Текст книги "Двойник для шута"

С этими словами граф подошел к императору, опустился на одно колено и почтительно поцеловал ему руку.

– Благодарю вас, друг мой, – сказал Ортон. – Вы помогли мне и укрепили меня в моей решимости покончить с Далихаджаром. А теперь идите отдыхать. Мы с вами встретимся завтра.

Шовелен хотел было задать вопрос, каким образом это получится, но решил не отягощать жизнь своего нового повелителя дополнительными проблемами, здраво рассудив, что если ему будет положено знать эти тайны, то Аластер посвятит его в них.

Он сделал общий поклон и вышел в указанную дверь. В коридоре его встретили двое гвардейцев, которые повели графа под руки в кромешной тьме. Он насчитал более двадцати поворотов, прежде чем снова увидел свет.

Сивард странно чувствовал себя в черном. Этот цвет он никогда не любил и даже после смерти родителей не носил траур. Теперь из уважения к скорби своего государя одноглазый сменил наряд и плащ огненного цвета на накидку мрачнее ночи и все время одергивал одежду, словно она была с чужого плеча.

Императора он видеть не хотел: боялся. Боялся его молчаливой скорби, потухшего взгляда. Боялся мертвой тишины, царящей во дворце, где даже не траур соблюдали, а просто все погасли, будто в душе каждого внезапно задули маленькую яркую свечу. Боялся Сивард и тех слов, которые он, по идее, должен сказать в утешение и соболезнование – а чем тут утешишь? Такое горе утихает только со временем, и времени должно пройти очень и очень много, судя по тому, как счастливы были супруги. И промолчать было неприлично. Поэтому Сивард даже радовался втайне, что навалилось много текущих дел.

Словно в нору, забился он в свой кабинет в здании Тайной службы и с головой зарылся в бумаги. Джералдин, осунувшийся, с темными кругами под глазами, сидел на диване, напротив него, почти все время молчал и раскрывал рот только тогда, когда одноглазый его о чем-то спрашивал.

Поэтому Сивард даже вздрогнул, когда секретарь сам с ним заговорил:

– Маркиз…

– А?!

– Маркиз, когда похороны императрицы?

– Не знаю, никто ничего еще не говорил. По-моему, государь принял какое-то решение, но со мной никто не делился, а придумывать не хочу.

– Он же не успеет добраться до Бангалор.

– Почему?

– Неужели вы думаете, маркиз, что там не узнают, что по направлению к архипелагу движется императорский флот? И если бы вы были на месте Далихаджара, неужели бы вы не убежали или не приготовились к сражению?

– Я и сам волнуюсь, – признался одноглазый. – Конечно, мы с младых ногтей пребываем в полной уверенности, что армия Великого Роана непобедима, что мы защищены от всех напастей и бед, однако жизнь показала, что даже свою обожаемую государыню уберечь не удалось, что уж говорить об остальном? Не спрашивай меня, Джералдин. У меня нет ответа ни на один из твоих вопросов.

Секретарь обхватил голову руками и снова застыл в неудобной позе. Сивард не стал его окликать. Ему и самому было так муторно, так тошно, что он даже обрадовался, когда на пороге появился один из его переполошенных подчиненных и сказал:

– Господин, к вам курьер со срочным сообщением от герцога Аластера Дембийского.

– Приглашай быстрее! – рявкнул начальник Тайной службы, и подчиненный прыснул за дверь. В таком настроении Сиварду старались под руку не попадаться.

Курьер молча возник в дверном проеме, загородив собой все пространство от пола до притолоки. Одноглазый удивился его размерам, а после вяло отметил про себя, что пора бы уже перестать удивляться – сколько же можно. Он полагал, что записка содержит в себе сведения относительно церемонии похорон, и читать ее не хотел, но избежать этого все равно не мог. Поэтому Сивард медленно сломал печать, развернул свернутый в трубку пергамент и поднес его к глазам.

Приближалась ночь, а в кабинете горела всего одна свеча, и буквы сливались в одну сплошную полосу. Наконец он догадался подойти поближе к свету и, вглядевшись, сумел прочитать:

«Через два часа на Драконьей поляне. Аластер».

