Текст книги "Витражи"

17

24 сентября. 7 часов утра.

Побережье Алтиноя.

Визиря разбудил удивленный гомон, царивший на палубе. Он вскочил, сонно озираясь по сторонам. Матросы толпились у борта, указывая на что-то руками, некоторые залезли на мачты и, свесив ноги с рей, вглядывались в даль. Наджиб обернулся и остолбенел.

Низкие, покрытые чахлой растительностью дюны исчезли. Пропали бледно-зеленые язвы болот. Сразу за желтой кромкой пляжа начинался высокий, тенистый, манящий к себе сочной зеленью лес. На деревьях красовались огромные плоды, яркие цветы источали такой аромат, что он достигал шхуны. Под сенью деревьев мелькали тени каких-то зверей. Визирь с трудом верил своим глазам. Что же это… Как? Приглядевшись, визирь вдруг понял, что этот лес ему напоминает. Точно! Таинственный лес был похож на сад рашда! Многократно увеличенный, раскинувшийся вдаль и вширь, это был он. Визирь терялся в догадках. Как же так? Откуда? Внезапно он догадался. Алтиной не победил слабоумного гиганта. Это Назым победил злую силу острова! Визирь задохнулся от переполнявших его чувств. Рахим… бедный старый Рахим, почему ты так поторопился умереть, почему не подождал один день, один-единственный день?… Но тогда получается… Раз на Алтиное свершилось такое чудо… значит, злого колдовства на острове больше нет?! Чистая, святая душа ребенка изгнала его! Наджиб срывающимся от волнения голосом приказал спускать на воду шлюпку. Пока он торопливо пил, проливая в нетерпении воду на кафтан, к нему подошел капитан. Визирь рассказал ему о своем прозрении. Капитан, коренастый мужчина средних лет с простым, не запоминающимся лицом, молча слушал Наджиба, ничем не выказывая своих чувств. Когда Наджиб закончил, капитан спокойно осведомился:

– Великий визирь хочет лично высадиться на берег?

– Разумеется, – дернул плечом Наджиб.

– Сожалею, но я не могу этого допустить, – все так же спокойно сказал капитан.

Наджиб ухватился за рукоять шамшера.

– Ты? Ты смеешь мне запрещать?! – его лицо исказилось.

Капитан спокойно поклонился.

– Прошу простить меня. Я выполняю приказ рашда. Мне запрещено подвергать вашу жизнь опасности. И я выполню этот приказ. Даже ценой своей жизни.

Наджибу стало неловко. «Юханна… Ты и здесь оберегаешь меня…»

– Хорошо, капитан. Воля великого рашда – да живет он вечно! – закон для всех… Надеюсь, отправить несколько человек на разведку великий рашд не запретил? – холодно добавил он.

– Нет, великий визирь, – снова поклонился капитан. – Прикажете собрать людей?

– Да, конечно. Но не сейчас… – Его лихорадочное нетерпение, вызванное явленным чудом, улеглось. – После обеда. Подождем, вдруг Назым все-таки вернется.

– Слушаю.

Едва отзвучал дробный стук ложек по дну мятых жестяных мисок, как все свободные от вахты матросы уже столпились на палубе. Наджиб внимательно всматривался в лица. Боевой народ.

– Я повелел собрать вас, друзья мои, чтобы обсудить с вами то чудо, свидетелями которого мы, по воле Господней, стали. – Он указал на остров. – Кто из вас может объяснить, как зловещие болота и пустыни Алтиноя сменились райским садом?

Матросы молчали. Чтобы не привлекать внимания соглядатаев, рашд отрядил к Алтиною обычный торговый корабль. Наджиб понимал, что, если он просто отдаст приказ провести разведку, команда может его не послушать. В конце концов, Ганд далеко, а сменить флаг на пиратский – дело считаных минут. Ему предстояло убедить матросов, доказать им свою правоту. Наджиб знал, что, если он начнет первым, всегда найдется спорщик, отстаивающий иную точку зрения. Сейчас, не желая перечить великому визирю, он смолчит, но, оставшись наедине с матросами, начнет мутить воду. Поэтому надо заранее дать высказаться всем, а потом уже говорить самому. Кроме того, прав тот, кто говорит последним. Поэтому он вновь обвел взглядом толпу, открыто, радушно улыбаясь.

