Текст книги "Приключение ваганта"

Глава 8. Дикое поле

Два раза в год – весной и в конце лета – степь превращалась в ковыльное море. Когда поднимался ветер, не было ничего более волнующего и прекрасного в этой девственной пустыне, нежели долгое созерцание бесконечного движения серебристо-белых ковыльных волн по зеленой равнине, которая ближе к осени меняла свой цвет на ржаво-золотой. Нередко чересчур впечатлительному путнику казалось, что это не ковыль волнуется под порывами теплого ласкового ветра, а проносится мимо, в неизведанные дали его жизнь.

Иногда его так убаюкивало это бесконечное движение, что он постепенно цепенел и становился похожим на одного из каменных идолов, торчавших на вершинах степных курганов, которые были поставлены народами, проживавшими здесь в незапамятные времена. Потом ему стоило большого усилия воли, чтобы вырвать себя из состояния единения с неведомыми, таинственными силами степи. Продолжая свой путь дальше, он с удивлением прислушивался к покою, воцарившемуся в его душе, и качал головой – ну надо же… А в голове у него стоял тихий неумолчный шум и едва слышный мелодичный звон божественных колокольчиков.

Дикая степь хороша во все времена года. Весной воздух в степи гудит от жужжания майских жуков, он наполнен мелодичным свистом проснувшихся после зимней спячки сусликов, греющихся на солнце, а в голубом бездонном небе звучит птичий хорал, где первую партию ведут жаворонки. В мае степь зеленая и душистая, как никогда. В глазах рябит от тюльпанов, ирисов и множества пестрых первоцветов, щедро рассыпанных по ярко-зеленому ковру прорастающих злаков.

Начиная с мая и кончая сентябрем степь меняла свой облик как своенравная девушка-модница. Сначала она окрашивалась в изумрудно-зеленый цвет, немного позже – в голубой, затем становилась сиреневой, потом солнечно-желтой, а в конце мая ковыль добавлял в красочную картину немало серебра. Цветочные ковры сменяли друг друга до середины июня, после этого буйство красок успокаивалось, затихало, чтобы осенью ярко вспыхнуть щедрой позолотой.

О, на это нужно смотреть! Даже заскорузлая душа варвара-кочевника таяла, как воск, при виде осенней степи и замирала в благоговейном трепете. Утром, когда показавшееся из-за горизонта солнце зажигало капли росы, в сверкающем золотом мареве иногда появлялись призрачные фигуры небесных всадников, закованных в хрустальную броню, и над степью начиналось неистовое и беззвучное сражение. Оно продолжалось недолго, считаные минуты, но и этих мгновений хватало для того, чтобы наблюдатель всю свою оставшуюся жизнь относился к степи со священным трепетом. Конечно, это было всего лишь марево, и многие степняки это знали, тем не менее небесные рыцари всегда вызывали душевный подъем и почему-то большие надежды на будущее.

Вся эта красота называлась Диким полем[28]28
  Дикое поле – устаревшее название неразграниченных и слабозаселенных причерноморских и приазовских степей между Днестром на западе и Средней Волгой на востоке, от Куликова поля на севере до Черного и Азовского морей и Крыма на юге. Ряд историков включает в состав Дикого поля также степи вплоть до Верхней Оки.


[Закрыть]. В течение многих веков Дикое поле не давало покоя Руси. А в описываемое время оно стало сущим бичом божьим. Татарские орды, в отличие от половецких, ходили в набеги на Русь по Дикому полю почти каждый год. А если не было больших набегов, то все равно в Диком поле постоянно рыскали чамбулы крымчаков, добывая пленников, которых потом продавали на невольничьих рынках. Татары нападали на торговые караваны, переселенцев, путешественников, грабили их, а людей уводили в полон.

Люди прятались от степных разбойников в урочищах и лесах по берегам Днепра. Чтобы выжить, им приходилось оставлять земледелие; они занимались бортничеством и охотой, военным промыслом. Русичи приспосабливались, но не покорялись. Они постоянно совершенствовали свое военное мастерство, были выносливы и непоколебимы в бою. По весне из приграничных городков и укреплений Великого княжества Литовского вниз по Днепру спускались ватаги «уходников», которые летом промышляли на богатых рыбой днепровских порогах и охотились на зверя в окрестных лесах.