Почерк действительно принадлежал герцогу, однако сама записка, напоминавшая больше приглашение на свидание, немного удивила Сиварда. Такой таинственностью были окружены, пожалуй, лишь Ночные Советы да личность самого императора.

«Что бы это могло быть?» – подумал одноглазый, пожимая плечами.

А вслух сказал:

– Спасибо, ответа не будет.

Курьер поклонился и исчез.

– Что-то случилось? – спросил Джералдин. Сивард хотел было ответить, что худшего, пожалуй, случиться не может, но благоразумно смолчал. Судьба бывает капризной и мстительной и может наказать за такую самонадеянность еще горшими потерями.

– Просто нынче ночью мне нужно во дворец, на Драконью поляну.

– А-а…

Здесь необходимо упомянуть о том, что Драконьей поляной издавна называлось довольно странное сооружение, расположенное между двумя центральными башнями императорского дворцового комплекса. Сивард давно гадал, что именно имел в виду архитектор, устраивая на огромной высоте обширную площадь, вымощенную гладкими белыми плитами. При желании здесь можно было разместить человек двести – двести пятьдесят всадников, только что им там было делать?

Придворным церемониймейстеру и главному советнику по хозяйственным вопросам это пустующее пространство постоянно не давало покоя, и они засыпали императора, Аббона Сгорбленного и всех прочих, причастных и непричастных к решению этой проблемы, разнообразными предложениями. Встречались среди них как безумные, так и действительно интересные проекты: разбить там зимний сад, чтобы он парил над столицей в облаках, устроить место для танцев на свежем воздухе или установить столы и кресла для пирующих; и даже – перенести туда зверинец. Однако все эти предложения неизменно бывали отклонены твердо и решительно.

Предполагалось, что во время осады на этой площадке будут установлены метательные орудия и сигнальные башни, однако те, кто был знаком с этим объяснением, только плечами пожимали в недоумении: «Какая осада? Какие машины?»

Карабкаясь под самые облака, Сивард удивлялся и возмущался одновременно. Что еще задумал неугомонный герцог, что вообще творится в несчастной империи последние несколько недель?

Погода заметно испортилась, и ясное еще полчаса тому назад небо затянуло тучами. Ветер сорвался как с цепи. Сивард нес факел, и теперь тот норовил погаснуть, шипел и трещал. Плащ рвался по ветру и хлопал, как надутые паруса. Было холодно, неуютно и горько. Душа ныла, как больной зуб. Может, она ныла иначе, но по-другому одноглазый объяснить не умел, даже самому себе.

По бесконечной лестнице и подниматься было бесконечно долго, так что Сивард даже успел немного соскучиться. Но все же своей цели он достиг и успел как раз вовремя. Правда, то, что он увидел там, на этой площади, светлым пятном расползшейся под мрачным небом, заставило его застыть в немом изумлении.

Отряд из нескольких десятков великанов-гвардейцев под предводительством Аластера и Теобальда стоял в полной тишине у края стены. В центре возвышалась небольшая на их фоне фигура императора, зябко кутающегося в зеленый потертый плащ.

– Доброй ночи, государь, – брякнул одноглазый невпопад. – Я это… э-э-э… вместе с вами печалюсь… э-э-э…

– Не мучай себя, добрый Сивард, – мягко улыбнулся Ортон. – Я знаю, что ты любил Арианну, и слова здесь ни при чем.

– И я о том же, – с облегчением выдохнул рыжий. – Что здесь за собрание, если уместно спрашивать об этом, конечно?

– Отчего же нет, когда тебя пригласили, – пожал плечами молодой человек. – Должен сказать, что твое присутствие здесь – это желание Аластера, и, думаю, он тебе все и объяснит. Только недолго, нам пора, – обратился император уже к герцогу Дембийскому. .

– Да, Ортон. Не беспокойся.

