Текст книги "Двенадцатая ночь. Перевод Юрия Лифшица"

Акт второй. Сцена первая

Берег моря.

Входят АНТОНИО и СЕБАСТЬЯН.

АНТОНИО. Что ж это вы: и здесь не хотите остаться, и меня с собой не берете?

СЕБАСТЬЯН. Не обессудьте, сэр, не останусь и не возьму. Мои звезды затянуты мраком. Мой злосчастный жребий может навести порчу и на ваш. Поэтому прошу вас держаться от меня подальше: будет лучше, если я погибну в одиночку. Тянуть вас за собой, значит, ответить неблагодарностью за всю вашу любовь.

АНТОНИО. Но куда вы направляетесь, я могу узнать?

СЕБАСТЬЯН. Ну, зачем вам это, сэр? Мой, с позволения сказать, вояж – обыкновенная блажь. Но, насколько я мог убедиться, ваша исключительная деликатность не позволяет вам доискиваться до моей тайны, именно это обстоятельство вынуждает меня подчиниться правилам хорошего тона и доверить ее вам. Прежде всего, Антонио, никакой я не Родриго, а Себастьян. Моим отцом был тот самый, я уверен, хорошо известный вам Себастьян из Мессалины. Когда он умер, я и моя сестра окончательно осиротели. Мы с нею родились в один и тот же час, и если бы небесам было угодно погубить нас в одночасье! Но тут вмешались вы, сэр, вызволив меня из пучины спустя час после того, как та поглотила мою сестру.

АНТОНИО. Боже мой!

СЕБАСТЬЯН. Это была подлинная леди и, несмотря на общеизвестное сходство со мной, признанная красавица. И хотя я отказывался безоговорочно разделять столь восторженные отзывы, но, по моему твердому убеждению, она была настолько прекрасна душой, что сама зависть не рискнула бы оспорить это. И вот сестру унесли соленые волны, а я, как видите, пытаюсь утопить в соленой водице свою память о ней.

АНТОНИО. А я обходился с вами не так, как подобало бы! Прошу меня простить, сэр.

СЕБАСТЬЯН. Что вы, дорогой Антонио! Я доставил вам так много хлопот, что сам должен просит у вас прощения.

АНТОНИО. Если ради моей любви вы не позволите мне служить вам, то вы меня убьете.

СЕБАСТЬЯН. А вы – меня и все, сделанное вами ради меня, если будете настаивать на своей просьбе. Без лишних слов простимся. Знаете ли, сердцем я – вылитая матушка, поэтому о чувствах, переполняющих мою грудь, то и дело рассказывают мои глаза. Я предложу свои услуги герцогу Орсино. Прощайте. (Уходит.)

 
АНТОНИО. Ступай. И пусть тебе помогут боги!
А мне Орсино враг, не то бы мы
С тобою повстречались при дворе.
Что ж делать? Без тебя мне жизни нет.
Пойду вослед. Семь бед – один ответ.
 

(Уходит.)

Акт второй. Сцена вторая

Улица.

Входят ВИОЛА, вслед за ней – МАЛЬВОЛИО.

МАЛЬВОЛИО. Это вы только что говорили с леди Оливией?

ВИОЛА. Это были мы, сэр. Шли мы от нее прогулочным шагом, благодаря чему вам удалось так скоро нас догнать.

МАЛЬВОЛИО. Мне велено вернуть вам это кольцо. Если бы вы не позабыли его у нас, мне бы не пришлось за вами гнаться. Леди также просит вас уверить вашего господина в совершенной безнадежности его планов относительно нее. Отныне она ни за что не пустит вас на глаза, если вы с присущей вам дерзостью попытаетесь проникнуть в наш дом с порученьями от него, а не с тем, чтобы поведать ей о его отношении к отказу. Извольте получить.

ВИОЛА. Я не давал ей никаких колец.

МАЛЬВОЛИО. Ах вот как! Вы, сэр, бесцеремонно навязали это кольцо моей госпоже, и, по ее требованию, я должен его вам вернуть и тоже без особых церемоний. (Швыряет кольцо.) Если оно обладает хоть какой-то ценностью в ваших глазах, вы не сочтете за труд нагнуться; если нет, пусть его подберет кто угодно. (Уходит.)

