Текст книги "Приключение ваганта"

– А где наши кони? – спросил Жиль, пытаясь найти глазами своих кляч.

– Ха-ха… – цыган широко осклабился. – Ты прав, Гийо, твоему молодому господину и впрямь нужно многому научиться. Они перед вами, мессир.

И Тагар указал на двух превосходных, упитанных лошадок, шерсть которых лоснилась, словно намазанная салом.

У Жиля от дикого изумления отвисла нижняя челюсть – не может быть! Ведь те лошади, на которых они с Гийо добрались до Парижа, были пегими, а перед ним стоял превосходный вороной конь в белых чулках и статный буланый с великолепной темной гривой и длинным хвостом. Похоже, лошади стали настолько резвыми, что их едва удерживал конюх, разбитной малый явно цыганской наружности, хоть и одетый как истинный парижанин.

Едва цыган закончил свою короткую речь, как появился первый покупатель.

– Наблюдайте и помалкивайте, мессир… – тихо сказал Гийо и увлек Жиля к куче камней, предназначенных для мощения площади.

Там он уселся, бросив под свой сухой зад охапку соломы, а юный дворянин остался стоять, чтобы с высоты своего роста не пропустить ни единого момента в представлении, которое разыгрывал Тагар.

Судя по реакции цыгана, первый покупатель оказался не при деньгах. Точнее, не при тех деньгах, которые Тагар намеревался выручить за лошадей. Он был с ним любезен, обходителен, но не более того. Казалось, цыган скучает, хотя Жиль заметил, что его взгляд словно ощупывает кошельки потенциальных покупателей. Так прошел час, другой… Жиль даже заскучал и засомневался в том, что Тагару удастся получить за двух несчастных кляч, хоть и блистательно загримированных (это он уже сообразил), приличный куш.

И тут, наконец, появилось главное действующее лицо. Это был не виллан, но и не дворянин, а, скорее всего, управитель владельца богатого поместья, расположенного неподалеку от Парижа. Он осматривал лошадей с хозяйским видом, снисходительно делая замечания и отвергая намерения продавцов всучить ему подпорченный товар. Жиль быстро смекнул, что было нужно управителю. Видимо, при покупке лошадей он намеревался изрядно сэкономить хозяйские деньги, чтобы и ему кое-что перепало от господских щедрот. Ведь для парижан не было секретом, что на Сен-Жан-ан-Грев лошади самые дешевые.

Другое дело, почему их цена была гораздо меньше, нежели на конном рынке возле замка Шато де Марли. Но таким вопросом ушлые парижане не задавались. Конокрады тоже люди, и им тоже нужно как-то выживать в послевоенном безвременье…

Тагар мигом превратился в мелкого беса. Расхваливая достоинства лошадей, он завертелся вокруг управителя с такой скоростью, что у того голова пошла кругом. И все равно управитель колебался. Он или чувствовал какой-то подвох, так как сам был еще тем плутом, или считал, что цыган слишком много запрашивает.

Тогда Тагар сделал незаметный жест рукой, и возле лошадей вырос словно из-под земли еще один «покупатель» – тот самый юркий человечек, с которым цыган вел какие-то переговоры. Он сразу же решительно взял быка за рога и набавил цену за лошадей. При этом он ахал и охал да все приговаривал: «Ах, какие прелестные кони! Беру! Непременно беру». Новый «покупатель» совсем не обращал никакого внимания на управителя, который оторопел от такого бесцеремонного напора.

Но его столбняк продолжался недолго. Похоже, управитель закусил удила – какой-то наглый сукин сын уводит у него из-под носа превосходных лошадок, по поводу которых он уже почти сторговался с хозяином! Решительно отодвинув не в меру шустрого «покупателя» в сторону, управитель назвал свою сумму, которая была выше той, что предложил юркий человечек. Новый «покупатель» снова набавил, правда, совсем немного – чтобы рыбка не сорвалась с крючка. Управитель чуток поразмыслил (Жиль видел, что его просто разрывают противоречивые чувства – жадность и гордыня) и накинул еще пару ливров. Гордыня все-таки победила здравый смысл.