Аластер и Теобальд подошли к изумленному начальнику Тайной службы и остановились возле него. Граф Ойротский мягким движением отобрал у Сиварда горящий факел и бросил его одному из гвардейцев, а тот вставил его в держатель на стене башни. Теперь огонь горел вдали, и Одноглазому были видны только неясные силуэты огромных гравелотских воинов.

– Мы решили позвать тебя сюда потому, что считаем, что твоя вера в чудеса заслуживает должной награды, – заговорил герцог. – Меня искренне тронула твоя вера в последнего дракона Лунггара, и я решил, что тебе будет интересно посмотреть на то, что произойдет здесь и сейчас. К тому же завтра мы можем и не встретиться, если обстоятельства сложатся не в нашу пользу. Я не очень в это верю, и все же меня учили прощаться с близкими друзьями, если есть хоть малейший шанс не вернуться из похода.

– Вы уходите в поход? – оторопело спросил рыжий.

– Можно сказать и так.

– А куда?

– На Бангалоры…

– Но флот! Но войска! Но!..

– Наше время истекает, – остановил его выкрики Теобальд. – Просто прощай, Сивард.

– Прощай, – прошептал одноглазый, теряя голову и не понимая, что здесь происходит.

Император все это время безучастно стоял у самого края стены и глядел вдаль. Как подозревал Сивард, невидящими глазами.

– Прощай, – сжал его, словно в тисках, Аластер.

Начальник Тайной службы понимал, что объятие было наинежнейшим, иначе бы он просто не выжил. Но то, что он удостоился такой чести, чуть было не заставило его лишиться сознания, и только врожденное чувство иронии удержало его на этой грани.

Он понимал, что не понимает вообще ничего, открыл было рот, чтобы снова заговорить, но исполин предупреждающе поднял руку:

– Молчи. Получай свой подарок!

И резко опустил руку вниз.

Повинуясь этому знаку, его гвардейцы стали один за другим подходить к самому краю площадки и… прыгать вниз с головокружительной высоты.

Сивард сглотнул комок, застрявший в горле, и слегка покачнулся. Подобное безумие могло сбить с ног и кого покрепче. Однако криков внизу слышно не было, только ветер свистел, усиливаясь. Он хотел было подойти и глянуть вниз, но Теобальд удержал его на месте.

На площадке осталось четверо: император, Аластер, Теобальд и ошарашенный, растерянный рыжий пройдоха. Граф Ойротский похлопал его по плечу и тоже ушел в пустоту, небрежно перешагнув каменное ограждение.

– Что же это? – наконец выговорил одноглазый. Вместо ответа Аластер подошел к императору и легко тронул его за локоть.

– Я готов, – негромко сказал Ортон. – Уже готов.

– Тогда…

Очертания тела герцога Дембийского внезапно потеряли свою четкость, размылись и поплыли. Он стал стремительно увеличиваться в размерах, достигая невероятной величины, и вскоре занял собой большую часть вымощенной белыми плитами площади. Сивард смотрел на него, и единственный его глаз медленно наполнялся соленой влагой.

Огромное тело было покрыто черной броней с зеленоватым отливом, двойной ряд шипов шел вдоль спины до самого кончика могучего хвоста. Мощная гибкая шея была украшена пышным гребнем, по форме напоминающим тот, что венчал шлемы императорских гвардейцев. Исполинская голова, удлиненная и вместе с тем изящная, потрясала своей красотой. Сверкали изумрудные глаза, а разверстая пасть была усеяна клыками, вполне способными соперничать с обоюдоострыми мечами-парангами.

Сивард в немом благоговении разглядывал невероятных размеров лапы, держащие это тело на весу, и сложенные сейчас перепончатые крылья, которые превосходили даже паруса арабаны и были в состоянии нести эту неимоверную тяжесть по воздуху.

Перед начальником Тайной службы возник во всем своем величии и великолепии исполинский дракон, имя которому было Аластер.

Крылатый ящер склонил шею к самой поверхности белых плит, Ортон Агилольфинг взобрался на нее верхом. Он слабо махнул на прощание рукой, и дракон, оттолкнувшись всеми лапами, совершил гигантский прыжок вверх, в небо. А затем распахнулись его крылья, и невероятная птица взмыла вверх, унося своего всадника.

