить, опасаясь себе от них всякого дурна, который применялся к прежнему их бунту, чтоб какова мне дурна не учинили.

Илья, видимо, помня следствие и расправу над Первой шатостью, отрицает организацию коллективного бунта, а также, вероятно, спасает брата Петра Сурикова, активного участника Первой красноярской шатости:

– Я Илья брата своего Петра и иных служилых людей ни к какому возмущению не собирал. В городе Красноярском у малого города под башнею я Илья был, а со мною под башнею и на площади красноярских градских и уездных жителей было немногое число. И брат мой Петр ни в каком бунтарстве не бывал…

Пора бы нам кой-какие итоги подвести той шатости.

Весь клан Нашивошникова и многие участники строительства острога пришли в движение. В доме Ильи Нашивошникова шли непрерывные совещания казаков. Толпа горожан, сельских казаков и ясачных сначала собралась на площади у Покровской приходской, а затем перешла на торговую площадь перед малым острогом, а также внутри его. Требовали отказа от воеводства коменданту Зубову. Челобитные шли в Тобольск с обеих сторон.

Началось следствие, но оно встало на сторону коменданта. Красноярцы и на этот раз избежали сурового наказания, так как сибирский губернатор князь Гагарин был смещен и все его распоряжения были поставлены под сомнение. Вновь, как и в Первую шатость, им удалось избежать репрессий за открытое неповиновение местной власти. Вместе с тем они сорвали далеко идущие планы Петра Первого. И территория нынешней Тывы была присоединена к России на 200 лет позже.

Вся эта история говорит ещё о том, что прямой предок Влада – Илья Нашивошников, строитель Саянского острога, обладал незаурядными не только военными, но и организаторскими и инженерными способностями. А в ходе следствия и допросов он держал себя весьма дипломатично, но честно и справедливо.

Насколько же царь Пётр был таким уж Великим? Роста он был не малого, спору нет, но сильно ли он преумножил, прерасширил Россию, кроме прорубания узенькой форточки в ту же Европу? Много ли сделал Пётр для государства российского?

Восставших стрельцов карал жестоко – сотнями вешал и головы рубил. Завидовал он отцу своему Алексею Михайловичу, хоть и Тишайшему, но, скорее «скромнейшему», который создал Российскую империю, завершил освоение Сибири и присоединил Дальний восток до Тихого океана, включил в её состав Малороссию, наладил связи с Европой, православие наше выправил. А Петруша с Турцией не сладил. Хотел было поживиться территорией нынешней Тывы, да предки нашего Влада не позволили ему.

Посмотрим следующего предка Влада – от Ильи Нашивошникова ближе к нашему времени.

В начале этой главы Илья называл двух детей своих. Об дном из них – Иване, много уже рассказано. Вторым сыном был Фёдор, 1705 года рождения. Его биография была тоже незаурядной, хотя прожил он относительно не долго – до 1758 года.

Одно время он, сын боярский Фёдор Ильич Нашивошников, был комиссаром Саянского острога, построенного его отцом. Был он крупным красноярским сановником, наместником большого села Емельяново.

В то время готовилась поездка делегации через Тобольск в Москву со щедрыми дарами с «мягкой рухлядью». Возглавил её комиссар Фёдор Ильич Нашивошников.

Фёдор Нашивошников, отправляясь в дальний путь, приготовил – по старой, доброй русской традиции, чтобы царица не судила о его делах слишком строго, – богатые дары щедрой красноярской землицы: ценные меха, мед, кедровые орехи и, бог знает, что еще. Подарки были настолько богатые, что Императрица Елизавета Петровна, – правление её отмечалось особой мягкостью, гуманностью и тягой к просвещению, при этом была она добродушной и большой любительницей светских удовольствий – очень радушно приняла она сибирского посланника.

Вошёл в покои царские обер-гофмаршал граф Шувалов Андрей Петрович. Спрашивает:

– Чем бы нам гостя сибирского отблагодарствовать? Уж больно щедрые дары он привёз тебе, матушка. Мягкой рухляди шибко много, самой отборной.

