Текст книги "Коко Шанель"

Когда Габриэль исполнится 18 лет, она навсегда покинет приют при монастыре, где, сказать по правде, ее обучили многому, включая умение шить, сделавшее ей имя. Ну а Альбер Шанель наконец-то снова почувствовал себя свободным от семейных уз человеком, без каких-либо обязательств.

Глава третья. Обазин

Обазин расположен всего в четырнадцати километрах от Брив-ла-Гайяра. К 1895 году в городке насчитывалось около тысячи жителей, что остается неизменным по сей день. Обазин обязан своим существованием мужскому монастырю, основанному священником Этьеном де Вьельзотом в XII веке. «Это был отшельник и первопроходец, божий безумец, хрупкий, уродливый, лысый, в тридцать лет морщинистый, словно старый бонза. Физически удаленный от всех, но духовно объединенный со всеми», – говорили про Этьена. Очень быстро к мужскому монастырю присоединился женский, оба принадлежали ордену цистерцианцев. К сожалению, во Франции многое было разрушено во время революции, в частности, пострадали женские постройки монастыря. После революционных событий монастыри прекратили свое существование, но в 1860 году в оставшемся от монастыря здании сестрами конгрегации Сен-Кёр де Мари был открыт сиротский приют для девочек. На момент проживания там сестер Шанель девочек-сирот насчитывалось примерно 35 человек.

Те, кто хотел докопаться до правды о жизни Мадмуазель в Обазине, в первую очередь пытались увидеть в ее творчестве признаки влияния старинного монастыря. Художник Мартина Люфон, посетившая Обазин в 2014 году, пишет: «Коко Шанель жила в строгом пространстве своей архитектуры. Есть вещи, которые отпечатались в ней, более или менее сознательно. Мы находим их в линиях ее одежды… В выборе графической линии, которую она хотела для своего дома… В ее логотипе, который угадывается в витражах аббатства… В строгости флакона для ее ароматов… В выборе № 5, замеченного в коридоре, ведущем из общежития в церковь… В дизайне ее украшений. Обазин никогда не упоминается, но постоянно виден в символах»[4]4
  https://www.lamontagne.fr/aubazine/loisirs/art-litterature/2015/09/18/sur-les-traces-correziennes-de-coco-chanel_11588542.html


[Закрыть]. Ну и, конечно, упоминается лестница монастыря, которая точно воспроизведена в доме Мадмуазель.

Почему и в Обазине тайна? Почему нет ясности даже на этой странице биографии? Оказывается, никаких подтверждающих пребывание сестер Шанель документов в монастыре не сохранилось. Как говорится, «ври не хочу». Доказательством служили лишь воспоминания родственников, но раз нет официальных бумаг, зарегистрировавших пребывание Жюли, Габриэль и Антуанетты в приюте, то и сам факт можно отрицать, сколько угодно. «Тот факт, что записи, относящиеся к периоду возможного пребывания их в монастыре, были утеряны или уничтожены, скорее подтверждает гипотезу, нежели опровергает ее. Розыски и исчезновение бумаг, давление, оказываемое высокопоставленными лицами, с тем, чтобы был изъят или уничтожен тот или иной документ, хранившийся в досье Шанель, были делом обычным. Это не первый сюрприз с нею связанный. Но нельзя вновь не удивиться тому, с каким упорством пыталась она сделать невозможное – стереть все следы того, что ей пришлось пережить», – продолжает свой рассказ Мартина Люфон. Шаг за шагом узнавая о жизни Мадмуазель, легко понять, почему она уничтожала любые документы, раскрывавшие миру детали ее прошлого. Пока понятно только одно: монастырский приют постоянно и неумолимо напоминал ей о предательстве отца и родственников. В 12 лет сложно понять, почему от тебя все отвернулись.

