Текст книги "Витражи"

5

Бабы радостно готовили бочки. Старики ладили коптильни. Гедеонов альбатрос и на этот раз не подкачал. Не часто в здешних холодных водах появлялся Тьемболо – эльфийский кит. Огромный остров нежного ароматного мяса, неторопливо процеживающий морскую воду через свою бездонную утробу. Мясо с Тьемболо нужно было снимать осторожно, – слой за слоем, аккуратно прикрывая дыру лоскутом кожи. Огромный зверь то ли вовсе не чувствовал боли, то ли не считал нужным обращать внимания на такую малость, однако охотников не трогал. Кожа на его спине заживала на удивление быстро, – рыбаки говорили, что и шрама потом не остается. Поэтому отличить одного Тьемболо от другого было невозможно. Многие моряки верили, что Тьемболо вообще один, бессмертный и могучий, словно морской бог. Если охота будет удачной, островитяне еще долго будут говорить, вспоминая былое время: «Это случилось той осенью, когда приплыл Тьемболо». На острове царило оживление. Мяса должно хватить на всю зиму, и не по малости, для жиденькой похлебки, а вдоволь! Все мужики ушли с Гедеоном: кому охота такой лов пропускать? На Дозорном остались лишь бабы с детьми, старики да кузнец. Остался и волшебник.

Прошло пять дней – через неделю пора и рыбакам воротиться. Ласка, засучив рукава домотканой сорочки и заколов на затылке русую недлинную косу, стирала в большом деревянном корыте белье, что-то мурлыкала про себя. Болеарх с утра сидел в кабинете – читал свои книги, размышлял, что-то записывал в толстую в коричневом переплете тетрадь. Погоды стояли не по-осеннему теплые, солнечные. Ни облачка. Да и ветра осеннего, промозглого, не было. С севера тянуло не льдистым морозцем, а свежестью и прохладой. Тихо и покойно вокруг, как у Ласки на душе. Счастливо и безмятежно.

В калитку не стучась влетел Прошка – красный как рак, глаза выпучены, волосы всклочены – сущий бес. Ласка выпрямилась, вытерла о передник красные руки, улыбнулась пацану.

– Что случилось, Прохор Гедеоныч? Чего летишь как на пожар? Или Злыдень за тобой гонится?

Мальчишка с трудом перевел дух, замахал руками:

– Беда, Ласка, беда! Зови Самого!

– Да что случилось-то, Проша? – спросила, обмирая, Ласка. Дом волшебника стоял на отшибе, и только теперь Ласка расслышала далекие бабьи крики. – С отцом чего?

Прохор помотал вихрами.

– Нет, не с отцом, говорю же, зови! Без Него – все, каюк. – Он махнул рукой в сторону бухты. – Зеленый остров идет. Огромадный. Говорят, после полудня у нас будет.

Ласка охнула, зажала рот узкой ладошкой. Вот беда… Словно учуял Злыдень про Ласкино счастье, позавидовал… Она бросилась в дом, влетела в кабинет. Болеарх глянул было мельком, враз подобрался, вскочил. Ласка прислонилась к стене, – ноги не держали.

– Иди… там Проша за тобой пришел.

Болеарх обнял ее, посмотрел в глаза. Странный взгляд у Болеарха – затягивает, покоит – никаких слов не нужно, только его глаза. Ласка почувствовала, как страх разжимает холодные пальцы, отпускает сердце.