– Я позволяю, говорите. Я не верю, что вы не обсудили такое событие между собой. Верно?

Из толпы, на ходу стаскивая с головы платок, выбрался коренастый, невысокий матрос. На его смуглом лице горели необычные для гандца ярко-голубые глаза. Он вышел чуть вперед, оглянулся, как бы ища поддержки среди своих. Из толпы негромко раздалось:

– Давай, Салах, не робей…

– Как есть, так и говори.

Названный Салахом матрос посмотрел в глаза Наджибу:

– Это верно. Думать мы думали. Но, сказать по правде, не очень-то много надумали. Вот ведь как выходит. Этот остров, порази его Господь, штука непростая. Вот мы и подумали: сожрал, значит, остров нашего пацана – упокой господь его душу, и добавки захотел. Мы ведь тут на виду болтаемся. А к нему не идем. Ну он, как будто и решил нас приманить. Ну, как охотник тигра приманивает… Козла к дереву привяжет да и ждет себе, в ус не дует. Тигр-то на крик козлиный идет, тут ему – бац, – Салах с хитрым видом хлопнул кулаком по ладони, – и смерть пришла. Вот мы, с Божьей помощью, и надумали. Матроса чем приманить можно? Берегом! В море-то всякий по земле тоскует. Вот, значит, шайтан мозгами пораскинул да и решил: нет, думает, не пойдет матрос на голую землю. А уж на болото – ни в жисть не пойдет. Взял тогда шайтан – да будет проклято имя его во веки веков, – да и насадил лес. Его дело волшебное: дунул, плюнул, – лес за одну ночь вырос…

Салах обернулся к матросам, снова посмотрел на визиря: в его хитрых голубых глазах плясали золотые солнечные отблески. Матросы согласно кивали, поддакивали. Наджиб беспокойно думал, уж не ошибся ли он, дав слово этому краснобаю. Как теперь переубедить народ? Но кто ж знал, что на шхуне есть свой сказочник… Салах тем временем продолжал, картинно понизив голос, чтобы духи зла не услышали его слов.

– А может, и того хуже, – морок все это. Наваждение. Чтоб мы, значит, сами к нему приплыли. Прямо в пасть. Вот как народ думает, великий визирь.

Наджиб снова улыбнулся, хотя в глубине его души закипал гнев. Принесла же нелегкая этого болтуна. Матросы ему в рот смотрят, с каждым словом соглашаются. Как назло, ни одной спасительной мысли в голову не приходило. Наоборот. Он с удивлением заметил, что слова простого матроса поколебали его собственную уверенность… Но визирь не привык отступать. Что он скажет брату, когда вернется? Кроме того, в душе занозой сидел кади. Наджиб чувствовал, что разузнать о судьбе сына – святой долг перед покойным. А визирь всегда платил по долгам. Хорошо, попробуем… Наджиб вновь обернулся к острову. Две маленькие звериные фигурки у кромки леса привлекли его внимание… И тут он внезапно понял, как ему надо построить свою речь.

– Посмотрите на берег, друзья. Что вы там видите?

Матросы послушно приложили ладони ко лбам, вглядываясь в недалекий берег.

– Ух ты…

– Вот это да!

– Прям как в Писании…

Наджиб довольно усмехнулся. С самого начала что-то показалось ему необычным в скользящих под сенью деревьев силуэтах животных. Неторопливость. Все они просто двигались. Никто не убегал, никто не настигал добычу. И сейчас, как нельзя более кстати, из леса показалась пара: огромный, величавый лев с густой седеющей гривой и рядом с ним небольшая ладненькая антилопа с длинными, изящно завитыми рожками. Они постояли некоторое время, глядя на открывшуюся им безграничную океанскую ширь, а затем так же неторопливо растворились во мраке леса.

Но Салаха открывшееся зрелище не убедило.

– Вот, что я говорил? Точно, морок. Разве так бывает? Видали? Он же на нее даже и не глядит. Наваждение и есть.

Но теперь Наджиб был начеку и перебил матроса.

– Стыдись, Салах! – громко произнес он. Матросы замерли. Замер и Салах, недоумевая, чем он прогневил визиря. – Разве не знамение было явлено нам, чтобы развеять сомнения наши?

Матросы молчали. Салах хотел было что-то сказать, даже открыл рот, но Наджиб не собирался упускать инициативу.