Отвечает ему Елизавета Петровна:

– Меха – это славно. Давеча была я в Казённой палате – чем бы к завтрашнему балу приукраситься. Много там пылится всякого. Узрела я шаль диковинную, прежде мной незримую. Лежит средь пушнины, мехов редкостных. А шаль не в моём вкусе, её на бал не оденешь. Нет в ней изящности европейской, да из щёлка, кажись, китайского. Нынче французский щёлк куда краше. Можно подарить шаль сибиряку, да вин заморских в придачу, в Сибири такие, чай, не водятся.

– Слышал я, матушка, что шаль эта аж от Иоанна Четвертого у нас бережётся. Сказывали, что он шибко дорожил ею. А почему – никто точно не ведает, догадки одни да молва токмо. Батюшка твой Пётр Алексеевич сказывали, а ему его батюшка Алесей Михайлович сказывали, что де из глубин сибирских шаль доставлена, что де силу чудотворную она имеет и зело пользительна для дел государевых. Батюшка ваш, Петр Алексеевич, знал зело много, да унёс с собою в могилу. Царствие ему небесное!

– Коли от Иоанна Грозного, добра в той шали нет. Батюшка мой, упокой Господь его душу, зело велик мастер был сказки в детстве мне сказывать. Не шибко батюшке моему шаль та пособила. И к нарядам не гожа. Отдай её гостю сибирскому от меня в подарок. Авось, вреда от неё ему не станется, а почёт и удовольствие от царского дара будут. Бог весть, и к нарядам сибирским сгодится, коли из ихних она краёв.

На том и порешили.

Вернулся Фёдор Нашивошников домой и строго наказал жене:

– Храни, Евдокия, царский подарок. На Пасху али какие иные праздники не одевай. Токмо ежели в каком особливом случае, и то, бережливо.

Дальше проследим очень коротко, без многих уже известных исторических подробностей, дальнейшую линию красноярских предков Влада. Многие из них были видными красноярскими деятелями, с первой половины 18 века – детьми боярскими, а затем купцами. Лишь в 19 веке стали состоять в мещанском сословии города Красноярска.

Вот эта главная линия, не отвлекаясь на побочные звенья:

Сын Фёдора – Иван Фёдорович Нашивошников, купец 3-й гильдии, таможенный голова, бургомистр.

Его сын – Василий Иванович Нашивошников, мещанин.

Сын Василия – Иван Васильевич Нашивошников, мещанин.

И, наконец, последний по мужской линии предков рода Нашивошниковых – Иван Иванович Нашивочников, мещанин города Красноярска, о котором остались личные воспоминания Евдокии Осятниковой, «тёти Дуни», упоминавшейся в одной из первых глав этой повести.

Как мы увидели, таким любопытным образом царица Елизавета Петровна подарила Фёдору Нашивошникову шелковую шаль, то ли оранжевую, то ли бордовую, с лиловыми цветами и длинными кистями. Эта шаль из поколения в поколение передавалась по мужской линии в роду Нашивошниковых. Однако, на Иване Ивановиче Нашивочниковом мужская линия оборвалась. Не было у него сыновей, и шаль досталась любимой дочери – Алевтине. От неё уже перешла к невестке её, бабушке Влада – Осятниковой Юлии Ивановне.

ГЛАВА 9. Двадцать первый век

Срок пришёл поведать нам о «лихих 90-х» прошедшего века и их последствиях (лихих или нет – не нам судить). Но прежде нужно проститься с Красноярском. 2000-й год, Миллениум – последнее посещение Владом Красноярска.

К отлету в Москву погода резко наладилась, и весь день светило солнце, хотя намеченный прощальный визит на городское кладбище мог и не быть таким светлым. Ездили с тетей Галей – последней из живых тогда предков по отцовской линии. Долго искали, но нашли только могилы бабушки Юли, тети Тамары, дяди Миши и его дочери Лены, рано умершей, но хорошо памятной по удивительной эпопеи поступления Влада в красноярский ВУЗ.

