Текст книги "Жизнь, нарисованная небом"

Глава IV

О правителе Хальве Ирвинге можно сказать следующее – человек он был ветряный и не далёкий, думая лишь о пирушках, викинг набегах и женщинах. Когда-то, ещё в детскую пору, он мечтал жениться на красавице Идэн и с сыновьями покорять новые земли! И страны!! И даже сам Рим!!! Всё возможно бы – так и было, по крайней мере, всё к этому шло. Но, из-за несусветной бедности – по настоянию отца, ему пришлось жениться на Изольде – старой долговязой женщине по прозвищу «Верста Из», дочери богатого бонда Филиппа по прозвищу «Скряга». Но, все в округе его звали – Филипп «Богатый», во избежание неприятностей. «Из» ни кто не хотел брать замуж – из-за её не складности и ужасного характера. Жизнь обделила её заботой и нежностью, зато с избытком наделила скупостью и ненавистью к окружающим. Жили Хальв и Изольдой, сжав зубы, в атмосфере взаимного призрения, обид и не понимания. Она осыпала мужа таким порывом ненависти, причём без причинной ненависти, с добавлением зубного скрежета и вулканической ярости, что казалось – вот-вот запахнет жареным, как у последней черты. Властная «Из», не желающая ни с кем и ни с чем считаться, жила по своим убеждениям и правилам, порою даже ей самой не понятным.

Младший Ирвинг, во избежание конфликтов пропадал на охоте и пирушках и не заметил, как превратился в нервного, вечно пьющего и разгуливающего по ночам лунатика, где-нибудь у себя, на затерянной в глуши охотничьей избушке. После свадьбы, Хальву казалось, что все ярлы подтрунивают над ним – за глаза конечно, но он думал об этом беспрестанно, эти мысли переросли в ярость на всех женщин, какие только встречались на его пути. Чтобы, хоть как-то – компенсировать свою, как ему казалось ущербность – он, при дележе военной добычи, брал ни драгоценностями и прочими богатствами, а персонами женского пола, которых и расселял по своим резиденциям. Отчего и был прозван «Штаны Нараспашку». Пиры, походы и утехи любви – эти три столпа и стали составляющими его жизни. Порою перебор милых дам был настолько велик, что охватить всех ему было не под силу. Помимо основного своего предназначения, захваченные на войне особы, трудились на тяжёлых сельскохозяйственных работах, без каких бы на то привилегий. Редчайший случай, когда кто-то из наложниц выделялся в приближенную тиру, на которую помимо всего прочего – возлагались ещё и обязанность ключницы – смотрительницы дома.

О морально-нравственной стороне конунга говорить не приходится, её как таковой, и не было – это был обычный образ жизни древнего скандинава – яма, в которую Хальв свалился благодаря времени. Смалодушничав тогда, он так и не нашёл в себе сил, прийти к Идэн и извиниться за содеянный обман, пусть даже совершённый им по принуждению. Волнения, которые бушевали в нем, он подавил брагой и пивом, погружаясь в покой забвения, как состояние равновесия, превратившиеся для него в пытку жизни. Он катился по наклонной, деградируя и теряя свой облик. И, что удивительно, даже не желал этому противиться и что-то менять – он летел в пропасть, им самим же уготованную.

Всё своё время, Ирвинг проводил в ничегонеделание. Это бездействие он удачно совмещал с бессмысленным пьянством и заполняя свою, никчёмную жизнь, лишь только этим. Застолье стало его единственным центром событий, ничего не оставляющее – после себя, кроме головной боли. Время от времени, он пытался размышлять. Размышлять, конечно, о не возвышенном, а хотя бы, о думах приземлённых – не отправиться ли ему в поход. Но, все эти потуги – по лабиринтам разума, замыкались на собственной персоне – и сводились всё к тому же застолью. И пока Хальв приходил в обычную, уже привычную для него кондицию, он продолжал рассуждать, блуждая по развалинам своих планов, обозревая туманную даль, когда то торной дороги, а теперь зарастающую бурьяном и всё больше и больше погружающуюся в океан безмолвия. Он, уже даже, не осознавал – что для поднятия духа – необходимо, что-нибудь сделать полезное, но он уповал на то, что жизнь—злодейка, сломала его целеустремлённость и благодаря, её не мысленным путам, связала его и теперь, ему не выбраться из её зловещего мешка.

