Текст книги "Дитя заката"

ДИКИЙ ПОВОРОТ

Много раз нас заносило на лихих поворотах судьбы этой зимой. Ферн решила начать новую жизнь, и ее занятия в школе уже не были проблемой для нас. Джимми на некоторое время забросил свою работу и встретился с ее учителями. Но надолго Ферн не хватило. Она продолжала слушать рок-н-ролл так, что дрожали стены. Редко в чем-либо помогала нам, продолжала встречаться с новыми парнями и тайком плакала. В ней начала проявляться настоящая красота. Она могла часами просиживать перед зеркалом, ухаживая за волосами. Кристи сидела позади нее и наблюдала. К несчастью, все школьные друзья были старше нее, с ними она и посещала школьные дискотеки. Она встречалась с мальчиком на три года старше нее. Домой она возвращалась в два часа ночи.

Джимми старался изо всех сил помочь ей, придумывая все новые воспитательные мероприятия. Но Ферн сама уверовала в свою порочность и часто повторяла: «Я ужасный ребенок. Я мука для своей семьи».

Выслушав все это, Джимми обычно хватался за голову, у него опускались руки.

– Она так выросла, я уже ничем не могу ей помочь.

Весной Кристи впервые выступила с концертной программой на фортепиано перед постояльцами. Она надела розовое платье, волосы подвязала черной лентой. Кристи исполнила известные произведения Моцарта и Брамса. Филип и Бэтти Энн, Ричард и Мелани сидели в первом ряду. Окончание концерта встретили бурные аплодисменты. Потом мы пили чай с тортом. Джимми и я были рады за Кристи и выслушали массу комплиментов.

– Вы все делаете как миссис Катлер, – сказал адвокат. – Так постояльцы еще не радовались.

Я засмеялась, но подумала, что делаю это еще лучше.

В конце весны папа Лонгчэмп, Эдвина и Гейвин нанесли второй визит. Мальчик сильно подрос, и уже в нем чувствовались папины черты. Он рассказывал всем, какой большой отель есть у его брата с женой на востоке.

Ферн проявила к отцу тепла не больше, чем в прошлый раз. Но он этого и не заметил. Пока мы были рядом, она покорно сидела и отвечала на его вопросы, но потом сразу же убежала звонить своему парню.

– Она становится все красивей и красивей, – отметил папа. – Я знаю, она создает вам некоторые трудности, но ты с Джимми их преодолеешь.

Так много хороших вещей произошло сразу, что я с испугом все время ожидала расплаты за них. Джимми это тоже заметил.

– Дон, мне кажется, что если нет трудностей, то ты их непременно стараешься найти. Наслаждайся жизнью, позволь себе расслабиться. А то ты становишься нервозной и не замечаешь прекрасного.

Я знала, что врач сказал ему о том, что мне грозит нервное истощение.

– Я просто... просто предусмотрительна.

– Хорошо, ты предусмотрительна, но зачем же так перегружать себя работой?

Но ничего я поделать не могла, в отель нагрянула толпа людей, сто двадцать пять постояльцев, и мне приходилось постоянно быть там.

В конце весны, примерно во время визита папы, мы приняли первые заказы. Их было еще не так много, но мистер Дорфман уже начал волноваться. Ведь я не так тщательно следила за всем, как бабушка Катлер, и ему явно не хватало моих указаний. Но во время моих проверок он всегда опускал глаза, будто бы перед ним была бабушка.

Филип предложил свою помощь, и уже на следующее утро мы обсуждали, как разместим все нарастающую волну постояльцев.

В доме Бронсона все смешалось. После смерти Клэр мама окончательно сдала. Она уже не могла давать свои экстравагантные обеды. Она перестала ухаживать за волосами. Вместе с ее красотой тускнел весь Белла Вуд.

Я была сильно занята и вот уже несколько дней не имела времени ее навестить. И однажды мне позвонил Бронсон и в трагических красках описал все, что там происходит.

– У нее полный эмоциональный кризис, – говорил он. – Уже несколько дней я не могу вытащить ее из постели. Она все больше и больше находит грехов за собой.

– Мама? Грехов?

Я не могла поверить. Неужели все действительно настолько плохо?