Шустрый «покупатель» сник. И не потому, что у него пропала охота торговаться дальше. Просто он заметил, что Тагар подмигнул ему: мол, хватит, достаточно, ты свое дело сделал. Посокрушавшись чуток – какие лошади уплыли в чужие руки! – юркий человечек отошел в сторонку и начал для вида вести переговоры с другим продавцом. А управитель, торопливо отсчитав в мозолистую ладонь цыгана нужную сумму, поторопился увести свое «сокровище» с рынка, не без основания предполагая, что на лошадей может предъявить претензии их истинный владелец. Управитель был не дурак и знал, с кем торгуется; недавно появившиеся во Франции цыгане уже успели заработать себе недобрую славу неуловимых конокрадов.

Когда к Тагару подошел Гийо вместе с Жилем, тот как раз рассчитывался с лжепокупателем. На этот раз юркий человечек вежливо поклонился юному дворянину и, насвистывая какую-то веселую мелодию, ушел, довольный собой. «Еще бы ему не быть довольным, – подумал Жиль. – За несколько минут этот хитрый жук заработал больше, чем какой-нибудь портовый грузчик за год».

– Держите ваши денежки, – сказал Тагар, озабоченно посматривая по сторонам. – И быстро отсюда уходите!

– Спасибо тебе, ром! – проникновенно сказал Гийо, не без удивления глядя на красивый кожаный кошелек, расшитый серебряными нитями, который очутился в руке Жиля. – Я перед тобой в долгу.

– Я это запомню.

– Благодарю вас, Тагар, – вежливо молвил Жиль. – Возьмите свой кошелек.

– Нет, господин, этот кошелек не мой, а ваш. Это вам подарок от моей дочери Чергэн. Она благодарит вас за то, что вы дали заработать бедному цыгану.

«Как же, бедный…» – с иронией подумал Жиль, глядя, как халабуда цыгана покидает площадь Сен-Жан-ан-Грев. Лошади у Тагара были первостатейными и стоили больших денег. Молодому человеку очень хотелось, чтобы Чергэн снова показала свое личико, но, к его большому разочарованию, этого не случилось.

– Мессир, сегодня Господь к нам милостив! – с воодушевлением воскликнул Гийо. – На нас совершенно неожиданно пролился золотой дождь! Восемь ливров, которые отсчитал нам Тагар, по моему уразумению, что-то невероятное. Ах, цыган, ах, сукин сын!

– Да уж… – Жиль тоже был в приподнятом настроении. – По правде говоря, больше, чем на сто пятьдесят денье, я не рассчитывал. Но как он смог превратить наших кляч в таких прекрасных лошадей?

Гийо рассмеялся и ответил:

– Всего лишь ловкость рук, мессир, и некоторые цыганские штучки. Стоит тому господину, который приобрел наших одров, искупать их, как они приобретут свой прежний вид. А что касается всего остального – резвости коней, упитанности, то в этом и есть секрет цыганского племени. Они ведь, ко всему прочему, еще и колдуны, могут предсказывать будущее.

– Впредь надо держаться от них подальше… – буркнул Жиль.

– Однако же дочь у Тагара чертовски хороша, – заметил Гийо, бросив лукавый взгляд на молодого хозяина. – И почему-то мне кажется, что она к вам неравнодушна.

– Ты соображаешь, что говоришь?! – возмутился Жиль. – Я дворянин! А она кто?