– Вспомните Писание, вспомните Великое падение. Разве не давал Господь знамений своих падшим народам? Разве не давал он им шанс на спасение?

– Точно! Давал! – нестройно загомонили матросы.

– А разве не являл он знамений своих будущим апостолам?

– Верно, верно! – гудела толпа.

– А что сказано в Писании? Агнец в райском саду будет соседствовать со львом! Не это ли было нам явлено, братья мои?!

Толпа волновалась, подобно прибою. Одни соглашались с визирем, другие, позабыв осторожность, ожесточенно спорили. Ядром сомневающихся был тот же Салах. Наджиб вскочил на борт, чтобы всем было его видно. Держась левой рукой за ванты, он размахивал правой, крича:

– Назым, – это посланник Божий, душа безгрешная! Мы все видели, как пали пред ним злые чары, преграждавшие нам путь! И он, посланник Божий, открыл нам дорогу! Ибо сады рая пред нами, а за ними – истинно говорю вам – не путь ли на Святую землю, с коей были низвергнуты наши предки, не святой ли Иерусалим виднеется там, за садом?!

Толпа пораженно застыла. Очевидно, такая мысль застала их врасплох. Самые разные чувства попеременно отражались на их обветренных лицах. Надежда, сомнение, решимость… Наджиб понял, что тянуть дальше нельзя.

– Великий рашд запретил мне покидать корабль. Я не могу ослушаться владыку, хотя душа моя рвется туда, к благословенному берегу. Поэтому я спрашиваю, кто из вас станет, подобно первым апостолам, посланцами нашими в этом саду? Чье имя будет потом почитаться наравне с именами святых? Кто?

Повисла тишина. И тут – Наджиб опешил – вперед снова вразвалочку выбрался Салах.

– Ты? – не смог сдержать удивленного возгласа Наджиб.

– А что? – смущенно спросил матрос. – Я вот подумал… Тебе, великий визирь, виднее. А то что же это получается? – Он, по своей привычке, обернулся к матросам. – Что же получится, я говорю? Вот вернусь я к себе в Хинжан, а мне и скажут: «А-а-а, вон идет Салах, тот самый, который косули испугался и из рая убежал».

Матросы заржали. Салах посмотрел на Наджиба и пригладил волосы:

– Вот и получается, что мне первому идти.

Вслед за Салахом несмело потянулись и другие. В считаные минуты набрали одиннадцать человек – полную шлюпку. Но когда она, отвалив от борта, резво понеслась по невысоким волнам к берегу, тревога сжала сердце Наджиба. Он чуть было не отдал приказ вернуть матросов на борт. Томительно текли минуты. Лодка врезалась носом в песок. Матросы спрыгнули на берег и, озираясь по сторонам, двинулись к безмятежному лесу, оставляя в сухом песке рваную цепочку следов. Оставшиеся на борту затаили дыхание. Наджибу казалось, что сердце его сейчас разорвется. Никогда, ни в каком бою он так не волновался. Руки, державшие подзорную трубу, дрожали, изображение прыгало. Из-за этого Наджиб пропустил начало катастрофы. Не прошло и двух минут, как все было кончено. Песок жадно впитывал кровь, словно пытался уничтожить следы несчастья. Несчастье… Всплыли в памяти слова Юханны – расплата за неверие… Господи, чем прогневили мы тебя? За что ты так жестоко посмеялся над нами, Господи?

На палубе рос, ширился ропот, пока не выплеснулся в крик.

– Обман! Все обман! Бедняга Салах, он же говорил!

– Братья… – крикнул Наджиб. Он хотел объяснить, рассказать… Искаженные лица матросов повернулись к нему.

– Это ты, визирь! Ты отправил их туда! Братцы, а может, он с ним заодно, с этим островом? Вон какие песни пел! А мы то и уши развесили!

В толпе раздавались ругательства, гневные крики. Наджиб заметил блеск металла. Назревал бунт. Капитан подался поближе к визирю, положив руку на эфес шпаги. Неожиданная помощь пришла от высокого черного матроса, возвышавшегося в центре толпы, как темная скала в шторм. Наджиб приметил его еще раньше, когда он стоял рядом с Салахом, положив руку на плечо голубоглазого матроса.