– Она целыми днями лежит и почти ничего не ест. Я приносил ей зеркало, но она даже не взглянула на себя. Она очень сдала. Я приносил ей подарки, но она ни на что не обращает внимания. С каждым днем все хуже... Она только спит и спит. Если сможешь, приезжай.

– Сегодня приеду, – пообещала я.

– Хорошо. Ты и не догадываешься, как мне сейчас тяжело. Привези побольше хороших новостей о гостинице и детях.

Ирония судьбы. Теперь мать нуждается в моей помощи. Она дала толчок моей первой трагедии в этой жизни, даже не она, а бабушка Катлер... И вот...

Я не могла отказать ей в помощи. Трагедия собственной жизни научила меня относиться с пониманием к другим. Так или иначе, мы все заслуживаем сострадания. Может быть, единственным исключением является бабушка Катлер, чей дух все еще имеет влияние на все семейство.

Когда я приехала в Белла Вуд, мать была в том состоянии, какое мне описывал Бронсон. Она по-прежнему не покидала постели; ее вид, непричесанной, с опухшим лицом, без намека на макияж и уж тем более без каких бы то ни было украшений, на секунду ошеломил меня. Взгляд был невидящий, она смотрела сквозь меня.

– Она еще хуже, чем я тебе описывал, – зашептал мне на ухо Бронсон. – Последние несколько дней даже ни с кем не разговаривает.

– Мама!

Глаза ее оживились, и она снова посмотрела на меня, но по-прежнему не узнавала. Я взглянула на Бронсона, на его лице было написано страдание.

– Лаура, это Дон. Ты просила, чтобы она приехала, и вот она здесь.

Она засмеялась странным, безумным смехом, потом сумасшедшая улыбка сползла с ее с лица и она со злостью посмотрела на меня.

– Кто ты? Признавайся, еще одна сиделка? Кто?

– Кто я? Мама, ты не узнаешь меня? – спросила я, подходя ближе к ее кровати.

– Нет! – закричала она. – Это не моя вина, это ваша вина, – теперь она обращалась прямо ко мне и к Бронсону. – Оставьте меня в покое, уходите!

Она замахала руками, словно прогоняя нас.

– Лаура! Что на тебя нашло? – Она задрожала всем телом и схватилась за голову. – Я не понимаю, что с ней происходит, – застонал Бронсон.

– Такого раньше не было? – спросила я.

– Нет.

– Папа, – простонала она.

– Папа? Боже мой! Что с ней происходит? – воскликнул Бронсон.

– Мама, вырвись из этого бреда! – просила я, хватая ее за руку.

– Они все, все против меня. Когда бы я ни спустилась, они смотрят на меня с презрением, они следят за мной. Она настроила их против меня, она лгала, и они ей поверили, она рассказала им все. – Крепко сжав мою руку, она бормотала: – Я хочу, чтобы ты помогла мне, пожалуйста, сделай так, чтобы они мне поверили, чтобы они поверили, что это не моя вина.

– Да, мама, я помогу тебе.

Она повернулась к Бронсону.

– Доктор, мне нужно что-нибудь посильнее, что-нибудь, что заставит меня забыть. У вас есть что-нибудь достаточно сильное? Я не могу спать! – закричала она. – Каждый раз, когда я засыпаю, мне кажется, что все начинается снова, а если мне все-таки удается заснуть, просыпаясь, я слышу ее шаги. Еще я слышу его голос, он зовет меня. Я хочу, чтобы поставили еще один замок на дверь. И самое главное, чтобы из обслуживающего персонала никто сюда больше не заходил. Вы понимаете?

Она посмотрела на меня, в ее глазах был страх. Страх и горечь. Она боится, что пожилая, давно покинувшая этот мир женщина хочет причинить ей вред.

– Мама, – сказала я, – никто больше не побеспокоит тебя. Ты спасена, никто не войдет сюда без твоего приглашения.

– Еще один раз, – она взяла меня за руку, – я хочу посмотреть на нее еще хоть один раз, она ничего не узнает, она слишком маленькая, чтобы знать, она этого не запомнит, а мне необходимо, пожалуйста. Еще один раз я могу сказать ей: «До свидания»?

– Ты знаешь, – шепнул Бронсон, – она говорит о тебе.

– Я поняла.

Внезапно она повернулась в сторону, глядя не на меня, не на Бронсона, а на что-то, существующее только в ее больном сознании, на что-то, ранее виденное ею; глаза сощурились словно в презрении.

