Текст книги "Талая вода"

– Поехали, нужно в больницу, – быстро сказал он Герману.

– Как она? – испуганно спросила Юля.

– Жить будет, – ответил Матвей, заворачивая дрожащую мокрую девушку в плед, который Герман всегда возил с собой. Как у истинного немца в его машине были вещи на все случаи жизни.

Уже позже, когда Аню осмотрели врачи, она сидела, постукивая зубами о край чашки с горячим чаем, которую зажала в ладонях, пытаясь согреться ее теплом. Юля и Матвей обосновались рядом на стульях, Герман прохаживался по больничному коридору.

– Спасибо, что спас меня, Матюша, – произнесла вдруг Аня, ласково накрыла его руку своей, и у нее на глазах выступили слезы. – Я когда там стояла, думала, что у меня столько проблем, столько проблем! Вы даже не представляете, сколько… и за десять жизней не решить… А потом я прыгнула… И полетела. И вдруг – все проблемы исчезли. Как по волшебству! И я поняла, что у меня вообще-то на самом деле нет проблем, кроме одной: я уже лечу … Это так страшно было… Почему бог дает шанс таким как я… может я зачем-то нужна… я ж не разбилась… Если б там лед был, я бы разбилась… Меня спасла талая вода. Надо же, как странно…

Она с тоской посмотрела на Германа, который опустился на свободный стул рядом и обнял ее за плечи.

– Все уже хорошо, – он чмокнул Аню в щеку. – Мы сейчас отвезем тебя домой.

Они принялись шептаться о чем-то, Аня всхлипывала, прижавшись лбом к его шее, и, воспользовавшись ситуацией, Юля, перекинув через руку куртку и сумку, отвела Матвея в сторону.

– Мне, наверное, надо ехать? – она вопросительно взглянула на него. Он взъерошил волосы, растеряно и задумчиво глядя на нее, как если бы снова только что вспомнил о ее существовании.

– Да, конечно! Мы сейчас отвезем Аню, потом тебя, хорошо? – спросил он, а затем вдруг положил руки Юле на плечи. – Прости, что втянул тебя в эту безумную историю. Прости, что испортил твой вечер и заставил пережить этот кошмар! Но я никак не ожидал такого исхода, честное слово!

Юля опустила голову, да уж, у нее до сих пор подкашивались ноги и колотилось сердце!

– Я так боялась, что она разобьется или утонет! – тихо сказала она, – Зачем она так? И зачем она тебе? Эта совершенно ненормальная, неуравновешенная девица, зачем? Я не понимаю, что ты в ней нашел… Конечно, это не мое дело, но у нее проблемы с психикой… И что ты ей сделал? Чем так сильно огорчил или разозлил?

– Я?! Да ничего я ей не делал! Она всегда такая. Все двадцать лет, что я ее знаю. Прости, Юля, милая, еще раз прости за этот жуткий вечер, не ожидал, что все так обернется, – он улыбнулся, словно извиняясь, и ласково по-дружески обнял ее. – В отличие от тебя, мне очень не повезло с сестрой. Только и всего.

– Что, прости?! – вне себя от изумления она отступила на шаг назад, – Она… Аня… она твоя сестра? Родная сестра?

Юля не знала, кто именно научил ее этому «что, прости?», но она говорила так с самого детства и эта фраза пользовалась неизменным успехом, став своеобразной визитной карточкой вежливой и интеллигентной девушки, потому что именно такой образ тут же бессознательно формировался в голове каждого, кто слышал это нехитрое словосочетание, вне зависимости от обстоятельств произнесенное с глубоким уважением к собеседнику.

Матвей развел руками.

– И поверь, это не первая ее попытка самоубийства. Боюсь, однажды она это все-таки сделает. А мама не переживет.

– Кажется, ей нравится Герман…

– Нравится? Нравится?! Да это слишком слабо сказано! Она влюблена в него как сумасшедшая. Потому что он не обращает на нее никакого внимания, а обратил бы – вмиг стал бы не нужен. Аня – избалованный ребенок. Сама не знает, чего хочет! Но поедем. Надо доставить ее домой, она никак не согреется. А потом я попрошу Германа отвезти и тебя.