 
ВИОЛА. Какое-то кольцо… Что с ней случилось?
Что, если я понравилась миледи?!
Вот это поворот! Она глядела
Во все глаза и говорила так,
Себя на полуслове обрывая,
Что, видимо, витала в облаках.
Все сходится: она в меня влюбилась!
В избытке чувств не знает, что придумать:
Курьера шлет, чтоб он – противный тип! —
Кольцо вернул мне, о котором я
Ни сном, ни духом. Лучше бы она
Влюбилась в призрак, бедная миледи,
А не в меня. Не дремлют силы зла:
Сменив одежды, соблазняю дам,
Чье сердце – воск: любой смышленый малый,
Что хочет, то и лепит из него.
Такими женщин сотворил Создатель:
Нас лепят, и у каждой свой ваятель.
И что теперь? Милорд влюблен в мадам;
Я, чудище несчастное, к нему
Неравнодушна; а она по мне
Тоскует по ошибке. Что мне делать?
Мужчиной или женщиною быть?
Увы, ни то, ни это: господин
Не влюбится в меня; и госпоже
Я не отвечу на ее любовь.
О время! без тебя мне не с руки
Распутывать такие узелки.
 

(Уходит.)

Акт второй. Сцена третья

Дом графини Оливии.

Входят ТОБИ и ЭНДРЮ.

ТОБИ. Сюда, сэр Эндрю. Не спать затемно и просыпаться засветло – это одно и то же. Ибо diluculo surgere: кто встает с утра – наживет добра. Разве не так?

ЭНДРЮ. Или так, или не знаю как. Но я точно знаю: кто не лег в кровать, тот не будет спать.

ТОБИ. Ложное умозаключение. Оно пусто, как порожний кувшин. А я говорю: не ложиться после заката, значит, вставать до рассвета. Это так же верно, как и то, что наше тело состоит из четырех элементов.

ЭНДРЮ. Знаю, слышал. Но я думаю, оно состоит из выпивки и закуски.

ТОБИ. Сразу видно: ученый человек. Посему давай выпьем и закусим. – Мэри, где ты там! Неси вина!

(Входит ФЕСТЕ.)

ЭНДРЮ. Вот и шут с нами!

ФЕСТЕ. С кем же еще, друзья мои! Ведь это вы только что спросили: «Третьим будешь?». Или я ослышался?

ТОБИ. Ослы?.. Сам ты осел! Спой-ка нам что-нибудь эдакое.

ЭНДРЮ. Вот именно! У шута голосище будь здоров. Я бы сорока шиллингов не пожалел, чтобы заполучить его сладкозвучную глотку с такими стройными ногами в придачу. Кстати, шут, вчера ты ловко трепался о тигронегроидах и павипьяных, пересекших Квинто-свинский меридиан. Я хохотал до упаду. За это я послал тебе шесть пенсов для твоей красотки. Ты ей передал?

ФЕСТЕ. И побольше вашего. А у Мальволио нос перерос, у моей девчонки белые ручонки, а у мирмидонян глотки точно жбан.

ЭНДРЮ. Лихо сказано! Таких остряков еще поискать. А теперь пой.

ТОБИ. Начинай. Вот тебе другие шесть пенсов. Пой же.

ЭНДРЮ. И с меня шестипенсовик. Если один рыцарь дает, то другой не отстает.

 
ФЕСТЕ. Какую песню желает публика?
ТОБИ. Конечно, про любовь.
ФЕСТЕ. Про какую – земную или небесную?
ТОБИ. Про земную, конечно.
ЭНДРЮ. Нет, про небесную после.
ФЕСТЕ (поет). Где ты бродишь, дорогая,
О любимом забывая?
Он поет любви не в тон.
Перестань ходить по кругу,
Возвратись в объятья к другу:
Разлучаться не резон.
Что любовь для нас? Награда.
Любишь – радоваться надо,
Ведь, увы, пройдут года.
Пей, пока идет пирушка,
И целуй меня, подружка.
Юность сгинет без следа.
ЭНДРЮ. Нет, право слово, лучше спеть нельзя.
ТОБИ. Очень хорошо, очень.
ЭНДРЮ. Медовый голос, или я не рыцарь.
ТОБИ. И слезоточивый.
ЭНДРЮ. Ну да: медовый и слезоточивый.
 

ТОБИ. Если слушать глазами, можно заболеть куриной слепотой. А не дернуть ли нам плясовую на весь мир, чтобы совы от шума передохли? Рванем так, что даже последний музыкант трижды расстанется с душой, прежде чем помрет окончательно. Споем, что ли?

ЭНДРЮ. Если вы меня уважаете, споем. Я на песнях все зубы съел.

ФЕСТЕ. Это заметно, сэр, когда вы открываете рот.