– Конечно, конечно, простите меня, мессир! Это все мой глупый язык. Вот так бы взял его и отрезал! От языка все мои беды. Взять, к примеру, мое житье в монастыре: и кормили там вполне сносно, и винцо в монастырских подвалах было превосходным, и работой монахов сильно не нагружали, и аббат был милейшим человеком. Так нет же, я решил поучаствовать в богословском диспуте. Поначалу все шло хорошо, мои доводы были весьма убедительны, и тут в запале схоластического спора я сравнил своего противника с ослом (собственно говоря, этим я обидел во всех отношениях полезное животное; тот, с кем я дискутировал, был просто грязной свиньей). Но, согласно правилам проведения богословских диспутов, обзывать противника разными нехорошими словами запрещено. Он не сдержался, кинулся на меня с кулаками, ну я и дал ему раза два… Хорошо дал. В общем, выперли меня из монастыря. Так что язык мой – враг мой. Вот и сейчас он пытается сказать, что не грех бы нам, мессир, выпить за наших лошадок. Во-первых, они совершили настоящий подвиг – не пали по дороге, а все-таки доставили нас в Париж. А во-вторых, принесли нам неожиданную прибыль. Да еще какую!

– Что ж, в твоих словах есть резон! – оживился Жиль. – Недалеко от нашего дома есть неплохая харчевня. Я заглянул в нее одним глазком. По-моему, там собирается вполне приличная публика.

– По мне, так лучше бы посетить одну из таверн на берегу Сены – там народ попроще, вино дешевле и еда (в основном свежая рыба) повкусней. Но коли ваша милость желает осчастливить своим присутствием притон школяров, то какие могут быть возражения? Вам и впрямь нужно обживаться в Латинском квартале, заводить новые знакомства, а где это сделать, как не в таверне.

Они прибавили шагу, и вскоре площадь Сен-Жан-ан-Грев осталась далеко позади. Душа Жиля распахнулась во всю свою ширь, и парижская жизнь начала казаться ему удивительным, волнующим приключением. И это только начало! Париж властно овладел его мыслями и чувствами и вымел из головы как ненужный мусор воспоминания о родном доме.

Глава 10. Бродники

Андрейко затаился в густом кустарнике на опушке леса, который почти вплотную подступал к берегу Днепра. Собственно говоря, так оно и было, но пространство от берега до кустов боярышника, где прятался Андрейко, очистили от деревьев, которые пошли на строительство небольшого селения. Оно чем-то напоминало деревеньки русичей, но не было в селении хозяйственности и ухоженности, присущей жителям Киевского княжества. Даже несколько рубленых изб под крышами из дранки напоминали времянки; а те, что были сплетены из хвороста и крыты камышом, вовсе казались сараями для сена, только меньших размеров.

Пологий берег заканчивался мостками – примитивной пристанью, возле которых на мелкой днепровской волне приплясывали лодки-однодеревки. Там же, на неширокой песчаной полоске, рядом с навесом для вяления рыбы были развешаны сети для просушки. Бедно одетые малые дети играли на берегу в салки, и их радостные крики разрушали благостную тишину, царившую над селением.

Кайсаки (а это точно были они, судя по тому, что о них рассказывал дед Кузьма) притащили его на хвосте в приднепровские леса, и там следить за ними стало немного легче. Легче, но не менее опасно, чем в степи. Кайсаки были очень осторожными и постоянно отправляли разъезды в разные стороны, чтобы враги не застали их врасплох. Хорошо, татарский конек был обучен мгновенно ложиться на землю по приказу хозяина и замирать в полной неподвижности.

Однажды несколько кайсаков проехали совсем рядом с Андрейкой, который таился в зарослях орешника, но татарский конь даже не фыркнул, когда одна из лошадей призывно заржала. Похоже, она почуяла близкое присутствие родственного животного, однако кайсаки не обратили никакого внимания на ее беспокойство.

Отряд кайсаков и освобожденный из татарского плена ясыр добрались до прибрежного селения на пятые сутки после ночной резни. Все это время Андрейко пытался проникнуть в их лагерь, чтобы увести Ивашку, да больно чуткими и зоркими были ночные стражи. Один из них даже пустил в его направлении стрелу, расслышав в лесу какой-то подозрительный шум, – на всякий случай. На счастье Андрейки, она воткнулась в толстое корневище на уровне его груди – как раз в этот момент он пробирался через бурелом, и под его ногами предательски хрустнула сухая ветка.