Одноглазый подбежал к самому краю площадки и, опершись рукой о каменную ограду, стал напряженно всматриваться вдаль. В этом адском освещении видно почти ничего не было, но ему показалось, что он заметил стаю крылатых ящеров, которые уносились на юг, к Бангалорам. Однако двигались они так стремительно, что даже если он и впрямь видел их, то не более минуты.

Тиррон вздрогнул и проснулся.

Внизу ему почудились встревоженные голоса стражников и лязг оружия. Он выбрался из постели и с трудом подковылял к двери, напряженно вслушиваясь. Шум приближался с каждой минутой, как будто кто-то поднимался по лестнице к нему в башню.

Кто бы это ни был, архонт был ему рад. Даже если это шел убийца, то он сделал бы благое дело, убив несчастного владыку Бангалоров, однако Тиррон подозревал, что охранное заклятье убережет его от насильственной смерти. Он проклинал свою неуязвимость, но что он мог поделать?

Как-то быстро продвигались те, кто должен был, судя по шуму и крикам, пробиваться с боем. Охраняли Тиррона в основном люди Эрлтона – послушники Ордена, которые славились повсюду как искусные воины. Однако было похоже, что они столкнулись с противником, настолько их превосходящим, что были смяты и отброшены в считанные минуты.

Сил у архонта хватило ровно на то, чтобы добраться до дверей. А вот чтобы устоять на ногах, их уже не было, и он, хватаясь руками за резные украшения, срывая ногти и раздирая пальцы в кровь, стал медленно оседать на пол. Но сознания не терял каким-то невероятным, последним усилием воли.

Ему вдруг совершенно внезапно стало казаться, что это грядет его освобождение, и первое впечатление перерастало в твердую уверенность по мере приближения чьих-то шагов. Шаги были легкие, упругие, но гораздо более тяжелые, чем у Эрлтона. Похоже, шагал отряд из нескольких десятков человек. Тиррон и сам не понимал, как его слух различает такие мелкие детали.

Внезапно, без скрипа и лязга, отъехал в сторону засов и отворилась дверь, ведущая в комнату архонта. И над распростертым на полу владыкой Бангалора встал молодой человек редкостной красоты, одетый в странный, потрепанный плащ, очень похожий на то одеяние, что было на плечах Эрлтона в его последний приход. Тиррон осторожно протянул руку, жестом прося, чтобы его подняли.

Из-за дверей выступили несколько таких ослепительно прекрасных великанов, что у архонта защипало в глазах. Он сразу понял, кто это, потому что очень любил читать древние легенды. А в них ясно сказано, что лицо дракона, обратившегося человеком, отличается от всех прочих лиц настолько, что, раз увидев, ты его узнаешь наверняка.

Матово блестели черные панцири и шлемы в виде драконьих голов, лязгало диковинное оружие, и исполинские воины постепенно заполняли небольшую комнату. Один из них поднял архонта на руки и отнес его к кровати.

– Это архонт? – спросил Теобальд недоверчиво. Тиррон закивал головой, насколько у него хватило сил это сделать.

– Это архонт, – ответил молодой человек в зеленом плаще.

Аберайрон только сейчас заметил, что у него единственного глаза сверкали ярко-синим цветом. Он понял, что его посетил император Великого Роана со своей удивительной гвардией, и теперь Тиррон наверняка знал, отчего эта гвардия непобедима. У него мелькнула мысль, что теперь все его муки должны закончиться. Ему предстояло только одно, последнее дело на этой земле.

– Это архонт, – повторил Ортон. – И он абсолютно непричастен к нашим несчастьям. Думаю, его страшная болезнь и немота – это дело рук Далихаджара. Но я все исправлю.

Тиррон слабо улыбнулся и полез под подушку. Добыв оттуда толстый том в бархатном переплете, он принялся дрожащими руками совать его то Ортону, то стоящему рядом исполину с изумрудными глазами.