ЭНДРЮ. Вот и я о том же. Давайте про разбойника.

ФЕСТЕ. Если про того, которому велят заткнуться, то мне придется обращаться к вам, рыцарь, как к разбойнику.

ЭНДРЮ. Мне не привыкать: со мной многие обращаются, как с разбойником. Начинай, шут, не тяни. Как там? «Заткнись…». «Заткнись…».

ФЕСТЕ. Если я сразу заткнусь, то уже не начну.

ЭНДРЮ. Да хватит тебе! Пой давай!

Горланят песню.

Входит МАРИЯ.

МАРИЯ. Что вы творите? Устроили тут кошкофонию. Помяните мое слово: миледи уже подняла с постели дворецкого Мальволио, чтобы тот выгнал вас в три шеи.

ТОБИ. Твою миледи слопали медведи, Мальволио-дворецкий спит себе мертвецки, а мы – политиканы и совсем не пьяны. (Поет.)

 
Мы – три веселых молодца…
 

Она, значит, леди, а я кто? Разве мы с ней не родственники? Разве не одной крови? Тили-тили, трали-вали! (Поет.)

 
Жил в Вавилоне странный лорд,
А с ним его миледи…
 

ФЕСТЕ. Чтоб я пропал, сэр Тоби умеет дурачиться на всю катушку!

ЭНДРЮ. Да, в этом он мастак, особенно когда в ударе. Я тоже не промах, только он резвится с умом, а я от души.

ТОБИ (поет.) Двенадцатый месяц, двенадцатый день…

МАРИЯ. Бог ты мой, когда ж вы угомонитесь!

Входит МАЛЬВОЛИО.

МАЛЬВОЛИО. Вы что, белены объелись, господа? Или просто рехнулись? Ни ума у вас, ни сердца! Ни стыда, ни совести! Разоряетесь за полночь, как пьяные лудильщики! Может, вы перепутали приличный дом с питейным? Горлопаните под окнами, вопите бульварные куплеты – а ведь тут люди спят! Вы о них подумали? Какая бестактность по отношению к дому и его благородной хозяйке!

ТОБИ. Что-что, а такт мы держим. Чтоб ты издох!

МАЛЬВОЛИО. А к вам, сэр Тоби, у меня разговор особый. По поручению миледи, я уполномочен заявить, что вас, ее близкого родственника, до поры до времени будут содержать здесь на полном пансионе, но даже слышать не хотят о ваших безобразиях. Если вы докажете нам свою полную непричастность к собственным беспутствам, милости просим оставаться в доме; если же вы сочтете за благо оставить его, ваша близкая родственница непременно воспользуется счастливой возможностью проститься с вами навсегда.

 
ТОБИ (поет). Пришла беда. Прощайте, господа.
 

МАРИЯ. Не стоит, сэр Тоби.

 
ФЕСТЕ (поет). Его глаза погасли навсегда.
 

МАЛЬВОЛИО. Вот, значит, как вы запели!

 
ТОБИ (поет). Но мне не быть во гробе.
ФЕСТЕ (поет). Фальшивите, сэр Тоби.
 

МАЛЬВОЛИО. Вот именно.

 
ТОБИ (поет). Прогнать его к чертям?
ФЕСТЕ (поет). Едва ль уйдет он сам.
ТОБИ (поет). Но если так, гони его взашей.
ФЕСТЕ (поет). Попозже: утро ночи мудреней.
 

ТОБИ. А теперь сфальшивил ты, бестактный шут. – Ну, кто ты такой? Что ты о себе думаешь? Если какой-то дворецкий корчит из себя святошу, нормальные люди не могут, что ли, выпить-закусить?

ФЕСТЕ. Да уж, я бы сейчас от имбирного не отказался. Хорошо пробирает, клянусь святой Анной!

ТОБИ. Точно! – Шли бы вы, любезный, мылить свои вериги. – Мария, подай вина!

МАЛЬВОЛИО. Мистрис Мэри, если вы не хотите узнать, каким образом графиня меняет милость на гнев, вам не следует способствовать столь предосудительным поступкам. Клянусь рукой, ваша госпожа обо всем узнает. (Уходит.)

МАРИЯ. Стряхни пыль с ушей, длинноухий!

ЭНДРЮ. Вызвать бы его на дуэль, а самому не явиться, вот он и вышел бы дурак дураком. Эта штука не хуже выпивки натощак.

ТОБИ. Действуй, рыцарь! Я сам составлю письмо с вызовом или на словах передам этому болвану, как ты его кроешь.