После этого случая он решил не рисковать и стал дожидаться более благоприятного момента, чтобы осуществить свой замысел. Но сейчас он сильно пожалел, что так и не рискнул проникнуть в лагерь кайсаков ночью, когда они устраивали привалы на лесных полянах. Как теперь подобраться к бывшим пленникам, которые сидели возле костра посреди селения? И потом, почему бывшими? Ведь люди – всегда ходовой товар на невольничьем рынке Таны. Насколько Андрейке было известно, кайсаки, как и татары, свой полон (большей частью состоявший из поляков и литвин) тоже продавали генуэзцам.

Конечно, к бывшим пленникам относились по-хорошему, это было заметно. Для них на костре, в большом казане, варили кашу и даже зажарили большого осетра. Тем не менее за ними хорошо присматривали. Только совсем уж бестолковый наблюдатель не заметил бы нескольких кайсаков в полном вооружении, которые, казалось бы, бесцельно бродили туда-сюда среди хижин. При этом они зорко наблюдали за бывшими пленниками, хотя и делали это осторожно, как бы вскользь.

А уж ночью Андрейке вообще ничего не светило. Он был уверен, что кайсаки охраняли селение не хуже, чем свои походные биваки. К тому же по селению совершенно свободно разгуливали псы, в жилах которых явно текла и волчья кровь. Андрейко знал, что это очень опасные зверюги. Таких собак заводили и киевские шляхтичи. Лучше сторожей и придумать было нельзя – чуткие, бесстрашные и свирепые. Но самое интересное: псы не покидали незримых границ селения. Похоже, их так обучили. Что касается щенков, то они бегали по берегу взапуски с малышней.

В селение кайсаки привели пленников ближе к обеду, и их встречали только женщины и старики да несколько молодых парней, уже обученных обращаться с оружием. Однако Андрейко, к своему удивлению, почему-то не заметил оживления, которое обычно происходило тогда, когда мужчины-воины возвращались домой. Кайсаков поприветствовали, но как-то холодно, будто чужих. Это было непонятно. Мало того, кайсаки не стали расходиться по избам и хижинам, а уселись полдничать вместе с пленниками, но несколько поодаль.

И лишь когда солнце начало клониться к горизонту, на Днепре показались большие челны, изрядно нагруженные живой рыбой. Рыбаки резко отличались от кайсаков, которые брили головы, оставляя длинный клок волос, нередко заплетенный в косу. Ростом они были ниже кайсаков, кряжистые, худо одетые и заросшие бородищами как лешие. При виде кайсаков особой радости они не испытали, хотя их приветствие было вполне дружеским. Причалив к берегу, рыбаки дали возможность женщинам и детям заниматься уловом (рыбу проворно потрошили и укладывали в корыта для засолки), а сами присоединились к кайсакам. Вскоре по кругу пошла большая чаша с вином, которая внесла изрядное оживление среди собеседников. А поговорить рыбакам и кайсакам, похоже, было о чем.

Бродники! Да ведь это селение бродников! Андрейко заволновался. Ему было известно, что бродники – народ коварный, себе на уме, и участь пленников может быть печальной. Боевому отряду кайсаков как-то не с руки тащить за собой татарский ясыр, и они могли сговориться с бродниками, чтобы те распорядились полоном по своему усмотрению. Естественно, за определенную мзду – в Дикой степи все имело свою цену. Бродники легко проходили пороги, которые знали как свои пять пальцев, и могли доставить пленников на невольничий рынок водным путем.

И что теперь делать? Отчаяние вползло в душу Андрейки и сжало сердце костяной рукой. Пропал Ивашко… Ей-ей, пропал! Ни днем ни ночью к нему не подобраться.

Ближе к вечеру, когда солнце опустилось за дальние леса и начало сереть, стали сбываться самые худшие предположения Андрейки. Похоже, кайсаки все-таки сговорились с бродниками по поводу дальнейшей судьбы татарского ясыра, и хозяева селения начали вязать пленников, чтобы ночью они не разбежались. Лови их потом в лесах…

Кайсаки не стали задерживаться в гостях у бродников. Несмотря на приближающуюся ночь, они сели на коней, которые стояли оседланными (их лишь напоили, а также задали корму – свежескошенной травы), и поехали вдоль берега по направлению к порогам.

