Текст книги "Витражи"

8

19 июля. 7 часов вечера.

Ганд. Гандармен. Дом кади.

– Папочка, папочка пришел! – У кади потеплело на душе. Сынок.

– Что принес? – сын деловито рылся в суме, переброшенной через плечо кади. Он знал, что отец никогда не приходит с пустыми руками.

– Постой, сынок, не спеши. Папа принес тебе сладкого шербета. Ты ведь любишь сладкий шербет? Но сначала надо покушать. А пока не покушаешь, не будет шербета.

Сын с минуту серьезно размышлял, свесив голову на бок. Потом кивнул и, просияв улыбкой, заявил: «Я быстро!» Охваченный этой мыслью, он вприпрыжку выбежал из прихожей. Кади молча смотрел ему вслед. Он вспомнил последнюю сегодняшнюю тяжбу. Наверное, сейчас Насыр с сыном бредут по извилистой дороге в свою деревню. Восходящая луна заливает холмы и долины неярким сероватым светом, вытягивает смутные черные тени кипарисов. Насыр опирается на крепкое плечо Мумина, и они тихо о чем-то беседуют. Кади охватило какое-то щемящее чувство. Благодарение Господу, день прожит не зря…

9

20 июля. 10 часов вечера.

Тиэр. Старый Тиэр. Харчевня «Приют монаха».

– Все, свободен. – Мальчишка-половой поклонился, стараясь не смотреть в глаза заказчика. Тяжелый, злой взгляд. Беспощадный. Какие там чаевые…

– Значит, засуетился папа, заспешил? Понятно… – Обладатель тяжелого взгляда с хрустом разломил куриную тушку, в упор глядя на собеседника. Тот сидел напротив, неестественно выпрямившись, сложив тонкие руки на острых коленях. Он выглядел чужим в этой низкой, грязной, закопченной харчевне, прибежище матросов, ремесленников, лихого люда. Он чувствовал на себе их недоброжелательные взгляды. У простого человека глаз наметан: надень хоть трижды рваный, засаленный плащ и разбитые сапоги, порода-то благородная со спины видна.

– Надеюсь, это наша последняя встреча? – нерешительно пробормотал он.

– Ага, надейся. Для вас, священников, надежда – самое главное. Верно говорю?

Священник не ответил, брезгливо глядя на вымазанные жиром кривые пальцы своего мучителя. Он снова и снова вспоминал то похмельное утро, когда обнаружил в своей руке окровавленный нож, а рядом, на жестких от засохшей крови простынях, изувеченное, холодное тело девушки. И спокойный взгляд развалившегося в кресле ангела смерти – Краба. Вот и сейчас в его глазах такое же выражение. Жестокая насмешка. И покой. Господи, какие же у него спокойные глаза. Кладбищенский покой.

– Ладно, священник. Там видно будет. Я ведь тебе главнейший друг. От петли тебя спасаю, так-то. А ты нос воротишь. Нехорошо, нехорошо брат. А насчет последней встречи, – Краб криво ухмыльнулся, шумно отхлебнул из кружки черного горького пива, – не надейся. Понял? Даже и не думай. Шлюшку твоими молитвами не воскресить. Помнишь ее? Помнишь?

Священник содрогнулся, с отчаянием глядя в выпуклые, стеклянные глаза Краба. Тот ждал, привалившись широкой грудью к выскобленной столешнице.

– Помню…

– Вот это хорошо. Когда пойдешь, крикни пацана. У меня пиво кончилось.

Священник безвольно мотнул головой, неуклюже, ушибив колено, выбрался из-за стола и, ничего не замечая вокруг, двинулся к темному пятну выхода. Горячие, бессильные слезы жгли глаза.

Краб отрывал зубами большие куски мяса, медленно пережевывал, глядя в стол. Скамья напротив скрипнула.

– Не выдаст монах?

– Не-а. – Краб помотал головой, не поднимая глаз.

– Ну что? Выкладывай.

Краб мельком взглянул на сидящего напротив невзрачного человека в сером плаще и неприметной обвислой шляпе. Мышь. Хитрая усатая мышь. Краб постучал костяшками пальцев по столу.

– Деньги. Сначала – деньги.

Мышиный человек полез в кожаную сумку, закрепленную под плащом. Рядом тускло сверкнул стилет. Краб одобрительно мотнул головой. Такой нож можно достать и метнуть одним движением, опередив врага на добрых полсекунды.

Мешочек был достаточно увесист на вид. Краб небрежно, не пересчитывая, смахнул его себе на колени.

– Значит, так. Святоши зашебуршились. Уж не знаю, что там в ваших бумагах было… – Краб приложился к кружке. – Это не мое дело. Одним словом, сам Красавчик Григорий велел отправить корабль к Алтиною. Это такой островок во Внутреннем море.

Серый человек подался вперед, жадно вглядываясь в лицо Краба.

– Когда? Какой корабль?