– Эй-эй вы, там! Придержите языки! – Его бас без труда перекрыл визгливые крики. – Салаха с ребятами уже не вернешь. Что за чепуху вы городите? Ему-то, – он кивнул на белого, как полотно Наджиба, – ему откуда было знать? Что он, не человек, что ли? Вон, вы сами-то чего орали? Знамение, писание… Все хороши. Нечего теперь…

– Вот ты и скажи, в чем тут дело, раз такой умный. А то ишь, выискался заступник, – вразнобой кричали матросы.

– А что ты думаешь, возьму и скажу, – ответил здоровяк. – Я так думаю, темное это дело.

– Это и так ясно, дело говори! – рявкнули из толпы.

– Да не гоните вы, это же обмозговать нужно! Что я вам, волшебник, что ли, раз – два и сделал?

– И то верно, – поддержал его сосед.

– Я думаю так. Пришли мы сюда – пустой был остров. Верно? Верно. А сегодня утром встали – леса, куда ни глянь. Значит, все это как-то с нами связано, как ни кинь…

– Ну? И что же? Давай-давай, – заинтересовались матросы.

Наджиб перевел дыхание:

– Ай да мужик, ай да молодец… Кто таков? – вполголоса поинтересовался он у капитана.

– Мустафа. Толковый матрос. – Коротко ответил офицер.

А Мустафа тем временем неторопливо обдумывал положение. Думал он вслух, и матросы сгрудились вокруг него, как овцы вокруг вожака. В тяжелую минуту люди инстинктивно тянутся к сильному.

– Я думаю, все дело в том, что мы дурачка на остров послали.

– Ну и что? – разочарованно спросил кто-то.

– А то, – жестко ответил Мустафа, – что его остров не тронул.

– Откуда знаешь, Мустафа? Может, он там, за бугром, остался, на кусочки порванный? – спросил сухощавый матрос с серьгой в левом ухе.

– Нет, – отмахнулся Мустафа, – не может быть. Остров людей в раз съедает, – ты же сам видел. Ни наши, – да смилостивится над их душами Господь, – ни тиэрцы дольше пяти минут не продержались. А этот… битый час по берегу болтался, и ничего.

– А ведь верно… – согласились матросы. – И что же тогда выходит?

– То и выходит, – сердито ответил Мустафа, – что провел нас нечистый, чтоб его… Дурачком прикидывался.

Наджиб остолбенел. Так вот что задумал Мустафа. Бедный Назим. Он хотел было возразить, но рука капитана сомкнулась на его запястье. Верно. Нельзя. Рахим, прости меня, если можешь. Я не смог сберечь тебя, не сберег твоего сына. А теперь и память его предаю…

Тем временем Мустафа безраздельно завладел вниманием людей.

– Я уж не знаю, что ему самому мешало сюда попасть, – не силен я в таких делах, – а только мы ему нужны были, чтоб до дому добраться.

– А как же сад? – спросил кто-то.

– Сад? А вот скажи, тебе бы было приятно жить, словно жабе на болотных кочках? Вот и ему нет. Ну и что, что он повелитель зла? Каждому охота в удобстве, чтоб и солнышко не пекло, и ветер не дул.

– Вот, значит, как… – подвел итог матрос с серьгой. – Что теперь жаловаться? Сами нечистому помогли, сами через него и поплатились. Эх, кабы раньше знать…

Матросы понизили голоса, зашептались о чем-то, искоса поглядывая в сторону капитана и Наджиба. Затем от толпы отделился Мустафа, подошел к визирю и низко поклонился.

– Матросы прощения просят, за глупости, значит, какие наговорили. Не в себе были… Мы вот что решили, великий визирь. Негоже тут оставаться. Не ровен час, еще чего приключится. Ребята говорят, домой надо плыть. Какое твое повеление будет?

Спустя два часа шхуна развернулась и, поймав парусами свежий ветер, двинулась на юг, к далекому Ганду.

18

1982 год от падения.

Тиэр. Остров Волшебников. Покои вице – академика.