После недолгих размышлений Андрейко понял, почему они так поступили. Кайсаки, такие же степные разбойники, как и татары, опасались насиженных мест. Даже небольшое и примитивное селение бродников, у которых и пограбить-то нечего, могло вызвать интерес у татар. Лазутчики крымчаков шастали не только по Дикому полю, но и в приднепровских лесах, где селились согнанные ими с земель люди. Кто мог дать гарантию, что крымчакам не стало известным расположение селения бродников?

Лучше уж разбить бивак, чтобы ночью хорошо отдохнуть где-нибудь в лесной лощине. А кайсаки умели выбирать место привала, в этом Андрейко убедился на собственном опыте. Даже в лесу подобраться к ним было очень трудно. На опасных направлениях кайсаки развешивали сети с колокольцами, которые звенели даже при легком прикосновении к этим ловушкам. Хорошо, Андрейко имел возможность наблюдать за их действиями в вечерний час, иначе точно угодил бы в сеть. Во время второй ночевки в лесу в эту хитрую ловушку попался олень, и кайсаки мигом оказались на месте происшествия.

Олень здорово помог Андрейке сохранить силы для преследования. Рано утром оленью тушу поставили на костер, и умопомрачительные запахи жареной дичины наполнили лес. Подросток даже губу прикусил, чтобы не завыть как голодный волк. Пропитание оказалось для него едва ли не главной проблемой.

Поначалу он ел вяленую конину (это было отвратительно, но что поделаешь? голод не тетка), которую татарин держал под седлом – для лучшего вкуса и мягкости. Андрейко с отвращением проглатывал пропитанные лошадиным потом темные – почти черные – куски лошадиного мяса, лишь большим усилием воли удерживая этот харч в желудке. А потом ему стало совсем худо – есть было совсем нечего.

Конечно, разной живности в степи хватало. Андрейко даже убил зайца, но как есть сырое мясо? Костер развести он не мог, потому что его сразу же схватили бы крымчаки, ведь ветер дул в их сторону. Степь для этих разбойников была родным домом, они замечали малейшие изменения в окружающей обстановке, а уж запах дыма людоловы чуяли, как собаки-ищейки след дичи; где дым, там и добыча.

Однажды ему повезло – он наткнулся на гнездо дрофы, которое птица свила в неглубокой ямке. Андрейко заметил его потому, что оно было совершенно открыто, не замаскировано. В гнезде находились три яйца с голубоватой скорлупой. Андрейко поначалу подивился – дрофа обычно высиживает птенцов в мае. Однако потом он вспомнил слова отца, что дрофы иногда откладывают яйца и летом, по второму заходу. Впрочем, в тот момент его больше волновало содержимое яиц, которые оказались совершенно свежими.

Яйца дрофы значительно добавили ему сил и энергии. Они были размером с добрый мужской кулак, и Андрейко растянул удовольствие на целый день. Конечно, в желудке по-прежнему было пусто, тем не менее чувство голода изрядно притупилось, и он стал больше думать о том, как освободить Ивашку, нежели о еде.

После ухода кайсаков Андрейко попытался на месте стоянки крымчаков найти хоть что-нибудь съестное. Но ему ничего не досталось, кроме зачерствевшей лепешки. Кайсаки не побрезговали даже провяленной и просоленной лошадиным потом кониной, которая имелась в запасе у каждого крымчака. Видимо, она была для них хорошо знакомым и вполне приемлемым продуктом.

На окраине лесного массива, широкой полосой сжимавшего Днепр, словно обклеенные зеленым бархатом ножны стального меча, Андрейко уполевал еще одну дичь – молодую дрофу. На этот раз он готов был съесть мясо даже сырым. Но потом, по здравому размышлению, Андрейко все же рискнул приготовить птицу на костре. Убедившись, что кайсаки устроили привал с намерением отдыхать до самого утра, он удалился в глубокий овраг с наветренной стороны, где устроил небольшой костерок, подкладывая в него только сухие дрова.