Глава V

– Надо же, как я переборщил??? Попал в покои к Клеопатре?? – изрёк «Смотритель Душ». Резко развернувшись, он поспешил обратно.

Евдокия вошла и молча села, на края огромного царского ложе – Клеопатра спала. Кот, желая известить хозяйку о гостье, подошёл к ней и стал будить её, своими длинными кошачьими усами, щекоча ей лицо. Царица, не открывая глаз, погладила его рукой, он тут же заурчал и тысячи маленьких, быстрых искр-зарядов побежали по его ворсу. Она не любила египетских кошек, из-за отсутствия шерсти – все любили и обожали их, а она нет. Антонио, зная её слабость, подарил ей «Болю» и она была неимоверно счастлива.

– Ты, хочешь, есть? – спросила она. – Или скучаешь по мне?

Кот выгнулся всем телом, потёрся о её щеку и, описав разворот на сто восемьдесят градусов, стал топтаться на её груди, и так, отвоёвывая пространство, он спустился до самых ног.

Клеопатра считала, что таким методом «Боля» изгоняет болезни, забирая их себе. Это был его еже утренний ритуал.

Совершив своё врачевание, он лёг у подножия постели, намереваясь заснуть, но, в спальню вошёл огромный дог. Кот вскочил, выгнул спину и, ощетинившись, зашипел. Взгорбленный загривок, угрожающе вздыбился, после чего кот, тут же – выпрыгнул в окно.

Евдокия проснулась, не понимая – почему, так рано?

– Должно быть, сон разбудил, – подумала она. – Странный, какой-то сон?

– Ты выглядишь крайне озабоченной? – услышала она чей—то голос.

От услышанного звука, ей пришлось вздрогнуть – испуг побежал по её бренной оболочке мелкой дрожью, покрывая все тело сыпью, в особенности спину и руки.

– Может я, все-таки сплю? – подумала она. И ей, очень, захотелось в это поверить. Но голос звучал отчётливо, магически-завораживающе и тем самым – пугал, ещё больше. Невзирая на страх, ей хотелось увидеть говорящего незнакомца. Но голова, как назло, продолжала, не слушалось её, не говоря уже о развороте, хотя бы полу-телом – оно онемело и похолодело.

– Должно быть от страха? – рассудила Евдокия. – Но, почему – мне, так тревожно???

– Боишься потерять его? – продолжил тот же голос.

Наконец-то, совершив медленный разворот головы, она увидела, сквозь заросли бурных, цветущих ветвей, чьи-то глаза. Они показались ей до боли знакомы, не смотря, на то, что были посажены в проёмы глазниц какого-то животного. Она напрягла свой взор, слегка сощурившись – очертание приобрело некую чёткость – это был лик, но, почему-то в контурах газели.

– Что за наваждение?? – возмутилась она. – Мистика, какая-то?

– Ты так считаешь? – послышалось тоже звучание, однако, теперь она поняла, что голос исходит не от газели, а откуда-то из-за неё – из глубины зарослей и он в одинаковой мере пугает и её тоже и судя по испуганным, встревоженным глазам животного не меньше, чем саму Евдокию.

Какое-то блестящее металлическое свечение исходило из-за животного и, нельзя было понять – «ЧТО ЭТО». И было оно загадочно, притягательно и пугающее одновременно, как бы давая понять, что существо – это не земное, а какое-то далёкое-далёкое и много видевшее и столько же знающее. Оно время от времени затухало – прекратив сиять – как бы замерев в засаде ожидания, но постоянно видя и всё контролируя.

Императрица продолжала лежать на своём ложе с открытыми глазами и, напряжённо всматриваясь, в таинственный сумерек просыпающегося раннего утра. В особенности – в этот силуэт – он теперь пропал – оставаясь лишь, в виде трёх-четырёх еле заметных линии – размазанных полу—границ, полутеней, но присутствие его было настолько ощутимо, что ни каких сомнений не возникало – «ЗДЕСЬ ЛИ ОН?..» – «ОН» был здесь.