– Иди, ждет же…

Ласка осталась в дверях, смотрела, как Прошка, размахивая руками, торопливо рассказывает Болеарху. Зеленый остров… страх Большого океана. Зеленовато-бурый скользкий холм, носимый ветром по океанским просторам. Пока он просто висит над волнами, спустив в воду ловчие сети, беды от него никакой. А вот как принесет его нелегкая на землю, как начинают его сети по земле скрести, в деревьях путаться, рваться – тут всему живому и конец. Выпускает Зеленый остров облако ядовитое. И не спасают от него ни засовы крепкие, ни подвалы глубокие. Повсюду желтый туман просочится, до всех доберется. Батюшка Феофил сказывал, что напасть эту Злыдень насылает на тех, кто в вере истинной не тверд. Она, вера, как щит, а коли истончается где, Злыдень тут как тут, легок на помине. Ласка осенила себя святым крестом. Вот ведь беда. Обычно-то навстречу острову выходят рыбаки с латским огнем. Забрасывает такая штука огненные смоляные шары на самый верх острова. Если остров невелик – латский огонь дотла его сжигает, а большие, видать, сами неладное чуют – под воду уходят. Да только где сейчас рыбаки Дозорного?… И еще одно не давало покоя Ласке: как же так вышло, что Гедеонов альбатрос заразы не учуял, не предупредил?

– Вот я глупая, – усмехнулась Ласка, – чего струхнула-то? Верно говорят, баба – она и есть баба. Болеарх – чудодей, вот же он. Что для него какой-то летучий остров? Он в одиночку с Черной гостьей справился, оберег. Убережет и теперь. – Она пригладила волосы. – Пойду-ка лучше сготовлю обед пораньше. Болеарх после такой работы поди проголодается, страсть. А в доме шаром покати.

Ласка ушла в дом и не видела, как угрюмо нахмурился волшебник в ответ на Прошкины речи; как сказал что-то коротко; как Прошка, отшатнувшись словно от удара, стоял, беззвучно разевая рот, не находя слов, а волшебник, резко повернувшись, чуть ли не бегом вернулся в дом, громко хлопнув дверью.

Ласка услыхала шум, подошла к дверям кабинета, постучала. Никакого ответа. Толкнула дверь – не открывается. Ласка прислушалась – ни скрипа, ни даже дыхания из-за дверей не доносилось. Только веяло холодом словно из могилы. Отчего-то стало страшно и горько. Ласке захотелось плакать.

6

Прохор бежал в деревню, спотыкаясь и падая. Слезы застилали глаза, мешали смотреть. В горле першило и щипало от слез, обиды и горького разочарования. А он так верил, так гордился дружбой с чудодеем… Ну почему, за что? Что он такого сделал? Когда Федот – Кошачья Лапа с дерева разглядел над океаном зеленое марево, он, Прохор, сразу кинулся на выселки, к Болеарху. Ведь он чудодей, что ему стоит? Он же все, все может. Это не Прошкин жалкий Подарок – костер запалить да лягушку соседской девчонке за пазуху сунуть… У волшебника – настоящая Сила. А он… он…

Прохор, размазывая по щекам злые слезы, пулей влетел в дом. Макарка и Сонька жались на печи, свесив босые ноги, испуганно таращили круглые глазенки. За столом сидели взрослые. Феофил батюшка, Зиновий кузнец, и еще несколько стариков. Мать молча стояла у окна, смотрела покрасневшими глазами вдаль, в океан, словно пытаясь этим взглядом докричаться до отца. Да что толку… А и случись чудо, услышь ее Гедеон – дня три плестись фелюгам к Дозорному. А к тому времени не то что людей – былинки не останется на острове, – все потравит проклятое облако.

Кузнец строго посмотрел на Прошку.

– Ну что? Бегал к чудеснику?

Прошка всхлипнул, кивнул.

– Отказал, значит? – то ли спросил, то ли сказал кузнец. Ударил широкой ладонью по столешнице – как молотом припечатал.

– Отказал… – глухо подтвердил Прошка.

– Почему отказал-то, сынок? – подала голос мать.

Прошка пожал плечами:

– Про то не сказывал. Говорит, чтоб на него не надеялись, сами справлялись.

Один из стариков зло рассмеялся, зашелся лающим кашлем.

– Самим, значит? – Сплюнул в сердцах желтой слюной на пол, мать смолчала, не до того. – Это что ж, колдовать надобно, али как? – спросил он почему-то у матери. – Говорил я твоему, не бери всех, не бери. Оставь! Мало что случиться может. Не послушал! – Старик погрозил скрюченным коричневым пальцем. – Все нутро его…

– Да бросьте вы, дядя Евсей, до того ли… – в сердцах крикнула мать, всплеснув полными руками.