– Я всего лишь прощаюсь с еще одним созданием, которое у меня отнимают. У нее такие золотые волосы!

– Лаура! Лаура! – закричал Бронсон.

– Я так устала, мне нужно хоть немного поспать, а потом, обещаю, я встану, оденусь и снова буду выглядеть хорошо, – снова безумная улыбка появилась на ее лице. – Я ей покажу: чем больше она будет меня ненавидеть, тем я буду более красивой. Она станет все стареть и стареть, а я молодеть и молодеть. Пожалуйста, приглушите свет: хочу, чтобы моя красота подольше сохранилась.

Я поправила одеяло, она уже спала, мы приглушили свет и покинули спальню.

– Мне очень жаль, – вздохнул Бронсон, вытирая вспотевший лоб носовым платком. – Я не думал, что все настолько серьезно.

– Бронсон, она должна быть под наблюдением врача, может быть, вы отправите ее в больницу, пансионат или на курорт?

– Нет, ни за что! Здесь будет все, что ей нужно. Об этом никто не должен знать, кроме родных. Ей станет лучше, – решительно сказал он. – Все будет в порядке, она выздоровеет и станет снова такой же красивой, как и была. Ты увидишь... это просто последствия шока. Она столько всего пережила. Все решили, что она восприняла это известие очень спокойно, получилось так, как она хотела, но ведь мы с тобой знаем, как это было на самом деле. Ее можно понять. Правда?

– Да, Бронсон. Я уверена, что она снова встанет на ноги после лечения.

Я не очень-то верила в успех этого предприятия, но прекрасно понимала, что Бронсону сейчас необходима поддержка.

– У нее будут лучшие доктора, можешь быть уверена, я начну прямо сейчас. Да, сейчас пойду и позвоню некоторым специалистам. Ведь ты будешь приезжать?

– Конечно, и помогать буду.

– Да, и привози детей. Когда она увидит, какие у нее внуки, ей не будет так себя жаль.

– Да, Бронсон, но сначала им нужно будет объяснить, что бабушка немного не в себе.

Он закусил нижнюю губу, из его глаз потекли слезы.

– Мы были счастливы, недолго, но были.

– Не переживай, Бронсон, все будет хорошо, очень хорошо. Вы будете счастливы еще долгие-долгие годы.

– Да, – он снова улыбнулся, – ты даже не представляешь, какой она была хорошей матерью, как заботилась о тебе и о Клэр, но на нее столько всего свалилось, столько разных людей имели на нее влияние. Иногда ночью я просыпаюсь оттого, что она зовет тебя или Клэр Сю. Женщина, видимо, никогда не может забыть, что она мать: родив, освобождается от ребенка, но он все равно навсегда остается в ней, в ее душе; она может отрицать это, но в то же время по ночам слышит своего ребенка, зовет его. Разве я не прав?

– Да, Бронсон, ты, безусловно, прав.

Я вспомнила, как сильно страдала, когда у меня отняли Кристи.

Он обнял меня как родную дочь.

Весной сиделки решили вывести маму на улицу, чтобы она подышала свежим воздухом. Иногда она узнавала нас, радовалась детям, но потом ее болезнь снова прогрессировала, тогда перед ее глазами вставали картины прошлого, и она представляла нас героями этих событий или совсем не узнавала.

Одна из сиделок научила ее вязать, это оказалось для нее лучшей терапией. Мать часами просиживала за вязанием, когда же работа подходила к концу, бывала сильно расстроена.

Бронсон никогда не терял оптимизма, но все-таки и он стал приучать себя к мысли, что эта болезнь останется на всю жизнь. Мне было жаль его. В Белла Вуд я приезжала очень часто, но все же больше ради него, чем ради мамы, особенно в те дни, когда ей становилось хуже и она переставала всех узнавать. Большую часть жизни Бронсон провел в заботах о своей сестре, а теперь на его попечении оказался еще один инвалид. Все это так сильно повлияло на него, что он начал седеть прежде времени, постепенно стала изменяться внешность: плечи опустились под тяжестью испытаний, он словно убедил себя, что весна в его жизнь так и не пришла, а уже наступала осень и для него, и для жены.