– Да, да, мы прочитаем, – успокоил его Аластер. – Прочитаем, Ваше великолепие…

Именно так было положено официально обращаться к архонту Бангалора.

Тем временем Ортон легко пробежал тонкими пальцами по груди и шее бессильно раскинувшегося на ложе Аберайрона.

Говорить он уже не сможет, даже если у него будет такая возможность. А вот умирать будет долго и мучительно.

– Тиррон, – обратился он к владыке Бангалора. – Я император Великого Роана, Ортон Агилольфинг, а это мои гвардейцы. Мы пришли, чтобы покарать того, кто зовет себя Эрлтоном. Я могу отпустить тебя в последнюю дорогу прямо сейчас, чтобы ты не мучился. Дай нам знак, хочешь ли ты этого?

Архонт медленно склонил голову, соглашаясь.

– Есть ли у тебя какие-нибудь желания?

Тиррон поманил его желтым высохшим пальцем к себе и, когда Ортон наклонился, ласково провел ладонью по его бледной щеке. Улыбнулся. Затем закрыл глаза и сложил руки на груди так, как складывают их умершему.

– Я отпускаю тебя в вечность силой, дарованной мне. Пусть вечность будет добра к тебе, брат, и ты в эту же секунду почувствуешь нежность ее объятий, – торжественно произнес император.

Он легко прикоснулся рукой к сердцу архонта, и оно перестало биться. Тиррон вздохнул и отошел.

– Пойдем искать Далихаджара? – спросил Теобальд, убедившись, что здесь все кончено.

– Его не нужно искать, – сказал Ортон. – Я его вижу.

Магистры пытались преградить им путь, но это было абсолютно бесполезно.

Ортон шагал впереди всех, и гвардейцы не мешали ему. Невероятная сила императора ощущалась ими, и они были за него спокойны. Когда слуги Далихаджара встали перед ними стеной, Ортон только сделал жест рукой, словно отгонял назойливое насекомое, и больше сотни людей с размаха влипли в стену. Нет, он был верен своей клятве и не нарушал закона Брагана, потому и не убивал их, но двинуться с места его противники не могли и жалко барахтались, не в силах оторваться от каменной поверхности, будто прикованные к ней незримой цепью.

– Постойте там, целее будете, – сказал Теобальд. Перед входом в подземелье отряд императора был встречен еще одной частью защитников замка Черной Змеи. Это были пятеро йеттов со своими ритуальными кривыми ножами, тускло сияющими в свете факелов.

– Эти просто так не сдадутся, – обратился к своим спутникам Ортон. – А мне даже их убивать не хочется. Хотя и убью, если придется.

– Постой, – попросил Аластер.

Он медленно подошел к одному из йеттов. Тот выставил вперед лезвие и глухо заворчал, однако удар нанести все не решался: всматривался в прекрасное лицо герцога Дембийского тревожными глазами и зачем-то втягивал носом воздух, принюхиваясь к нему. Внезапно он вскрикнул и отшатнулся от Аластера. Лицо его исказилось странной гримасой не то боли, не то ужаса. Обернувшись к своим товарищам, застывшим, словно изваяния, он выкрикнул одно слово:

– Терей!

И все они повалились ничком на каменный пол, не смея поднять взгляда на своего небесного повелителя.

– В общем-то, я их не обманул, правда? – сказал Аластер, обращаясь к императору.

– Думаю, нет.

И Ортон рывком распахнул двери, ведущие в подземелье.

Далихаджар стоял на нижней ступеньке и глядел на него, запрокинув голову. Его серебряная маска сияла в ослепительном белом свете, заполнявшем все окружающее пространство.

– Здравствуй, Агилольфинг, – произнес он едва ли не приветливо. – Я ждал тебя. Проходи.

Император бестрепетно спустился к нему, оставив своих воинов. Это было его сражение, его битва, и он не хотел, чтобы в ней принимали участие другие.

Сила переполняла его. Далихаджар Агилольфинг – опаснейший враг – стоял перед ним, но Ортон не чувствовал угрозы. Мелким казался ему мятежный монхиган, мелким и слабым. Император и сам не мог объяснить (а впрочем, и не собирался этого делать), почему сразу и вдруг стал могущественным, как никогда. Он мог абсолютно все.