– И то, Евсей, нашел время, – поддержал ее другой старик, с длинной пегой бородой. – А ты Пелагея, на старших-то голоса не повышай, слыхала? Тут вот, выходит, какое дело. Я так думаю. Остров-то Злыднев, это тебе не детские забавы. Тут, поди, сила немалая нужна. А мы, гляди, к чудодею пацана сопливого послали. Вот тебе и вся честь. Повоюй за нас, получается, покуда мы тут на печи кости греем. А поскольку ты, дескать, нехристь колдовская, то и просить тебя по чести нечего, рад будь, что не гонят. Так, что ль, выходит-то?

Кузнец крякнул, поскреб черной пятерней затылок.

– Вроде так. Как-то не по-людски вышло. Это ты, Силантий, верно говоришь… Только до того ли было? А как оглянулись, так Проха уже и побег. Сам.

Дед Евсей все никак не мог успокоится, кряхтел, натужно кашлял.

– Это, значит, что? Ты, что ль, Силантий, к нему отправишься, али меня пошлешь? Так я пока дотудова доползу, уж не за кого просить будет. Только разве сам меня на закорках понесешь.

Силантий хмуро глянул на ворчуна из-под выцветших бровей.

– Тебе, я смотрю, Евсей, и годы не в науку. На что ты ему, старый пердун, сдался? – На печке тоненько прыснули. – Цыть, мелюзга! Батюшку просить надобно. Только ему бог в помощь.

Силантий вопросительно посмотрел на отца Феофила.

– Вот это дело, – усмехнулся кузнец. – Голова, Силантий!

– А ежели откажет чудодей-то? Что ему сделается? – не сдавался Евсей. – Щелкнет, значит, пальцами, и фьють – ищи ветра в поле.

Батюшка Феофил кряхтя, поднялся, огладил редкую седую бороду. Посмотрел на паству, сказал сухим, надтреснутым голосом:

– А коли откажет, то сиречь знак свыше. Тогда, дети мои, одно скажу – не божий человек чудодей. Не божий, а посланец Злыднев. Ладно, делать нечего… Пойду к чудодею.

Феофил перекрестился на образа, взял посох и вышел. За ним неслышной тенью шмыгнул Прошка.

7

На этот раз дверь отворилась. Болеарх, осунувшийся, словно постаревший за это время, молча выслушал Ласку и вышел в горницу. Ласка осталась стоять у входа, прислонясь к косяку. Феофил не сел к столу, а устроился на лавке, опустив подбородок на свою клюку. Его бесцветные глаза внимательно следили за волшебником. Болеарх сел за стол, напротив священника.

– Ну здравствуй, Болеарх-чудодей. – Медленно произнес батюшка.

– Будь и ты здоров, святой отец. – Голос волшебника был каким-то странным… у Ласки аж замерло все в груди. Неживой был голос у Болеарха.

– Прохор Гедеонов сказывал… будто ты… – Феофил с трудом подбирал слова, отводил глаза, смотрел в пол, – на погибель людей оставляешь, чудодей? – закончил он хрипло.

Ласка чуть не упала – подкосились ноги. Свет померк в глазах. Как же это… мамочка… нет, неправда. Не может он так…

– Верно, святой отец. Я не стану защищать Дозорный.

Прохор, притаившийся под окном в кустах сирени, тихо выругался сквозь зубы. Ласка закусила руку, чтобы не взвыть в голос, сползла по косяку на пол.

– Чем же тебе люди так… не милы, чудодей?

Болеарх дернулся, но совладал с собой.

– Не могу я тебе ответить. Не могу. Спасайтесь сами как можете.

Старец в отчаянье воздел сухие морщинистые руки.

– Да как же спастись-то?! Лодок нет, огня латского нет, один Господь заступник. – Голос Феофила дрожал, руки мелко тряслись. – Послушай, чудодей… Не за себя молю, за детей малых… – Феофил сполз со скамьи, встал на колени. – Господом нашим, Иисусом светлоликим… Спаси их, защити! Защити, чудодей!