Краб, не торопясь, обгладывал ножку.

– Вы бы заказали чего-нибудь… а то сидите так… Нам лишние глаза ни к чему.

Серый человек кивнул и щелкнул пальцами, подзывая мальчишку.

– Того же, что и этому господину. Да побыстрей.

Он вновь обратился к Крабу.

– Так что?

– Послезавтра. Корабль-фрегат «Святой Лука». Слыхали о нем?

– Пятьдесят баллист, сто пятьдесят гренадеров, не считая экипажа.

– Точно. А еще экипаж… Не какие-нибудь портовые забулдыги. Одним словом, дело серьезное.

Мальчишка принес заказ, расставил тарелки и кружки, ловко подхватил мелкую монету, небрежно брошенную серым человеком. Проводив полового взглядом, он придвинулся к Крабу.

– Почему отправляют военный корабль?

Краб усмехнулся, потянулся за зеленым луком.

– Да вы, господин хороший, волшебником меня считаете, что ли? Я-то откуда знаю?

– А что твой монах?

– Не-а, он тоже не знает. Да вы не сомневайтесь. Если б знал, сказал. Он у меня вот где. – Краб потряс тяжелым кулаком.

Человек в сером плаще на мгновение задумался. Краб пристально следил за ним, хрустя перьями лука.

– Вот что, Краб. Наймешься на фрегат.

– Это с какой такой радости?

– Получишь втрое от обычного.

– А еще?

– Еще? Еще большой тебе привет от вонтаров. От капитана Склепа в особенности. Он бы сам передал, да не знает, где тебя искать.

Краб поморщился, залпом выпил пиво. «Раскопал-таки, крыса… Теперь придется валить из Тиэра. Жаль, хорошее местечко. Пожалуй, деньги действительно понадобятся». Краб поставил кружку.

– Впятеро. И половина – вперед.

– Треть.

– По рукам.

Они стукнулись деревянными кружками, плеснув на стол светлой пеной. Вокруг дымил трубками, шумел, распевал матросские песни портовый люд. На уединенный столик в углу никто не обращал внимания. Разговаривают двое, и бог с ними. Портовый люд наблюдателен, но не любопытен. Чадили факела, с треском роняя капли в подставленные ведра, бесшумно сновали половые в заляпанных передниках, под столами возились, огрызаясь друг на друга, кудлатые портовые псы.

– И что мне там делать?

– Разнюхаешь, что и как. Неспроста все это. Если что, в драку не лезь: какой мне прок с покойника.

Краб рассмеялся, показав желтые крепкие зубы.

– Уж в этом не сомневайтесь. Вот только… как мне на фрегат попасть? Может, у вас какой конец найдется?

– Нет. Сам придумай как. Я плачу – остальное твоя забота. Деньги получишь завтра у сапожника на Ореховой, напротив ломбарда. Как меня найти, знаешь. Все понял?

Краб медленно кивнул. Чем-то ему не нравилась это дело. За долгие годы Краб привык доверять своим инстинктам. Но деньги были нужны.

– Сговорились.

Серый человек встал и, не прощаясь, растворился в чадном воздухе харчевни.

– Крыса… – с чувством сказал Краб, вздохнул и, махнув рукой, принялся за курицу гостя, к которой тот так и не притронулся.

10

21 июля. 11 часов вечера.

Тиэр. Старый Тиэр. Постоялый двор «На якоре».

– Нет, даже не проси, я тебе твердо сказал… Ведь я тебе твердо сказал, правда?

Краб похлопал собутыльника по квадратному плечу:

– Твердо, твердо, но подумай сам – завтра тебе выходить в море, а ты еще не выпил за неупокоенные души моряков. Хорошо это, а? Как ты думаешь? Это им понравится?

– Чего?

– Ну, тебе бы понравилось, если бы за тебя не выпили? Отказались бы за тебя выпить. Отказались, и все?

Моряк нахмурился, пытаясь уловить ускользающую нить разговора. Господь наделил его не только бычьей силой и статью, но и воловьим умом.

– За меня?

– Вот именно.

– Отказались за меня пить?

Краб печально поджал губы и нехотя подтвердил:

– Точно. Отказались.

Моряку вдруг стало до слез обидно. Лицо гиганта сморщилось, полные губы задрожали.

– Как же так… Я… столько лет… – он вытер глаза волосатым кулаком и громко всхлипнул. – И не выпить. Почему?

Краб пожал плечами:

– Я не знаю. Это ты сказал.

– Я?

– Ты.

Некоторое время матрос оторопело смотрел на Краба.

– Наливай.

Краб внимательно осмотрел шеренгу бутылок, выстроившуюся на столе. Только две из них еще могли похвастать содержимым. Пожалуй, хватит и одной. И как это парень умудрился до сих пор не свалиться под стол? Он налил матросу полную кружку, плеснул себе.

– Ну, упокой Господь их души.