Евдокии не хотелось верить в его существовании, но она боялась этому противоречить.

– Кто, ВЫ? – наконец-то отважилась женщина.

– Я страх твой, – пользуясь своим превосходством, изрёк призрак.

– Страх? – удивилась императрица, напрягая память.

– Да… Страх.

– Но, у страха – не такое удушающее воздействие, – хотела сообщить она, но голоса не последовало – от волнения пересохшее горло сжалось, точно попало в клещи. С трудом, глотая слюну, императрица смочила пересохшую гортань. Сердце её гулко билось, прыгая вверх-вниз, дыхание по долгу, застревало в сжатом горле, а колотящиеся удары сердца – гулко отдавались в воцарившейся тишине, пульсирующими ударами в висках, как отголоски – то возникающего, то утихающего эха.

– Мне ведомо чувство страха, только оно не такое ужасающее, – хотела прокричать она, но язык не слушался её.

Евдокия – когда будучи, ещё Афинаидой, ещё до принятия христианства, была язычницей. Как-то, попала, она на языческий праздник с жертвоприношением. Живая, движущаяся вереница, из тел извиваясь по склонам горы, убегала вверх, точно змея на самую вершину холма. Поток, неустанно – тащил её, и высвободиться из этой реки человеческих тел не было ни какой возможности. Потеряв всякую возможность выбраться, она смирилась с этим и последовала в монотонном течении до самого капища.

Жрецы приготовили огромного, здоровенного быка. Они одурманили жертву, каким-то, сильно действующим зельем, или же – переборщили с дозой, но на жертвенный помост, быка тащили на верёвках и за верёвки. Он то и дело падал на колени и, засыпая, ронял буйную голову вниз, упираясь рогами в землю – призывая оставить его в покое. Наконец – он растянулся и заснул в нескольких метрах от настила, ведущего на жертвенный эшафот. Картина была, донельзя – смешная и в тоже время удручающая. Оставить Бога без даров – жертвоприношения???

Резервный бычок был – гораздо меньших размеров, и жрецы решили не давать ему убийственной дозы одурманивающего снотворного. За путы, привязанные к рогам животного, жрецы тащили его в разные стороны, чтобы он их не поддел на рога, а сзади его подгоняли хлыстами, поэтому у быка не было другого пути, как – только вперёд. Он громогласно ревел, озирая толпу красными глазищами. В бешенстве, он разбросал сопровождавших его жрецов, бросился на толпу – снёс несколько палаток и, пропоров бок грузному дяде, упёрся Афинаиде в живот, прижимая её вместе с неистово орущим пострадавшим к стене. Страх от случившегося у неё был, но, даже, не смотря на вопли пострадавшего и рёв бешеного, рассвирепевшего животного с красными глазами налитыми кровью он был не таким. Не был – таким пугающим, аж… до самых глубин своего существования.

– Ты, не путай, свой страх со страхом за близких родственников, – металлическим звучанием пояснил сумрак.

С этим изречением гостя императрица была полностью согласна.

– Бойся, не бойся, а от косматой звезды не уйдёшь! – призрак призывал принять, сей факт, как должное состояние вещей.

Сквозь окно Евдокия увидела тень. Она встала и подошла к окну. Кто-то сидел в кресле с высокой спинкой перед кустами буйно растущих роз.

– Кто это? – подумала августа и посмотрела под балдахин – место мужа было пусто.

– Феодосий?.. – изрекла она вслух.

На голове сидевшего был накинут капюшон, но силуэт императора, явно прослеживался. Он подолгу всматривался вглубь кустарника. После этого восседающий мастер вытягивал руку вперёд и, что-то отображал на пьедестале.

– Феодосий, – облегчённо повторила она, радостно растягивая имя мужа и вместе с этим, выдыхая тревогу и стараясь наполнить себя и происходящее иронией. – Рисует??