МАРИЯ. Только не сегодня, дорогой сэр Тоби. Переговорив с юнцом герцога, госпожа никак в себя не придет. С мосье Мальволио я разберусь без вас. Если я не сыграю с ним в такие дурачки, что все его подымут на смех, значит, я глупее него и не знаю, с какой стороны ложиться в постель. Будет меня помнить.

ТОБИ. Ну-ка, ну-ка, давай выкладывай, что у тебя на уме.

МАРИЯ. Взялся разыгрывать из себя пуританина.

ЭНДРЮ. Если бы я знал, что это такое, я бы избил его, как паршивого пса!

ТОБИ. Что ты, рыцарь? За пуританство не бьют: нет весомых оснований.

ЭНДРЮ. Основания, может, и невесомы, зато повод веский.

МАРИЯ. Какой он пуританин! Так, ни се ни то, черт его знает что. И нашим и вашим, ослиная голова, неотесанный болтун. Разглагольствует о хорошем тоне, а на деле просто пускает пыль в глаза. Набит самомнением доверху, не сомневается в своих якобы плещущих через край достоинствах, считает себя неотразимым, поэтому все должны влюбляться в него с первого взгляда. Вот! На этой страстишке я его и подловлю. Он мне за все заплатит.

ТОБИ. Каким же образом?

МАРИЯ. Я подкину ему любовную записку – ничего определенного, но это будет зеркало, в котором он с удивлением обнаружит очень для него знакомые цвет бороды, выражение глаз, лицо, фигуру, словом, свое собственное отражение. Я напишу письмо от имени госпожи, вашей племянницы: почерки у нас очень похожи, и порой невозможно понять, что кем написано.

ТОБИ. Здорово! Вы чуете, чем это пахнет?

ЭНДРЮ. Кажется, запахло жареным.

ТОБИ. Он же подумает, что моя племянница любит его, раз подбросила это письмо.

МАРИЯ. Вы уловили мою мысль: на этой лошадке я и прокачусь!

ЭНДРЮ. И ваша лошадка выведет его в ослы.

МАРИЯ. Вне всякого сомнения.

ЭНДРЮ. Бесподобно!

МАРИЯ. Ручаюсь вам, это будет охота, почище королевской. С моего слабительного его точно пронесет. Вы двое и шут в придачу засядете в том месте, где он найдет мою приманку. Понаблюдайте, что он выкинет, клюнув на нее. А теперь – по комнатам, и пусть вам приснится, чем кончится наша затея. Спокойной ночи. (Уходит.)

ТОБИ. И тебе спокойной ночи, амазонка!

ЭНДРЮ. Лихая девчонка, слов нет!

ТОБИ. А то! Чистопородная гончая. И, между прочим, без ума от меня. Но мне-то что?

ЭНДРЮ. От меня тоже как-то раз без ума были.

ТОБИ. Пойдем-ка спать. Кстати, рыцарь, не послать ли тебе еще за деньгами?

ЭНДРЮ. Если я не охомутаю вашу племянницу, мне ж хоть топись.

ТОБИ. Ты только распорядись насчет денег, рыцарь. А если не взнуздаешь ее, считай меня сивым мерином.

ЭНДРЮ. Если не взнуздаю, придется считать, можете мне верить. Или не верить. В общем, как вам угодно.

ТОБИ. Договорились. А теперь пойдем пить паленую жженку – ложиться-то все равно поздно. Идем, рыцарь, идем.

(Уходят.)

Акт второй. Сцена четвертая

Дворец герцога Орсино.

Входят ОРСИНО, ВИОЛА, КУРИО и ДРУГИЕ.

 
ОРСИНО. Хочу я песен. – Добрый день, друзья! —
Цезарио, скажи им, чтобы снова
Они мне спели давешнюю песню.
Старинный тот мотив скорей излечит
Меня от боли в сердце, чем пустые
И вычурные ритмы – порожденье
Излишне бойких нынешних времен.
Давайте же, хотя б один куплет.
 

КУРИО. Просим прощенья у вашего сиятельства, но мы этой песни не знаем.

ОРСИНО. Как так? А кто же пел ее вчера?

КУРИО. Весельчак Фесте, любимый шут графа, отца графини Оливии. Послать за ним?

 
ОРСИНО. Немедленно. А вы пока сыграйте.
 

(КУРИО уходит.)

Музыка.