– Упокой…

Матрос запрокинул голову, единым махом опустошая кружку. Краб уловил благоговейный взгляд хозяина, устремленный на собутыльников. Еще бы. Ремесленники или торговцы и пьют меньше, и деньгам счет знают. То ли дело матрос: вот он порт, вот они деньги. А вернешься ли на берег вдругорядь, неведомо…

Краб почувствовал, как матрос привалился к его плечу. Ну наконец-то! Это застолье он тоже вставит в счет. Если вернется. Впрочем, Краб возвращался всегда. Бережно поддерживая матроса под мышки, он нетвердыми шагами направился к шаткой деревянной лестнице, бросив хозяину несколько серебряных монет. Хозяин быстро сунул деньги куда-то под фартук, крикнул прикорнувшего было за одним из столов мальчишку. Вдвоем они затащили тяжелое безвольное тело наверх, в темную пропахшую чадом и табаком клетушку. Окно было приоткрыто, с моря дул сырой холодный ветер. В темноте слышался неумолчный шум прибоя. Вдали масляно блестело в лунном свете море. Уложив матроса на узкую скрипучую кровать, Краб кинул мальчишке медяк и закрыл за ним тяжелую дубовую дверь. Матрос что-то пробормотал, повернулся на бок, совершенно по-детски сунув под щеку сложенные лодочкой ладони. Краб неторопливо повернулся к нему, задумчиво поигрывая стилетом. Здоров, сукин сын. Может под утро очухаться. Это плохо. Он взял гиганта за плечо, рывком опрокинул на спину. Тот ухватился за руку Краба и вдруг, не открывая глаз, прижался к ней колючей щекой. Краб отшатнулся, резко выдернул руку. Вот черт… В сером лунном свете четко выделялась белая полоса горла под короткой спутанной бородой. Где-то невдалеке раздались пьяные крики, стон и вновь все стихло. Тиэр спал. Море мерно рокотало, мурчало, словно огромный черный кот. Краб снова придвинулся к спящему матросу. А ну его к лешему! Он решительно спрятал стилет и вытащил из-под второй кровати заранее приготовленные веревки. Разорвав простыню, он изготовил кляп и засунул его в рот моряку. Закрепил кляп оставшимся куском простыни, стянул узел. Затем надежно связал прочной веревкой руки и ноги матроса, в несколько охватов, на тройной морской узел. Краб предпочитал вонтарские узлы. Такой узел чем сильнее тянешь, тем прочнее затягивается. Подумав, он привязал моряка на всякий случай к кровати. Заплачено до полудня – полежит, ничего. На какой-то миг его взяло сомнение – ну как… после такой попойки. А во рту кляп. Краб пожал плечами. Что ж, значит, судьба. Он вскочил на узкий подоконник и ловко, по-кошачьи, спрыгнул вниз, в черноту.

11

22 июля. 7 часов утра.

Старый Тиэр. Пирс третьего причала. Фрегат «Святой Лука».

«Скотина! Это надо же, какая скотина. Мало того что идиот, еще и скотина». Боцман раздраженно переминался с ноги на ногу, стоя на палубе у трапа. Вельт не вернулся с берега. Боцман от души надеялся, что его прирезали где-нибудь в темном углу. Так и надо, чтоб другим неповадно было. Шкипер только что отчитал его. Его, боцмана, грозу матросов. Отругал, как последнего салагу. А с другой стороны, как не отпустить парней на берег? Ведь три дня всего, как «Святой Лука» вернулся в порт. Конвой торгового флота задача не из трудных – но последнюю неделю штормило, и братва вымоталась донельзя. Как тут не отпустить? И ведь говорил, говорил мерзавцам…

– Эй, на палубе! Вам, часом, матросы не нужны?

Внизу, на пирсе, стоял невысокий, коренастый крепыш, в коричневой штормовке и просторных кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги. Он смотрел на боцмана из-под широкой ладони, щурясь на яркое утреннее солнце. Боцман хотел по привычке спровадить его куда подальше, но вовремя осекся. Вот он, случай. Черт с ним, с Вельтом. Если и заявится в последний момент – кукиш ему. Опять же, чтоб неповадно было. Он снова, уже более внимательно, посмотрел на человека внизу. Тот стоял враскоряку, словно прирос ногами к пирсу. Был он чем-то похож на оливу. Такой же узловатый, бугристый. Голова казалось вбитой в широкие плечи. Взгляд боцмана сразу распознал в нем бывалого моряка. Странно, что он ищет работу…

– Ладно, поднимайся на борт, потолкуем.

Человек спокойно поднялся по трапу, подошел к боцману. Тоже хорошо. Салаги все норовят ловкость показать, – что твой танцор на канате. Велика ли сноровка – с пирса по швартову пробежаться? Настоящий моряк дело знает, а не то чтоб дурочку ломать.

– Как тебя зовут?

– Николло.

– Давно на берегу?

– Полгода.

– С кем раньше ходил?