Для отеля наступал новый летний сезон, который обещал быть самым лучшим из тех, что у нас когда-либо были, поэтому все усиленно занялись своими обязанностями. Мы не перестали посещать маму и Бронсона, но наши визиты становились все короче и реже. Казалось, ничто не может оторвать меня от дел отеля, ведь я была его жизнью, его дыханием.

Однажды я бежала вниз по лестнице, ведущей на кухню, и случайно уловила в зеркале свое отражение, задержалась и присмотрелась к нему. Неудивительно, что мать больше не узнает меня, я едва сама себя узнала. На лбу появились морщины от беспокойства, забот, стрессов; волосы гладко зачесаны назад, одета я была в брюки и блузку; раньше пользовалась макияжем довольно часто, теперь же забыла о косметике. Мое отражение привело меня в ужас, словно призрак бабушки Катлер влез в мое тело и теперь занялся изнутри его благоустройством.

Мои размышления по этому поводу прервала Ферн, она прибежала из холла и сообщила, что звонит очень смешной, по ее мнению, мужчина, который спрашивает Лилиан Катлер.

– Лилиан Катлер? Ты знаешь, кем была эта самая Лилиан Катлер? Она ведь давно умерла.

– Да, я сказала ему, что теперь ты владелица этого заведения, и предложила поговорить с тобой; он ответил, что это хорошо и что ты его обязательно вспомнишь.

– А он представился?

– Да, сказал, что его зовут Лютер.

– Лютер?

– Лютер из Медоуз.

Но по какому поводу он может сюда звонить? Из зеркала мне улыбалась довольная бабушка Катлер, проступающая сквозь мое лицо. Я поспешила к телефону.

– Это мисс Эмили, – сказал Лютер в трубку.

– Что мисс Эмили, Лютер?

– Она умерла.

– Умерла?

Я не думала, что эта жестокая пожилая леди способна на такое. Пожалуй, она была слишком скупой и уродливой даже для смерти.

– Да, я звоню тебе из отеля «Адмирал Нельсон». Он произнес фразу так, словно это была самая важная новость всего разговора. Я прекрасно помнила, что в Медоуз нет телефона.

– Каким образом она умерла, Лютер?

– Должно быть, у нее был разрыв сердца.

Сердца? У нее не было сердца, разве что один крепкий сгусток скупости.

– Однажды чудесным утром Шарлотта сообщила мне, что мисс Эмили не встает к завтраку. Мы поднялись наверх и постучали, никто не ответил. Тогда я вошел и увидел ее лежащей на спине с широко открытыми глазами и ртом, – объяснил Лютер.

– Вы вызывали доктора?

– Нет. А зачем доктор покойнице, ей, слава Богу, нечего уже лечить.

– Доктор все же понадобится, чтобы официально засвидетельствовать смерть, а также вы должны организовать похороны.

– Зачем так усложнять задачу? Я выкопаю могилу и закопаю ее на семейном кладбище.

– Ты не можешь закапывать ее до тех пор, пока доктор не зарегистрирует это.

В принципе я не считала, что мисс Эмили заслуживает большего, чем предлагал Лютер.

– Я не знаю, где мисс Эмили хранила деньги на такой случай, – сказал он.

– О деньгах не беспокойся, я позабочусь об этом. Как Шарлотта?

– Чудесно, – произнес Лютер с нескрываемой радостью в голосе, – стряпает на кухне и поет.

Я засмеялась, как я могла забыть меню мисс Эмили, основным блюдом которого всегда была недоваренная овсяная каша с уксусом, а единственной редкой радостью, очень-очень редкой, – яблоко, да еще винегрет по праздникам, каждая порция которого была с гулькин нос.

– Мне кажется, вам необходимо приехать сюда, чтобы позаботиться о некоторых вещах.

– Мне приехать в Медоуз?

– Да.

Конечно, он прав, нам действительно необходимо поехать туда, чтобы позаботиться о некоторых вещах, особенно о бедной Шарлотте.

– Да, Лютер, мы скоро будем у вас, но ты все-таки позови доктора.

– Хорошо, я сделаю все, только это напрасная трата денег.

Я рассказала обо всем Джимми и Филипу; мы с Джимми решили съездить в Медоуз, а Филип останется, так как он никогда не видел ни Эмили, ни Шарлотту, поэтому это его мало волновало.

Миссис Бостон обещала заботиться о Ферн и Кристи в мое отсутствие.