Я прочитал рукопись Аргнисту. Он, конечно, очень занятой человек. Все-таки глава Университета, академик, – положение обязывает. Но для меня у него всегда есть время. Он сидит напротив меня в кресле, подобрав под себя худые ноги, и загадочно улыбается. Мне хочется спросить его, узнать его мнение. Нет, мне не нужна его похвала. Я уже не в том возрасте, когда лесть греет душу. В мои годы человека волнует совсем другое. Правы ли мы были тогда? Или был иной путь? Тогда, с высоты нашего положения, я смотрел на Алтинойский план как на остроумное решение абстрактной задачи. Сейчас, когда я подвожу итог своей жизни, передо мной встают они, – люди с фрегата «Святой Лука», чей жизненный итог я так безжалостно подвел. Что это было? Необходимое зло? Или, может быть, меня заразило кровавое безумие Урбана V, которому я подарил жестокое бессмертие? Я оглядываюсь назад, на пройденный путь. Багровое ли зарево пылающего Алтиноя освящает его или это кровь невинных жертв, принесенных мной на алтарь самонадеянности и гордыни?

Аргнист сидит в кресле, свернувшись в уютный клубок, и таинственно улыбается. Знает ли он, понимает ли, что это не я сижу перед ним – старый, усталый, разочарованный волшебник. Это будущее смотрит на Аргниста сквозь морщинистые веки моих глаз.

Я не буду спрашивать. Просто мне приятно, что он рядом… Когда-то давно, так давно, что я уже и не верю в то, что это было, в этом кресле, также поджав ноги, сидела Ифсея. Это было ее кресло. Кровь разделила нас. Я сам разделил нас, разорвал на две кровоточащие части. Мы остались друзьями. Нет, скорее знакомыми. Друзья – это единение помыслов. У нас такого единения не было. Она была и остается совестью и милосердием мира. А я… Я держал на своих плечах Континент. Мне было некогда смотреть вниз, под ноги, на тех, кого я давил, размазывая в кровавую грязь, сам придавленный титанической ношей… А потом это кресло стало креслом Аргниста.

Многие годы я по крохам собирал правду о Алтиное. Не ту правду, которую знаем мы, волшебники. Другую. Правду о людях, захваченных в гибельный водоворот событий. О тех, кого смела грозная лавина, вызванная брошенным мною камнем.

Я нашел Краба. Мы много говорили с ним в маленьком, укрытом от людских глаз домике в далеких горах, где он тихо угасал, заканчивая свой долгий путь. Я так и не открылся ему.

Наджиб долго не хотел рассказывать мне о кади. Что-то сломалось в этом холеном принце тогда, у берегов Алтиноя. Он знал, кто я, и пытался понять, что стоит за моими вопросами. Но я не сказал ему.

Аргнист смотрит на меня и тихо улыбается. Он еще умеет улыбаться. Наверное, это старость. Все прошедшие радости кажутся мимолетными, как след метеора на черном небе жизни. Я думаю о Назыме. Там, далеко за морем, посередине огромного сада, стоит странное здание, напоминающие и старый домик кади и дворец рашда. В нем живет человек. Он живет один, но он не замечает этого. Милосердный Алтиной дал ему призрачных друзей. Этот человек – гений. Гений желания. И Алтиной верно служит своему слабоумному владыке. Там, на острове, кади рассказывает ему сказки, а Наджиб играет с ним в веселые «Камешки-конфетки». Добрые звери льнут к его рукам, а сочные плоды сами осыпаются с деревьев. Он счастлив, ибо не знает горя. Он всесилен, ибо не знает отказа. Он вечен, ибо не знаети смерти. Он, Назым, величайший волшебник нашего мира.

– Уже поздно, Аргнист, можете идти… Спасибо, что поговорили со мной.

– Спокойной ночи, мессир.

Витраж северный

Остров Дозорный

683 год от Великого падения

Debes, ergo potes[28]28
  Debes, ergo potes (лат.) – должен, значит можешь.


[Закрыть]