На этот случай у Краба была заготовлена отличная история. Должна сработать. Он погрустнел и буркнул:

– Фрегат «Альбатрос». Слыхал, небось?

Боцман нахмурился.

– Как не слыхать. Аккурат полгода назад и было. И как же ты на берегу оказался? С «Альбатроса»-то никто не вернулся.

Вместо ответа Краб задрал штормовку. Хорошо, что его тогда полоснули. Вот и пригодилось.

– Вот. Видишь? Сидели мы тогда в «Приюте монаха». Я, Томмазо – Крендель и этот… Черт, его и по имени никто не звал, – Пырок и Пырок. Ну, в общем, сидели, пили. И так получилось…

– Подрались? – подсказал боцман.

– Ага. – Уныло кивнул Краб. Боцман включился в игру. Это хорошо. Значит, верит. Недаром Краб сиживал столько меж матросами по кабакам Тиэра. Он мог наизусть отбарабанить имена всех известных и неизвестных героев любого экипажа, знал обо всех крупных поножовщинах города. И еще знал Краб – в героя верят плохо. В неудачника – сразу. Поэтому он продолжал вести свою роль:

– И ведь как вышло? Разобрались мы с этими тараканами быстро. Ни у кого ни царапины. А этот, ну, которого я еще за шиворот держал, вдруг как вывернется – и меня под ребро, гад. Одним словом, так я и не пошел с ребятами. – Краб позволил голосу дрогнуть. – Вот ведь как оно выходит-то а? Я ж тогда горевал, что ребята без меня пошли, а теперь я тут, а они…

Боцман сочувственно кивнул.

– Судьба, парень. Так, я смотрю, ты выпить-то не дурак?

Краб мотнул головой.

– Нет, после этого, – он ткнул себя пальцем в бок, – зарекся! Помог господь раз – во второй не поможет.

– Это точно. – Одобрительно похлопал Краба по плечу боцман. – Молодец. Ладно. Хороший корабль был «Альбатрос». И народ на нем был толковый. Так что, считай, помогли они тебе сейчас, упокой, Господь, их души. Есть у меня аккурат одно место. Условия обычные – знаешь по «Альбатросу». Место – в команде грот-мачты. Возвращаемся недели через две, может, три – идем только по Малому океану. Согласен?

– А то. Здорово мне повезло сегодня. Я ж по морю страсть как соскучился!

Боцман улыбнулся, ткнул его в грудь.

– Я – Гардо. Давай, служи, Николло.

Краб был доволен – полдела сделано.

Краб едва успел переодеться в форму и устроится в гамаке в кубрике, как пронзительный свист боцманской дудки ударил в уши. Он стремглав рванулся наверх, на палубу, удивляясь по дороге стойкости привычки. Последние годы он ходил с вонтарами, где все команды отдавались луженой глоткой помощника капитана. Плавать на военном корабле ему довелось лишь в юности – десять лет назад. Но тело само отреагировало на сигнал, словно только вчера молодой моряк Николло обезьяной носился по вантам, подгоняемый таким же свистом и солеными шутками старых морских волков.

Едва успев влететь в строй, он вытянулся на караул, – по трапу поднимались сопровождаемые капитаном пассажиры: молодой, но рыхлый епископ в сером походном облачении, десятка полтора священников попроще и суетливая кучка монахов-чернорясников. По строю пробежал еле слышный ропот удивления и досады. Священник на борту – к несчастью. Боцман Гардо отдал честь и кратко доложился капитану. Капитан – рослый мужчина лет сорока пяти – внимательно выслушал боцмана, так же коротко что-то ему приказал и вновь обратился к священникам. Гардо тоже подошел к епископу. Тот благословил его и произнес несколько слов, сопровождая их мягкой улыбкой. Как ни вслушивался Краб, ни одного слова до строя не доносилось, – ветер, прибой и чайки заглушали разговор. Капитан вместе с пассажирами скрылся на юте. Боцман обернулся к матросам.

– Команда! Сейчас выходим в море. Ровно через два часа его преосвященство обратится к вам с речью. Сейчас все по местам. Поднять якорь!

Корабль наполнился движением.

«Святой Лука» понравился Крабу. Огневая мощь сочеталась в нем с непринужденной грацией и стремительностью форм. Корабль-убийца. Краб сразу сроднился с ним. Прежние боевые корабли не шли с фрегатами ни в какое сравнение. Но фрегаты состояли на вооружении только у Тиэра и Великого Лата. Эх, был бы у него такой корабль два года назад… Тогда бы он искал сейчас капитана Склепа, а не наоборот. Краб думал о прошлом, а руки делали свое дело, тянули, связывали, толкали. Когда берег скрылся за горизонтом и шпили собора Великого падения перестали блестеть на солнце, ударил корабельный колокол. Сбор экипажа. «Как? – удивился Краб. – Неужели пролетело два часа?» Свежий ветер полнил паруса, и фрегат резво скользил по зеленым волнам, вспарывая форштевнем мягкое брюхо океана. В пенную кильватерную струю ныряли чайки, выхватывая зазевавшуюся рыбу. Краб вздохнул полной грудью. Вот он, настоящий воздух. За полгода на суше Краб чуть не забыл, каков он – вкус океана.