 
Когда почуешь сладкие уколы
Любви, мой мальчик, вспомни обо мне.
Все истинно влюбленные меня
Напоминают – все мы суетливы,
Чувствительны, капризны, но верны
Своим любимым – образу любимых.
Ну, как тебе мотив?
ВИОЛА. Как будто эхо
Летит к престолу, где царит любовь.
ОРСИНО. Неплохо, мальчик! Жизнью поклянусь,
Хотя ты юн, твои глаза уже
Пересекались с чьим-то нежным взором.
Не правда ли?
ВИОЛА. Наверное, милорд.
ОРСИНО. И кто она?
ВИОЛА. По виду вроде вас.
ОРСИНО. Забудь ее, ты лучшего достоин.
А сколько лет ей?
ВИОЛА. Столько, сколько вам.
ОРСИНО. О небеса! Ты молод для нее.
Обычно женщины за тех выходят,
Кто старше их. Тогда жена и муж
Равны между собой; тогда она
Уверенно царит в его душе.
Хотя собой гордится сильный пол,
В делах сердечных мы слабее женщин:
Мы ни себе, ни им не доверяем
И, загораясь, гаснем в тот же миг.
ВИОЛА. О да, милорд.
ОРСИНО. Женившись на старухе,
Ты скоро позабудешь о любви.
Ведь женской красоте отмерен срок:
Цветет и тут же вянет, как цветок.
ВИОЛА. Увы, все так: утратить лепестки
Недолгому расцвету вопреки.
 

Входит КУРИО и ФЕСТЕ.

 
ОРСИНО. Привет, дружок. Он песню пел вчера,
Цезарио, старинную, простую.
Поют ее вязальщицы и пряхи
При свете солнца. Челноки и спицы
Туда-сюда снуют, а звуки льются,
Как в древности, наивны и чисты.
ФЕСТЕ. Так я спою, милорд?
ОРСИНО. Да, я прошу.
ФЕСТЕ (поет). Мне с тобой, моя смерть, по пути.
Пусть шумит кипарис надо мной.
Отпусти меня, жизнь, отпусти:
Я жестокой убит красотой.
Сосны траурной хвоей своей
Осенят мою смертную боль.
И не сможет никто из людей
За меня доиграть эту роль.
Ни цветка для меня, ни венка —
Черный гроб мой не стоит того.
Ни слеза, ни уста, ни рука
Не коснутся чела моего.
Чтоб никто мой безоблачный сон
Не тревожил молитвой своей,
Не раздастся влюбленного стон
Над забытой могилой моей.
 

ОРСИНО. Вот, получи за труд.

ФЕСТЕ. Какой там труд, сэр. Я пою ради удовольствия.

ОРСИНО. А я за удовольствие плачу.

ФЕСТЕ. Верно, сэр, мы всегда за него расплачиваемся, так или иначе.

ОРСИНО. Мы остаемся здесь – ты нас оставишь?

ФЕСТЕ. Спаси и сохрани тебя дух меланхолии. И пусть тебе пошьют камзол из хамелеонской ткани. Не случайно же твоя душа опалена опалом. Людям такого склада следовало бы пускаться в дальнее плавание. Так можно и дела не делать, и от дела не бегать; и с пользой провести время, и совершить бесполезное путешествие. Прощайте, сэр. (Уходит.)

ОРСИНО. Уйдите все.

(КУРИО и ПРИДВОРНЫЕ уходят.)

