Текст книги "О Главном. IT-роман"

Глава 2
Зальцбург

– Ну что, время? Открывай встречу. – И Бразилец показал Медбрату на большие часы в комнате для наблюдений Зальцбургской лаборатории.

Сегодняшняя мысленная встреча «Близнецов», как продолжали все называть двенадцать чудесным образом спасенных молодых людей во всем мире, была особенной. Впервые с момента обретения удивительной способности общаться на расстоянии они решили пригласить на эту встречу своего Учителя.

После того как все разъехались по своим странам, ребята начали постепенно вырабатывать правила мысленного общения друг с другом. Сначала было много курьезных случаев. Ребята обращались друг к другу невпопад, иногда в очень неудобные моменты. Окружающие откровенно пугались необычного поведения Близнецов, неожиданно начинающих прислушиваться к чему-то внутри себя. Особенно тяжело приходилось тем Близнецам, кто привык при разговорах жестикулировать.

Потом возникла потребность расширить общение, перейти от диалогов к групповым обсуждениям. И вот это уже оказалось совсем непросто. Несколько голосов, одновременно звучащих в голове, доводили иной раз до исступления.

Навести порядок в таком общении взялся Медбрат. Сначала он предложил заранее устанавливать конкретное время для общих мысленных обсуждений. Поскольку найти время, удобное для всех, было невозможно, решили, что день и час назначается не позже, чем за неделю до встречи. Право выбора дня и часа решили предоставлять тому, кто собирается первым следующий раз выступать.

Гораздо сложнее оказалось установить порядок выступлений на таких встречах. В результате долгих споров договорились использовать для своего общения принципы, принятые при общении компьютеров в вычислительных сетях. В качестве основного они выбрали протокол последовательного общения, когда все участники включаются в мысленное кольцо и выступают строго по порядку, в отведенное каждому время.

Медбрат предложил выступать в том порядке, как когда-то все располагались по кроватям в Римской гостинице. Эта идея не прошла – слишком тяжелые воспоминания были с этим связаны. В итоге кольцо решили образовать по ходу Солнца, расставив участников в той последовательности, в какой новый день приходит в их страны. Первым в кольце оказался Японец, за ним Китаец, Малаец, Индус и Русский. После небольших уточнений с картой, определились, что затем идут Еврей, Турок, за ними Медбрат с Бразильцем и Немец. Замыкал кольцо следующий за Американцем Мексиканец. Первого выступающего выбрали по тому же принципу. Если первую встречу начал Японец, то вторую уже открывал Китаец, и дальше опять по тому же кругу, по ходу солнца.

В начале каждой встречи сначала происходил обмен новостями и идеями. В первом круге общения каждый обязательно использовал свою очередь хотя бы для того, чтобы всех поприветствовать. Потом начиналось обсуждение.

Для этой, второй части встречи ребята решили установить еще более продвинутое правило общения. Тот, кто первым успел начать говорить, – тот и говорит, но только одну мысль и без особых пауз. Если в какой-то момент времени начали говорить два и более человека одновременно, все замолкают, и затем опять тот, кто был в этом числе первый по ходу Солнца, продолжает говорить.

Удивительно, но им очень легко удалось освоить эти правила общения в своих спорах. Уже через пару встреч одновременные высказывания сами собой прекратились. Ребята как-то заранее стали чувствовать ожидаемое одновременное выступление и уже автоматически уступали право высказываться в очередности «с востока на запад».

Сначала у Близнецов было много новых ощущений и идей, общались все вместе каждую неделю. Потом встречи стали поскучнее, и вскоре стало понятно, что мысленно общаться всем вместе раз в месяц – более чем достаточно.

Но и эти встречи становились все менее и менее интересными. У всех картина жизни менялась примерно по одному и тому же сценарию, за исключением, пожалуй, лишь Медбрата с Бразильцем. И этот сценарий их новой жизни не оказался столь уж радостным и привлекательным.

На последней встрече у Близнецов состоялся откровенный разговор, по итогам которого ребята решили попросить своего Учителя принять участие в следующей общей беседе.