Епископ, кротко сложив руки над колышущимся чревом, вышел вперед. Команда молчала.

– Сядьте, дети мои. – Мягко сказал епископ. Стоящий за его спиной Гордо кивнул и нахмурил брови. Матросы поспешно уселись на палубу.

С другой стороны расположились гардемарины. Их тоже вызвали наверх. Значит, сейчас епископ скажет что-то важное. Краб весь обратился в слух.

– Сожалею, что вам заранее не рассказали о цели нашего плавания.

Пожилой матрос пробасил:

– Нешто впервой?

Краб уже знал, что пожилого матроса зовут Мольвио, что он в море дольше всех, и что слушают его едва не больше, чем самого боцмана. Епископ с тонкой улыбкой согласно склонил голову.

– Верно, сын мой. Но… Сейчас мы идем не на войну.

В ответ раздался удивленный шумок. Забеспокоились и гардемарины. Выходит, так, штаны протирать?

– На этот раз нам придется вступить в схватку не с человеком, а с самим прародителем зла, прямо в его владениях.

Мольвио снова подал голос:

– Выходит, прямо на тот свет – так, что ли?

Матросы и гардемарины поддержали его нестройным хором голосов, смешками. Одно дело – война, но совсем другое – все эти поповские штуки. Пускай чернорясые сами с нечистым воюют – по церквам да соборам. Им, морякам, такое дело не с руки. Епископ искоса посмотрел на боцмана. Гардо крякнул, упер ручищи в бока и вышел вперед. Шум стих.

– Нет, братие. Оплот врага – здесь, на нашей земле. – Епископ понял, что паузы, которыми он так мастерски пользовался в Святом престоле, воспринимаются матросами как приглашение к спору. Поэтому он больше не давал возможности никому открыть рта.

– Да, на нашей земле притаился он, никем не замеченный, и шлет свои недобрые дары повсюду, приманивая сердца глупые и умы слабые. Вот его-то логово должны мы, братие, очистить от скверны. И дело это не только славное, но тайное – иначе проведают о нем лазутчики отца греха.

Краб слушал епископа с возрастающим недоумением. Он не верил ни в Бога, ни в черта, и поэтому не понимал, какую игру ведет хитрый священник. Он огляделся. Матросы – народ суеверный. Большинство сидело и приоткрыв рты, внимая епископу. Лишь несколько человек, подобно самому Крабу, явно недоумевали. Гардемарины тоже пребывали в растерянности. А епископ тем временем заливался соловьем.

– Вы спросите: где же он, этот оплот греха? И я вам отвечу. На далеком острове схоронился враг, опасаясь справедливого гнева. На острове Алтиной. – Епископ умолк, изящным жестом указав на море. Правда, указующий перст его был направлен на юг, к Шейхе, но на это никто не обратил внимания.

Один из матросов, смуглый и черноволосый, словно гандиец, нерешительно произнес:

– Странно как-то… Алтиной, говорят, сплошь песок да болота. Где ж они там живут?

Матросы согласно закивали. Действительно, всем известно – никудышное место Алтиной, совсем пропащее. Никто туда даже и не ходит. Епископ кивнул, хитро улыбнувшись. Крабу не нравилась его улыбка. Змеиная какая-то, неискренняя. Он никак не мог понять замыслов священника, и это его беспокоило.

– Как зовут тебя, сын мой?

Смуглый матрос встал, нерешительно взглянул на безразличного Гардо.

– Мурад, ваше преосвященство.

«Ага, – подумал Краб, – парень действительно из Ганда».

– А скажи мне, Мурад, ты сам бывал на Алтиное?

– Я? – Матрос смущенно улыбнулся, пожал плечами. – Нет, не бывал… Что мне там делать-то?

Епископ возвысил голос:

– А кто из вас был на Алтиное? Ну? Кто был на Алтиное, покажись!

– Да не был никто! Туда и корабли не ходят! Без надобности это! – загомонили моряки.

Епископ поднял руку. Шум постепенно стих.

– Потому и не ходят корабли к Алтиною, – зловеще произнес епископ, – что ОН отводит глаза морякам, не пускает.

– Ишь ты… – выдохнул кто-то. В тишине слышался только шелест воды и скрип такелажа.

– Хорошо. Это нам понятно, ваше преосвященство. – Это кто-то из гардемаринов вступил в разговор. – Значит, на Алтиное – наш враг, и мы должны его уничтожить. Но нам хотелось бы знать, как с ним сражаться, какой это враг? Может, его ни шпагой не зарубишь, ни из арбалета не прошибешь. Верно я говорю?