– Надеюсь, что мисс Америка будет хорошо себя вести, – сказала она, подмигивая мне.

Я улыбнулась ее шутке и погрузилась в воспоминания. Всю поездку они владели моими мыслями, и до возвращения домой я больше уже не улыбалась.

Бабушка Катлер отправила меня в Медоуз рожать Кристи, там хозяйничала ее сестра Эмили, женщина средних лет, но не это было самым важным: она оказалась религиозной фанатичкой и устраивала мне разнообразные пытки, дабы я искупила свои грехи. До сих пор меня мучили кошмары, главным героем которых являлась мисс Эмили, ее серые стальные глаза, тонкие губы. Она снова и снова читала мне нотации, угрожая Божьей карой и проклиная на разные лады. Я не могла забыть маленькую холодную комнатку без окон, в которую она меня поселила, длинные молитвы, которые заставляла меня учить, омерзительную ванну, которую приходилось принимать раз в неделю, наполненную той же водой, в которой предварительно мылись она и Шарлотта, лекарства, которыми она пыталась стимулировать выкидыш.

Бабушка Катлер прекрасно знала, куда меня посылает и что там будут со мной делать, она же приняла решение отдать Кристи другим родителям. Так бы все и вышло, не появись там Джимми; если бы не он, я наложила бы на себя руки. Теперь мы снова ехали на старую плантацию, тенью лежавшую на моем прошлом.

Мы планировали, что поездка будет недолгой. Но у меня все еще не хватало решимости поехать туда. Только воспоминание о Шарлотте заставило двинуться в путь, в моем сердце она осталась не только девочкой-старушкой, но и добрым, нежным человеком. Ей приходилось быть служанкой Эмили.

В аэропорту мы наняли машину. Я удивилась, насколько хорошо помню дорогу, должно быть, это навсегда зафиксировалось в моем мозгу.

Мы свернули к Медоуз. На горизонте показался дом.

Ничего не изменилось: все те же разрушающиеся мраморные фонтаны, все те же обложенные камнем дорожки, поросшие травой; темные тени, падающие от колонн. Серая крыша, окна выглядели как пустые глазницы. Это был прежний холодный дом.

Взойдя на крыльцо, мы постучали. Нам открыла Шарлотта. Она была в старой одежде, аккуратно причесанная, седая; казалось, Шарлотта совсем не изменилась с того дня, когда я покинула этот дом.

– Ты помнишь меня?

Она кивнула.

– Эмили умерла, – объявила она, – отправилась на небо за новой метлой, как сказал Лютер.

– Метлой? – спросил Джимми.

Я засмеялась.

– Лютер знает что говорит. Доктор приходил, Шарлотта?

– Да.

– А где Лютер?

– На семейном кладбище, копает могилу; он сказал, что эта работа доставляет ему удовольствие.

– Нам можно войти?

– Да, конечно, – она пропустила нас внутрь. – Не хотите ли чая?

– Чай – это замечательно.

Мы вошли в колыбель ужаса. Я даже вздрогнула; воспоминания нахлынули как черная волна. Каким чудовищным был этот темный, маленький холл, какими знакомыми были все предметы здесь – портреты женщин в темных одеждах и мужчин, черствых, как прошлогодние сухари. Наверняка, что Эмили знала судьбы этих людей.

– Эмили все еще наверху, – сказала Шарлотта, – в своей постели.

– Лютер позвонил гробовщикам? – Я посмотрела на Джимми, он тоже волновался. – Я поднимусь наверх, взгляну на нее.

По пути мы договорились, что в Медоуз я буду заниматься исключительно документами.

– Встретимся в кабинете Эмили.

– Можно, я пойду тоже, а потом мы попьем чай? – воскликнула Шарлотта.

– Ты покажешь мне дорогу? – спросил Джимми.

Шарлотта побежала вперед, она ходила так же, как и много лет назад, опустив голову.

Когда я вошла в кабинет, раздался бой дедовских часов; то ли они приветствовали меня, то ли прогоняли из этого темного места.

Я зажгла керосиновую лампу и осветила громадный портрет мистера Буша, висевший над столом; обнаружив еще одну керосиновую лампу, зажгла и ее, если бы здесь были и другие керосиновые лампы, я зажгла бы их все в знак того, что Эмили умерла и никто, никто на свете больше не будет заставлять нас жить в темноте.