И вот момент наступил. Медбрат, который по общей договоренности открывал и закрывал встречи, мысленно спросил:

– Учитель, слышите ли Вы меня?

– Да, конечно, слышу. Надеюсь, и вы все меня тоже слышите, – ответил Иисус.

Медбрат начал объяснять правила их общения. Через пару фраз Иисус сказал:

– Я, кажется, понял. Включайте меня в ваш круг и считайте меня следующим за Мексиканцем.

– Нет, Учитель, у нас другое предложение, – продолжил Медбрат. – Как и положено, Учитель должен иметь абсолютный приоритет. То есть мы вводим простую поправку – когда вы начинаете говорить, все молчат. А в остальном мы будем руководствоваться нашими обычными правилами, если разрешите.

– Ну, хорошо, наверное, вы правы, – согласился Иисус.

– Тогда голос с востока, тебе слово, Японец, – сказал Медбрат.

– Учитель, так получилось, что мне выпала обязанность попробовать рассказать, что с нами всеми происходит, – начал Японец. – Эйфория у нас прошла, праздники закончились. И стало понятно, что все вообще не так понятно и прекрасно.

Мало того что на улицах на нас смотрят как на диковину в зоопарке. Даже перестали раздражать постоянные приглашения что-нибудь прорекламировать. Мы, кстати сказать, сразу договорились, что в эти игры не играем.

Неожиданная проблема оказалась в том, что наши самые близкие люди вдруг перестали быть такими близкими. Почти никто из наших близких, особенно родители, так и не могут нас до конца воспринять в нашем новом облике.

Но даже это оказалось не самое сложное. Гораздо хуже другое, не то, что снаружи нас, а то, что внутри. И это другое мучает нас всех примерно одинаково.

Раньше, в нашей прежней жизни, у нас у всех был понятный смысл существования, вполне понятная перспектива. Все, что мы могли, – это бороться каждый со своим недугом, не унывать, не опускаться. Скажем больше, мы хотели становиться, чувствовать себя практически полноценными людьми. Задача была прожить свою такую непростую жизнь достойно.

И мы с этим, как нам кажется, справлялись в меру сил. К той самой нашей встрече в Риме мы пришли как победители национальных заочных олимпиад. И там участвовали все на равных, никаких особых групп не было. Это уже потом выяснилось, что среди победителей немало инвалидов. Тогда и было решено провести специальные состязания, чтобы мы могли бороться лицом к лицу со здоровыми участниками. И уступать мы вовсе не собирались.

А теперь вот мы такие здоровые, красивые, и голова вроде бы у каждого с тех пор хуже соображать не стала, – а вот зачем это все? Ни один из нас пока не нашел себе ответа на простой вопрос – ну и что теперь дальше? Как распорядиться этим даром свыше – нашей новой жизнью?

Нет, мы не валяем сейчас дурака, мы все учимся, многие еще и работают. Медбрат с Бразильцем естественным образом практикуются в лаборатории у доктора Бирмана. Русский вообще переехал на время к Американцу, они серьезно занимаются информационными технологиями, тем более у них есть еще одно ведущее звено – Анна. Они новый большой Интернет-проект пытаются поднять. Да вообще никто из нас не бездельничает. У всех много новых знаний, ощущений, всего много. Но вот только в душе покоя ни у кого нет.

Когда мы с вами прощались, покидая лабораторию, вы сказали, что каждый из нас должен попробовать понять свое назначение, свой путь. И наш общий Путь.

Учитель, у нас не получается. Не получается определить, понять этот самый Путь. Ни каждому в отдельности, ни всем вместе.

Мы понимаем, что мы что-то должны правильное делать, но что? Если Путь, то куда? К какой цели?

Японец замолчал.

– Я бы хотел немного уточнить, что же вы все-таки хотите, – услышали Близнецы спокойный знакомый голос, в котором угадывалась легкая улыбка. – Поэтому у меня к вам есть два уточняющих вопроса. Первый вопрос: вы хотите, чтобы вам кто-то дал готовый ответ?