Гардемарины зашумели, соглашаясь. Епископ помрачнел. Из дверей юта показались остальные священники, очевидно, ждавшие этого момента. Они тихо проскользнули за спину епископа, встав полукругом на баке. Епископ строго обвел взглядом сидящих.

– Вот для этого Его Святейшество Григорий XII отправил в этот поход нас, служителей церкви. Вы правы. На самом Алтиное никто не живет. И отец Зла выставит против вас не внешнего врага, но внутреннего. Того, который живет внутри каждого из нас. Того, что вы принесете с собой.

Матросы уже устали удивляться. Они молча ждали разъяснений. Ждал их и Краб. Епископ нахмурился и простер обвиняющий перст над людьми.

– Ибо в каждом из вас есть его частица! – Епископ возвысил голос, он почти кричал: – Ваши грехи, вот что восстанет против вас! Ваши суеверные страхи, кои суть тоже грехи – вот что восстанет против вас! И будете рвать себя и проклинать себя! Ибо ОН восстанет на вас – в вас самих!

Кто-то тихо вскрикнул. Даже Краб почувствовал, как холодок пробежал по спине: таким зловещим был крик епископа. И словно подтверждая его слова, стонали чайки, метались над бездной, по грани которой неслась утлая скорлупка фрегата.

Гардо смущенно кашлянул, пригладил волосы.

– Так что же теперь делать, ваше преосвященство, господин епископ? Один Господь без греха… Выходит, на верную смерть людей послали?

Епископ уже успокоился, хотя грудь его продолжала бурно вздыматься под сиреневой мантией. Он укоризненно погрозил боцману пальцем.

– Вижу, сомневаешься ты в силе Божьей.

– Господь с вами, господин епископ. В Божьей силе я ничуть не сомневаюсь. Это точно. А вот в людях… всякого насмотрелся. Сомневаюсь в людях-то.

– Правильно. Это правильно. Человек – суть сосуд греха. Но есть, есть путь. – Епископ видел, как потянулись к нему слушатели. Он милостиво улыбнулся и вновь простер над ними руки. Но на этот раз по-отечески, словно благословляя матросов и солдат. – Нет такого греха, который не может быть прощен. Кроме смертных грехов, конечно. – Поспешно добавил он, заметив оживление в толпе. – И только от искренности вашей, от глубины вашего раскаяния это зависит. Исповедь и молитва – вот путь к спасению. И не просто к спасению – к победе!

– Вы уж простите, ваше преосвященство, – вдруг снова встрял Мольвио, – что-то больно у вас похоже на воскресную проповедь получается. Покайтесь… исповеди там… обрящете.

Епископ изогнул брови. Краб вновь увидел на его лице знакомое змеиное выражение.

– Встань! Встань, матрос. – Мольвио повиновался, с вызовом глядя в глаза священника. – Нет, это не воскресная проповедь. И знаешь ли, в чем разница? В чем главное различие?

Мольвио молча пожал плечами. Дескать, не мое это матросское дело. Епископ, глядя на него в упор, громко и размеренно произнес, обращаясь не столько к пожилому матросу, сколько ко всем:

– Разница, братие, в том, что на сей раз ад ожидает вас не после, а до смерти.

Мольвио побледнел, судорожно сглотнул, да так и остался стоять.

– Есть только один путь, только один. И уклонившийся от него – погибнет, – продолжал епископ. – Есть у нас с вами неделя плавания. Вы должны постоянно, ежечасно, ежеминутно, вспоминать все ваши грехи, все суеверные страхи, которые мучают вас сейчас и мучили еще в детстве, ибо они тоже насланы нечистым. И все это вы должны подробно и ежедневно рассказывать братьям-исповедникам. Днем и ночью мы, скромные служители церкви, готовы вести эту битву. И вот тогда мы победим и в следующей битве. Битве за Алтиной.

Последующие дни прошли, словно в кошмаре. Все свободное от вахт время матросы тенями слонялись по палубе, лежали неподвижно в гамаках, устремив невидящий взгляд в низкий потолок. Они вспоминали. На носу и на корме корабля были расставлены исповедальни, возле которых всегда стояли, переминаясь, несколько матросов и солдат. Гардемаринам приходилось еще хуже моряков, – они томились от вынужденного безделья. Тревожный перезвон колоколов разносился по морской глади. Епископ произносил проповеди, живописуя порождения нечистого и проклиная их страшными проклятьями. Монахи сорванными голосами исступленно молили Всевышнего. Всюду по кораблю серыми зловещими тенями скользили священники. Капитан редко появлялся на палубе. Сжав губы в тугую нитку, он смотрел вперед, на невидимый далекий Алтиной, и снова уходил в каюту. Гардо ходил мрачнее тучи. Все чаще матросы в кубрике просыпались посреди ночи, – их мучали кошмары. Тяжелый, липкий страх окутал корабль. Даже Краб стал постепенно поддаваться общей атмосфере гнетущей безысходности. Он злился и клял про себя епископа и его прислужников. Шли дни. Тревога росла. И наконец, на исходе восьмого дня пути, с Марса раздался испуганный крик вахтенного: «Земля!» На горизонте появилась угрюмая болотистая равнина Алтиноя.