«Уходники» во главе с атаманами всегда были хорошо вооружены и организованы. Они готовы были дать отпор врагу в любое время дня и ночи. Многие ватаги, сговорившись, к осени не возвращались домой. Они не желали платить налоги старостам, шляхте или магнатам, которые не могли обеспечить простому люду защиту от татарских набегов. Некоторые из «уходников» селились отдельно, образовывая вместе с кайсаками воинские товарищества, а кое-кто примыкал к бродникам.

Этот таинственный народ появился в Диком поле после падения Хазарского царства на Дону и в Приазовье. Пришельцы исповедовали христианство и сохранили с древнеславянских времен вечевые порядки. Они жили не только на берегах Днепра, но и возле других рек, обычно недалеко от бродов, и знали все тайные переправы. Поэтому их и прозвали бродниками, хотя на самом деле пришлый народ имел другое наименование. Ни городов, ни крупных селений бродники не имели, в основном вели кочевой образ жизни, поэтому в холодное время года ютились в землянках, а в теплое строили хижины из лозы.

Они жили охотой и рыбалкой, враждовали с татарами-крымчаками, но кайсаков почему-то сторонились, хотя между ними и не было распрей. Видимо, все дело заключалось в соперничестве за богатые охотничьи угодья. Впрочем, на необъятных пространствах Дикого поля разной дичи было великое множество. Всем хватало. Поэтому иногда случалось, что бродники и кайсаки объединялись против общего врага – крымских татар, от которых не было житья.

Андрейко затаился в неглубокой ложбине, а рядом, на длинном чембуре, привязанном к стволу одинокого деревца, пасся татарский конь. Они уже почти сдружились – ведь пошли четвертые сутки погони за крымчаками, умыкнувшими Ивашку, – но отпускать коня далеко от себя, пусть и со спутанными передними ногами, Андрейко не решался. Мало ли что может быть. Конь способен и с путами уйти в стан степных разбойников, который располагался неподалеку, в глухой балке. Он чуял татарских лошадей и иногда тихо и призывно ржал. (Громко подавать голос его отучили еще в то время, когда он был жеребенком.) Впрочем, шум ветра и голоса степи заглушали чуть слышное ржание, и на этот счет Андрейко был спокоен.

Больше всего он опасался, что коня могут задрать волки. Иногда они охотились даже за дикими лошадьми – тарпанами, которые гораздо сильнее, быстрее и злее низкорослого татарского конька. Тарпаны могли свободно отбиться своими острыми копытами от волчьей стаи. А кусались они не хуже серых хищников.

Над Андрейкой раскинулось безграничное звездное небо. Воздух был свеж и прозрачен, и казалось, что до звезд можно дотронуться рукой. С левой стороны темнели невысокие холмы, а справа небо над горизонтом залило багровое зарево. Трудно было понять, это степной пожар или всходит луна, но багровая полоска у горизонта вызывала тревожные чувства, которые усиливал истерический плач и хохот совы. Ночь была наполнена разными звуками: перекликались перепела и коростели, пели в поросших лесом балках соловьи, сонно подавала голос, будто предупреждая кого-то, чтобы ее не тревожили, сплюшка: «Сплю-ю, сплю-ю…»

А то вдруг раздавался голос потревоженной во сне птицы: «А-а! Ух!..», и сразу же степной шум усиливался. В высокой траве начинались трескотня, посвистывания, жужжание, царапанье, иногда даже слышались стоны, похожие на человеческие… Запахи, освеженные пришедшим со стороны реки влажным воздухом, усиливались, кружили голову; большей частью они сладко-приторные, нежные, но бывало, что запахнет и полынью. Полынь добавляла ночным ароматам терпкости, и от этого они становились гуще, сильнее.