– Мне это знакомо с раннего детства, – говорила Шанель. – у меня всё отняли, и я мертва… Впервые я испытала такое в двенадцать лет. В течение жизни человек может умирать много раз…

Так Обазин стал символом первой «смерти», первого крупного предательства, но и первого шага к успеху. Недаром Мартина Люфон искала в монастыре черты стиля Шанель – Мадмуазель и в самом деле часто воспроизводила тот опыт в своей работе.

Но вернемся назад, в тот февральский день, когда Альбер высадил Габриэль из повозки возле приюта. На первый взгляд Обазин не должен был произвести на девочек какого-то ужасного впечатления: солидное старинное здание, красивые пейзажи, чистота, простор. Всё это не шло ни в какое сравнение с теми условиями, в которых они жили до сих пор. Внешне Обазин представлял собой великолепное зрелище: квадратные газоны монастырского сада, обрамленные живой самшитовой изгородью, с журчащим фонтаном в центре, исполненные суровой красоты древние монастырские здания с головокружительными скатами черепичных крыш. Внутри, правда, монастырь, как все его собратья, выглядел строго, даже аскетично: ни одного украшения на стенах, ни одной скульптуры в саду. Единственной составляющей красоты были объемы, единственным богатством – голый камень, вся прелесть постройки, как и во многих старинных зданиях, заключалась в пропорциях. Данный факт тоже нашел отражение в линиях одежды Коко Шанель (либо это отражение нашли желающие отыс-кать связь между знаменитой кутюрье и Обазином).

Тем не менее монастырь не пришелся Габриэль по душе, и она старалась потом не вспоминать о нем. Он был связан с предательством отца и родных, с отсутствием родного дома – пусть убогого, но своего; с постоянным присутствием посторонних детей и монашек, которые заставляли неукоснительно следовать ими прописанным правилам поведения. Свобода, которую Габриэль и ее сестры знали с младых ногтей, где бы они ни жили, вдруг исчезла. Не осталось места ни смеху, ни баловству, ни развлечениям, какими бы бесхитростными они ни были. С самой первой ночи девочка почувствовала, насколько изменилась ее жизнь: теперь ложиться спать она обязана вместе со всеми воспитанницами (в девять вечера надзирательница выключала свет и требовала абсолютной тишины), вставать также по расписанию, вместе молиться и петь в церковном хоре, учиться вести домашнее хозяйство и шить. Каждое нарушение наказывалось весьма строго. Ночью надзирательница, казалось, не спала совсем. Едва кто-то пытался шелохнуться, а тем более заговорить, как она бесшумно открывала окно в свою комнату, которое выходило в галерею с кроватями воспитанниц, чтобы застать их врасплох.

Так как монастырь находился в горах, девочек часто выводили за его пределы в своеобразный поход по окрестностям. Пейзаж не отличался разнообразием: сплошной зеленый лес и холмы, покрытые густой травой, как ковром. Монахини часто рассказывали о том, что располагалось в округе, например, о колокольне с неправильными сторонами или про пол в одном из коридоров, на котором были начертаны необъяснимые знаки, таинственная мозаика, каждый из составлявших ее рисунков, запечатленных в камне, был образован повторением одной и той же цифры. Позже и этому найдут применение: а как же, ведь духи Шанель – это именно цифры и в первую очередь повторяющийся от флакона к флакону знак. За свою жизнь Шанель выпустила три вида духов, которым в качестве названия был просто присвоен номер. Первые – номер 5, потому что Габриэль выбрала именно пятый аромат из предложенных на ее суд, вторые – номер 22, по году создания, и, наконец, номер 19 – в честь даты ее рождения. Есть ли здесь связь с цифрами Обазина? На самом ли деле Габриэль видела в них такую магию, волшебство, которые нельзя было не использовать в будущем? Узнать это невозможно, потому что Мадмуазель, как уже говорилось, предпочитала молчать о монастыре и тех годах, которые она провела за его стенами.