Целый день «Святой Лука» шел на траверзе Алтиноя, подыскивая удобное место для высадки. Наконец, сгрудившиеся у борта матросы заметили песчаную косу, яркая желтизна которой резко выделялась на фоне блекло-зеленого, болезненного цвета болота. Капитан приказал бросить якорь. «Святой Лука» находился примерно в десяти кабельтовых от берега – ближе не позволил подойти епископ. Краб свесился через борт. Здесь было глубоко, как и посередине океана. Странно. Обычно топкий берег уходит в море полого. А возле Алтиноя, судя по ровной синеве, глубина никак не меньше ста пятидесяти футов.

Епископ вновь обратился к солдатам и матросам. Он говорил об ожидающем их испытании, о спасении, – Краб слушал его в пол уха. Потом вышел капитан и стал говорить действительно важные вещи: какие части грузятся на лодки, в каком порядке высаживаться. Потом он спросил, есть ли среди матросов добровольцы – грести на лодках первой волны. Краб вызвался сразу. Честно говоря, он так до конца и не поверил в речи епископа, а пропускать самое важное было не в его правилах. Кроме него вызвались еще несколько человек, в том числе Мольвио и гандец Мурад, с которым Краб за время плаванья успел сдружиться. Мурад тоже был новичком в экипаже: его перевели с корабля береговой охраны на место какого-то заболевшего матроса. Неудивительно, что они с Крабом потянулись друг к другу. Епископ тоже посылал своих людей – пятерых священников и десяток наиболее фанатичных монахов. Гардемарины искоса поглядывали на них: будет ли с монахов толк – кто знает, а в случае чего – лишняя обуза. Крабу бросилось в глаза выражение исступления, застывшее на лицах монахов. Лодки спустили на воду, Гардо отдал приказ, и штурм Алтиноя начался.

Краб невольно вглядывался в воду, словно ожидая нападения оттуда. Он заметил, что и другие моряки нет-нет, да и бросали взгляд в темные глубины. Гардемарины вглядывались в пустынный берег. Ничего. Никого. Как и предупреждал епископ. Честное слово, было бы легче, если бы на берегу их ждала толпа разъяренных туземцев. Осязаемая, видимая опасность и вполовину не так страшна. «Ох, попали, как лучники в Менхейм…» – пробормотал сидящий рядом с Мурадом рослый немолодой гардемарин с седыми обвислыми усами. Краб покосился на него. Да, с таким настроением только на похороны идти. Берег приближался. То один, то другой солдаты стали показывать руками на неясные силуэты. Подплыли ближе – ничего. Кочки, небольшие кривые деревца. Наконец всего в четверти кабельтова от берега показалось дно. Гардемарины подобрались, руки крепко сжали оружие. В задачу первой волны входила разведка местности. Молодой командир в шляпе с белым плюмажем внимательно рассматривал берег, прикидывая линию возможной обороны. По его приказу взяли чуть к востоку. Тогда по левую руку окажется непроходимая топь, и гардемаринов не удастся окружить. Конечно, если трясина будет препятствием для невидимого врага…