Погоня за степными разбойниками явно затянулась. Как и предполагал Андрейко, похитители вскоре присоединились к чамбулу, в котором насчитывалось около двадцати человек. Ему повезло, что татары захватили много пленников, поэтому они не могли быстро передвигаться, так как на всех не хватало лошадей, и уставшие, полуголодные бедолаги еле плелись, хотя людоловы и подгоняли их разными способами – били нагайками, покалывали саблями и просто ругали разными нехорошими словами.

Шел пешком и Ивашко Немирич. На удивление, он не выглядел раскисшим. Похоже, в нем взыграла гордость предков, которые добывали свое шляхетство в боях и походах. Ивашко смотрел по сторонам, как затравленный волчонок. Андрейко хорошо его понимал – он искал малейшую возможность, чтобы сбежать. Но крымчаки были бдительными. Они не спускали глаз со своего ясыра даже ночью, хотя пленники и были связаны.

Несколько раз Андрейко подбирался в ночное время почти вплотную к месту привала степных разбойников. Он знал татарский язык достаточно хорошо, чтобы уяснить из разговоров между крымчаками самое главное: они держат путь в Тану. От этого у Андрейки на душе и вовсе кошки заскребли, и он едва не застонал от отчаяния и бессилия: что он один может сделать с двумя десятками опытных воинов?! Он намеревался освободить Ивашку ночью, ближе к утру, когда сон особо крепок, но хитрые крымчаки взяли пленников в круг.

Поэтому Андрейко не стал искушать судьбу и продолжил следовать за чамбулом, надеясь на авось, хотя новость о том, куда следуют татары, его сильно обескуражила. Если Ивашко попадет в Тану, пани Галшка больше никогда не увидит сына. А ему придется примкнуть к ватаге «уходников» и не возвращаться в Киев, что было невыносимо больно, – там ведь остался дед Кузьма.

Тана находилась неподалеку от города Азак[29]29
  Азак – ныне город Азов.


[Закрыть]. К началу XIV века Азак стал одним из крупнейших городов Золотой Орды. Венецианские и генуэзские купцы неподалеку от Азака основали торговую крепость, которую в честь древнего торгового города Танаиса назвали Тана. Вскоре Тана стала средоточием мировой торговли. Порт принимал итальянские корабли и восточные караваны. Через Тану проходил Великий шелковый путь из стран Западной Европы в Индию, Китай, Персию. Кроме того, Азак был крупным рынком работорговли и большим ремесленным центром. Однако в 1395 году все было кончено – Азак разгромили войска Тамерлана, а Тану разрушили до основания.

Но Тана вскоре была восстановлена предприимчивыми венецианскими и генуэзскими купцами, которые на месте развалин построили мощный замок с крепкими стенами, башнями, бойницами, рвами и подъемными мостами. По рассказам деда Кузьмы, который немало хаживал по бела свету, Тана имела просторный двор, где находились склады и казармы для генуэзских стражников – копейщиков и стрелков. Въезд во двор тщательно охранялся, а крепкие дубовые ворота крепости были усилены толстыми железными полосами.

Перед воротами Таны находился большой и шумный рынок. Для обмена на товары татары доставляли сюда скот, шерсть, кожу, конские хвосты. В Тану приезжали и купцы из Маджара[30]30
  Маджар – золотоордынский город в XIII–XVI веках на Северном Кавказе, находившийся на месте современного Буденновска (бывший г. Святой Крест). Центр пересечения транзитных торговых путей из Закавказья в Северное Причерноморье и Поволжье.


[Закрыть]. Они привозили ковры, шелк, золото, серебряные украшения, драгоценные камни. Из окрестных мест на рынок в Тану доставлялись мед, воск, хлеб, сыр, коровье масло. Здесь же продавали и рабов, большей частью русских, угнанных в неволю. Невольников, которые попадали в Тану, обычно увозили за море, и они никогда не возвращались в родные места.

Основными предметами вывоза из Таны были пшеница и рыба. Огромные прибыли венецианцы и генуэзцы получали от продажи икры; кроме того, они закупали у татар большое количество скота и отправляли его через Польшу и Трансильванию в Италию. Татарская знать была заинтересована в развитии торговли, поэтому покровительствовала генуэзским и венецианским купцам, которые щедро одаривали местных князьков.