Художник, придерживая левой рукой капюшон, около шея, ёжился от предутренней прохлады. Время от времени, он, выкидывал правую руку вперёд – заострённая кисть, точно копье – точечно и метко вносила ясность – он спешил до восхода солнца, запечатлеть притаившийся в зарослях ночного парка страх. Он спешил сделать это сейчас, как бы осознавая, что другой – такой возможности у него уже больше не будет.

– Ух!.. Ух!.. Ух!.. – угрожающе прокричал филин.

– Ух, ты!! – отогнала Евдокия набежавшую тревогу, но паника, почему-то не покидала её, хотя солнце выглянуло, разгоняя все тени и полутени в притаившемся саду. Она распахнула окно – прохлада побежала по лицу и телу утренней бодрящей свежестью.

– Феодосий! – радостно прокричала она, но повелительный жест, вскинутой вверх руки сидящего живописца заставил её замолчать. Острый перст, точно шип колючей розы, сосредоточил всё её внимание – остро и колко, точно игла, ударив в самое сердце пронзительной, ноющей болью.

– Ух! Ух! Ух! – гортанно-носовыми выдохами птица провожала ночь.

Сидящий изограф огорчённо встал. Он был огромного роста.

– Может – это не Феодосий?.. – засомневалась Евдокия.

Лучи солнца отогнали мрак. Великан приблизился к холсту взглядом – на нем ещё поблёскивали свежие, последние мазки, но его интересовал лишь призрак. Он улыбнулся – призрак продолжал жить – лучи солнца не потревожили его обитель, а наоборот зримо заострили его присутствие, припудрив лёгкой тенью. Во избежание, чтобы роса не села на холст, он накинул на мольберт тряпку и направился, куда-то вглубь парка, туда, где сияли блестящие металлические лики пришельца.

– Феодосий! – прокричала она ему в след.

Но силуэт в капюшоне не обернулся. Он, скорбным шагом направлялся в глубину сада – все больше и больше, утопая в металлическом свечении, и вот, уже – только треугольник капюшона остался в поле зрения Евдокии, но и он скрылся из вида.

– Почему он такой высокий? – подумала она. – И куда он уходит?

Проснувшись, она потянулась и, засунув обе ладони в волосы улыбнулась.

– Что же – это было?.. Сон? Или явь?

– Сон, – успокоила она себя.

Необычность сна посеяла в ней неясную, глубинную тревогу.

Голос Феодосия не дал ей возможность порассуждать.

– Доброе утро, любимая! – поздоровался он, входя и протягивая, Евдокии обожаемый ею апельсиновый сок. – Какая же, ты, соня?

– Спасибо, – сказала она и села удобнее, опираясь головою о высокую спинку одра. – Это я то соня?? Я не спала, всю ночь!

– А, ты, что делал ночью в саду? – она решила все же уточнить – сон ли это был.

– В саду?.. Ночью?.. – недоуменно переспросил муж.

– Да… Ночью!.. И в саду!..

– Тебе должно быть приснилось?

– Неужели?

Евдокия подошла к окну – желая увидеть станок-подставку для писания.

– А где твой мольберт?

– Он в галерее. Я сейчас отправляюсь туда.

– Писать страх?

– Нет… Глаза!!! И прошу мне не мешать, – любовно добавил он и протянул руку, чтобы забрать у неё пустую чашу.

Евдокия толкнула окно, она ожидала – что оно откроется с такой же лёгкостью, что и ночью, но оно даже и не шелохнулось – два гвоздя забитые по краям по самую шляпку, намертво схватили раму с подоконником.

– Всё-таки сон? – рассудила она, глядя на кованные шарообразные шляпки металлических изделий и от этого ей стало ещё тревожнее.

После того, как Феодосий ушёл, она принялась рассуждать, анализируя свой сон. Первую часть, когда она была в «Гостях у Клеопатры», она сразу упустила из вида – «Царица» часто приходила к ней во снах – там все ясно, какой-то враг, а кошки во снах «выражают образ врагов» был изгнан другом – «собаки» в сновидениях символизируют друзей. Эта часть сна её не тревожил – её тревожила вторая часть – с «ВЕЛИКАНОМ в образе мужа» – так она окрестила пугающий её кошмар. Ей показалось, что это сонное видение, как-то связано с мольбертом и рисованием. Она вновь подошла к окну – в надежде увидеть в саду оставленный пришельцем мольберт, но зримо увидела две шляпки гвоздей вбитых в подоконник, которые превратившись в глаза, ехидно ей улыбались, как бы издеваясь и надсмехаясь над ней. Она испугалась и отпрянула назад – видение исчезло.