Прибирало время красноярскую родню Влада. Дядя Миша, после последней встречи с ним, скоро умер от рака. За ним следом умерла и бабушка Дуня. Почти через десять лет после старшего брата умерла тётя Тамара. Только после её смерти удалось найти последние записки Юлии Ивановны Осятниковой, из которых прояснилась судьба ламской шали… (Немного терпения, мой читатель! В своё время узнаешь.)

Большая часть кладбища приметно выделялась свежими захоронениями, щедрыми венками и богатыми надгробиями – последнее пристанище местных новых русских, безвременно ушедших после приятельских разборок и переделов сфер влияния обильного своими природными ресурсами края.

Бизнес по-русски, кроме бандитских разборок и откатов наверх, очень выделялся своим непрофессионализмом. Правили в нём, кто угодно, только не профессионалы в соответствующих областях. В такой, якобы рыночный, бизнес суждено было окунуться нашему герою.

Владислав Осятников, простившись навсегда с вольготным госсектором, отправился на «вольные хлеба» не всегда вольготной профессиональной свободы. Ушёл он из мира бюрократии и коррупции Госгражданстроя – не вынесла душа поэта. Началась для Влада совсем новая жизнь.

 
…Я смыл с себя вчерашние грехи.
За них не осуждай меня сурово.
И я опять сажусь писать стихи,
И я опять всё начинаю снова.
 

Всё снова началось у Влада. По жизни своей (включая шабашки) он освоил более трёх десятков профессий. Добрая половина новых из них пришлась на эти годы. Летал, как перелётная птица с одной фирмы на другую, из одной профессии в иную.

Кстати, о птичках, срущих со своего высокого полёта. Закончу историю с вышеупомянутым Анварчиком.

Случались периоды безработицы, вынужденного простоя. А жить-то нужно, семью кормить нужно. До одного такого периода Влад работал в маленькой частной фирме по недвижимости, возглавляемой его знакомой по короткой законодательной работе в Госгражданстрое – Наташей Калининой. Она в то время иногда сотрудничала со ставшим министром строительства Анваром Шамузафаровым. Влад, хоть и был его давним знакомым, предпочитал не иметь с ним дела, и правильно. Однако, к этому времени он уже накопил уникальный опыт в рынке жилой недвижимости, видел все его «плюсы», а больше – «минусы». И надумал он сделать полезную работу для страдающей неведомым рынком отчизны.

С такими мыслями позвонил он по случайно сохранившемуся у него домашнему телефону Шамузафарова. Не надеясь на удачу, неожиданно услышал знакомый голос, восторги и приветствия «старого друга». Узнав о гениальных задумках Влада, Анвар предложил ему встретиться в ближайшее время в его министерском кабинете.

Наш новоиспечённый рыночник подготовил многообещающую «рабочую программу» совместно со своим замечательным другом, бывшим талантливым аспирантом ЦНИИЭП жилища, а теперь ставшим уникальным учёным-жилищником – Константином Васильевичем Кияненко. С этим материалом Влад отправился в новый Госстрой России.

В огромном министерском кабинете его встретил «с распростёртыми объятьями» сам новый министр.

– Владик, дорогой, как давно мы не виделись! Как я рад! Садись, рассказывай, что ты предлагаешь.

Влад коротко изложил свои идеи и положил на стол министра программу работ.

– Замечательно! Великолепно! – воскликнул Анвар – Через месяц в Вашингтоне будет утверждаться план сотрудничества на следующий год, и я обещаю тебе, что протащу эту работу.

Перед этим он хвастался, сколько миллионов долларов в его распоряжении для финансирования работ в России:

– Есть сейчас у меня свободный миллион долларов, но твоей Наташке Калининой не дам, а дам Надьке Косаревой (тоже, как Калинина, бывшей аспирантке академика Станислава Шаталина, которого Влад немного знал по одной научной тусовке ещё в советские времена; умнейший был учёный и отличный мужик – ВО).

О Надежде Косаревой и её деятельности Влад мог бы сказать много нелицеприятного, но это другой разговор…

А пока он был очень обнадёжен обещаниями Анвара. Тот тут же позвонил чиновнику отделения Всемирного банка в России, долго рассказывал ему о заслугах Влада, хвалил своего бывшего наставника в социологии жилища, и велел ему быстро рассмотреть программу работ и утвердить по инстанциям.