Кроме цифр, существовала и магия одежды. До двенадцати лет Габриэль и ее сестры одевались просто, а порой совсем бедно, в штопаное-перештопаное матерью. Но в Обазине форма выглядела совершенно одинаковой у всех. Впрочем, и здесь нашлось место неравенству: девочкам из обеспеченных семей шили форму на заказ, и она существенно отличалась от формы бедняков качеством ткани и отделки. Дело в том, что в монастырский пансион принимали не только сирот. Считалось, что в монастырях девочкам воспитание и образование давали прекрасное, поэтому родители охотно платили за их пребывание там. В частности, в том же пансионе учились Адриенна, самая младшая дочка деда Габриэль, и ее двоюродная сестра, дочка тети Луизы. Но, невзирая на разницу в качестве формы, одинаковость угнетала. Рубашки были белыми, но совершенно застиранными, так как в монастыре царил культ чистоты. Юбки воспитанниц были черного цвета, в глубокую складку, чтобы можно было ходить широким шагом. Они долго не занашивались и, казалось, носились бесконечно долго. Покрывала монахинь и их платья с широкими проймами тоже были черными. Рукава с большими отворотами обычно закатывали до локтя, чтобы спрятать туда носовой платок. А вот ленты, стягивавшие голову, и широкие апостольники в форме воротничков были кипенно-белыми. Белыми были и длинные коридоры и стены, выкрашенные известью, в отличие от черных, высоких дверей дортуаров.

Здесь сразу возникают ассоциации: маленькое черное платье, лишенное декоративности, белые воротнички, просторные юбки, сочетание простых цветов, отсутствие вычурности и удобство в первую очередь. Шанель всегда повторяла: удобство превыше всего, одежда не должна стеснять движений, не должна мешать. Но, в отличие от Обазина, она должна приковывать к себе взгляд, выглядеть уникальной, единственной в своем роде. Легенды о чистоте родительского дома оттуда же – не упоминать монастырь, но как-то объяснять, почему она такая чистюля, аккуратистка, привычная к труду, самолично до преклонных лет наметывающая на моделях свои новые творения.

Легенда об отце складывалась тоже в Обазине. Если ты сирота, то это понятно. Если тебя бросили вполне себе живые родственники, то приходится за них оправдываться. Тут и возникает отец, торгующий вином в Штатах. Многие считают это проявлением дочерней любви, но любовь ли подпитывала воображение подростка? Скорее уж нежелание выглядеть смешной, брошенной, никому не нужной. Габриэль редко упоминала мать только оттого, что та действительно умерла, будучи преданной человеку, не заслужившему и толики ее любви. Жанна была предана ему, но предана им. Похожие слова, но такие разные по смыслу. Зачем рассказывать о матери, в истории которой нет ничего унижающего Габриэль? А вот о вполне здоровом и бодром отце пришлось плести истории. Ухудшило положение два важных момента: с одной стороны, отец возродил надежду на свой приезд, а с другой – надежда окончательно рухнула, когда Габриэль узнала, что он навещает сестру, при этом позабыв об обещании видеться с дочерями.

В один прекрасный день, вскоре после прибытия трех сестер Шанель в монастырь, Габриэль получила посылку с прекрасным платьем для конфирмации и дорогими четками. Габриэль была твердо уверена, что посылка пришла от отца. Для Альбера и правда были характерны редкие широкие жесты. Он привозил детям подарки из своих странствий, поэтому мог решиться на покупку платья дочери. Вот только почему только ей? Отец никогда не выделял Габриэль, подарки привозил для всех. К тому же ничто не указывает на то, что платье ей отправил именно он. Это мог сделать любой из родственников, включая тетку Луизу, которая впоследствии стала брать девочек к себе домой на летние каникулы. Не очередная ли это фантазия Габриэль, которая хотела сделать вид, что отец помнит о них, заботится и в один прекрасный момент даже заберет их из приюта? Истории наслаиваются одна на другую, но за ними стоит образ девочки одинокой, лишенной большинства детских забав и семейного общения.