– Что за наваждение?.. – подумала она, но для себя решила:

– Мольберта там нет!.. Он в галерее…

От этого наваждения и тайн, с этим связанных, ей захотелось взглянуть, что же там изображено? Чем Феодосий занимается?.. Какое-то чувство подсказывало ей, что загадка кроется именно в этот. К тому же, предупреждение мужа – «Ему не мешать», заинтриговало её, ещё больше.

– Надо сходить в галерею, – рассудила она, – пока его там нет.

В эти часы Феодосий ходил на конюшню – кормить сокола.

Император с охоты привёз соколёнка. Соколёнок выпал из гнезда, птенец был мал и, наверное, погиб, если бы Феодосий не подобрал его.

– Удивительно, как он не расшибся, падая в такой высоты, – удивилась императрица, когда увидела его на птичьем дворе, – а всего лишь – поломал себе крыло и лапу.

Феодосий и лекарь наложили ему шины и выходили беднягу и, вот теперь – каждое утро император ходил на конюшню, в пределах которой располагался птичник и кормил птицу. Соколёнок вырос, окреп, но продолжал сидеть на ветке, на которую его когда-то посадил ветеринар и теперь ни за что на свете не хотел с неё слетать – намертво вцепившись когтями – страх падения с высоты сковывал его свободу.

Глава VI

Волчицы перед началом брачного периода стали сбиваться в кучки. Видя, такое поведение самок, самцы принялись поглядывать в адрес сгруппировавшихся волчиц и выгонять молодых самцов—первогодков из стаи. Таков закон – на время гона – молодых волков в стае быть не должно.

– Тебе кто больше нравиться? – спросила первая претендентка на роль матёрой волчицы, считая своё лидерство бесспорным. Она грызла кость, скорее ради того, чтобы отвлечься от предстоящих событий и почистить зубы, до здоровой белизны – надо жениху-вожаку показать своё здоровье и силу. А здоровье её слегка пошатнулось – выпали задние зубы, о чём она предпочитала скрывать. Подружка её была на год моложе и вызывала у неё опасения.

– Так я тебе и сказала?!! – ответила ей подружка-погодок. – Вдруг ещё попытаешься отбить?!!

– Хитрит, – не поверила ей претендентка, но сделала вид, что её такая позиция устраивает, продолжая рассуждать. – Молодые волчицы не конкуренты – они ещё очень слабы, чтобы тягаться со мной. Ай не стоит брать во внимание, учитывая её пассивное отношения к супружеству – она каждый год на период гона покидала стаю, вот и сейчас она не сбивается в кучу и держится обособленно.

– Но, если Ай передумает?.. то я не смогу противостоять ей – Вожак к ней выражает явные симпатии, – подумала претендентка, но тут же себя успокоила. – Она, вряд ли изменит своё решение?!!

По законам волчьей стаи, право на потомство имела только доминирующая пара – Вожак и Матёрая Волчица. Остальные члены семейства должны с этим согласиться и занять второстепенное положение в клане и помогать воспитывать их волчат или же покинуть стаю и создавать свою пару, но за пределами влияния семьи. Претендентка считала себя уже матёрой волчицей, поэтому то и интересовалась, с кем из волков, подружка собирается покинуть клан.

– Ты, опасаешься Ай? – спросила претендентка на роль первой леди.

– Точно так же, как и ты?!! – ответила ей погодок.

– А я то, почему, должна опасаться?.. – таким ответом будущая первая леди хотела заявить и доказать, что она не опасается Ай, а её тем более. Она, таким способом, хотела подчеркнуть перед подружкой о своей не уязвимости.

Соперница ничего ей не ответила.