Влад, окрылённый радужной перспективой заработать вместе с Костей Кияненко много долларов, несколько месяцев созванивался с чиновником Банка и каждый раз слышал, что Шамузафаров в очередной загранкомандировке и «пока» не одобрил окончательно эту работу.

Бывший начальник Влада в Госгражданстрое раскрыл ему глаза на «великую тайну»: все такие люди, забравшиеся на самую вершину власти, сильно меняются и всегда «кидают» своих бывших друзей. Через несколько лет Влад узнал, что Шамузафарова сняли с его высокого поста, началось следствие о коррупции в министерстве, и тот, под угрозой большого тюремного срока, «сдал» своего близкого соратника и друга Бориса Смирнова и другого соратника из Красноярска. Первый получил два года, а второй – пять лет заключения.

Но вернёмся к рыночной карьере нашего профессионального многостаночника. После ухода с госслужбы он трудоустроился, как уже говорилось, в фирме Натальи Калининой. Попутно сдал экзамен и получил сертификат оценщика недвижимости. Калинина не пользовалась большой благосклонностью Шамузафарова, и её фирмы периодически исчезали и возникали вновь. Несколько лет её очередная фирмы занималась реформой налогообложения недвижимости в сотрудничестве с американскими массовыми оценщиками. Влад и здесь преуспел. В Твери и Новгороде – в городах эксперимента по налогообложению – он лихо и точно оценивал на глаз множество объектом недвижимости, изумляя американских коллег с их неработавшими в псевдорыночной России компьютерными моделями массовой оценки.

 
Если ценишь красоту,
Если любишь женщин —
Получай сертификат
«Массовый оценщик».
 
 
И про налогообложение недвижимости:
Спать ложился кандидатом,
А проснулся утром вдруг
Доктором наложенных,
Доктором обложенных,
Член-корреспондентом
Недвижимых наук.
 

В карьере оценщика Владу довелось оценивать недвижимость известной строительницы финансовых пирамид Валентины Соловьёвой – Властилины. Дважды – до её ареста и после. Его возили в загородные посёлки Властилины на роскошном БМВ, где он, впервые за полвека своей водительской жизни испытал укачивание от невиданной им плавной езды.

Изумила его и восьмикомнатная реконструируемая квартира в известном дореволюционном жилом комплексе «Дом России». Шикарная анфилада жилых комнат с эркерами, а на месте бывшей большой кухни был снят пол и укреплено перекрытие для будущего бассейна. Влад оценил квартиру в миллион долларов. Это, не считая других её квартир и загородных посёлков. За работу получил пять тысяч долларов (стоимость тогда нового автомобиля), но одну тысячу пришлось отстегнуть посреднику.

Потом, уже после ареста Властилины, по просьбе судебных инстанций, он оценивал, помимо прочего, три её трёхкомнатные квартиры в 11-этажном доме у Белорусской площади, напротив его бывшего жилья на улице Горького. В одной из них были расстелены постели бывшей хозяйки, а в прихожей стояли неостывшие после ареста тапочки.

Представитель «судебных инстанций», заказавший эту работу, сам имел роскошный особняк, заработанный на скромную следовательскую зарплату. Это не помешало ему «заиграть» обещанное Владу вознаграждение.

Скоро Влада очень удивляли частые диспуты в телевизоре возмущённых обманутых вкладчиков. Знали бы они, какими финансами обладала Властилины, которые могли бы с лихвой компенсировать их потери. Но судьба этих капиталов осталась тайной следствия. Они испарились в нужных направлениях…

Пришлось Владу поработать в крупной риэлтерской конторе МИАН – продавал «элитные» квартиры. Отношение, даже к солидным сотрудникам вроде него, было скотское. Чувствительные денежные наказания за опоздание на работу и другие невинные проступки заставили Влада уволиться, предварительно, путём тайной продажи, наказав фирму на пару тысяч долларов.