Одним движением руки он мог опустить Бангалоры на морское дно, а мог воздвигнуть здесь высочайшие горы, подняв их из-под воды. Мог заставить вулканы извергать лаву, а мог уничтожить все живое очистительным пламенем солнца. Он мог истребить всех людей во всех концах Лунггара, и не было предела его власти. Он становился сильнее с каждой секундой и знал, что Далихаджар чувствует это.

Что это было? Любовь, для которой теперь не было места и которая потоками кипящей энергии изливалась из него, готовая все уничтожить либо все создать – в зависимости от того, как пожелает он сам? Чувство долга и ответственности за весь мир? Попытка Брагана еще раз отослать в небытие восставшего из праха сына-врага и его голос, отозвавшийся через века в крови Ортона? Или просто помощь всего мира, знающего, что он зависит сейчас от молодого и сурового человека, а потому дарующего ему часть своей жизненной силы? Или тень Арианны, стоявшая между своим возлюбленным и его противником?

Во всяком случае, никогда прежде Далихаджар не сталкивался с таким проявлением могущества. Даже его отец, который был величайшим монхиганом за всю историю Лунггара, имел некий предел, барьер, за который никогда не ступал. Именно существование этой границы и дало Далихаджару возможность открыто выступить против его в надежде одолеть. Того же, кто стоял перед ним сейчас, он бы и не пытался одолеть.

Человеку в серебряной маске было страшно, больно и одиноко.

Во-первых, он только теперь начинал догадываться, как, каким образом Ортон так скоро прибыл сюда. Огромные воины, стоявшие у входа в подземелье, наконец связались с теми смутными образами, которые то и дело всплывали в его несчастной памяти. И он судорожно выдохнул, поняв, с кем имел дело все это время.

Игра была проиграна.

На доске, где расставили фигуры для партии в морогоро, разыгралось сражение, в котором приняла участие Закономерность. Именно она решила исход борьбы в пользу Императора и Драконов.

Далихаджар умел проигрывать, но чтобы так, чтобы проиграться вчистую… Правда, он мог считать своим ударом смерть Арианны, но это было то, чего он лично предпочел бы избежать. Хотя, опять же, не мог бы объяснить в словах, почему гибель императрицы принесла ему не радость, не удовлетворение, а смутную тоску и печаль. Он не стал говорить об этом Ортону, но Ортон и так слышал все, что творилось в душе его врага.

Странное это было сражение.

Два молодых, могучих воина, два правителя стоят напротив друг друга, не двигаясь, не произнося ни слова, не дыша. Кажется, что они просто рассматривают друг друга, а между тем здесь и сейчас решается судьба мира, причем проиграть может и сильнейший, как уже не раз бывало под этим солнцем.

Это невозможно воспроизвести вслух: неясные образы мелькают у обоих перед глазами, и Ортон и Далихаджар прекрасно понимают, что они обозначают. А больше этого не понял бы никто.

– Ты обезопасил себя двойниками, подставил их под удар. Это ты виновен в их смерти, – говорит человек в серебряной маске.

– Закон Брагана, – отвечает Ортон, не шевеля губами. – И не нужно обвинять меня ни в чьей смерти, я эту вину и так испытываю, иначе не пришел бы разыскивать тебя.

– Ты похож на отца, – говорит Далихаджар. – Слишком похож на отца, чтобы я мог простить тебя и примириться с тобой и твоим народом. Я ненавижу кровь Брагана.

– Я понимаю, – печально отвечает Ортон. – Тебе пора.

– Мы еще сразимся, – шепчет Верховный магистр. – Я еще вернусь.

– У тебя больше не будет такой возможности.

– Я вернусь!

– Нет, и это мое последнее слово.

Ортон вытягивает руки перед собой ладонями вперед и смотрит прямо в глаза, сверкающие непримиримой ненавистью в прорезях серебряной маски.