Волшебник вскочил, сорвался на крик.

– Да не могу я, глупый ты старик! Не могу, ясно? Если бы мог… господи, да я бы свою жизнь отдал, понимаешь, свою!

Старик медленно, с усилием, поднялся, тяжело опираясь на клюку. Голос его по-прежнему дрожал.

– Значит, верно говорят. Нельзя тебе супротив своего владыки идти… А я-то, старый дурак, перед тобой тут… – Он вскинул седую голову. – Будь ты проклят, отродье Злыднево. Проклят, на веки веков.

Волшебник промолчал. Батюшка стуча посохом, вышел из горницы. Когда он ковылял по двору, чей-то голос окликнул его:

– Постойте, батюшка, подождите… Я с вами.

Старик с трудом обернулся, долго смотрел в глаза Ласке. Махнул рукой.

– Пойдем, дочка. Пойдем отсюда.

Стукнула калитка. Балеарх вышел во двор, запрокинул голову, закрыл глаза, подставляя горящее лицо прохладному ветерку. Не оборачиваясь, глухо спросил:

– Ну а ты чего остался? Уходи.

Прошка хмуро выбрался из своего убежища, нерешительно, бочком подошел к чудодею.

– Я… я все равно не понимаю… Почему? – Как ни старался пацан говорить холодно и равнодушно, а не вышло, сорвался на какой-то щенячий скулеж.

Болеарх опустил голову, посмотрел мальчишке в глаза. Что-то изменилось в лице волшебника, словно где-то вдали огонек зажегся.

– Нельзя. Не могу, Прохор. И объяснить не могу, и помочь не могу. Вот так.

– Так что ж нам теперь, помирать тут из-за тебя?! – Злобная гримаса исказила Прошкино лицо. – Нельзя, не могу – чепуха все это, врешь ты все! Почему, почему ты мне врешь?! Я же в тебя верил, а ты, ты… Как же я теперь?!

– Вот что, молодой человек, – сурово, зло оборвал его Болеарх, – нечего сопли распускать. Ты мне что говорил? Жаловался, что времена, дескать, не те, подвигов нет, все приключения закончились. Говорил? Тогда нечего ныть. Вот он, твой подвиг, иди и совершай.

– Но как же… Но я же не волшебник! – взвизгнул Прошка. – Как же я смогу-то?

– А это уже твоя печаль, – жестко сказал чудодей. – Как ходить, друг перед дружкой Подарками хвастать, так все вы волшебники, а как…

– Ну и ладно! – прорвало Прошку. Он сжал кулаки, лицо побелело, глаза блестели. – Раз так, обойдусь без тебя! Да вот увидишь! Вот не сойти мне с этого места! – Он в сердцах топнул босой ногой, взметнув пыльное облачко.

– Хорошо, увижу сам. На берегу посмотрим, чего ты стоишь, Прохор. А теперь чтоб духу твоего тут не было, ясно?