– Роль няньки тебя же вряд ли устроит?!! – продолжала нагнетать обстановку будущая первая дама. Она пыталась зародить в сознании соперницы, о её предрешённой роли – быть второй. – Я бы на твоём месте покинула стаю и создала свою семью.

И на этот жест подружка тоже ничего не ответила ей.

– Странно?!! – подумала старшая волчица. – Вняла ли она моим наставлениям?.. Удалось ли мне посеять у неё сомнение и страх?..

Но конкурентка продолжала молча лежать, удобно положив свою морду на слегка вытянутые перед собой лапы.

– И что-то Ай не уходит?.. – тревожно подумала будущая матёрая волчица, от чего ей стало не по себе.

Ай, не желая слушать, их выяснения, и терпеть, участившиеся и, всё более, навязчивые проявления внимания Вожака, покинула стаю.

Через три дня состоялся гон. Вожак расстроился не увидев на смотринах Ай и долго не раздумывая выбрал самую представительную волчицу из молодых. Не свершившиеся претендентки на роль первой леди решили стаю не покидать, как не уговаривали их брутальные самцы отправиться с ними в романтический вояж с выживанием. Они предпочли себе вторые роли в сытом достатке, нежели первые в вечном и неопределённом скитании. Угрожающий вой и адреналин зажигательных погонь-преследований от хозяев территорий был явно не для них.

Глава VII

– Что с тобой, дочь, моя? – гнусаво изрёк Филипп «Богатый».

Когда он начинал говорить, голос его звучал настолько громогласно – словно возглас из пустой бочки.

Он приехал навестить Изольду и своего внука, и был крайне удивлён, увидев её такой замкнутой и обескураженной. «Из» и раньше не слыла весёлкой, но такой подавленной он её не видел никогда.

– А, где внук?!! – радостно спросил он. Филипп не хотел поддаваться её хандре и сделал вид, что как будто ничего не происходит противоестественного и волноваться поводов, нет.

– Он с няней, – ответила она, но он не стал уточнять – где и почему. На все его последующие вопросы она молчала.

– Что с тобой происходит? – в очередной раз спросил отец. – Какой смысл во мне, если, ты, не можешь мне открыться?.. Где твой муж?

– Где-то на охоте? – ответила она.

– И, ты не знаешь где?

– Нет. Мне это не интересно.

– А, как давно, его нет?..

– Давно.

– Как давно, ты не видела его?

– Давно.

– Давно?! Это сколько времени? – отец начинал сердиться.

– Не знаю, сколько!.. Я за ним дни не считаю!

– Два?.. Три дня или десять?

– Два, три месяца!.. – негодуя заявила дочь.

– Два?!! Три?.. Месяца?!!

– А может даже и больше?!! А тебе что с того?!!

– Как, это, что с того?!!

– А так!.. Если мне всё равно, то тебе что за забота?!! Когда, ты успел, его так сильно полюбить?!!

– А, вот в эту самую минуту и успел полюбить!!! – хитровато улыбался тесть.

– А может он в походе???

– В каком, походе?!! Он уже давно не ходит в походы!.. Если только в пьяном – походе?!!

– В пьяном походе это было бы даже самое лучшее?!!

Так в непринуждённой беседе она поведала отцу о совместной жизни с мужем, которого она уже давно не видела.

– Ты, должна с ним развестись!.. – заявил Филипп после долгих размышлений.

– Зачем?.. Он мне совсем не мешает!..

– Надо!..

– Не надо!.. Я не для того за него выходила, чтобы разводиться?! Или, ты забыл?!!

– Я ничего не забыл?!! Но ситуация изменилась и складывается в нашу пользу как нельзя к стати.

– Это отчего вдруг?!! Что такого произошло?!!

– Для нас лучше, чтобы его не было вообще.

– Это как?..

– А, так?!! Нет его?!! Пропал… – перешёл на шёпот отец.

– Как?.. Продал… И зачем, ему пропадать?

– А, вот… зачем?.. – Филипп ехидно улыбался – в его голове играла музыка неимоверных афер. Но он решил не высказывать ей всего плана действий, вдруг, если, что-нибудь пойдёт не так, чтобы она не сболтнула чего-нибудь лишнего, за это можно было бы даже лишиться головы, а прежде угодить на кол.