Юля кивнула, сияя от счастья. Конечно, ее все еще сковывал ужас того, что она стала свидетельницей отчаянной попытки самоубийства, но зато снова появился шанс! Аня сестра Матвея! Кто бы мог подумать, они совершенно не похожи ни в чем, ни малейшего сходства!

Через час они подъехали к подъезду большого нового дома, где жила семья Вишняковых. Все еще дрожащую Аню завели в лифт, Юля пыталась было остаться, она совершенно не претендовала на знакомство с матерью Матвея, преждевременное, как ей казалось, но в тоже время безумно хотела увидеть его квартиру, узнать, чем он живет. Связанное с ним казалось ей особенным, и она входила в эту квартиру, как входили бы воины Шао-Линя в нефритовый дворец небесного императора: все вокруг было священным и полным значения.

Мать Матвея, открывшая им дверь, оказалась молодой и статной женщиной, на ней было черное шелковое кимоно, и даже дома она не смывала макияж. У нее был такой же тонкий аристократический нос, как у Матвея, и такие же осветленные волосы, как у дочери. Увидев Аню, она мгновенно поняла, что произошло, заохала, побледнела, едва кивнула Юле и Герману и тут же занялась девушкой. Она заставила Аню принять горячий душ, потом уложила ее в кровать, Герман же куда-то исчез. Когда Матвей позвонил ему, выяснилось, что тот предпочел уйти по-английски, не простившись, возможно, он опасался, что его будут винить в случившемся. Так или иначе, стало совершенно ясно, что Юлю он домой не отвезет. И в глубине души Юля этому обрадовалась – она опасалась оставаться с ним наедине.

Матвей взглянул на часы.

– Уже два часа ночи, а я никогда не доверял таксистам, – заметил он. – Оставайся здесь, на работу тебе завтра пока не нужно. Квартира большая, можешь занять мою комнату, а я лягу на диване в гостиной.

– Как-то неудобно, – Юля растерялась. Она не собиралась ночевать в чужом доме. Тем более, в доме Вишняковых, под одной крышей с сестрой и матерью Матвея.

– Да прекрати! Сейчас я выдам тебе халат и полотенце. Мама и Аня уже легли. Я тоже скоро отправлюсь спать.

Не выслушав ее возражений, он скрылся в комнате, а через минуту вернулся с белым махровым полотенцем и таким же халатом.

– Да, – совершенно спокойно ответил он на немой вопрос, застывший в Юлиных глазах, – Мы украли его из отеля в Турции. Аня украла.

Юля не выдержала и рассмеялась, как же он ее понимает, совершенно без слов! А потом направилась в душ. Войдя в ванную, девушка изумленно замерла – она никогда не видела таких душевых кабин, как же здесь красиво, и эта темно-синяя плитка, и прозрачная раковина… что бы Матвей сказал, окажись он в ее квартире, с отклеившимися обоями и облупившимся потолком… Тут совершенно другой мир, наверное, она ему не пара… как говорится, не в свои сани не садись.

После душа она сразу же легла в кровать, но сон не шел. Она то засыпала, то просыпалась, сказалось пережитое волнение, ей было душно, жарко и неуютно, наконец, не выдержав, встала и направилась на кухню за стаканом воды. Тем более, оттуда просачивалась полоска света. Стоя у окна, Матвей курил в форточку. Услышав шаги, он обернулся.

– Не можешь уснуть? – спросила Юля.

– Да, решил покурить.

– Мне тоже не спится. В общем-то, это не удивительно. Жаль, я не курю. Хотела налить себе воды.

Он глазами указал ей на полку со стаканами, девушка взяла один, налила воды прямо из-под крана и сделала несколько глотков.

– Может, поболтаем? Раз уж не спим, – предложила она. – Мне очень нравится с тобой разговаривать, всегда не хватает времени, чтобы обсудить все!

– Ты замерзнешь, тут холодно. Мама никогда не закрывает окна на кухне, это ее пунктик. Иди к себе, я сейчас приду. Поболтаем.