– Ну и ладно! Пропади ты…

8

«Ну гад. Ну я тебе покажу… – шипел Прохор на бегу. – Ты еще увидишь… – Он резко остановился. – А что увидит-то? Нешто он, Прошка, может в одиночку спалить такую громадину? Господи, ну за что, ну почему мы? – Прошке ужас как не хотелось умирать, было жалко себя, брата с сестрой, маму… Всех было жалко, кроме предателя – волшебника. Он подобрал валявшийся на дороге прутик и, отмахиваясь от назойливых осенних мух, уже без прежнего пыла побрел дальше. Вспомнилось, как Болеарх рассказывал ему о Зеленом острове, – почему этакая махина наземь не падает. – Остров, выходит, живой: то ли зверь, то ли тина такая зловредная, кто ж его разберет? То есть Болеарх-чудодей, конечно, знал, а вот Прохор как-то не уяснил, запутался. Ну да это пустяки. Главное, пьет эта гадина воду, а у себя в брюхе или что там у нее есть, воду эту как бы рубит мелко – мелко, в сущий дым. И вроде как от того дыма брюхо ейное раздувается и вверх его тянет. Точно! Болеарх еще показывал, как бычий пузырь летает, если его над углями горячими подержать, да воздухом горячим заполнить. Вот, а еще он вроде говорил, что дым этот от любой искры полыхнуть может. Ну, это положим враки… Где ж это видано, чтоб дым горел? А с другой стороны, ведь загораются маленькие острова от огня латского? И еще как, прямо на части разлетаются, только лохмотья черные остаются. Вот и выходит, что главное – до нутра его поганого добраться… – Прошка с досады стеганул прутом по лопухам, мирно росшим вдоль дороги. Лопухи полегли. Эх, побольше бы сил, может и получилось бы. Не наверх огонь закидывать, как рыбаки делают, а бить в одну точку, как дятел по дереву. Тогда, чем черт не шутит, – могло бы и получится… Да где ж их взять, волшебные силы? Он горестно вздохнул. Вот у Болеарха… Да ну его к лешему, гада… Еще куражится. „Подарками друг перед дружкой хвастаетесь“. Какой же дурак Подарок покажет? Небось взрослые прознают, враз к Феофилу батюшке потащат. А тот долго не церемонится. Так что любой – пацан ли, девчонка, у кого есть Подарок, держит про себя, никому ни слова… Что? – Прошка остолбенел. – Неужели… – Он припустил к деревне. – Только бы успеть, – билась в голове мысль. – Только бы успеть!»

Стремглав пролетев через деревню, гудевшую, как растревоженный улей, он с разбегу чуть не врезался в забор последнего дома.

– Ероха! Ты где? Давай сюда, живо!

Из окна, поблескивающего слюдой, – кузнец жил богато, – высунулась толстая тетка Клава – мать Ерохи. На голове платок, повязанный узлом под подбородком – ну прям собралась куда.

– Ты что, ополоумел, негодник? Я тебе покажу Ероху! До того ли?

– Ну тетка Клава, ну очень надо! Вот тебе истинный крест! – Прошка торопливо перекрестился. – Вот увидите, что выйдет.

Вдруг из сеней дома раздались звон и бренчание. Тетку Клаву с окна как ветром сдуло. Прошка прислушался.

– Я тебе покажу на улицу! – донеслось из дому. – Ты у меня…

В этот момент дверь распахнулась и из нее опрометью выкатился Ероха, кузнецов старшой. Сам невысок, а в плечах о-го-го, даром, что и четырнадцати годов нет.

– Ну, чего звал-то? – спросил, шумно отдуваясь, Ероха, когда друзья спрятались в заброшенном саду деда Евсея.

– Слушай, Ероха… у тебя Подарок есть?

– А тебе-то что? – насупился мальчишка.

– Да ты не дуйся, – азартно хлопнул его по плечу Прошка, – тут, понимаешь, вот какое дело…

9

Не прошло и получаса, как вся детвора Дозорного собралась в старом рыбацком сарае. Пахло деревом, смолой, сухой рыбьей чешуей. Сидели на перевернутых лодках. Кто помладше, всхлипывали, вытирали носы грязными ладошками, старшие держались.

Прохор с Ерохой вышли на середину сарая. Солнечный свет, проникая сквозь щели, полосовал воздух.

– Вот, смотрите! – просто сказал Прошка, вытягивая перед собой руку открытой ладонью вверх. На ладони кружился маленький оранжевый огонек. «Словно поудобней устраивается – подумалось Прошке. – Эх, жаль Солнце яркое, в темноте бы лучше получилось…»

– Ну и что? – раздался звонкий девчоночий голосок. – Ты что Проша, для этого нас зазвал? Нашел время Подарком хвастаться!

– Да не хвастаюсь я! – мгновенно вскипел Прохор. – Мне Боле… одним словом, я знаю, почему Зеленый остров огня боится. Честно, знаю.