Лодки уткнулись в песок. Гардемарины быстро попрыгали в воду, вышли на берег, построились. Опасливо подобрав полы сутан, выбирались на берег священнослужители, на ходу шепча молитвы. По приказу командира гардемарины, развернувшись в цепь, медленно двинулись в глубь острова. За ними семенили монахи, – сандалии вязли в песке. Краб привстал и вопросительно взглянул на Мольвио, поставленного боцманом за старшего. Тот махнул рукой: «Давай, коли жизнь не дорога. Только тут, на бережку. За этими не суйся». Краб перемахнул через борт, разбразгивая босыми ногами воду, выбрался на берег. Тишина, покой. Легкий ветерок обдувал лицо, теплый песок грел ноги. Рай земной, а не место. Он решил немного пройти вперед, на поросший ползучей ромашкой невысокий холмик, откуда наступающие солдаты были видны как на ладони. Остальные матросы, увидев, что Краба не испепелило на месте, тоже зашевелились, – всем было охота поразмять ноги. «Куда? – шикнул на них старый матрос. – Ишь какие прыткие. Без команды чтоб ни ногой!» Матросы заворчали, но послушались. Мурад пробрался на нос лодки, вглядываясь в маленькие темные фигурки. Гардемарины уже продвинулись ярдов на двести, когда один из шедших позади монахов дико закричал, размахивая руками, словно отбиваясь от невидимого врага. Цепь солдат разорвалась, люди застыли на месте, не зная, что предпринять, откуда ждать нападения. Краб усмехнулся, – совсем ополоумел святоша, мерещится невесть что. Глаза монаха вылезли из орбит, и вдруг его черную рясу пересекла наискось, от шеи до бедра, светлая полоса. Краб еще ничего не успел понять, как края ее разошлись и оттуда широким потоком хлестнула темная кровь. Монах захлебнулся криком и упал, содрогаясь. Поднялась паника. Священники метались серой стаей. Гардемарины попытались занять круговую оборону, но невидимый противник, очевидно, просочился внутрь, потому что схватка перешла в беспорядочную рубку. Звенела сталь, сухо щелкали арбалетные болты. Кровь щедро орошала блеклую траву. Матросы по приказу Мольвио на всякий случай отвели лодки подальше от берега, не отрывая посеревших лиц от жуткого зрелища. Мольвио что-то кричал Крабу, но тот не слышал его, в каком-то оцепенении глядя прямо перед собой. Над островом стоял звон мечей и многоголосый вой. Схватка захлебывалась, медленно откатывалась к берегу, оставляя за собой страшный след – истерзанные, задушенные, разорванные на части людские тела. Краб никак не мог поверить, не мог осознать, что все это на самом деле. Что епископ не солгал. И тут он увидел их. Сквозь битву, словно не замечая сражающихся, шли они. Краб даже и не думал, что их будет так много. Здесь были все. Позади плелся, ощерив коричневые зубы, матрос в рваной, изъеденной червями форме. Лицо матроса давно потеряло сходство с человеческим. Но Краб узнал его – Ортез, штурман с «Сарема», первого корабля Краба. Ортезу приглянулся миловидный молоденький юнга. Краб – тогда еще Николло – зарезал его ночью, холодея от ужаса, и сбросил тяжелое тело за борт. Потом всю ночь он украдкой смывал кровь с досок палубы. И теперь Ортез вернулся за ним. Они шли к нему все: отравленные им, задушенные, зарезанные. И первой шла она – та девчонка, которую он подложил под папского служителя. Ее тело было покрыто потеками засохшей крови, черные ножевые разрезы исполосовали плоть. Они приближались. А Краб все никак не мог сдвинуться с места. Господи, неужели все это правда? Господи, великий Боже, неужели ты действительно есть?! Мертвецы надвигались на него, он уже чувствовал их тошнотворный запах. Девчонка подняла руки и Краб, поскуливая от ужаса, увидел длинные серповидные лезвия ее когтей. Мертвое лицо исказилось хищной, звериной усмешкой. И тут Краб очнулся. Попятившись, он упал в песок, вскочил и, чувствуя, что уже не успевает, бросился к спасительной воде. Вслед нему несся топот и многоголосый вой. Они нагоняли. Краб бежал, увязая в рыхлом песке, сердце его, казалось, готово было разорвать тесную грудную клетку, перед глазами прыгала водная гладь с покачивающимися на ней лодками. Матросы привстали с мест, протягивали к нему руки и кричали, кричали… Краб их не слышал. Он не успевал. Ноги подгибались, он упал на колени и запрокинул голову вверх, в ослепительную небесную голубизну. «Помоги…» – первый раз в жизни взмолился Краб, беззвучно шевеля губами. И топот на мгновение стих. Краб вскочил и оглянулся. Они были тут, рядом, всего в нескольких шагах. Мертвецы стояли, сбившись в кучу, и смотрели на того, кто возник между ними и жертвой. Краб сначала не узнал эту огромную медвежью фигуру с широкими квадратными плечами и бугрящимися могучими мышцами. И вдруг Краб догадался – это он. Тот единственный, кого он пощадил, оставив связанным на постоялом дворе в Тиэре. Матрос со «Святого Луки». Краб понял, что это его последний шанс. Он побежал. Он несся как ветер, не смея оглянуться. А позади него кипела схватка. У копии одинокого матроса не было шансов на победу, но он подарил Крабу несколько драгоценных мгновений. Краб бросился в воду и, лихорадочно гребя, в мгновение ока доплыл до лодки. Уже ухватившись за протянутые к нему руки Мурада, он рискнул оглянуться. Матроса не было видно. Его преследователи медленно заходили в воду. «Греби!» – завизжал Краб. И словно услышав его голос, девчонка взвыла. Лодки начали медленно удаляться от берега. Слишком медленно. Мертвая рука неимоверно вытянулась, достигла лодки, и острые лезвия когтей вцепились в лицо Краба. Давясь криком, он покатился на дно лодки. Но в этот момент они будто пересекли невидимую черту, – под днищем показалась глубокая синева, и мертвецы на берегу истаяли словно туман. Сильные руки Мольвио подняли Краба. От виска ко рту шли четыре глубоких, струящихся кровью разреза. Кто-то сунул в руку Краба флягу с ромом. «Кто ж тебя так?» – тихо спросил Мурад. Краб изумленно посмотрел на моряков и понял: они никого не видели. Прав был епископ, прав. Каждый сам выбирает себе казнь. По грехам своим. И прав был боцман Гардо – один Бог безгрешен.