Довелось ему несколько лет потрудиться в фирмах скандально-известного девелопера Сергея Полонского в отделе маркетинга. Там Влад тоже с лёгкостью оценивал перспективные проекты фирмы и поражался полному дилетантству в строительстве, архитектуре и недвижимости её руководства. Но в целом обстановка была вполне благожелательная: приятные праздничные корпоративы, хорошая оплата.

 
Нам – сотрудникам конторы,
Честно трудятся в которой
Президент и маркетолог —
Новый год для всех нас дорог!..
В самой лучшей фирме в мире
Будем строить хоть в ампире,
Хоть в модерне, хоть в хай-тэке,
Торговать, хоть в ипотеке —
Лишь бы каждый новый год
Нес нам радость, и доход!
 

Случилось в то время одно нехорошее происшествие – трагическое обрушение досугового комплекса «Трансвааль-парк», к постройке которого фирма Полонского не имела отношения. Наш эксперт по всем архитектурно-строительным и недвижимым вопросам был известен в Москве и щедро раздавал свои визитки. Такая визитка оказалась в редакции газеты с соответствующим названием «Газета». Корреспондент позвонил Владу и спросил о его отношении к происшествию. Тот красноречиво описал пороки отечественной девелоперской системы, резюмируя фразой типа «не важно, как построить, главное – выгодно продать». На следующий день эта газета сделала целую полосу по поводу трагического происшествия, поместив несколько экспертных оценок, включая и нашего Влада. В «шапке» газеты крупным шрифтом красовалась одна из крамольных его фраз.

По пути на работу Влад увидел и купил эту газету, а позвонившая ему жена сказала, что о его «кратком интервью» говорили даже по НТВ. Интернет тоже пестрил откровениями нашего великого эксперта.

Затаившись, на всякий случай, Влад тихо работал в своем отделе, пока не раздался телефонный звонок:

– Осятников, вас срочно вызывает к себе Сергей Юрьевич!

Полонский раньше мало интересовался отделом маркетинга и не был даже знаком с великим маркетологом. А тут вызвал к себе «на ковёр». Проказника обуяли нехорошие предчувствия.

Зайдя в кабинет Полонского, он увидел и услышал, как тот, по обыкновению своему, за что-то материт своих заместителей. На вопросительный взгляд вошедшего он указал в сторону включённого компьютера:

– Идите, читайте! Читайте вслух.

Была открыта страница с последними острыми новостями. И, конечно, упомянут «кандидат архитектуру, специалист отдела маркетинга компании Строймонтаж, Владислав Осятников». Полонский даже не стал материть Влада, а лишь велел больше нигде не подписываться с названием его фирмы. Никаких других последствий это происшествие не имело.

Но скоро Влад получил заманчивое предложение от главы фирмы элитного жилья Полс-Ярд – Павла Здрадовского, и перешёл туда на должность главного аналитика с приличным окладом.

Нужно сказать, что выражение «элитное жильё» в тогдашней и нынешней России – весьма условное. Позже, пожив в США, Влад наблюдал подобные «элитные» объекты в качестве домов для совсем не многоимущего, и даже чернокожего населения.

Ничего особо интересного в той работе не было, кроме одного элитарного мероприятия, на которое Здрадовский послал вместо себя великого аналитика. Были там действительно элитные напитки и закуски, дорогие сигары и симпатичные девочки обслуживания. Пир среди полуголодной страны.

Приходилось несколько раз ездить по работе в Калининград, где брат Здрадовского возглавлял риэлтерскую фирму. Там тоже было не очень интересно, хотя в городе и области, кроме современного многоэтажного панельного жилья, кое-где сохранились материальные воспоминания о немецком Кёнигсберге.

Не знаю точно – почему (он мне не рассказывал), но скоро Влад ушёл и из этой фирмы. Однако связь с ней осталось. Его пригласили сделать большой проект – градостроительное обоснование строительства на протяжённом участке Балтийского побережья. Хотя градостроительство не было «коньком» нашего профессионала-универсала, он взялся за эту работу. За год нужно было отработать, как ему казалось, огромную сумму. И работа лихо пошла, учитывая опыт подобных дел в Госгражданстрое и не слишком высокие требования заказчика.