Пока дрофа жарилась, Андрейко едва сдерживал себя, чтобы не снять ее с вертела полусырой. Хорошо, поблизости он нашел несколько белых грибов и съел их, тем самым немного приглушив свирепые муки голода. А когда жаркое было готово, он съел дрофу всю без остатка, так как она была совсем небольшой. И только когда были обглоданы последние косточки, Андрейко пожалел, что не оставил себе запас мяса. Ведь погоня за кайсаками продолжалась, и, как долго она будет длиться, он даже не представлял, а питаться чем-то нужно. Но было уже поздно…

Олень и для Андрейки оказался удачей. Он заметил, что кайсаки были христианами, но некоторые исповедовали язычество. Видимо, вера в их отношениях не играла никакой роли. Поэтому, когда олень испекся на костре, добрый кус мяса и небольшую флягу с каким-то хмельным напитком два кайсака отнесли к высокому дубу-патриарху, который рос неподалеку от бивака, и с поклонами сложили эти дары к его корням. У Андрейки даже слюнки потекли от нетерпения, пока он глядел на это действо. Оно немного затянулось, потому что кайсаки долго бормотали какие-то молитвы неизвестным божествам.

А потом Андрейко пировал. Жаркое было восхитительно вкусным, а напиток вливался в жилы огнем, хотя и был слабым. По вкусу он напоминал перебродивший квас. Его коварные свойства Андрейко оценил только утром. Он так и уснул возле костра, притом мгновенно, словно его поразили стрелой в сердце, нимало не озаботившись своей безопасностью, как это делал всегда. Его разбудил конь, который пасся рядом на чембуре. Он подошел к Андрейке и своими бархатными губами ощупал лицо нового хозяина, как бы говоря: «Пора вставать! Кайсаки уходят!» Андрейко с трудом сел в седло, а его голова полдня гудела, как пустой казан, если по нему ударить палкой…

Едва кайсаки исчезли в лесных зарослях, как поднялся сильный ветер. Над костром зароились огненные мухи, и бродники бросились тушить огонь. Их опасения были ненапрасными: сухие камышовые крыши в ветреную погоду загорались от одной искры. Андрейко забеспокоился: а ну как хлынет дождь? Ему ведь и спрятаться негде, да и нельзя – нужно было наблюдать за селением. Вдруг все же он получит хоть мизерный шанс освободить Ивашку.

Андрейко глубоко втянул воздух в легкие, но той свежести, которая обычно предшествовала дождю, не почуял. Да и по приметам, как учил его дед Кузьма, дождя вроде не должно быть: вода в Днепре не пенилась, трава уже увлажнилась, значит, ночью выпадет роса, ласточки вечером летали высоко, в лесу полно пауков, которые обычно прячутся перед дождем, дым от костра не стелился по земле, а поднимался строго вверх…

Костер… Огонь… Ну конечно же! Андрейка даже подпрыгнул на месте, хотя непонятно, как это у него получилось, ведь он лежал плашмя. Все его естество мигом обуяла жажда деятельности. План спасения Ивашки, который он уже почти похоронил, вдруг нарисовался в его воображении так ясно, что Андрейко едва не вскрикнул от радости, да вовремя спохватился.

Уже изрядно стемнело, но пленники все еще чернели плотно сбившейся массой на фоне более светлого речного залива. Андрейко даже различал отдельные фигуры, но Ивашку он не разглядел. Ясыр отогнали от костра, и теперь люди сидели под нежилой хижиной – покосившейся плетенкой с прохудившейся крышей. Она стояла на краю селения, а рядом с нею был вкопан в землю толстый столб. К нему и привязали пленников, соединенных в живую цепь одной длинной веревкой. Возле них топтались и два стража – мужик в годах и молодой парень, вооруженные копьями и луками. Судя по их недовольному виду, ночное бдение было для них чем-то вроде наказания.