Одно можно сказать вполне определенно: шить Габриэль научилась именно в Обазине. Монахини тщательно следили за качеством работы, которую делали воспитанницы. Они постоянно заставляли девочек переделывать начатое, чтобы достичь совершенства. С непривычки уставали глаза, пальцы были исколоты непослушной иголкой, но результат стоил усилий. Жанна Шанель тоже умела шить, чем часто зарабатывала на жизнь. Это умение она унаследовала в свою очередь от матери. В XIX веке в Европе выбор женских профессий был не так уж велик: швея, продавщица, прачка, работница на фабрике или в шахте. Умение шить на заказ, чинить одежду было для девушки умением полезным и не вызывавшим кривотолков. Куда лучше, чем идти на панель, поэтому работать швеей считалось наименьшим из всех зол. Шитьем занимались даже представительницы аристократических кругов. Они, правда, не починяли старую одежду, а чаще вышивали для собственного удовольствия. Потом творение рук своих можно было подарить, с гордостью продемонстрировав сей талант. Для женщин, которым приходилось зарабатывать шитьем на жизнь, это умение становилось заработком, впрочем, весьма мизерным – оплачивали их труд скудно. Именно поэтому матери Габриэль и приходилось, кроме шитья, выполнять много другой тяжелой работы. Мясо в лучшем случае раз в полгода и кусочек сыра с чашкой кофе раз в день составляли обычный рацион бедной швеи во Франции. Если нынче французский рокфор – деликатес, то в XIX веке сыр, покрытый плесенью, вовсе не являлся признаком состоятельности. В любом случае, умение шить считалось важным, потому что хоть как-то могло обеспечить девочку в будущем. Другим навыкам в монастыре тоже учили, там даже имелась школа, но в ней основное время уделялось Закону Божьему.

Отношения с монахинями у Габриэль складывались непростые. Она не привыкла к дисциплине и не желала подчиняться. Две другие сестры потихоньку привыкли к жизни в приюте, а может, просто покорились судьбе, но отношения Габриэль с наставницами были натянутыми, ведь свой бунтарский дух она издавна проявляла еще в родной семье. Не раз за дерзкое поведение ее оставляли по воскресеньям без сладкого или усаживали переписывать страница за страницей пассажи, посвященные покорности, терпению, кротости и повиновению – как раз тем добродетелям, которыми она не могла похвастаться. Конечно, ей приходилось подчиняться, но в душе росли возмущение и злость, которые с трудом удавалось погасить. Габриэль часто думала о побеге из приюта, но бежать было некуда. Впоследствии чуть ей удастся глотнуть свободы, чуть ослабится контроль, как она тут же воспользуется представившимся шансом. Пока же приходилось терпеть и ждать, рассказывая байки про отца, который скоро за ней вернется.

Так прошли первые три года жизни из неполных семи, проведенных в монастыре. Однажды на каникулы сестер решила взять к себе тетя Луиза. Это ее в свое время удачно выдали замуж за железнодорожного служащего со стабильным жалованьем. Жизнь Луизы сложилась вполне в том стиле, который ей предназначался: покладистый муж, небольшой дом в местечке Варен-сюр-Алье (население в конце XIX века и поныне – около трех тысяч человек), где ее супруг служил на железнодорожной станции, отсутствие особых развлечений, но и необходимости работать. Городок представлял собой обычное французское захолустье без особых прикрас. «Поселок, окруженный пыльной дорогой, с церковью и домом священника, над дверью которого прилажен здоровенный каменный крест, имеющий откровенно кладбищенский вид. Напротив церкви, в самом центре поселка, на виду, высится весьма претенциозная ратуша, построенная около 1830 года и снабженная своего рода дозорной башней, часы которой отбивают время в пустоте полей… Две другие важные точки – вокзал и постоялый двор. Один торчал здесь, казалось, с единственной целью придать пущей важности дяде Полю Костье, другой – служил для того, чтобы во время больших маневров офицерам муленского гарнизона было куда пойти выпить и потанцевать… в сущности, Варен был всего-навсего железнодорожным пунктом, торговой станцией, улицей, проложенной средь полей. Вокруг простирались волнистые луга и благопристойные холмы, ничто не нарушало гармонию ровной и отчаянно скучной местности»[5]5
  Шарль-Ру Э. Непостижимая Шанель. М., 1997. С. 39.