1

Тяжелые тучи ушли на север, в страну льдов. Осеннее холодное солнце равнодушно сияло сквозь гладкие ветви стройных кленов. На кончиках листьев радужно блестели капли. Кроны редели, устилая землю шуршащим ковром. Только кустарник упорно сопротивлялся осени, привнося зеленый мотив в тяжелое красно-золотое сияние. Человек стоял у одинокой красноверхой осины, оглядывался, высматривал что-то среди темных влажных стволов. Перелетные птицы покинули эти места, и лес был наполнен тишиной. Гедеон огляделся. Странно все получилось. Нелепица какая-то. Он недоумевал, что заставило его прислушаться к вкрадчивым речам закутанного в плащ незнакомца. Сидеть бы ему сейчас на кнехте, плыть домой, на Дозорный. А он тут, в лесу, ждет непонятно кого. Словно околдовали рыбака… Переливчатая трель заставила его вздрогнуть. Напрягая зрение, он попытался разглядеть среди яркой листвы неведомого певуна. Да вот же он! Почти над самой его головой, яркая, как осенняя листва, примостилась на ветке небольшая птица, – Гедеон таких отродясь не видывал. Желтые перья отливают на кончиках багрянцем; головка маленькая, круглая. Длинный тонкий клюв, изогнут на манер гандской сабли. Большие темные глазки с искрой. Над ними – лихо загнутые вверх красные перышки, ни дать ни взять – шляпа городского щеголя. Птица вертела головой, разглядывала человека. Треснула ветка. Громко треснула, словно предупреждая. Гедеон не спеша обернулся. Под старым кленом стоял высокий худой человек. Золотая с прозеленью длинная накидка надета на узкие плечи, сливается с осенним лесом. «Откуда он взялся? – изумился Гедеон. Лес-то насквозь виден… – Он пригляделся. – Полно, да человек ли это?» Словно почувствовав его сомнения, гость поднял голову, откинул тонкой рукой длинные светлые волосы. Гедеон хмыкнул про себя. Так и есть – Длинноухий. Вот, значит, кому он понадобился. Светловолосый эльф улыбнулся бледными тонкими губами. Странно. Его глаза казались Гедеону знакомыми. Большие, темно-лиловые, почти черные, с искрой…

– Ты человек, называющий себя Гедеоном, – то ли спросил, то ли утвердил эльф.

Гедеон кивнул. Раньше ему не доводилось говорить с эльфами. Правду говорят люди. Голос у эльфа – не чета человеческому. Словно музыка зазвучала. Не всякий музыкант так сыграет… Оттого и кивнул Гедеон, а не словом ответил. Своя речь звериным рыком показалась бы. «Люди зовут эльфов Длинноухими, а то еще Тощим народцем и Лягушиной родней; – подумалось ему. – А все потому, что больно уж не по сердцу правду сказать. Эльфы красивее людей. У самого распоследнего эльфа повадка, – что у твоего князя или герцога. А так – обзовешь Длинноухого, вроде на душе и полегчает. Гедеон кашлянул, прочистил горло. Вот черт… робеет он, что ли?»

– Ты, что ль, меня звал? – спросил он и тут же на себя рассердился. Глупый вопрос. Ясное дело – с эльфом случайно не встретишься. Люди говорят, в шаге от Длинноухого пройдешь – не заметишь.

В глазах эльфа блеснул насмешливый огонек. Он неуловимо сменил позу, – словно ветка на ветру качнулась:

– Я. Ты удивлен, называющий себя Гедеоном?

Гедеон решил говорить прямо. Нехорошо ему было, неуютно. Словно эльф сквозь него смотрит, до самых потаенных человечьих глубин добирается. Тут экивоки разводить – себя не уважать.

– Да уж не без этого. И то сказать, какие дела у лесного эльфа с рыбаком с дальнего острова? У нас на Дозорном весь лес что твоя поляна.

Эльф усмехнулся. Очень уж он улыбчив, лягушачья кровь. По-странному, не по-человечьи. Губы улыбаются, а лицо неподвижно. И глаза его… Гедеон на дворовую собаку смотрел с большей приязнью, чем эльф на человека.

– Ты прав, назвавший себя Гедеоном. Мне нечего с тобой делить, нечего и искать. Я выполняю долг крови.

«Это еще что за чертовщина? – подумал Гедеон. – Кому ж я дорожку перешел?» Рука невольно скользнула к поясу, поближе к кожаным ножнам. Эльф заметил его движение и снова улыбнулся. Один на один у человека нет шансов. Человек слишком медлителен, неповоротлив. Пока грубая, толстая человеческая рука вытащит негибкими пальцами кинжал, – трижды успеет просвистеть голубая эльфийская сталь. Только легкий ветерок от стремительного броска скользнет по лицу – дуновение смерти. Гедеон покраснел, убрал руку.