В общем, все выходило на то, что рисковое предприятие, затеянное Андрейкой, должно было закончиться неудачей…

Андрейко все никак не мог уснуть. Он страдал. Ему было жалко Ивашку, но еще жальче себя. Как ему жить без деда Кузьмы? Ведь он не может даже весточку подать старику, что с ним ничего плохого не случилось. А что дед Кузьма будет сильно переживать, он совершенно не сомневался. Карпо Юряга скоро привезет в Киев страшную весть, и все будут считать Ивашку Немирича и Андрейку Нечая погибшими. Или захваченными людоловами в плен, что еще горше. Жалкой участи раба, тем более на чужбине, большинство русичей предпочитало смерть…

Неожиданно Андрейко ощутил какие-то изменения в окружающей обстановке. Это было предчувствие чего-то серьезного и важного, но чего именно, он пока не понимал.

Подросток бросил взгляд на коня. Животное бросило щипать молодую зеленую траву, которая в затененной ложбине была особенно густой и сочной, подняло голову и застыло в позе легавого пса. Уж что-что, а нюх у татарского коня был потрясающим. Как и слух. В этом Андрейко уже успел убедиться. Нимало не раздумывая, он схватил лежавший рядом с ним лук и приготовился к стрельбе. Но в ложбину никто не заглянул, и Андрейко поднялся выше.

Луна уже появилась на небе, ночная мгла немного рассеялась, и небо посветлело, приобрело зеленоватый оттенок. Но небесное светило время от времени пряталось за тучами, которые наползали с южной стороны. Широкие тени бродили по бескрайней равнине, как облака по небу, собираясь в причудливые образы. Разбросанные там и сям по степи редкие деревца и кусты, мрачно черневшие на более светлой холстине степи, казались человеческими фигурами, и у Андрейки по спине пробежал невольный озноб. Он понимал, что это обман зрения, но ему казалось, будто деревья двигаются.

«Чепуха! – успокаивал он себя. – Это всего лишь разыгравшееся воображение». Андрейко облегченно вздохнул и уже намеревался спуститься ниже, чтобы снова очутиться в своей «постели», на которую пошло несколько охапок травы, как вдруг кусты зашевелились (это почти при полном безветрии!) и пришли в движение. Как раз в этот момент луна спряталась в глубокий темный карман и степь освещали лишь звезды. Андрейко застыл, боясь не то что шевельнуться, но даже лишний раз вздохнуть. Кусты и впрямь двигались! Но не в его сторону, а по направлению к биваку крымчаков.

Андрейко до предела напряг свое и так острое зрение и наконец понял, что собой представляли «кусты». Ими оказались вооруженные люди, одежда которых была утыкана ветками и пучками ковыля. Они явно окружали стоянку татар, причем делали это настолько искусно и бесшумно, что Андрейко восхитился. Но кто эти люди? Вдруг Ивашко попадет из огня да в полымя? Понимая, что он бессилен хоть как-то изменить ситуацию в свою пользу, подросток крепко стиснул зубы и приготовился ждать дальнейшего развития событий.

Первым делом неизвестные сняли ночную стражу. Степные разбойники удалились на достаточно приличное расстояние от мест, где могли находиться враги татар, поэтому их бдительность оставляла желать лучшего. Теперь они не боялись даже того, что кто-то из пленников может ночью сбежать. Куда денется человек в бескрайней степи, когда у него нет ни коня, ни оружия? Найти беглеца для опытных крымчаков-следопытов не составит большого труда.

Поэтому стража в количестве двух человек была занята вычесыванием вшей из своих лохматых голов и почти не слушала степь. Именно не слушала, потому как ночью мало что увидишь, а вот услышать можно почти все. Для этого татары прижимали ухо к земле и надолго застывали в такой позе. Опытный «слухач» мог расслышать даже осторожный заячий скок, не говоря уже о человеческих шагах или далеком топоте конских копыт.