Заказчика он так и не узнал, а посредником была калининградская фирма брата Здрадовского. Влад регулярно получал отработанные деньги, и однажды ему удалось случайно узнать истинную стоимость работы, львиную долю которой он делал почти собственноручно. Оказавшись один в офисе фирмы, он заглянул в финансовый документ этой работы. Каково же было его изумление, когда увидел он, что работа стоила в 100 (сто) раз больше предназначавшейся ему, практически единственному исполнителю, суммы! Такой вот был наш «бизнес».

Из вполне приличного гонорара в пятьдесят тысяч долларов удалось «подкормить» нескольких своих бывших друзей-сослуживцев, написавших небольшие разделы к отчёту. В их числе был замечательный профессионал, уникальный архитектор-новатор Александр Сикачёв. В то время он признался Владу, что если бы не пенсия, пришлось бы голодать тогдашнему профессору МАРХИ…

Ну хватит про этого счастливчика и профессионального авантюриста. Всё про него да про него – скромнее нужно быть и меньше рассказывать о своих подвигах и достижениях, в том числе, мне, а я о них – вам.

А тем временем, только не давно, а почти в наше время происходило не мало примечательных событий. Например, Первая и Вторая чеченские войны, случившиеся на рубеже прошлого и нынешнего столетий. Россия твёрдо отстаивала «свою территорию», сметая любые сепаратистские проявления. И, видимо, это правильно…

Ельцинская эпоха социальных новаций, проб и ошибок быстро закончилась и началась другая. Случайно обнаружились фрагменты переписки Влада с американцем Валерой Дубовым, ставшим теперь Ларри, его бывшим московским приятелем. Переписка в переходный период – от старого президента к новому.

«ВЕСТИ ИЗ МОСКОВИИ

Хочу вам, загнивающим и унывающим без свободных средств массовой информации, сообщить еще кое-какие новости с родной землицы.

Почти все стали вегетарианцами, на весенних субботниках и воскресниках разгребаем сугробы и ломами долбим мёрзлую землю парков и скверов под посадку картошки. Посадочный материал давно съели и надеемся на гуманитарный десант колорадских овощеводов.

Зима была на редкость снежная. Даже в Москве вам по пояс будет, а при моих длинных ногах – до заветного места. Сейчас маленько подтаяло и из сугробов прет собачье дерьмо – ступить некуда. Его у нас собачники в пакетики не собирают, и славное будет удобрение для картофеля в тех же перекопанных скверах и парках! Откуда дерьмо собачье берется? Ведь и людям жрать нечего!

Наш спортсмен-многоборец снова полетел на Байкал. Керосин не водка – не жалко. Хочет в восточном единоборстве потягаться с самым главным Японцем. Если наш проиграет, обещает отдать два Курильских острова. Если победит, тоже отдаст. Чужого не очень жалко и картошка там плохо растет – одни камни и некормленые военные базы.

По московским творческим союзам объявили открытый конкурс на пожизненный памятник Пал Палычу Бородину (кто забыл – соратник Ельцина, главный хозяйственник, точнее – хозяин, всего кремлёвского хозяйства). Историки говорят, что его предок, тоже Пал Палыч, князь Хапужкин, изменил фамилию после Бородинской битвы и заключил сепаратное соглашение с Наполеоном, чтобы тот не сжёг Кремль и оставил его на разграбление… пардон – управление его семейным кланом. Злые языки из осведомленных источников рассказывают, что великий Зураб Церетели, наш народный ваятель, уже отлил из бронзы в натуральную величину два варианта памятника: Бородин верхом на Спасской башне с двухзвездным орлом, и другой – Бородин, прикованный цепями к нью-йоркскому небоскребу и с факелом Свободы в руке. Говорят, Лужкову нравятся оба. Первый, со Спасской башней, поставят на Соборной площади, второй, с небоскребом – на Красной, она просторнее. Сказывают, есть и третий вариант – Бородин, распятый на кресте, но тот уже подарен автором то ли Бразилии, то ли Израилю.