Подойдя к столу, я стала перебирать бумаги; большинство из Них касалось имущества, находившегося в доме.

– Если ищешь завещание, то ты его не найдешь, – предупредил Лютер, неожиданно появившийся в дверях.

Он совершенно не изменился. Время в этом месте как будто замерзло. Грязными клоками торчали волосы, еще много лет назад ему не мешало бы сходить в баню, прежним осталось бледное лицо.

Он вытер грязные руки о пиджак и сказал:

– Всякий раз, когда разговор касался этого, она говорила, что ее не волнует отсутствие завещания и как распределится наследство после ее смерти.

– Понимаю, придется над этим сильно потрудиться. Ты уже звонил гробовщикам?

– Нет, – его глаза сощурились, – мне не хотелось бы тратить на нее лишние деньги.

– Присаживайся, Лютер, – предложила я.

Он посмотрел на стул около стола, словно я приглашаю его сесть в капкан.

– Пожалуйста, я хочу поговорить с тобой, мы не должны опасаться друг друга, особенно теперь, когда мисс Эмили умерла.

Он присел.

– Если ты так ненавидел Эмили, почему же стал таким же скупым, как она?

– Я говорил тебе однажды об этом. Я живу в этом месте очень давно, так давно, что и не помню, как здесь появился; она думала, что является владелицей Медоуз, но не могла понять, что это не так.

Ведь для того чтобы владеть им, нужно работать, вкладывая в него труд и деньги.

– Она сделала тебя своим рабом после того, как ты сделал ребенка Шарлотте. Не так ли?

Когда-то Шарлотта рассказала мне об этом.

– Да, она тыкала мне этим в нос, как красной тряпкой. Мне нечего стыдиться, – сказал он, высоко поднимая голову. – Эмили вела себя так, словно была посланником Бога на земле. Все Буши, включая миссис Буш, считали, что они лучше всех. Да, они сделали из меня раба, при этом сами частенько грешили, и я знал их грехи, – он улыбнулся. – Еще моя мать рассказывала мне все, что тут происходило.

– А что тут происходило?

Я удивилась его необычной разговорчивости, должно быть, из-за того, что тень Эмили Буш покинула этот дом.

– Мистер Буш был мужчиной уже в годах, хороший фермер, но большой любитель дам. Он частенько их навещал, – рассказывал Лютер.

– Навещал?

– Он пил свой хороший бренди как воду, – продолжал он. – Миссис Буш была хорошей женщиной, я всегда ее любил, она дарила мне вещи, пока никто не видел. Добрая, но болезненная и слабая. Мама говорила, что мистер Буш выпивает все соки из миссис Буш, портит ей жизнь. Она умерла сразу же после того, как...

– Как родила Шарлотту, правда? – я вспомнила рассказ Эмили.

Он откинулся на спинку стула с самодовольной улыбкой на лице.

– Она никогда не рожала Шарлотту, только делала вид, что это так, но мои родители знали правду. Маме приходилось заботиться о ней и о Лилиан.

– Лилиан? Бабушка Катлер?

В дверях появился Джимми и так и застыл на месте, чтобы не прерывать беседу.

– Это она родила Шарлотту, – продолжал Лютер, – в той маленькой комнатке, где потом жила и ты.

– Значит, Шарлотта никогда не была ее сестрой?

– Да.

– Я не понимаю, – сказала я, обращаясь к Джимми.

Он медленно подошел к столу.

– Отец Лилиан...

Лютер остановил свой взгляд на Джимми и замолчал.

– Был отцом Шарлотты, – закончила я эту ужасную фразу.

– Да, так говорила моя мать, а моя мать никогда не клеветала на богатых людей, никогда. Они сами рассказывали ей о себе, они делали вид, что миссис Буш беременна, чтобы скрыть позор. После того как Шарлотта родилась, они обращались с ней как с животным, – он произнес эту фразу с особой злостью, которую до этого момента никак не проявлял. – Она часто приходила ко мне, жаловалась и показывала свои ссадины и синяки; я приносил ей еду, когда они морили ее голодом.

Я догадывалась, что Лютер любил Шарлотту и, возможно, все еще любит. Но это все-таки отвратительно. Это действительно дом ужасов. Учитывая возраст Шарлотты, бабушке Катлер должно было быть около четырнадцати, когда она ее родила.