[Закрыть].

Доход тетиной семьи был не слишком высоким, однако ребенок у них с мужем был всего один, дочь Марта, что позволяло сильно сократить расходы. Дочка Луизы училась вместе с двоюродными сестрами, но за плату, а значит, проживала там в несколько иных условиях. Послаблений в плане дисциплины и учебы платным воспитанницам не делалось, но важным было само ощущение того, что у тебя есть семья, тебя не бросили, на все каникулы ты возвращаешься домой к родителям. Первые годы долгие летние каникулы представляли для Габриэль и ее сестер большую проблему. Им приходилось оставаться в монастыре, в то время как других воспитанниц разбирали на лето родственники. И вдруг тетушка «спохватилась». Какие на самом деле мотивы двигали ею, сказать сложно. Не исключено, что ранее у нее просто не было возможности взять к себе троих детей, а может, ею двигало чувство жалости. К тому же к ней на лето приезжала теперь и ее сестра Адриенна, ровесница Габриэль. Позже та иногда говорила, что их брали «за компанию» с Мартой и Адриенной, а вовсе не от большой любви. Габриэль все время искала виновного в своих бедах. Поступая довольно нечестно, она перекладывала на тетю вину за свое сиротство, за монастырское заточение, за разлуку с братьями и сестрами. С ней она общалась вызывающе и летние каникулы считала подачкой. Пойти на попятный Габриэль не могла. Она была несправедлива к этой женщине, но ничего не могла с собой поделать.

Тем не менее проживание в Варене вносило разно-образие в жизнь девочек, хотя надзор за ними со стороны тети и ее мужа был строгий. Однако он не шел ни в какое сравнение с дисциплиной в монастыре. После длинной, темной галереи, в которой спали все воспитанницы приюта, Габриэль очутилась в спальне, которую делила всего с одним человеком – с Адриенной, приходившейся ей формально теткой, а по сути подругой. Можно было болтать, не боясь окрика надзирательницы, хоть всю ночь напролет. И возраст для таких задушевных бесед был самый подходящий. Потихоньку отчуждение в отношении тети Луизы проходило, особенно в те моменты, когда они втроем занимались рукоделием. Тетя любила своими руками делать шляпки – никогда их не покупала, что приводило Габриэль в восторг. Она с удовольствием начала применять навыки, полученные в монастыре, помогая тете. Она уже умела довольно многое: например, расшить скатерть, окаймить салфетку, раскроить сукно, расширить или заузить юбку. Тетя иногда выбиралась в Виши купить там фетровые заготовки, а затем перекраивала их и украшала на свой лад. Под ее ловкими пальцами бесформенные болванки превращались не в безликие головные уборы, которые видишь на каждой женщине, особенно в захолустье, а в нечто оригинальное. Конечно, этим скромным изделиям далеко было до неподражаемого шика парижской моды, но, с другой стороны, они не походили на банальные шляпки с потускневшими на солнце искусственными цветами, безуспешно призванными их украсить. Помогая тете, Габриэль, пожалуй, впервые почувствовала свое будущее призвание: недаром карьеру она начнет именно со шляпок.