– Ну хорошо. – Рассудительно произнесла Марыська, внучка Силантия. – Ты знаешь, почему эта штука боится огня. А дальше-то что? Или ты его хочешь твоим светлячком испугать?

Девочка говорила серьезно, но малышня сразу завозилась. Прошка терпеливо вздохнул. Ничего, сейчас они поймут.

– Нет, Марыська, от моего огонька он не убежит. Это точно. А вот будь он побольше, как сто… или двести таких светлячков, тогда другое дело.

– А где ж ты их возьмешь-то?

– А он их это… из кармана достанет!

– А ну тихо, мелюзга! – по-взрослому прикрикнул Ероха. Ребятня затихла. Ероху знали хорошо, нарываться не стали.

– Значит так, – продолжил Проха и сделал многозначительную паузу.

– А почему чудесник нам не хочет… помогать? – вдруг спросил какой-то карапуз.

– Не знаю… Он не сказал, – неохотно пробормотал Прошка. – Да и леший с ним. Зато я знаю, как мы можем сами, без него.

Ребятня внимательно слушала. Прошка, приободрившись, продолжил:

– Надо нам всем вместе, дружно ударить. В одно место, как дятел, – он повторил понравившееся сравнение. – Тогда мы до его нутра и добьем. А там этот евонный дым нутряной и загорится.

– Какой еще дым, Проша? – удивился какой то пацан.

– Долго объяснять, – нетерпеливо отмахнулся Прохор. – Главное, чтоб всем вместе, дружно. Понятно?

На мгновение в воздухе повисла тишина. А потом она взорвалась ликующими криками.

– Е-ге-гей! – вопили малыши. – Покажем ему, мы ему покажем!!!

– Раз, и нету!

– Точно, раз, и нету!

– Робя, давай к причалу!

Нестройной гурьбой детвора высыпала на берег. Где-то далеко позади, из деревни, доносились крики – детей хватились, того и гляди прибегут к причалу, а взрослым, поди, объясни.

– Ероха, а ну, старшие нагрянут?

– Не робей, Проха, я их на лес навел. Пока разберутся, что к чему, мы уже… Фьить, и готово. – Крепыш радостно улыбнулся, расставляя ребятню полукругом за спиной Прошки, на ходу объясняя им, что надо делать.

Прошка кивнул и бросил последний взгляд на холм, за которым была деревня. «Если у нас не выйдет… – мелькнула предательская мысль. – Нет, нельзя раскисать. Как девчонка!» – прикрикнул про себя Прошка. Глаза его отыскали одинокую фигуру, застывшую на холме, по дороге к деревне.

– Заявился, чудесник, – сквозь зубы пробормотал он. – Любопытство одолело? Давай, смотри. Может, чему и научишься.

Прохор чувствовал, как сила бурлит в его руках. Он повернулся к океану, мерно вздымающему перед ними тяжелые волны. Совсем уже недалеко, неумолимо надвигалась, плыла по воздуху, шевеля ловчими сетями, зеленовато-бурая громада, распластавшаяся вширь от песчаной косы аж до самой Седой скалы. Воздух, казалось, звенел от напряжения. Прохор глубоко вздохнул и поднял руки.

В первое мгновение ему казалось, что ничего не выйдет. Сила грубо ударяла в него, кипела, не поддавалась. Но потом что-то изменилось. Он почувствовал, как сила мягко обволакивает его, вытягивается туда, вперед, к этому мерзкому зеленому блину, который хочет их убить. Прошке почудилось, что в его руках огромная невидимая острога, из тех, что развешены у отца на стене. Он подумал об огне, и огонь появился. Это и вправду был огромный огненный гарпун, он жег руки, опалял лицо. Сзади кто-то тоненько вскрикнул. И тогда Прошка метнул горящий гарпун в надвигающееся зеленое чудовище. Огненная стрела метнулась ослепительной оранжевой птицей вперед, вверх и глубоко вонзилась в волнующийся мягкий бок. По зеленой слизи прошла рябь.