Мы с Джимми переглянулись: неудивительно, что Лилиан Катлер стала такой жестокой.

У Эмили никогда не было друзей, мы даже не знали, кого извещать о смерти. Лютер дал мне телефон священника, и мы с Джимми отправились звонить ему. Его звали Картер. Священник назначил время отпевания и пообещал обязательно приехать.

Лютер уложил тело в гроб и заколотил его; по всему дому раздавался стук его молотка, эти старые стены давно уже не слышали такого грохота. Они с Джимми спустили гроб вниз и оставили возле порога.

Я взглянула на Шарлотту. Мне было очень жаль ее: на улице очень холодно, а она совсем раздета. Я вошла в дом и, разыскав в комнате Эмили меховую шубу, отдала ее Шарлотте. Сначала она боялась взять ее, тогда я объяснила, что все вещи Эмили теперь принадлежат ей, что Эмили ей оставила их. Тогда только она надела ее.

Приехал Картер с женой – маленькой, похожей на птичку. Оба они были одеты в черное, жена выглядела как профессиональная плакальщица, казалось, что на ее лице не бывает улыбки, а глаза стеклянные, как пузырьки с водой. На семейном кладбище, куда нас привел Лютер, все было очень чинно и упорядоченно, на памятниках – даты начала девятнадцатого столетия. Взглянув на могилу, я поняла, что Лютер выкопал ее значительно глубже, чем полагалось, как будто он хотел убедиться, что у Эмили не будет возможности выйти наружу. Священник прочитал заупокойную молитву. Лютер и Джимми опустили гроб в могилу.

На губах Шарлотты играла ангельская улыбка.

Священник сказал несколько слов о покойной и о том, что теперь она, должно быть, будет счастлива настолько, насколько заслужила, и мы разошлись, оставив Лютера закапывать могилу. Он отказался от помощи в этом деле. Обернувшись, я увидела, что он пребывал в полнейшей эйфории, прыгал от счастья, утрамбовывая землю. Его можно было понять, ведь с Эмили он закапывал боли, страдания и обиды, накопившиеся в его душе за долгие годы.

Я расплатилась со священником и отправилась в дом, на кухню, к Шарлотте, там мы наконец-то все вместе выпили чаю. Наблюдая за Шарлоттой, я отмечала, насколько она отличалась от того образа, Который мне пыталась навязать Эмили. Видимо, в последние годы покойная давила на Шарлотту все сильнее, и той приходилось выполнять все больше работы.

– Чем ты думаешь заняться, Шарлотта?

– Нужно закончить уборку, – она взялась за рукоделие.

– Она вышивает такие прекрасные вещи, – сказала я Джимми.

Дверь тихонько скрипнула, и вошел Лютер.

– Я поставил крест, – сообщил он.

– А надгробную плиту? – спросил Джимми.

– Уже все сделано.

Он вымыл руки и уселся за стол.

– Я работал над ними годами.

Джимми улыбнулся.

– Что ты собираешься делать теперь?

– Что делать?

– Да, ты собираешься остаться здесь?

– Да. До тех пор, пока меня отсюда не прогонят. Мне больше некуда идти, и кому-нибудь нужно же присматривать за мисс Шарлоттой.

Я кивнула и улыбнулась.

– По возвращении на побережье я поговорю со своим адвокатом относительно владельца этого поместья, а пока не вижу смысла забирать отсюда Шарлотту, конечно же если ты сможешь о ней заботиться.

Он очень серьезно и пристально посмотрел на меня и ответил:

– Так или иначе я всегда заботился о ней, сколько себя помню.

– Я понимаю, Лютер.

– А вот и чай, – объявила Шарлотта, расставляя на столе чашки.

Искренняя радость светилась в ее глазах. Не знаю, доводилось ли ей когда-нибудь угощать столько гостей сразу; пока была жива Эмили, сюда никто не приезжал.

– Спасибо, Шарлотта, – произнес Лютер.

Она нежно улыбнулась ему.

– Я так счастлива, – она всплеснула руками, – ведь завтра мой день рождения.

Я испугалась, вспомнив, что раньше Шарлотта говорила об этом каждый день, но Лютер развеял мои страхи:

– Она права, это действительно так.