Совершенно растерявшись, Юля покорно кивнула и отправилась в комнату, скинула халат, забралась в постель, укрылась одеялом и приготовилась ждать. Чего она ждала, она и сама не знала, но чувствовала, что сердце вот-вот выскочит из груди от волнения. Не слишком ли много для одного вечера? Матвей пришел минут через десять, на нем была льняная синяя пижама, которая тоже ему удивительно шла. Неужели он тщательно подбирает даже пижаму? Он лег рядом с ней, поверх одеяла, потом протянул руку, взял с тумбочки у кровати свернутое покрывало, укрыл ноги и взглянул на Юлю.

– Начинай, – сказал он.

– Что именно?

– Болтать начинай. Ты же вроде бы хотела?

– Чей это портрет над кроватью? – Юля, стараясь сдержать сердцебиение, потому что было бы неловко, если бы он его услышал, вытянула руку и показала на черно-белую фотографию. С нее смотрело красивое лицо мужчины, одетого в белый китель.

– Это мой прадед. Он был белогвардейским офицером. Погиб в гражданскую войну, где-то на просторах Украины. Его сына, моего дедушку, потом сослали в Сибирь. Сложная и запутанная история, полная скелетов в шкафу.

– У тебя дворянские корни?

– Да, с маминой стороны они уходят куда-то аж к Рюрикам. Аня вечно говорит про свое царское происхождение, про сверженные династии, видимо потому и не хочет работать. Считает, мы должны были править Россией, а не Романовы.

– Ничего себе! А у меня совершенно крестьянские корни. Если б не революция, я б наверное и заговорить бы с тобой не имела права!

– А теперь вот болтаешь, – заметил он. – Ну, давай, расскажи мне про свою крестьянскую семью. Откуда вы, чем живете?

Юля улыбнулась, но в темноте он все равно не мог видеть ее улыбки. И она принялась рассказывать ему про семью, про подруг, целомудренную Милу и ветреную Сашку, про любимую сестру и не менее любимую работу, про школу, в которой училась, про намыленные не вовремя руки. Он слушал, не перебивая.

В какой-то момент она вдруг поняла, что он спит.

Юля тихонько рассмеялась, поправила подушку, чтобы ему было удобнее, осторожно дотронулась до его руки, закрыла глаза и почти сразу же заснула сама. Надо же, каким он бывает прекрасным, этот безумный, безумный мир, подумала она. Безумно прекрасным!

На следующее утро, когда она проснулась, его уже не было дома. Юля быстро оделась, вышла на кухню, нос к носу столкнулась с матерью Матвея и только сейчас поняла, что они даже не представлены друг другу. Та была все в том же черном кимоно, казалась бледной и не выспавшейся, вероятно она всю ночь не сомкнула глаз и сейчас повернулась к Юле, двигаясь неправдоподобно плавно, словно в замедленном действии. На ее лице вместе со вчерашними переживаниями отчетливо остался отпечаток той самой принадлежности к Рюрикам, это прекрасное лицо словно скорбело обо всех кровопролитных войнах и бунтах, голоде, эпидемиях, репрессиях, о бурях революции и сверженных династиях, обо всем, что перенесла многострадальная Россия, с тех пор, как первые варяги ступили на эту первобытно-дикую, но гостеприимную землю. Жаль, я не могу взять ее за руку, подумала Юля, можно было бы столько узнать об их семье, о самой истории страны… Усилием воли, она заставила себя отвести взгляд от лица матери Матвея.

Просторная, хорошо обставленная кухня произвела на Юлю не менее сильное впечатление, чем ванная накануне, здесь тоже все было оформлено в стиле «хай-тек», казалось дорогим, практичным и современным. Такая же кухня была у Бориса, она видела на фотографиях.

– Доброе утро. Будете кофе?

– Доброе утро, – Юля улыбнулась. – Да, спасибо.

– Валентина.

– Юля.

Та растерянно кивнула, плеснула в чашку кофе размашистым, но элегантным жестом. Аня похожа на мать, такие же странно-изысканные манеры, мелькнуло в голове у Юли.

– Да, сын говорил, что вы вроде работаете вместе…

А что еще он мог сказать? Я не подруга, не его девушка, не невеста… Он всего лишь сказал правду.