За хижиной росла густая высокая трава – девясил, мать-и-мачеха, лопухи, папоротник – и узкая полоска кустарника, а затем начинался лес. Деревья в нем большей частью были голыми, без крон. Поначалу это Андрейку удивило, но затем, присмотревшись, он понял, почему часть леса оказалась мертвой. Видимо, атаман бродников был мужик смекалистый, и, чтобы не шататься по лесу в поисках дров (что было нелегко и небезопасно), он «заготовил» их прямо возле селения – древесные стволы были подрублены, и деревья постепенно превратились в сухостой. Получалась двойная выгода: вырубая сухой лес на дрова, бродники освобождали пространство для строительства новых хижин, ведь люди создавали новые семьи и плодились.

А ветер все усиливался. Он дул так, как нужно было Андрейке, – со стороны мертвого леса. Подросток быстро переместился за хижину и, собрав несколько куч сухой травы и хвороста, поджег их. А затем возвратился на свой наблюдательный пункт.

Поначалу ему казалось, что его замысел не удастся. Огонь если и горел, то как-то медленно, вяло, словно не хотел наступать на селение. В темноте Андрейко поначалу не мог разглядеть, что творится в лесу. Но спустя какое-то время мертвый лес начал светиться оранжевым светом. А затем полыхнуло! Пламя ревело, как раненый зверь. Оно прыгало с дерева на дерево, словно огненная белка. Деревья вспыхивали, как свечи в церкви, – одно за другим. Огненный вал катился к селению безудержно и страшно.

Первыми неладное заметили стражи, охранявшие пленников. Остальные бродники улеглись спать. Сначала стражи принюхивались к запаху дыма, а когда огонь подступил совсем близко к селению, они наконец увидели его и подняли крик. Из хижин повалил народ, который поначалу бестолково заметался по берегу. Но затем послышался чей-то зычный голос – наверное, атамана:

– Плоскиня, Гутора, Злыдня, уводите людей в челны! Четырь, Мотня, позаботьтесь о собаках! Поторопитесь! Люди, берите с собой только самое ценное!

– А может, потушим?.. – спросил кто-то робко. – Может, не дадим огню перекинуться на хаты?

– Экий ты, Поруба, дурень! – рявкнул на него атаман. – Супротив лесного пожара только сам Господь может устоять! Ты лучше присмотри, чтобы ни одного мальца не осталось на берегу! На воду, все уходим на воду!

Андрейко хорошо понимал язык бродников, хотя в их речи было много незнакомых слов. Но его меньше всего интересовали разговоры, которые вели всполошенные люди. Он следил за стражами, которые не знали, что им делать: продолжать охранять пленников или бежать к своим хижинам, чтобы спасать семьи и нажитое годами добро. Наконец тревога за родных и близких пересилила долг, и стражи оставили свой пост.

Этого Андрейке и нужно было. Пригибаясь пониже к земле, он шмыгнул к плотно сбившейся толпе ясыра словно проворная ласка. Лесной пожар хоть и освещал селение, но Андрейко надеялся, что в его неверном колеблющемся свете он вполне сойдет за своего. Тем более что бродники были заняты погрузкой семей и пожитков на челны.

Андрейко подбежал к пленникам и тихо окликнул:

– Ивашко, ты где?

– Кто меня зовет? – послышался знакомый голос.

– Это я, Андрейко…

– Андрейко?! Не может быть!

– Тихо! Еще как может…

Из толпы показался Ивашко, и Андрейко быстро перерезал его путы.

– И меня, и меня, и нас освободи!.. – послышались взволнованные голоса.

– Сами, все сами! – ответил Андрейко. – Недосуг мне!

Он саблей перерубил веревку, которой пленники были привязаны к столбу, и, освободив одного из них, вручил ему свой нож.

– Берись за дело! – сказал он негромко, не выпуская из виду мечущихся туда-сюда бродников, которые в спешке совсем забыли про чужаков, которым лесной пожар угрожал больше всех. – Да поторопись! Бегите в лес, забирайте вправо! Там есть глубокий яр, в котором вас не найдет ни одна собака. Ну а дальше как повезет…

С этими словами Андрейко шмыгнул в кусты, утащив за собой Ивашку, все еще пребывающего в легком ступоре.