Кроме создания головных уборов, Габриэль в Варене развлекало чтение книжек. Дешевые сочинения французских романистов открывали перед девочкой мир таких же дешевых, как и сами книги, страстей. Но для нее, читавшей в монастыре литературу совсем иного свойства, эти истории стали настоящим окном в мир любовных интриг, приключений, в мир красивых благородных мужчин и не менее прекрасных возвышенных женщин. За лето Габриэль буквально проглатывала десяток-другой книжек, чтобы потом в монастыре развлекать себя воспоминаниями о придуманных страданиях барышень, далеких от реальной жизни.

Вскоре сестер Шанель начали ненадолго приглашать к себе бабушка и дедушка, родители отца. Не исключено, что вместе со старшей дочерью они все-таки попытались компенсировать хоть в какой-нибудь степени свой отказ взять их к себе на воспитание. Бабушка с дедушкой жили на тот момент в Мулене, городе, где била ключом жизнь. Летом на воды съезжались состоятельные люди, прогуливавшиеся по улицам в шикарных нарядах. На свежем воздухе играли оркестры, работали многочисленные кафе. Девочек в сутолоку этого «вертепа» не пускали, но они все больше проникались духом свободы и желанием удрать из-под контроля. Гостя у родни, Габриэль, кроме положительных эмоций, столкнулась и с неприятным открытием. Оказалось, отец изредка навещал любимую сестру – тетю Луизу и время от времени общался с родителями. Его внимания не хватало только дочерям: их он навещать не собирался. Понять причины подобного поведения Альбера несложно, вспомнив его биографию. За родителей и сестру он не нес никакой ответственности, а вот дети оставались обузой, никудышным наследством, которое ему завещала несчастная жена. Дети ассоциировались у Альбера с Жанной, постоянно преследовавшей и докучавшей ему. Обретенная свобода дорогого стоила. Зачем же ею рисковать, когда девочки находятся под присмотром, а парни вполне способны позаботиться о себе сами? Для Габриэль новость была вторым ударом, вторым предательством отца, которого она отправила в своем воображении торговать вином в Штаты. Она уверовала в собственные сказки о нем, и неприятное открытие вернуло девочку в жестокую реальность.

К восемнадцати годам Габриэль превратилась в весьма привлекательную девушку. Она вовсе не походила на идеал того времени, будучи слишком худощавой, фактически с нулевым размером груди. Это было время пышнотелых женщин, а худоба вызывала целый ряд вопросов: не больна ли ее обладательница, какой образ жизни довел ее до такого состояния? Этот факт она потом тоже обыграет в созданном ею фирменном стиле: это будет стиль худых и плоских фигур, для которых доселе никто не удосужился сшить что-то приличное. Напротив, подобные фигуры пытались замаскировать, придать им пышности путем всяческих ухищрений. Коко Шанель недостатки фигуры превратила в достоинства, хотя часто упоминала о них. Внутренние комплексы, видимо, оставались, но внешне они больше не проявляли себя. Но ведь кроме фигуры у девушки есть и другие черты, которые привлекают окружающих. У Габриэль были шикарные густые волосы. Она любила заплетать их в косу и укладывать вокруг головы. Лицо ее имело приятные черты: узкие, аристократические, больше унаследованные от красавчика отца, чем от матери. У него же она позаимствовала умение общаться с людьми любого круга и богатое воображение, позволявшее рассказывать выдуманные истории своей жизни. Зато от матери к ней перешло безумное трудолюбие, которое вознесет ее чуть позже на вершину славы.

Пока что она выглядела бедной девушкой из крестьянской семьи, толком не знавшей городской жизни и не видевшей достатка. Несмотря на внутренний протест, монастырское воспитание долго будет давать о себе знать. Обретенная в какой-то момент семья в лице тети Луизы, дедушки и бабушки, кузенов, других тетушек не смогла восполнить пустоту, успевшую образоваться в душе одинокой Габриэль. Родственников, так внезапно снова объявившихся в ее жизни, она отвергла всех разом, не желая признавать, что у нее есть обязательства по отношению к семье – уж слишком поздно она ее приняла обратно. Адриенна являлась единственным исключением.