Стражи, находившиеся на некотором отдалении от бивака (чтобы их не высветило пламя костра), умерли, даже не поняв, что случилось. Темные фигуры будто выросли из-под земли позади каждого из них, и острая сталь мигом отправила крымчаков туда, где всегда вечное лето, где на тучных пастбищах пасутся стада молодых кобылиц и где текут молочные реки. А затем не менее двух десятков вооруженных людей набросились на спящих татар, и началась жуткая резня.

Спросонку испуганные пленники не могли понять, что творится. Костер горел не очень ярко, но его света вполне хватало, чтобы увидеть потоки крови, которые заливали освобожденную от высокой травы площадку бивака. Траву – большей частью сухостой – татары убрали специально (конечно же руками ясыра), чтобы она нечаянно не загорелась и не случился степной пожар, от которого спастись было очень трудно. Но потом до пленников дошло, что на людоловов кто-то напал. И это испугало их еще больше. Не будь несчастные связанными, они точно разбежались бы по степи кто куда, а так им пришлось лишь теснее сгрудиться и с ужасом дожидаться своей участи.

Дело в том, что за ясыром в Дикую степь шли не только татары-крымчаки, но и разный полудикий сброд – настоящие варвары, остатки племен, входивших в Золотую Орду. С пленниками они обращались еще более жестоко, нежели крымчаки, которых прежде всего интересовало состояние живого товара. Чем лучше он выглядел, тем дороже стоил на невольничьем рынке в Тане. А для дикарей пленники представляли такую же ценность, как майский жук, раздавленный походя.

Наконец короткая и страшная схватка закончилась, и к пленникам подошел статный воин в кожаной безрукавке, исполнявшей роль панциря. Кто-то подбросил в костер сухого хвороста, и пламя высветило лицо этого человека. Он больше походил на русича, нежели на татарина. Клок русых волос на бритой голове был сплетен в косицу, а такие вислые усы, как у него, носили многие литовские шляхтичи. Он что-то сказал пленникам (Андрейко из-за большого расстояния не расслышал, что именно), и люди обрадованно загалдели. Вскоре их освободили от веревок и раздали всем по лепешке.

Немного подкормив и напоив пленников из вместительных кожаных фляг, неизвестные воины усадили бедолаг на лошадей поверженных крымчаков и направились в сторону берега Днепра. Их кони были выше татарских и мощнее. Уже начало светать – летняя ночь коротка, – и Андрейко смог рассмотреть и всадников, и коней во всех подробностях. И первым делом подивился лошадиной стати.

Ему приходилось бывать на конном рынке, и он знал, что такие жеребцы стоили очень дорого. Впрочем, не такие, а похожие. Кони неизвестных всадников были широкогрудыми, длинногривыми, с большими копытами, а шеи имели лебединые, в отличие от татарских, которые на их фоне выглядели совсем невзрачно.

Что касается неизвестных воинов, то спустя небольшой промежуток времени Андрейко уже почти не сомневался, что перед ним загадочные кайсаки. И как теперь ему быть? Что кайсаки замыслили сделать с татарским ясыром? А ведь среди пленников находился Ивашко, и его любой ценой нужно было выручать.

Так ничего толком и не придумав, Андрейко вскочил на своего конька и отправился по следам кайсаков, по-прежнему стараясь себя не обнаружить – как и при слежке за татарским чамбулом. Он решил, что рано или поздно, но его обязательно должна посетить какая-нибудь светлая мысль и он освободит Ивашку Немирича.

Глава 9. Лошадиный торг

Доходный дом, где Жиль снял квартиру, находился на улице Сен-Жак, совсем рядом с Сорбонной, на левом берегу Сены. Как объяснил Жилю любезный господин Бернье, хозяин доходного дома, улица была излюбленным маршрутом паломников, которые направлялись в Испанию, к гробнице святого апостола Иакова (Сен-Жака) в Сантьяго-де-Компостела. Отсюда и произошло ее название. Формальности с поступлением в университет не заняли много времени, благо все необходимые бумаги предусмотрительная Шарлотта де Вержи приготовила заранее, и Жиль вместе с Гийо в качестве гида начал знакомиться с Парижем. Это было весьма увлекательное занятие. У юного провинциала рот не закрывался от изумления, потому что удивительные вещи в столице Франции встречались на каждом шагу.