– Как? – уточнила Изольда, после высказанных отцом предложений.

– А, вот… как?.. Садись и слушай дальше!

Затея по захвату власти к нему пришла не сразу. Изначально, планируя свадьбу дочери с сыном конунга, он намеривался – всего-навсего получить, титул своим потомкам и выход к внешним границам, что позволяло бы полученной территории, быть впоследствии самостоятельной и считаться суверенным государством. А ему быть – фактически государем – регентство при внуке, давало ему такие права. Заимка «Козла» была выбрана не случайно – она граничила по перевалам со шведами.

– И, где же мне взять рано утром трёх свободных людей в свидетели, подтверждающих отсутствие конунга ночью?.. Здесь же, нет никого!

– Тогда возьми в свидетели, трёх рабов! И ступай на тинг – пусть заседатели на «Холме Закона» решают твою судьбу.

– А где мне взять его рубашку, чтобы сделать на ней разрез на женский манер.

– А, что – в доме нет его рубах?

– Не знаю?.. Я не интересуюсь его одеждой.

– Тогда повесь свою распашонку, – посоветовал ей отец.

Скандинавские рубашки были длинные и широкие по покрою и отличались – мужская рубашка от рубашки женской, лишь разрезом. На женской распашке был длинный разрез, а мужская разреза не имела. Чтобы известить окружающих о разводе и своей свободе, надо было взять мужскую рубашку и сделать на ней длинный разрез – по аналогии с женской прорехой. После чего повесить её у входа в дом на все обозрение это и служило извещением мужу, домашним и всей округе о предстоящем расторжении брака.

– Повесь у входа в дом, – наставлял отец, – но чуть на отдалении, чтобы видно было.

Изольда, до конца не посвящённая в курс действий, молчала, не понимая, зачем вся эта катавасия.

– А через четырнадцать дней, после оглашения Законоговорителем решения, ты будешь считаться разведённой!.. Оставаясь при этом княгиней и с половиной имущества.

– Да?.. – глаза Изольды засияли.

– Во!! Я, узнаю свою Из!!

– А если тоди не вынесет нужного нам решения? – княгиня вновь погрустнела.

– Не имеет права!.. Ни кто, не может лишить женщину счастья! Муж, не желающий видеть свою жену, уже не муж?.. Тоди не может вынести другого решения – на то он и Законоговоритель, чтобы судить по справедливости!

Лицо правительницы ожило и повеселело.

Но, отец не договорил – о своих дальнейших планах. А планы были таковы – свести со света Инга Ирвинга. Смерть отца Хальва позволяла после развода владеть половиной государства, а не каким-то клочком в горах, а фактически иметь полный контроль над всей территорией Ирвингов – отсутствие Ирвинга Младшего давало Филиппу «Богатому» такое право и возможность.

Рабу, смотрящему за свиньями, он, под угрозами, велел убить конунга старшего и ни где-нибудь, а в свинарнике, чтобы получив такую позорную смерть – от рук раба, да ещё и в свинарнике, предать её молчанию и полному забвению. Раб должен был убить правителя вечером, чтобы он за ночь истёк в хлеву кровью, но исполнитель – напившись, для храбрости, перебрал с выпитой мерой и совершил задуманное под утро – конунга почти, что сразу нашли, и остановили кровь. План сорвался, но не таков был Филипп «Скряга», чтобы отступать и сдаться на половине пути – дав конунгу большую дозу обезболивающего средства, от которой Старший Ирвинг впал в спячку и замер, точно усопший, выкатив остекленевшие глаза.

Через четырнадцать дней, после развода, Филипп велел Изольде отправить все корабли – и торговые, и военные в море, за исключением флагмана конунга – главный корабль страны надо было готовить к траурной процессии.

«Скряга» жил понятием – капитал должен работать, а имеющиеся простои кораблей считал грехом неимоверной тяжести.

Отец Филиппа «Скряги» был бесерком. Но не тем бесстрашным воином, который для своего бесстрашия принимает перед боем взбадривающих настоев, из разных трав и грибов. Он и в поход то ни когда, ни ходил, а ратным занятиям нашёл достойную замену – промышлял раскапыванием могил погребённых конунгов и богатых ярлов.