– Да, мы пересекаемся по работе, – подтвердила Юля, села к столу и сделала глоток крепкого черного кофе. – Отличный кофе, спасибо!

– Просто хорошая кофеварка, никаких секретных рецептов, и дорогой кофе в зернах, – Валентина опустилась на стул, подперла подбородок рукой и посмотрела на Юлю точно таким же извиняющимся взглядом, какой был вчера у Матвея. – Простите, мне очень жаль, что вы стали свидетельницей такой сцены… У нас не самая простая семья. У Анечки было сложное детство, да и сейчас она с трудом ориентируется в окружающем мире…

– Не нужно ничего объяснять, – Юля ободряюще улыбнулась. – Моя бабушка говорит, что бог создал нас всех разными, чтобы каждый был красив по-своему.

– Возможно… но иногда это бывает так трудно понять…

Валентина торопливо и как-то будто смущенно поднялась, вежливо простилась с Юлей и покинула кухню, скрывшись в чернеющем просвете многочисленных комнат. Девушка быстро допила кофе, ей было неудобно задерживаться в чужом доме, среди малознакомых людей, она вымыла чашку, собрала вещи, и, крикнув хозяевам «До свидания, спасибо!», вышла на лестничную клетку, тихо прикрыв за собой дверь. Наконец она возвращается домой! И не просто возвращается, а уносит с собой бесценное воспоминание о прошедшей ночи. Юле казалось, что она украла это воспоминание, как Аня украла халат из турецкого отеля, и, как без сомнения Аню прежде, ее не мучили угрызения совести. Каждый имеет право украсть у жизни немного счастья. Ведь мир суров, а время быстротечно.

Глава четвертая. Любовь земная

Саша появлялся в ее жизни, только когда ему была нужна помощь или какое-то содействие, и никак иначе. Она снимала трубку и неизменно слышала бодрое:

– Привет, Юлька! Как поживаешь? Как же я рад тебя слышать! – все это произносилось совершенно искренним тоном, вероятно он, и правда, был рад ее слышать, внимательно расспрашивал о работе, подругах, о самочувствии бабушки, всегда помнил то, что она рассказывала прежде и никогда не путал факты, от чего создавалось впечатление, что Юлина жизнь и правда чрезвычайно важна для него, потом кратко рассказывал о себе… Длиться все это могло как десять минут, так и бесконечно долго, но Юля не расслаблялась, она терпеливо ждала, когда он, наконец, дойдет до главного. И это неизменно случалось: как бы далеко не уходил разговор, Саша уверенно держался генеральной линии.

– Слушай, Юленька, – здесь он немного медлил, – У меня имеется приятель… А даже и друг! Большой любитель живописи. Не такой, как я, нет, куда профессиональнее! Неплохо разбирается… Вот уговаривает меня попробовать купить картину на аукционе, говорят, очень приличную… но я не могу не посоветоваться с тобой… Хотел узнать твое мнение, может, сходим посмотрим? Заодно кофе попьем где-нибудь. Раз уж я вернулся в Россию, так сказать, в родные пенаты?

Юля любила кофе, но не любила, когда ее используют, однако отказать его вежливой настойчивости была не в силах. Поэтому к вечеру они обычно пили кофе в каком-нибудь центральном кафе, чаще всего на Тверской, а потом Саша показывал ей фотографии картины.

– Ну, что скажешь? Суровые горы, холодная северная красота, здорово, да? – взволнованно спрашивал он. – Или это на мой дилетантский взгляд, так сказать?

– Это Швец, да? Олег Швец? Ранняя работа.

– Он так говорит, – Саша пожал плечами. – Скорее всего, Швец и есть.

– Я не скажу точно по фото, мне бы надо увидеть само полотно! Но вероятно авторская копия с оригинала. Оригинал, кажется, купил какой-то грек. Я помню, мы сами продавали эту работу, Борис еще упорно завышал цену. Ему, наверное, тоже нравится холодная северная красота! Сколько за нее хотят? Начальная цена?

– Девяносто тысяч рублей.

Юля изумленно подняла брови, и на лице Саши отразилось беспокойство.