Взять хотя бы рю дю Ша-ки-Пеш – улицу Кота-Рыболова. Она была короткой, очень узкой и соединяла с набережной Сены улицу Ла-Юшетт, в которую упиралась улица Сен-Жак. Со слов господина Бернье, которого все звали Бернье из Иври, на рю дю Ша-ки-Пеш примерно полвека назад жил отец Перле, каноник собора Сен-Северен. У него был огромный черный кот, который ловил рыбу в Сене и приносил своему хозяину. Из-за этого пошел слух, что каноник продал душу дьяволу. И немудрено – отец Перле тайно занимался алхимией, что уже подразумевает чертовщину.

Кота и хозяина никто и никогда не видел вместе, поэтому начали говорить, что кот – это и есть священник. Конец этой истории решили положить три студента Сорбонны. Они подкараулили кота и, по их словам, утопили его в Сене. Вместе с котом исчез и священник, после чего студентов обвинили в его убийстве и вскоре повесили. Но спустя несколько дней после исполнения приговора отец Перле снова появился на улице, а свое отсутствие объяснил, что уезжал по делам. Вернулся и черный кот, который, как и прежде, продолжал таскать ему рыбу из Сены.

Но особенно удивляло Жиля отношение парижан к почитаемым святым. Мученика Иоанна Евангелиста, который был сварен в кипятке, избрали своим покровителем… изготовители свечей, кипятящие сало! Святой Себастьян, расстрелянный из лука, стал покровителем ткачей, работавших толстыми спицами (они ведь так похожи на стрелы), и торговцев металлом, поскольку наконечники стрел были из железа. А уж святой Винсент, основатель конгрегации дочерей милосердия, и вовсе считался покровителем виноделов, потому что в его имени есть слово «вино».

Ладно, простой, необразованный народ – что с него возьмешь? Но ведь и духовенство Парижа с легкой душой позволяло фантазиям верующих заходить совсем уж далеко и порождать шутовских святых, например, святого Дубину.

Школяры Сорбонны состояли из «стрижей» – студиозов, не связанных ничем, кроме обязательства по отношению к учителю, следовательно, совершенно свободных; из пансионеров, платящих за «педагогики»; и тех, кто жил в коллежах. Поднадзорное житье для юного де Вержи было, что рыбья кость в горле, хотя, по здравому размышлению, жить в коллеже дешевле, нежели снимать угол у господина Бернье.

Поэтому поначалу он склонялся к тому, чтобы поселиться в этой студенческой бурсе, так как был уверен, что Ангерран де Вержи, выпроводив сына за порог, посчитал свои отцовские обязанности исполненными, а значит, ждать от него денег не приходится. Ну разве что какие-нибудь крохи, притом не из кошелька старого жмота, а от матушки, что совершенно не устраивало Жиля.

Но тут подсуетился Гийо, которого совсем не устраивала ситуация с коллежем. Пройдоха смекнул, что в таком случае его общение с Жилем будет ограничено, а значит, как слуга он практически не нужен. Это совсем не входило в планы Гийо. Ведь тогда, чтобы прокормиться, ему придется или наниматься грузчиком на пристанях Сены, или заняться воровским ремеслом, что было чревато серьезными неприятностями. Одно дело – стянуть то, что нечаянно подвернется под руку, а другое – поступить в гильдию парижских воров и грабителей. Это был прямой и самый короткий путь на Монфокон – огромную каменную виселицу, построенную в XIII веке за стенами Парижа, во владениях графа Фокона, на которой одновременно могло быть повешено до пятидесяти человек.

Не мудрствуя лукаво, хитроумный Гийо подсказал Жилю, чтобы тот ознакомился с арендным договором, касающимся коллежа Сорбонны. Он хранился в университетской библиотеке, в открытом доступе. Когда Жиль прочитал, что в дортуар «не допускается к проживанию никакая особа, совершающая бесчестные, возмутительные или вредные для коллежа поступки», а затем и другой пункт: «Нельзя приводить никаких распущенных особ, но только родственников, слуг или жильцов честного поведения», у него екнуло под сердцем. Это что же, он приехал в Париж вкусить вольностей студенческой жизни, а придется жить как в Пти-Шатле – Малом замке, где находилась тюрьма?!