Подкрепившись для храбрости воинственным, сильнодействующим настоем он хватал кирку и принимался ломиться в погребение усопших.

На этом он и сколотил своё состояние, приобщив к этому делу и сына. Вскрывая могилы, отец всегда напоминал отпрыску своему: «Не класть при своём захоронении в могилу, ни каких сопутствующих предметов!!!»

– Откуда у них такие богатство?!! – задавали себе вопрос соседи. Но не находили ответа. За жадность старшего звали – «Хап», ни кто не помнил его настоящего имени, а младшего, не особо-то уступающего в жадности старшему – «Скрягой». Но однажды отец Филиппа пропал, точнее сын оставил его в могиле очередного погребённого, которого они раскопали. Он испугался и обронил в яму верёвку, по которой ничего не боящийся папаша должен был выбираться обратно.

А дело было так?!

Похоронили бесстрашного воина бессерка по прозванию «Бесстрашный и Неуязвимый». Настоящего воина, который прошёл ни одно сражение и всегда выходивший из всех баталий победителем. Для бесстрашия своего он принимал, какой-то сильнодействующий отвар, рецепт которого готовил сам и ни кому состава того снадобья не открывал. Благодаря этой тайне ни у кого такого снадобья не было и превзойти его доблесть ни кто не мог. Слыл «Бесстрашный и Неуязвимый» знатным воином и почитался в округе. О нём даже слагали песни. Готовил он снадобье всегда про запас и хранил его у себя в подвале, куда всем строго-настрого вход был запрещён, даже домочадцам. Он настолько пристрастился к своему напитку, что принимал его, уже не только перед боем, но и в обыденной ситуации – закрывшись у себе в подвале и возливая не малое количество этого самого универсального приготовления из трав сильнодействующих и не меньшего количество грибов галлюциногенных. Одурманенный он принимался громить всё, что попадалось под руку в его специально отведённом зальчике для пиров, потом затихал и мирно спал на лавке, уставившись остолбенелыми глазами в потолок. На одном из таких пиров, он спал дольше обычного. Родственники приняли его за умершего и, похоронили, положив с ним в могилу, кроме богатств, украшений и оружия, ещё и эти самые сильнодействующие снадобья, которые он любил больше жизни.

В эту же самую ночь, чёрные старатели раскопали могилу и, как только «Хап» смахнул с гроба последнюю погребальную земельку, изнутри послышался стук. Филипп онемел. Мало того, что он испугался и нечаянно уронил верёвку вниз, он ещё и убежал.

Будучи по природе своей не только интриганом, но и человеком осторожным и предусмотрительным, Филипп, в своё оправдание: «Куда пропал отец?», созвал тинг и сообщил на собрании: «Якобы погребённый и отец были давними друзьями, но держали это втайне от всех и, вот теперь, когда его не стало, отец не может перенести эту утрату и ушёл к нему в заупокойный мир и будут они там теперь неразлучны».

Данная новость – «Дружба «Бесстрашный и Неуязвимый» и «Хапа» на сходе всех удивила, но уход отца Филиппа ни кого не расстроил. Ни кто в селе «Хапа» не любил. Они даже всем собранием, перешёптываясь, попытались вспомнить его настоящее имя, чтобы помянуть усопшего, но не могли вспомнить, как его зовут, а спросить у сына постеснялись – дабы не огорчать его дополнительно.

– Поминки справить надо бы, – предложили селяне Филиппу, но сын решил сэкономить и не праздновать погребальной тризны. Чтобы избежать дополнительных вымогательств селян, он сослался на горе и покинул собрание.

После ухода Филипа кто-то предложил провести расследование, уж больно сомнительной ему казалась версия дружбы «Хапа» с «Бесстрашным», предлагаемого одёрнули и предложение дознания не поддержали. Зато все как один были едины во мнении: «Поминки надо справить».

– Не по человечески это?!! – все как один, выразили своё мнение, оставшиеся на тинге жители. – Может, соберём общую тризну и своими силами проводим ушедшего?!!