– Неужели, она не стоит столько? – говорили его глаза, Юля поняла этот взгляд и рассмеялась.

– Нет, цена вполне адекватная для такой работы, в ней есть лиризм, и некоторое умиротворение. Композиционное решение – как и во всех его работах: пейзаж подчинен сюжету, но в этой есть и некоторая лубочность, что ли. Не в плохом смысле, в хорошем. Наивность. Я такие люблю, – пояснила она. – Мне странно, что ты хочешь ее купить за немалые деньги. Зачем? Ты обзавелся собственным домом? Обустраиваешь семейный очаг? Или есть покупатель, готовый заплатить больше?

Саша махнул рукой.

– Ну что ты, конечно нет! Я же не делец, куда мне! Но я тут узнал, – он зачем-то перешел на шепот, как если бы кто-то мог их слышать, – Что мой начальник обожает картины этого художника… Вот я и решил ему подарить. У нас намечаются некоторые кадровые перестановки, а, как известно: ничего не вложишь, ничего не выиграешь, разве нет?

Это объясняло все! Саша был неисправимым карьеристом. Если бы он присутствовал на суде Париса и выбирал между любовью прекраснейшей женщины мира и любовью начальника, он тысячу раз выбрал бы собственного босса. Как жаль, что начальник не был не только красивой женщиной, но и женщиной вообще, иначе Саша точно не упустил бы шанса! Однако навязаться в друзья, ездить в поездки, проводить вместе вечера в баре, эти простые шаги к успеху он совершал на регулярной основе. Но их было недостаточно, и каждый раз ему казалось, что требуются вложения покрупнее.

Именно из-за этого качества Юля и не влюбилась в Сашу.

Они познакомились во Флоренции, в галерее Уфицци несколько лет назад. Стоя в прохладной зале у самой стены, Девушка разглядывала картины Ботичелли, удивляясь их воздушной, неземной бледности и нежности, и хотя она не очень любила итальянских мастеров, эти полотна производили неизгладимое впечатление. Как и работы Рафаэля, и картины Микеланджело… они уводили куда-то далеко, прочь от земли, в самое сердце мечты, в мир до рождения людей.

– Прекрасное произведение, – произнес вдруг чей-то голос на русском языке, Юля вздрогнула от неожиданности, обернулась: перед ней стоял молодой широкоплечий светловолосый мужчина в клетчатой рубашке, невысокий, но крепкий, он обладал приятной интеллигентной наружностью, простым открытым лицом и напомнил ей героев советских кинолент, ему бы играть идеального тракториста, поднимающего целину! Незнакомцу было на вид около тридцати, может чуть больше, и Юля готова была поклясться, что видит его впервые в жизни.

– Да, замечательное, – согласилась она. – Как вы поняли, что я говорю по-русски?

– О, это было нетрудно, – засмеялся мужчина. – Я слышал, как вы обсуждали картину сама с собой. Клянусь, что никому не расскажу!

Юля покраснела, обсуждать картины про себя, это еще куда ни шло, все мы ведем мысленные диалоги с собой, с друзьями, врагами, возлюбленными, родителями, начальниками и соседями… Но говорить с собой вслух, да еще на людях, да еще в картинной галерее! Такого с ней прежде не случалось!

– И что же я сказала? – поинтересовалась она.

– Вы сказали: «Как чудесно! Мир до рождения людей. Жаль нельзя дотронуться…»

Юля покраснела еще больше, он, почувствовав ее смущение, сказал пару дежурных фраз, деликатно откланялся и скрылся в соседнем крыле галереи. А потом снова неслышно подкрался, когда она стояла на ступенях у выхода, глядя на гигантскую статую Давида. Юля не могла оторвать глаз от скульптуры, она словно наяву видела, как именно Микеланджело создавал свой шедевр. Ведь когда Микеланджело работал, он делал это как Микеланджело, в только ему свойственной неповторимой манере, и отпечаток ее ложился на мрамор, неизгладимый, заметный опытному глазу, и все же нерасшифрованный. Но Юля знала ключ к этому шифру, так уж сложилось. Это – ее талант. Она не может создать скульптуру, но видит отпечаток руки мастера. Тоже не так уж плохо!