Этот мрачный замок произвел на Жиля неизгладимое впечатление. В Пти-Шатле обычно препровождали буйных школяров из Латинского квартала[31]31
  Латинский квартал – студенческий квартал, расположенный на склонах холма Святой Женевьевы.


[Закрыть]. Некоторые камеры даже носили название наиболее оживленных улиц района Сорбонны, как рассказал всеведущий Гийо.

Кипение жизни в Париже завораживало Жиля. С утра и до позднего вечера он таскал за собой изрядно уставшего Гийо, который предпочитал этим походам безделье и спокойную беседу в какой-нибудь дешевенькой таверне. Пройдоха постоянно бурчал, жаловался на боли в коленках, но Жиль был неумолим. Он хотел как можно быстрее познать Париж, что называется, от низа до самого верха, докопаться до его глубин. Особенно нравились ему торговые места, где толпилось огромное количество людей.

Жиль детально исследовал все рынки Парижа, в том числе и Гранд-Орбри, расположенный между мостами Сен-Мишель и Пти-Пон. Этот рынок ему особенно нравился. Он источал запахи, которые напоминали Жилю родные места, – здесь продавали разные пахучие корешки, травы, цветы и саженцы растений. А еще новоиспеченный школяр старался разобраться в хитросплетении улочек и переулков Парижа, не по годам мудро рассудив, что в будущем такие знания могут ему здорово пригодиться.

Иногда Жиль и Гийо теряли друг друга в городской толчее, и тогда они встречались у камня святого Бенедикта. Это была своего рода достопримечательность Парижа. Камень представлял собой гранитный столб, вбитый в мостовую. Он указывал границы округов святого Бенедикта и святой Женевьевы. Столб служил местом встречи парижан. А еще во время похоронных процессий он исполнял роль придорожного креста. Когда прихожане несли гроб на кладбище, то обязательно останавливались возле камня святого Бенедикта, чтобы помолиться и отдохнуть.

Особенно богат впечатлениями оказался правый берег Сены. Там располагалось большое количество разнообразных рынков – зерновые, хлебные и мучные, торговые ряды и лавки, где продавали птицу, молочный ряд и живодерня, где жили мясники. На рынке Сен-Жан-ан-Грев (где вскоре Жилю предстояла встреча с цыганом, пообещавшим продать лошадей) продавали сено; на рынке Веннери торговали овсом, на Таблетри можно было купить изделия из слоновой кости; возле ворот Сент-Оноре жили суконщики и продавали сукна, на улице Сен-Мартен изготавливали бронзовые изделия, улица Кенкампуа была сплошь застроена мастерскими ювелиров, на улица Курари торговали драгоценными камнями, а на улице Вуарри – изделиями из стекла…

Галантерейщики жили на улице Ферр, мастера, изготавливающие сундуки и лари, обитали у кладбища Сен-Жан, изготовители гвоздей и продавцы проволоки имели свои дома и мастерские на улице Мариво, оружейники жили на улице Омри, текстильщики – на улице Ломбардов, кожевенники – на Кордонри. Улицу Сен-Дени облюбовали бакалейщики, аптекари и шорники; рядом с церковью Сен-Жак проживали писцы, улицу Командрес в основном облюбовали вдовы, занимающиеся наймом слуг и горничных, а неподалеку от этого места находилась улица Менестрелей (там же находилась и школа музыкантов).

Забрел как-то Жиль и в квартал, где жили «веселые девушки». Он состоял из трех улиц – Бур-л'Аббе, Бай-У и Кур-Робер. Хорошо, Гийо оказался рядом. Вдвоем они едва отбились от «красоток», которые были одна страшнее другой. Жиль потом долго вспоминал ярко накрашенные щеки блудных девок, их голодные взгляды и цепкие руки, которые хватались за его пурпуэн, надеясь на хороший заработок. Ведь состоятельные люди обычно не посещали эту клоаку, разве что приезжие.