– Нет, Учитель, – вступил в разговор Китаец. – Мы понимаем, что мы сами должны найти ответ. Иначе это не будет нашим собственным путем. Но вот чего-то нам не хватает, чтобы нащупать ответ. Возможно, просто опыта. Думать-то мы давно научились по-взрослому. Когда целый день лежишь и думаешь, изо дня в день, из года в год, то либо научишься неплохо думать, либо совсем разучишься. А вот жизненного опыта нам набрать было и негде и некогда. Нам бы немного помочь, подтолкнуть наши раздумья в нужную сторону.

– Хорошо, это понятно, и, наверное, это правильно. Тогда разрешите задать второй вопрос. Вы думаете, что это только у вас такая проблема? Только вы одни серьезно размышляете о том, как распорядиться этим самым даром свыше – жизнью?

– Учитель, мы об этом тоже много спорили, – вступил в свою очередь Малаец. – И постепенно мнения наши сошлись к одному. Конечно, мы совсем не уникальны. Нас, по-видимому, мучает вопрос, который не давал спать некоторым людям и тысячу лет назад, и две тысячи, и пять. Это старый, вечный вопрос о смысле жизни. Просто он для нас сейчас встал в полный рост. И пока мы на него себе как-то внятно не ответим – похоже, что не обрести нам душевного покоя.

– Что немного успокаивает, – дополнил Индус, – не мы первые, не мы последние, кто этим вопросом мучается. Но это же и расстраивает – не найдем мы, наверное, никакого внятного ответа.

– Ну, я немного более оптимистичен, – послышался голос Русского. – Перед тем как окончательно расстроиться, было бы правильно узнать, а какие варианты ответа для себя находили те или иные толковые люди. Желательно, наши современники. Может, нам подойдет та или иная версия. А может быть, нам удастся подумать хорошенько и эту версию еще усовершенствовать.

Только вот проблема – мы уже перечитали все, что смогли найти. Однако продвинулись не сильно. Мы так думаем: наверное, далеко не все, кто нашел для себя ответ, бросались публиковать свои сокровенные мысли.

Я вот почему-то уверен, что среди людей, нашедших для себя ответ, кто-нибудь точно продвинулся к правде гораздо ближе остальных. Только вот как бы с этим «кем-нибудь» да умудриться поговорить по душам?

– Ну вот и хорошо, давайте так и попробуем сделать, – неожиданно подвел итог Иисус. – Я попрошу одного такого человека с вами позаниматься. Думаю, ему будет интересно помочь вам поискать ваш собственный ответ на вопрос о смысле жизни.

Время для таких мысленных встреч, если нет других идей, установим ваше стандартное. Первая встреча – завтра, а далее будете решать сами.

И не успели Близнецы осознать суть сделанного предложения, как они почувствовали, что встреча с Учителем закончилась.

Глава 3
Римская провинция Иудея. Иерусалим. Примерно 30 год нашей эры

Вечер последнего дня весеннего месяца нисана оказался для бедного пастуха Елиазара очень неудачным. Началось с того, что у него сегодня потерялась овца. Это была старая овца. Как часто шутил Елиазар, почти такая же старая, как он сам. Но с этой овцы началась его отара. Он купил ее маленькой, совсем крошечной, выкормил молоком и хлебом, она выросла вместе с его детьми. Эта овца была как бы старейшиной отары, ее основой. И вот сегодня он не заметил, как его старушка куда-то запропастилась. Что совсем обидно, заметил он пропажу слишком поздно, когда уже загонял свою маленькую отару домой.

Бедному Елиазару ничего не оставалось, как опять покинуть свой дом в поисках пропажи. Худой и длинноногий, он быстро прошел весь свой дневной путь, но так и не нашел потерявшейся овцы. По-видимому, подслеповатая куда-то далеко забрела.

Но только сейчас до него дошло, что пропажа овцы – еще не самое плохое, что с ним сегодня приключилось. Гораздо хуже другое. Он так увлекся поисками, что совсем перестал следить за временем. И вот теперь только он поднял голову, посмотрел на небо и вдруг увидел, что солнце уже зацепилось краем за горизонт.