– Опять жалеете, что нельзя потрогать Давида? – услышала она, вздрогнув, обернулась и снова увидела того же самого мужчину. Теперь на нем были стильные солнечные очки.

– Александр, – представился он.

– Юля.

– Вы с таким интересом разглядываете экспонаты, Юля…

– Это моя работа. А вы? Искусствовед? Художник?

Он покачал головой.

– Просто любитель. Но я всегда рад узнать что-то новое об интересующем меня предмете.

Как-то незаметно он протянул Юле визитку, она дала ему номер телефона. И уже вечером они отправились гулять по Флоренции. Новый знакомый был любезен, остроумен, хорошо образован и очень мил, и девушке показалось, что она встретила человека, которого могла бы полюбить со всей силой, на какую только способно юное пылкое сердце. Ведь влюбляться так сильно, как она с детства мечтала, как видела в фильмах, читала в книгах – такого с ней никогда не случалось. Юля всегда была слишком внимательной, слишком разумной, чтобы бросаться в омут с головой, она обходила страсти длинными окольными дорогами, но в глубине души всегда стремилась полюбить безрассудно, так, чтобы в огне этой любви не жалко было спалить что угодно, к примеру, отпущенную жизнь.

Однако довольно скоро она выяснила, что есть нечто, к чему Саша стремился несоизмеримо больше, чем к обретению пылкой любви, а именно: его интересовали быстрое продвижение по службе, хорошая зарплата, отличный деловой имидж и симпатии руководства. Оказалось, ее новый знакомый был отменным, нет даже отменнейшим карьеристом. К великому разочарованию Юли, в который раз упустившей шанс влюбиться. Влюбляться безоглядно она так и не научилась, ей нужно было, чтобы мужчина сумел обмануть тонкое врожденное чутье, позволявшее безошибочно определять подделки. Сашин интерес к ней был таким же поддельным, как картины Айвазовского, которые им с Борисом однажды пытались продать ушлые крымские дельцы.

Вот и на этот раз Саша пригласил ее поужинать, потому что хотел, чтобы она познакомила его с профессором Серебряковым. Саша мечтал уговорить старого ворчуна поехать во Францию и прочитать лекцию в Сорбонне. Вероятно, это тоже оказало бы положительное влияние на его карьеру, Юля не спрашивала, но нисколько не сомневалась: Саша никогда и ничего не сделает просто так! Она устала объяснять, что Николай Серебряков уже пять лет отказывается выезжать за границу, с тех пор как в Чехии у него украли деньги и чемодан, но Саша надеялся уговорить его, он вообще был оптимистом, душкой и умел найти подход к каждому.

Шагая рядом с ним по заснеженной московской улице, слушая его рассуждения, как всегда о чем-то светлом, великом и романтичном, будь то любовь к родине, вера в бога, сила искусства или верная дружба, Юля вдруг отчетливо поняла, насколько сильно отличается от него Матвей в ее восприятии. Она не заметила этого сразу, но теперь на фоне Саши, Матвей казался абсолютно настоящим! Со своей сумасшедшей, взбалмошной сестрой и циничным то ли другом, то ли боссом, с затянутой в черное кимоно царственной матерью и стеклянной раковиной в ванной комнате, с собственными горными лыжами и идеальной пижамой, со старыми кинолентами и блестящим пониманием живописи, – он был настоящим. Когда ночью, засыпая, она провела ладонью по его руке, она с уверенностью могла бы сказать:

– Это – подлинник.

Вот почему Юля полюбила его. Он был настоящим, как и его симпатии, интересы, цели, что вели по дорогам жизни. Все это было чистосердечным, глубоким, неподдельным.

А сейчас рядом с нею шагает великолепнейший образец искусной подделки, почти не отличимый от работы мастера. Потому что любая фальшь из Сашиных уст звучала во много раз более искренне, чем правда в исполнении прочих. А он лишь обладал феноменальной способностью говорить одно и делать другое. Только и всего. Разве можно за это осуждать?