Аластер и Теобальд переглядываются. Кто-кто, а они прекрасно чувствуют, какие силы мечутся в замкнутом пространстве, удерживаемые только невероятным усилием Ортона. Без этого здесь, на Бангалорах, разыгралось бы такое, что прошлая катастрофа померкла бы по сравнению с нынешней. Однако Ортон оказался могущественнее, чем предполагали.

А Далихаджар, нанося удар за ударом, один мощнее другого, слишком поздно понимает, что Ортон не отражает их, а просто впитывает энергию, направленную против него, и с каждым разом становится все сильнее.

Наконец Ортон говорит:

– Я принимаю твою силу, Далихаджар, и клянусь использовать ее только во благо Лунгтара и в соответствии с законом Брагана.

Это последняя фраза того ритуала, который сопутствует передаче силы монхиганов от одного Агилольфинга к другому. Но это возможно лишь в том случае, если тот, кто отдает, отдает ее добровольно. А отобрать такое могущество без согласия его обладателя практически невозможно.

– Если он сумеет сделать это, – наклоняется Аластер к Теобальду, – то он превзойдет всех, кто был до него.

– Это так, – соглашается Теобальд.

Тем временем Далихаджар сопротивляется из последних сил, но он уже понимает, что игра проиграна. Хотя бы потому, что ему не удалось навязать этому мальчишке свои правила. Сражения не получилось, и тем не менее он потерял все. Сознание этой потери и бесполезности возвращения в этот мир, обошедшегося ему такой дорогой ценой, приводит человека в серебряной маске в неистовство, и остатки сил вытекают из него, как из разбитого кувшина. Злость – не помощник воина, а самый худший враг.

Внезапно он чувствует, что стал… обычным человеком.

Этого Далихаджар не ощущал никогда. Он умирал, но не терял дарованной ему силы. А теперь, оставаясь живым, стоит перед сильнейшим монхиганом Лунггара и чувствует, что ему не подчиняется ни одна капля из той полноводной реки энергии, которая течет сейчас мимо! И он испытывает смертельный ужас.

– Уходи, – говорит Ортон негромко.

И человек в серебряной маске валится на каменный пол как подкошенный. Ему не хватает воздуха, чтобы дышать, и минут, чтобы их прожить. Его жизнь завершается, он знает это наверняка. Внезапно какая-то мысль посещает его. Он сдергивает с лица маску и хрипит:

– Я не хочу умирать так.

Ортон несколько секунд вглядывается в жуткий череп, где гнилое мясо, обрывки кожи, проеденный нос и зияющие дыры в щеках, сквозь которые видны острые клыки, образуют самую жуткую картину, которую он когда-либо видел. Ему становится жаль Далихаджара – не того, который обрек народ целого континента на мучительную смерть в огне и лаве; не того, кто уничтожил все живое на Бангалоре и восстал против своего отца и братьев; не того, на чьей совести лежит страшная гибель Арианны, но этого – одинокого, страдающего, уродливого.

– Это было бы несправедливо, – соглашается Ортон, проводя ладонью по лицу умирающего.

– Я, я, я ничего не чувствую, – шепчет Далихаджар, шаря пальцами по восстановившейся коже. – Я не могу видеть. Какой я теперь?

– Ты похож на отца, – говорит император. – Спи спокойно. Я прощаю и отпускаю тебя.

Далихаджар закрывает глаза и медленно улыбается. Чему? Этого уже не узнать.

– Бабушка! Бабушка! Расскажи сказку…

– Спи, сорванец. Вот придет мать, нажалуюсь ей на тебя.

– Бабушка! Сказку!

– Спи, говорю.

– Не буду… не буду, пока не расскажешь! Звонкий детский голосок может запросто перебудить всю округу, и пожилая дама наконец сдается. Кажется, все сказки внук знает наизусть, но поди перепутай или пропусти хоть одно слово: он потребует начинать заново. Все дети, по существу, настоящие мучители, а родители, если вовремя не опомнятся, останутся жертвами на всю жизнь.

– Бабушка! Сказку-у-у-у… – Внук хныкал от того, что бабушка обстоятельно излагала свою жизненную позицию рыжему одноглазому господину, который пребывал в глубоком трауре.