Но вот настал день, который назначил Тагар. Площадь Сен-Жан-ан-Грев полнилась возами с сеном и дровами, а под стенами домов ютились лавки, лотки и палатки со всякой всячиной, необходимой любому, кто имеет лошадей и конюшню. Кроме кожаных и металлических изделий здесь же продавали разную снедь и вино, чтобы покупатели и торговцы могли «обмыть» честную сделку или просто перекусить и выпить с устатку. Между возами шныряли подозрительные личности, один вид которых заставлял Жиля держать руку поближе к эфесу шпаги. «Мазурики, мессир…» – коротко ответил Гийо, когда молодой человек спросил, кто эти типы.

Двое из них начали тереться возле Жиля, но бдительный Гийо выразительно посвистел и сделал какой-то знак пальцами, после чего воры поспешили скрыться с глаз. Жиль промолчал, однако сделал в своей памяти еще одну зарубку. Оказывается, Гийо не настолько прост, как хочет показаться. После визита к Тагару, который назвал Гийо именем Жака Бонома, Жиль намеревался выяснить, что за всем этим стоит. Однако благоразумие взяло верх, и юноша прикусил язык, решив, что у каждого человека могут быть тайны, о которых посторонним знать не следует, и Гийо не исключение. Тем более что у его слуги за плечами была жизнь, полная приключений. Гийо много рассказывал Жилю о своих скитаниях и все же кое-что, похоже, утаил, но это его личное дело.

Тагара они нашли возле пестрой цыганской халабуды – крытого фургона. Он о чем-то договаривался с прилично одетым юрким человечком. Когда Гийо и Жиль подошли к фургону, незнакомец чиркнул по ним своими жгуче-черными глазами, словно острым мечом про оселку, и, не говоря ни слова, растворился в толпе.

– Как раз вовремя, – сказал цыган, когда они обменялись приветствиями. – Идите за мной…

Жиль уже собрался последовать за Тагаром, как неожиданно полог халабуды отодвинулся, и перед ним во всей своей восточной красе явилась дочь кузнеца, Чергэн. Она была разодета в шелка, а на груди у нее висело целое сокровище – монисто из полудрагоценных камней. Волосы девушки были собраны приятным образом в замысловатую прическу, которую скрепляли золотые заколки и нитка жемчуга, а на руках сверкали золотые кольца. Похоже, далеко не бедный «герцог» парижских цыган ни в чем ей не отказывал.

Взгляды девушки и юного дворянина встретились, столкнулись, и Жилю показалось, что у него мурашки побежали по спине, а сердце затрепыхалось, как птичка в силках. Чергэн улыбнулась, показав все свои превосходные белые зубки, Жиль машинально поклонился и, не отрывая глаз от ее прекрасного лица, начал пятиться, словно чего-то испугался, пока не зацепился за камень и не упал. Чергэн звонко расхохоталась, и полог халабуды встал на место – точь-в-точь как занавес в театре бродячих жонглеров, которые гостили в замке Вержи в прошлом году.

Вскочив на ноги как ошпаренный, Жиль поторопился вслед за цыганом, который исчез за возами. На него уже начали обращать внимание, и ему не хотелось сделаться предметом насмешек.

Догнал он Тагара и Гийо только возле закрытого повозками со всех сторон клочка площади, на котором торговали лошадьми. Эти одры и впрямь не имели ничего общего с рыцарскими конями, как боевыми, так и обычными рысаками. Здесь продавались в основном крестьянские, тягловые лошадки, притом не лучшего качества. И то верно: какой виллан, будучи в трезвом уме, продаст доброго коня, столь необходимого в хозяйстве? Разве что дикая нужда заставит, но и тогда он вряд ли привел бы свое четвероногое сокровище на рынок Сен-Жан-ан-Грев. Конечно, здесь иногда выставляли на продажу и вполне приличных коней, но их происхождение было весьма сомнительным. Поэтому покупка таких экземпляров всегда содержала в себе элементы риска.

– Стойте в сторонке и ни во что не вмешивайтесь, – предупредил Тагар.