– Саша, а ты бы мог на мне жениться? – спросила вдруг Юля, просто так, чтобы сбить его с толку, заставить растеряться, ей было интересно послушать, что он скажет.

– Жениться? – Саша удивленно замолчал, задумался, явно прикидывая, какой ответ будет наиболее удачным. – Нет, я бы боялся…

– Чего?

– Что ты будешь читать мои мысли, прикоснувшись к пуговице на пиджаке…

Юля рассмеялась. Она знала, что у Саши была подруга, но он никогда не упоминал о ней в разговоре. Возможно, потому что не хотел делиться личным, но скорее всего, потому что мечтал однажды поменять ее на другую, получше. Чтобы не прогадать. А еще у него были родители, которых ему всегда некогда навестить, брат, о котором он говорил с восхищением, но почти не видел, и множество друзей, полезных, в первую очередь, приятных – во вторую.

Николаю Ивановичу Серебрякову исполнилось уже шестьдесят пять. Однако он сохранял обычную для людей интеллектуальных профессий живость ума и физическую подвижность, придерживался правил заложенных еще советскими академиками: через каждые сорок минуты работы – перерыв, через три часа – желательна зарядка или прогулка. Он отличался сухопарым, но крепким телосложением, его высокий лоб был покрыт глубокими морщинами, которые немного смешно взлетали вверх вместе с густыми бровями, когда он удивлялся или слышал что-нибудь неправдоподобно глупое. Его поседевшие волосы всегда были коротко и аккуратно подстрижены, а с крупного носа каким-то образом умудрялись все время соскальзывать очки.

Он сам подошел к телефону, когда позвонила Юля.

– Юленька? Ну, приходите, – в голосе прозвучало легкое сомнение. С праздником Юля поздравила его еще в декабре, работа не началась, с чего это девушка решила заглянуть к нему домой? Обычно они встречались в институте, в квартире только когда работали над ее диссертацией или публикациями.

Николай Иванович жил в доме на Смоленской набережной, и когда Юля с Сашей подошли, то обнаружили, что на двери подъезда уже установили домофон. Сейчас их устанавливали повсеместно. Юлю это радовало, она вспоминала, как еще несколько лет назад опасалась входить по вечерам в подъезд, потому что никогда не знаешь, кого там можно встретить. И она входила осторожно, неслышно ступая, словно кошка, и все время озираясь по сторонам. Но сейчас все изменилось: Москва семимильными шагами шла навстречу цивилизации.

– Это веяния нового тысячелетия, – улыбнулся Саша.

Вопреки ожиданиям и к величайшему неудовольствию Юли дверь открыла Алиса, дочь Николая Ивановича, очаровательная блондинка, с польским курносым носиком, яркими почти изумрудными глазами, фарфоровой кожей и женственными формами, – так, наверное, должна выглядеть заветная мечта любого мужчины. Однако под этой великолепной оболочкой скрывалось капризное и весьма злобное существо: в свои двадцать пять Алиса ни одного дня не работала, мотивируя это тем, что все еще не может найти себя. Она иногда бралась за подработки, но ей ни разу не заплатили, пару раз устраивалась в офисы, но не выдерживала и трех дней. Зато с завидным постоянством ходила на приемы, вечеринки, посещала кинофестивали и концерты, благо и у отца, и у нее самой было много знакомых, которые всегда могли достать билет или пропуск.

– Алиса Серебрякова, – наклоняя голову, протягивала она руку каждому интересному человеку… Алисе нравилось чувствовать себя частью московской богемы.

– Юля? – красавица все так же удивленно наклонила голову, открывая дверь, однако смотрела не на Юлю, а на Сашу. Она стояла на пороге в белом кружевном платье с длинной расклешенной юбкой, и было неясно, собирается ли она куда-то или же ждет гостей.

– Привет. Знакомься, это Александр. Это – Алиса, дочь Николая Ивановича.

– Алиса – это пудинг, пудинг – это Алиса, – девушка смешно наморщила свой курносый носик и заливисто рассмеялась, – Рада познакомиться, а вы проходите на кухню, я вам чаю налью, папа подойдет сейчас. Или может, вина? Хотите вина?