 
Цезарио, еще раз
Той царственной жестокости скажи:
Весь мир – ничто в сравнении с моим
Высоким чувством; все ее владенья,
Не более чем тлен. Еще скажи:
Ее Фортуну и дары Фортуны
Я презираю – стоя на коленях
Перед графиней, чудом из чудес,
Божественной жемчужиной природы.
ВИОЛА. Но вас она не любит!
ОРСИНО. Я об этом
И слышать не хочу!
ВИОЛА. Но это правда!
Допустим, леди есть и любит вас
Она с таким же в точности надрывом,
Которым вы измучены теперь.
И если вам не нравится она,
То что ей делать? Домогаться вас?
ОРСИНО. Разрывом сердца женщинам грозит
Такая страсть, что грудь мне разрывает!
Не выдержать их маленьким сердцам
Такой любви! Волнением приятным,
А не бурленьем крови это чувство
Является для женщин. В них оно
Всего лишь возбуждает интерес,
Ведущий к пресыщению и скуке.
Моя ж любовь в себе вмещает все,
Она – всепожирающее море.
А ты любовь ко мне какой-то леди
Посмел с моей к Оливии сравнить?
ВИОЛА. Но я же знаю…
ОРСИНО. Что ты можешь знать?
ВИОЛА. Как любят эти… женщины. У них
Есть сердце, между прочим, как у нас.
Моя сестра любила одного
Мужчину так же, как и я, возможно,
Любил бы вашу светлость…
ОРСИНО. Что такое?
ВИОЛА. Ну, если стал бы женщиною вдруг…
ОРСИНО. Твоя сестра любила. Дальше что?
ВИОЛА. Так, ничего. Она его любила,
Но он не знал о том. И тайна эта
Сестру, как древоточец, источила:
Исчез румянец, на ее щеках
Болезненная бледность появилась,
А на губах – унылая улыбка;
Сказать короче, вылитый портрет
Безмерного и скорбного Терпенья.
И это не любовь? Да, мы, мужчины,
Клянемся громко, часто без причины;
Даем любви и верности обет,
А верности с любовью нет как нет.
ОРСИНО. И что с твоей сестрою стало, мальчик?
Погибла от любви?
ВИОЛА. Я только в том
Уверен, что у моего отца
Остался я: и сын ему, и дочь…
Так мне идти к миледи?
ОРСИНО. Непременно!
Кольцо ей передай и так скажи,
Что я люблю ее назло всему
И нипочем отказа не приму.
 

(Уходят.)

Акт второй. Сцена пятая

Дом графини Оливии.

Входят ТОБИ, ЭНДРЮ и ФАБИАН.

ТОБИ. Ты идешь, синьор Фабиан?

ФАБИАН. Еще бы нет! Чтоб мне насмерть обвариться кипятком зависти и скуки, если я до смерти не упьюсь этой забавой.

ТОБИ. Значит, и ты не против, чтобы эта скудоумная зловредная шавка оскандалилась?

ФАБИАН. Это будет просто счастье. Он донес на меня миледи, когда я, не спросясь у нее, ушел на медвежью травлю.

ТОБИ. Мы сами ему медведя заделаем, в пух и прах оболваним. Точно, сэр Эндрю?

ЭНДРЮ. Чтоб нам сгореть, если не оболваним!

ТОБИ. А вот и наша Мария-искусница.

Входит МАРИЯ.

Привет, золотце ты мое червонное!

МАРИЯ. Забирайтесь на самшит да поживей. Через полминуты здесь будет Мальволио. Тут он на самой жаре целых полчаса приседал и расшаркивался перед своей собственной тенью. Хотите посмеяться – затаитесь. Уверена, мое письмецо поразит его, как столбняк. Скройтесь с глаз, иначе испортите все дело. (Роняет письмо.) А ты подожди: сейчас на тебя клюнет рыбка, которую мы поймаем голыми руками. (Уходит.)

Входит МАЛЬВОЛИО.

МАЛЬВОЛИО. Если не судьба, то не судьба. Впрочем, по словам Марии, я графине далеко не противен. Напротив. Она как-то обмолвилась, что ей может понравиться человек примерно моего уровня. А как она ко мне относится! С каким подчеркнутым уважением. Так она ни с кем из наших не обращается. Вот это что может значить?

ТОБИ. Мерзавец! До чего самоуверен!

ФАБИАН. Тсс! Он задумался и стал похож на индюка. Смотрите, как напыщенно распускает перья!

ЭНДРЮ. Подлец! Вот бы дать ему по шее!

ТОБИ. Да заткнитесь вы!

МАЛЬВОЛИО. Граф Мальволио – это звучит!

ТОБИ. Действительно – подлец!

ЭНДРЮ. А вы его пристрелите. Пистолет я достану.

ТОБИ. Замолчи, я сказал!

МАЛЬВОЛИО. Леди Страччи, например, вышла же замуж за своего дворецкого.

ЭНДРЮ. Тьфу на тебя, блудник вавилонский!

ФАБИАН. Тише наконец! Смотрите: он утонул в собственном воображении и даже весь вспучился, как утопленник.

МАЛЬВОЛИО. Месяца через три после свадьбы сижу я в шикарном кресле…

ТОБИ. Пращу мне! Надо срочно выбить ему глаз!

МАЛЬВОЛИО. Слуги вьются вокруг меня, одетого в шитую золотом бархатную тогу – ведь я только-только выскользнул из объятий все еще спящей Оливии…

ТОБИ. Чтоб ты сгорел в серном пламени!

ФАБИАН. Тише, умоляю вас, тише!