В трауре по императрице ходили почти все жители Великого Роана, и дама с внуком тоже была одета в черное. Однако жизнь продолжалась, и внук-сорванец отказывался спать в душном доме, а погода нынче ночью менялась то и дело – то душно, то холодно и тучи. Сейчас вот опять жара, и ребенок запросился на улицу. Около особнячка разбит уютный садик, отчего бы и нет, но малыш не хочет спать, а требует сказки – что поделаешь?

– Охо-хо-хо, – вздохнула дама, усаживаясь возле плетеной детской кроватки. – Слушай, горюшко мое, и не голоси на всю столицу, а то я рассержусь.

– Вы позволите мне узнать, о чем будет сказка? – внезапно спросил Сивард, повинуясь безотчетному порыву.

– О драконах конечно, – ответила дама любезно. – О чем же еще согласится слушать молодой человек пяти лет от роду? О драконах и рыцарях…

– Вы не будете возражать, если немолодой человек раз в десять старше тоже послушает, стоя вот здесь, под деревом?

Дама удивленно разглядывала своего собеседника. В сущности, хоть он об этом и не подозревал, она знала его очень давно. Ее особняк находился как раз напротив здания Тайной службы империи, по другую сторону площади Цветов. Очень красивое место, между прочим. И дама вот уж лет восемь, а то и десять подряд наблюдала, как по утрам карета привозит рыжего одноглазого господина в немыслимых одеждах огненных или красных цветов и он печально бредет к центральному входу, досыпая на ходу. Сиварда Ру знала вся столица. Конечно, в черной одежде, да еще ночью, он сам на себя не похож – у нее глаза уже не те, что в молодости, а все же признала.

Зачем самому господину Сиварду слушать какие-то детские сказки? Кто его знает?

Но ей его внимание было очень приятно, и поэтому, как благовоспитанная и любезная хозяйка, она только вежливо раскланялась с ним, выражая согласие.

– Бабушка! Сказку!

Джералдин отыскал своего начальника совершенно случайно. На самом деле он бы в жизни не догадался, что маркиз может стоять столбом у ограды чужого сада и слушать сказки, которыми чья-то бабушка увещевала непокорное дитя.

– Маркиз! – окликнул он одноглазого. – Маркиз! Что вы тут делаете?

– Я?! Джералдин, как ты меня отыскал?

– Интуиция, конечно.

– Я просто слушаю вот эту милую даму. Погоди, скоро закончится сказка, и мы пойдем куда-нибудь. Надо же и мне сегодня ночью поспать.

Секретарь посмотрел на осунувшееся лицо одноглазого, на запавшие щеки и ссутулившуюся спину и решил, что все свои соображения по поводу его отсутствия и ночного шатания без охраны и сопровождающих изложит Сиварду потом, когда тот отдохнет как следует. А поскольку делать было нечего, то он прислушался к словам, которыми дама завершала свое повествование.

– …И тогда король драконов, великий Аластер, повел свои войска обратно, в Гравелот, который, как известно, был вотчиной этих волшебных существ.

В том сражении пали многие драконы, и в их числе – брат благородного и могучего дракона Теобальда. И Теобальд настиг рыцаря-убийцу и поверг его. И молвили ему: прокляни душу этого человека, обреки ее на вечные мучения (ведь драконы могут благословлять и проклинать, и Господь на небесах прислушивается к их словам).

И отвечал Теобальд:

«Может, не каждый человек заслуживает прощения, зато его достойна каждая душа. Пускай идет с миром и найдет свой свет и покой».

И гордился своим подданным великий король-дракон Аластер…

Дама умолкла и перевела дух. В саду царила тишина: внук наконец уснул, убаюканный ее голосом.

– Пойдемте, маркиз, – сказал Джералдин, дождавшись конца сказки. – Пойдемте-ка отдыхать. Кстати, никогда не задумывался, что драконы жили в Гравелоте. Интересно, нашего Аластера назвали в честь их короля? Узнайте у него как-нибудь.