– Нет, – хором ответили Юля и Саша, но Алиса как будто не услышала ответа, вытащила из шкафа бутылку и бокалы и сунула Саше в руку штопор.

– Открывай, супермен! – приказала она, усаживаясь за стол.

– Как твои дела? – спросила Юля, чтобы спросить хотя бы что-нибудь, пока Саша разливал белое полусладкое. – Не устроилась на работу?

Алиса пожала плечами, сделала глоток и подняла глаза к потолку.

– Так хочется делать что-то настоящее, а не просто проживать жизнь, – произнесла она глубокомысленно. – Творить. Создавать. Я подумала, вероятно, я бы хотела снимать кино… и я пошла на режиссерские курсы. Пытаюсь писать сценарий…

Никому из присутствующих не нужно было объяснять, что «писать сценарий» является отличным синонимом к словосочетанию «ничего не делать».

– А вы чем занимаетесь? Художник, судя по шарфу? – Алиса, хитро прищурившись, взглянула на Сашу.

– Нет, я работаю в общественной организации. Но люблю живопись. Конечно, не так как Николай Иванович, которого я безмерно уважаю и с которым мечтаю познакомиться… Он для меня – светоч науки… Не побоюсь показаться сентиментальным…

Юля хотела спросить, где же сейчас находится сам светоч, но не успела, потому что у нее зазвонил телефон. Она слишком резко дернула молнию сумочки, что не укрылось от внимательных изумрудных глаз Алисы.

– Ждешь звонка? – хитро спросила она, и Юля покраснела: она, действительно, очень надеялась, что это Матвей. Он так и не позвонил ей с того утра, а прошло уже целых два дня. Завтра праздники заканчиваются, придется выходить на работу. Вероятно, он не найдет больше времени, чтобы встретиться с ней. Неужели все это было лишь случайным совпадением: ее знакомство с его семьей, с его комнатой, с ним самим! Она-то надеялась, что он впустил ее в свой мир, приподнял таинственную завесу, что словно невидимая непреступная стена отделяет одного человека от другого.

Но это был Димка.

– Привет, – сказал он. – Ты что делаешь вечером? Пошли в кино!

– Не хочу в кино.

– Тогда пошли в кафе. Сегодня играет группа моего друга, пойдем послушать?

– Хорошо. В семь? Договорились. Нет, прямо там и встретимся.

Юля повесила трубку. Почему она согласилась? Наверное, потому, что ей не хотелось сидеть вечером дома, слушать рассказы вернувшейся из Египта Сашки и думать о Матвее, который ей не позвонил.

– А куда ты в семь? – в голосе Алисы послышалось любопытство.

– Приятель позвал на концерт своего друга. В каком-то кафе.

– Отлично! У меня как раз тоже есть компания, – она прижалась к Сашиному плечу, – Мы пойдем с вами!

Саша изумленно раскрыл глаза, словно хотел сказать: «Мы?! Уже мы?» Но ничего не сказал, а лишь рассмеялся. И Юля прекрасно поняла его смех. Эта девица была распущенной бездельницей, но она – дочь профессора Серябрякова, того самого, которого Саша отчаянно мечтал затащить в Париж, чтобы выслужиться перед начальством. И если для этого придется пройти с Алисой хоть все концерты Москвы – он это сделает. Юля вздохнула. Как хорошо и как жаль, что она сама не умеет так добиваться целей.

Заскрипел паркет: как и во всех профессорских квартирах здесь сохранился еще старый блестящий паркет, сделанный, когда квартира только поступила в собственность Серебряковых, вероятно лет двадцать назад. Николай Иванович, как и все пожилые люди, отличался консерватизмом и не хотел его перекладывать, кроме того, как и всем ученым, ему было попросту все равно: он пребывал в своем внутреннем мире и не имел ни малейшего желания выбираться из чащи раздумий, напротив, следуя дорогами знаний, все больше и больше отдалялся от мира внешнего. Вряд ли у Саши получится убедить его, подумала Юля.

Серебряков появился на пороге в черных тренировочных штанах и тельняшке, похожий скорее на старого электрика, чем на профессора.

– Здравствуйте, Николай Иванович, – Юля поднялась ему навстречу.