МАЛЬВОЛИО. Веду я себя в полном соответствии со своим положением, мой пристальный взгляд подолгу изучает приближенных, определяя каждому его место, а также дает понять, что и себе цену я тоже знаю. Наконец я велю позвать Тоби, моего, с позволения сказать, родственника…

ТОБИ. Цепь ему на шею и ноги в колодки!

ФАБИАН. Вы что, не можете помолчать?

МАЛЬВОЛИО. Сразу семеро слуг, покорно исполняя мою волю, срываются с места. Я хмурюсь, оттого что мне приходится ждать, и тем временем рассеянно подвожу часы или непринужденно поигрываю каким-нибудь золотым кулоном. Тоби прибегает, склоняется в учтивом поклоне…

ТОБИ. А по-моему, Тоби сносит тебе башку!

ФАБИАН. Молчите, даже если из вас будут тянуть жилы!

МАЛЬВОЛИО. Продолжая непроизвольно улыбаться, я строго и властно смотрю на него, затем небрежно подаю ему руку для поцелуя…

ТОБИ. И Тоби не дает тебе по морде?

МАЛЬВОЛИО. И говорю: «Тоби, раз уж судьба позволила мне добиться вашей племянницы, я считаю своим долгом объясниться с вами как родственник с родственником…».

ТОБИ. Что я слышу?!

МАЛЬВОЛИО. «Прекратите наконец пьянствовать!».

ТОБИ. Чтоб ты издох, пес шелудивый!

ФАБИАН. Потерпите, иначе мы заживо снимем шкуру с нашей потехи.

МАЛЬВОЛИО. «Кроме того, перестаньте убивать ваше драгоценное время с этим кретинообразным рыцарем…».

ЭНДРЮ. Не меня ли он имеет в виду?.

МАЛЬВОЛИО. «С этим, как бишь его, сэром Эндрю…».

ЭНДРЮ. Я же говорил: мне часто дают такие образные клички.

МАЛЬВОЛИО (замечает письмо). Это еще что такое? (Поднимает его.)

ФАБИАН. Полезай в мешок, милый петушок!

ТОБИ. Тише! Дорогой дух юмора, пусть он прочтет это вслух!

МАЛЬВОЛИО. Клянусь жизнью, почерк миледи. Узнаю эти «с», «у», «т», это большое «п». Вне всякого сомнения, это ее рука.

ЭНДРЮ. Что это за «с», «у», «п»? Какой-то «суп»… Ничего не понимаю!

МАЛЬВОЛИО (читает). «Моему ничего не ведающему возлюбленному, с наилучшими пожеланиями…». И выражения ее! Прости, воск, но я тебя взломаю. Ага! Печать с изображением Лукреции тоже ее. Кому же предназначено письмо?

ФАБИАН. Тебе-тебе – да в самую печень!

МАЛЬВОЛИО (читает).

 
«Небо, я люблю его!
Кто ж любви моей предмет?
Не отвечу ничего.
Это мой большой секрет!».
 

«Это мой большой секрет!». Дальше размер меняется. А вдруг именно ты, Мальволио, являешься предметом ее секретной любви?

ТОБИ. Вот же висельник поганый!

МАЛЬВОЛИО (читает).

 
«Я бы любовь свою изгнала,
Но, как Лукреция, в крови
Я от смертельного кинжала:
Меня убил М, О, А, И».
 

ФАБИАН. Задачка для дураков!

ТОБИ. Я же говорил: шикарная девчонка!

МАЛЬВОЛИО. «Меня убил М, О, А, И». Во-первых… нет, позвольте, позвольте, позвольте…

ФАБИАН. Какую дохлую свинью ему подложили!

ТОБИ. А наш стервятник так и накинулся на нее!

МАЛЬВОЛИО. «Я бы любовь свою изгнала…». Правильно, она моя госпожа, которая может прогнать своего слугу. Здесь все ясно и логично, без каких-либо неувязок. Но финал… Что означают буквы? Если бы их расположение хоть каким-то образом указывало на меня! Итак… «М, О, А, И»…

ТОБИ. Зачем такие сложности? Видите: он потерял след.

ФАБИАН. Ничего, наша псина тотчас учует эту пакость и снова забрешет, как на лисицу.

МАЛЬВОЛИО. Может быть, М – это Мальволио? Ведь с М начинается мое имя.

ФАБИАН. Что я вам говорил? Графская клевретка свое дело знает.

МАЛЬВОЛИО. Так, с М разобрались, а дальше никакой связи, полная нестыковка: вместо А стоит О.

ФАБИАН. Сейчас О, а в конце концов будет «Ого-го»!