Эльф холодно смотрел на него и дружелюбно улыбался. Он тоже впервые встретился с человеком. И не по своей воле. Эльфу было до тошноты противно. Он защищался улыбкой. Чтобы не показать своих подлинных чувств. Чтобы не учуял человек, какое омерзение вызывает он в душе Высокого. Человек, святотатственная ошибка жизни, грех богов – разумное животное. Как тут не содрогнуться от отвращения? Гугнивая, почти нечленораздельная речь, – отображение столь же примитивных мыслей; неуклюжее тело; грубое, тупое лицо, покрытое толстой ноздреватой кожей, жабий рот с бесформенными губами… Лучше не вглядываться в человека, смотреть сквозь него. Иначе не достанет сил сохранять на лице щит-улыбку и захочется уничтожить, раздавить его, как мерзкое насекомое. И страшнее, омерзительнее всего – разум, светящийся в глубоко посаженных звериных глазах. Гадок человек, но еще хуже дела его. Подобно зверю, не ведает он, что творит. Как щетинистый кабан, корчующий в поисках кореньев нежные молодые деревца, человек крушит и ломает все вокруг, словно мстя судьбе за то, что вырвала его из сладкого звериного беспамятства. И в этом сила человека. Он не думая рубит вековые деревья, потому что ему нужен дом и топливо на зиму. Лес корчится в безмолвных судорогах, кричит, взывая к Высоким в своем горе. Но грубое человеческое ухо не слышит. Он делает просеки и прокладывает по земле дороги, не замечая, как корчится она, стремясь сбросить ненавистные путы тропинок и трактов. И только Высокие слышат стон земли… Он вбивает в твердь свои мертвые города, уродуя и насилуя природу. И при этом человек надменно присваивает себе имя, словно он – Высокий. Люди не имеют права на имена. Поэтому ни один эльф не назовет человека по имени прямо. Эльф вздохнул, усилием воли отгоняя печальные мысли.

– Не бойся, называющий себя Гедеоном. Долг крови плачу я. На тебе нет вины. Я буду просто говорить с тобой.

– Ну так говори, – Гедеон попытался грубостью скрыть смущение. Он действительно струхнул и теперь сердился на себя. Улыбка эльфа раздражала. Что он такого смешного увидал? Чай Гедеон не скоморох, не шут балаганный. Человек как человек. И говорит эльф как-то чудно. Одно слово, Длинноухий. Гедеон засунул темные обветренные руки за широкий кушак, выставил вперед ногу в высоком сапоге.

– Через три месяца на твоем острове будут выбирать старосту, – снова то ли спросил, то ли потвердил эльф.

– Знамо дело, будут, – буркнул Гедеон. – А тебе-то какая печаль?

Эльф ничем не выказал своих чувств. Может быть, грубые слова Гедеона и задели его, но он сумел сдержать себя, по-прежнему невозмутимо глядя в какую-то точку за спиной человека.

– Ты хочешь стать старостой Дозорного.

Гедеон хмыкнул, вздернул шершавый подбородок. Эльф подождал ответа и, не дождавшись, продолжил:

– Два года назад ты уже пытался. И проиграл. Невод Краснаря принес больше рыбы. Его люди всегда сыты. Он рыбачит лучше тебя.

Гедеон нахмурился. Откуда лесному эльфу известно о делах далекого острова? Но старая обида заставила его забыть о сомнениях. Он медленно, глядя в темные неподвижные глаза эльфа процедил:

– Краснарь не отличит камбалы от хейоло[29]29
  Хейоло – вид эльфийских рыб.


[Закрыть]. Не знаю, кто тебе рассказал о лове, да только дело совсем не так было.

Эльф снова тонко улыбнулся. Но Гедеон уже не мог остановиться:

– Что ты, лесная душа, понимаешь в ловле? В умении ли дело! Если бы кто-то не подбил моего Сюга, все бы по-другому обернулось! – последние слова он уже запальчиво выкрикнул в красивое бледное лицо лесного жителя.

– Проигравший всегда винит других, – тихо заметил эльф.

Гедеона бросило в жар. Он легко закипал, за что в детстве его дразнили Самоваром. С возрастом охотников поддеть Гедеона поубавилось, но нрав его остался прежним.

– Никого я не виню! Понял? Моя птица была лучше, и я, я должен был стать старостой. Сюг чуял сельдь за десять миль! А уж косяк хейоло он мог засечь, не покидая насеста. Вот так. Если бы его не ранили, я бы выиграл тот лов!

– Значит, дело только в альбатросе?