– Робя, еще! – пронзительно закричал Прошка, и в руках у него расцвел огнем новый гарпун. Дальше все слилось. Гудение огня, боль в обожженных руках, корчащееся зеленое месиво, неумолимо ползущее к берегу. Прошка чувствовал, что вот-вот упадет, но падать была нельзя, потому что за ним ребята, деревня, мамка, Макарка с Сонькой…

А потом пришел тяжелый, рвущий уши грохот. Огненный шквал пронесся по берегу, швырнул Прошку на песок. Позади раздались испуганные крики, но Прошка их не слышал, в ушах стоял болючий звон, голова шла кругом. Он уткнулся лицом в мокрый песок, остужая опаленное лицо. На черных ладонях набухли водянистые пузыри. Рубаха было закопчена и прожжена. «Вот мамка заругается…» – мелькнула дурная мысль. Кто-то тряс его за плечо… Ероха. Он что-то орал, но Прошке казалось, что Ероха беззвучно, как рыба разевает рот. Он шатаясь поднялся. Ероха тыкал пальцем во что-то за спиной Прошки. Он обернулся. Небо над бухтой было чистым и показалось Прошке таким голубым, какого он в жизни не видывал. А на темных волнах плавали какие-то бурые комья и обрывки – все, что осталось от страшного Зеленого острова. Прошка засмеялся. Он смеялся, приседал, хлопал себя обожженными руками по продранным коленкам, шипел от боли и никак не мог остановиться. Вокруг него кружилась, кувыркалась и радостно вопила детвора.

– Получилось, робя! Видали? Как мы его! – заорал, шалея от счастья, Прохор.

– Ага, видали! Вон как мы его! – подхватили двадцать визгливых глоток.

– Мы его побили, мы его сожгли! – хлопали в ладоши близняшки, младшие Ерохины.

– Будут теперь знать!.. больше не сунутся!.. А то мы их и вдругорядь! – наперебой вопила воинственная мелюзга, размахивая руками.

– А теперь чего, Проша? – спросила рассудительная Марыська.

– Теперь?… – Прохор остановился, нахмурил брови. – Чего теперь… По домам, покуда старшие не нагрянули. А то начнут, чего без спросу, да как так… Пошли, робя.

На холм поднимались радостно вприпрыжку. Прошка брел последним. Наверху ребята остановилась, сгрудилась в кучу, словно овцы. Доковыляв до верху, Прошка увидел Болеарха. Чудодей, сгорбившись, сидел на большом черном камне, ухватившись жилистыми сухими руками за свой посох. Дети стояли поодаль, молча, исподлобья, смотрели на темную фигуру, закутанную в длинный пыльный плащ. Прошка подошел ближе.

– Ну что, Болеарх-чудодей. Видал?

– Видал… Дар у тебя, Прохор. Настоящий. Ты… можешь стать… волшебником, – медленно произнес Болеарх, не поднимая головы. Прохору не было видно его лица, только длинные волосы, в которых проглядывала ранняя седина.

– Волшебником, говоришь? – так же неторопливо сказал Прошка. – Слыхали, робя? Это что ж, таким, как ты? Ха!

Он смачно сплюнул на траву, засунул ноющие руки в карманы порток.

– Нет уж. Не с руки мне. Не хочется. Верно, робя?

– Верно… правильно… – загомонила ребятня.

Волшебник молчал, не отзывался.

– Ну его к лешему, волшебство это! Эвон, что оно с человеком-то делает. – С издевкой выкрикнул Пашка. – Робя, вали к батюшке Феофилу, пускай забирает Подарочек Злыднев! К чертовой матери!

Ребятня с радостными криками побежала вниз, к деревне. А на околице тем временем уже собралась толпа. Ероха внимательно посмотрел на Прошку, сжал губы, ничего не сказал. Побежал за всеми. Прошка остался.

– Мой тебе совет, волшебник, – по взрослому, серьезно сказал Прошка, – уезжай отсюда, слышишь? – В голосе его что-то дрогнуло. – Уезжай навсегда! Чтоб духу твоего… – он умолк и бросился вслед за всеми, вниз, в деревню, к людям.