ТОБИ. Когда я его-го по башке ого-грею.

МАЛЬВОЛИО. Хотя после М должна идти А: М, А; М, А…

ФАБИАН. Ма-ма… Маму ты позовешь, когда по мозгам получишь.

МАЛЬВОЛИО. М, О, А, И: увы, последовательность букв такова, что из нее много не выжмешь, но если поднатужиться, можно дать ей выгодное для меня истолкование: все до единой буковки есть в имени моем. Ну да ладно. Дальше проза. (Читает.) «Если это найдешь именно ты, напряги свои умственные способности. Хотя мои звезды расположены выше твоих, не бойся высоты. Одни высоки от рождения; другие сами достигают высот; третьих на высоту втаскивают. Твоя судьба зовет тебя. Откликнись на ее зов душой и телом. А чтобы новая роль пришлась тебе впору, сбрось с себя жалкие лохмотья смирения и выйди на сцену в роскошном костюме высокомерия. Осади моего родственника, приструни наших слуг, громко выражай свое мнение по всем вопросам, даже когда тебя не спрашивают, наконец порази окружающих своеобразием своих манер. Это предлагает тебе та, которая мечтает о тебе; кого привели в восторг, если ты, конечно, помнишь, твои желтые чулки, искусно украшенные зелеными подвязками крест-накрест, – помнишь? помнишь? Действуй, если хочешь достигнуть всего на свете. Иначе останешься для меня вечным дворецким, старшим слугой, ничтожеством, которого Фортуна не удостоит даже взглядом. Прощай.

Мечтающая ни в чем тебе не отказывать, твоя обласканная судьбой Мученица».

Рассвет не столь светел, очевидность не столь видна очам, как то, что мне открылось. Что ж, сделаюсь надменным, изучу науку повелевать, унижу сэра Тоби, очищу круг своих знакомств, стану незаурядным человеком согласно предписания. Я не играю с самим собой в поддавки, не грежу наяву: буквально все говорит о том, что меня любят. Кто? Моя госпожа. Почему? Потому что именно ей понравились мои желтые чулки. Потому что именно она сделала мне комплимент по поводу моих подвязок крест-накрест. Потому что, намекая на то, в каком одеянии ей угодно меня видеть, она тем самым делает шаг мне навстречу. Благодарю вас, звезды мои, вы осчастливили меня. Я изменюсь до не узнавания, стану решительным и резким. Кстати говоря, где мои чулки с подвязками? Немедленно их надеть! Слава Юпитеру! Да здравствуют звезды! А это что? Постскриптум? Как же я сразу не заметил. (Читает.)

«Думаю, ты уже понял, кто тебе пишет. Если ты готов к любви, покажи это своей улыбкой – она тебе к лицу, любимый. Поэтому при мне непрерывно улыбайся, шути, смейся, хохочи, очень тебя прошу». Благие боги! Я буду улыбаться, буду шутить, смеяться и вообще исполнять все ее прихоти. (Уходит.)

ФАБИАН. Если бы у меня был выбор: принять участие в этой затее или многотысячную пенсию от персидского шаха, я бы отказался от денег.

ТОБИ. А я бы женился на этой девчонке, честное слово!

ЭНДРЮ. И я вместе с вами.

ТОБИ. А вместо приданого попросил бы ее отмочить еще что-нибудь.

ЭНДРЮ. И я попросил бы.

ФАБИАН. А вот и наша укротительница глупцов.

Входит МАРИЯ.

ТОБИ. Хочешь прокатиться на мне верхом?

ЭНДРЮ. А потом на мне?

ТОБИ. Или сыграть на меня в кости? Если я проиграю, то стану твоим верным рабом.

ЭНДРЮ. А я уже становлюсь, ей-Богу!

ТОБИ. Ты вскружила ему голову, а когда он очухается, то и вовсе ее потеряет.

МАРИЯ. Нет, если честно, оно повлияло?

ТОБИ. Как влияние водки в повивальную бабку.

МАРИЯ. Если хотите узнать, во что все это выльется, проследите, в каком виде он явится на первый же зов госпожи. Если он оденет желтые чулки с подвязками, – а она ненавидит и этот цвет, и эту глупую моду; да еще растянет рот до ушей, – а в ее нынешнем меланхолическом состоянии ей вовсе не до смеха, – от этого дурака мокрого места не останется. Идемте со мной, я вам все покажу.

ТОБИ. Хоть к черту на рога, дорогая моя дьяволица находчивости!

ЭНДРЮ. И я на рога.

(Уходят.)