– А ты как думал? Закинуть сеть да протащить пару миль – мастеров много. А вот птицу вырастить, – чтоб и рыбу чуяла, и о Зеленом острове упреждала, – вот это работа! Я, если хочешь знать, на Сюга пять лет потратил, из яйца вырастил! Эх, да что ты понимаешь, лесная душа…

Гедеон умолк, безнадежно махнув рукой. Ярость, застилавшая взор, ушла, оставив легкую горечь и недоумение, – чего это он разоткровенничался с Длинноухим? Эльф молчал, задумчиво поглаживая кору клена длинными чуткими пальцами.

– Так что за дело-то? – не выдержал Гедеон. – Мне рассусоливать некогда.

– А если у тебя, назвавшийся Гедеоном, будет птица? Хорошая птица, – словно не услышав вопроса, негромко произнес эльф. – Ты сможешь выиграть лов?

Гедеон нахмурился. Странные речи. К чему он клонит, лягушачья кровь?

– Что-то я не пойму, какой тебе с этого навар?

Эльф усмехнулся, показав ровные белые зубы.

– Это не ответ, назвавшийся Гедеоном. Значит, не сможешь?

– Вот еще… Будь у меня альбатрос хоть вполовину как мой Сюг… Запросто. Тут и сомневаться нечего.

Эльф плавно переместился к рыбаку, глядя ему прямо в лицо. Он был высок, и Гедеону, самому шести с лишним футов росту, пришлось, запрокинув голову, смотреть снизу вверх в нечеловечьи искристые глаза.

– Ты получишь альбатроса. Лучше твоего Сюга. Лучше всех. Я снова спрошу тебя, человек, ты станешь старостой Дозорного?

Тревога колоколом била в сердце Гедеона, но желание отомстить Краснарю оказалось сильнее.

– Стану, – хрипло произнес рыбак, – стану, пропади все пропадом.

– Хорошо. Ты получишь птицу.

– Что-то я не пойму, с чего это ты мне подарки даришь? Я тебе вроде не кум, не сват. – Эльф поспешно улыбнулся. – Тебе-то зачем это? Или я отработать должен?

Эльф вновь отступил к дереву, оглядывая рыбака с головы до ног. Легкий ветерок откинул край его накидки. Показалась зеленая туника и болотного цвета лосины, – словно молодая травка пробилась из-под жухлой листвы.

– Верно, человек. Есть у меня к тебе дело. Дозорный – край людских земель. Дальше – владения Темного дома.

– Так вот откуда ветер дует… – протянул Гедеон. – Как же я сразу-то не понял? Морские эльфы! Вот откуда тебе о наших делах известно. Ну-ну, так чего им-то нужно? Давно ли они с людьми по-доброму заговорили?

Гедеон был разочарован. А ведь почти поверил, дурачина. Уши развесил. Вот тебе чудесный альбатрос, вот тебе и староста. С морскими эльфами водиться – себе дороже. Ненавидят они людей. Люто ненавидят. Да и то сказать, когда-то весь архипелаг Саэнно эльфийским был. Теперь от тех времен одно название осталось. Люди про то и думать забыли. А эльфы помнят. Морской эльф сам как море – ничего не забывает, ничего не прощает. И помыслы его темны, как пучина морская.

Лесной эльф вздохнул, запахнул накидку.

– Времена меняются, назвавшийся Гедеоном. Темный дом свыкся с потерей. Теперь Саэнно – архипелаг людей. Но Темный дом не хочет новых войн.

– А что ж они сами молчат? Так бы и сказали. А то вон тебя прислали.

– Люди не поверят Темному дому, – возразил эльф печально, словно ветер прошумел в ветвях. – Слишком много пролито крови. Мы, Первый дом, никогда не воевали с людьми.

– Так-то оно так, – нехотя согласился Гедеон, рассеянно похлопывая себя по карманам, – очень хотелось курить. – Да только я никак в толк не возьму, я-то тут при чем? Я, что ль, к ним лезу?

Он достал короткую трубку-носогрейку, развязал кисет.

– Ты не сможешь добыть огонь, – тихо сказал эльф, глядя, как рыбак, чертыхаясь в полголоса, пытается выбить искру. – Не сейчас.

– Твои штучки? – буркнул Гедеон, исподлобья глядя на эльфа.

Эльф по обыкновению не ответил на вопрос.

– Темный дом давно не нападает на людей. Но князья Великого Лата решили выступить против морских эльфов, – лесной эльф употребил людское название Темного дома. – Князья говорят, что будут защищать людей Саэнно.