У Елиазара неожиданно слезы навернулись на глаза. Еще не больше четверти часа, и на небе появятся звезды, значит, наступил шабат. Если точнее, этот вечер, вечер пятницы, называется эрев шабат – канун субботы, но на него распространяются все субботние правила. Для благочестивого иудея субботний покой и соблюдение субботних предписаний – нерушимая святыня. Даже если Елиазар случайно натолкнется сейчас на свою овечку, то не сможет ее забрать с собой и привести домой. И более того, сам он тоже домой дойти не сможет. До границы их деревни гораздо более разрешенных двух тысяч локтей. Значит, вместо того, чтобы провести это благословенное время в кругу семьи, он останется на весь шабат здесь, где его застиг эрев шабат. Таковы строгие правила. И наказание за их нарушение – смерть.

Все, что ему оставалось, – это найти себе пристанище на ночь и на весь следующий день до самого заката. Оглядываясь по сторонам, Елиазар понял, где он сейчас находится, и ему стало совсем тоскливо. Это было нечистое, нехорошее место. Это было место недавней казни. Всего две недели назад, перед началом праздника Песах, здесь распяли трех человек. Но выбора у него уже никакого не было.

– Еще ладно, что разрешили быстро снять распятых, а то была бы у меня страшная компания на шабат, – сказал он себе в утешение. – Раздобрились в этот раз римляне.

Остающиеся до наступления темноты минуты Елиазар решил потратить, чтобы обойти вокруг горы в поисках удобного пристанища до завтрашнего вечера. Хорошо бы хоть дерево найти, чтобы сидеть под ним. Ведь когда наступит шабат, хорошему иудею не следует даже думать о делах.

Огибая место последней казни, Елиазар вдруг увидел, что какой-то человек стоит на вершине холма. Острый глаз пастуха распознал на фоне закатного неба фигуру воина с копьем. Этот плечистый высокий человек явно был одним из легионеров римской когорты, пришедшей на праздник в Иерусалим с прокуратором.

– Что может здесь делать этот чужеземец? – сказал себе Елиазар. – Это странно, очень странно. Он один. Римлянин за пределами своего лагеря, поздно вечером – и один.

Любопытство Елиазара пересилило страх. Он каждый день вел свою маленькую отару мимо этого места и точно знал, что там нет ничего, ну совершенно ничего интересного и ценного. Даже остатки одежды казненных, которые побрезговали взять палачи, кто-то на прошлой неделе унес. Пастух решил тихонько подойти поближе, чтобы разглядеть, что там, на месте недавней казни, делает этот язычник. Но тут из-под его ноги выскочил камень и покатился по склону. Воин резко повернулся в его сторону и на плохом арамейском языке сказал:

– А ну стой, кто там. Назовись.

Не повиноваться римлянину было опасно. Елиазар остановился, громко назвал себя и объяснил, что он мирный пастух, ищет пропавшую овцу.

– Подойди ко мне ближе.

Иудей медленно двинулся вверх. Подойдя к чужеземцу ближе, Елиазар понял, что на холме перед ним стоит не рядовой римский воин. Такую красивую бронзовую кольчугу с круглыми блестящими бляхами носили только начальники. Да и лежащий у его ног шлем с пышным поперечным гребнем из конского волоса был не для простых солдат. Римлянин был сотник, не меньше.

– Пастух, не бойся, подойди ближе. Послушай. Я хочу сделать нужное людям дело. Помоги мне, и Бог тебя вознаградит.

– Ты, римлянин, просишь о помощи меня, пастуха, бесправного раба вашей империи? – спросил чужеземца Елиазар и удивился своей смелости.

– Да.

– И ты сказал Бог, а не боги, – переспросил пастух.

– Ты прав, иудей, я сказал Бог. Поможешь мне?

– Что ты хочешь от меня?

– Ответь мне, есть ли здесь рядом какая-нибудь пещера?

– Дай вспомнить. Так. Ага. Ну, конечно, есть одна неподалеку, прямо под этим холмом. Если ее еще окончательно не завалило. А зачем тебе пещера на ночь глядя? Хочешь там заночевать? Тогда эта пещера не подойдет. Там опасно. Раньше гончары в ней добывали хорошую глину, но столько вынесли, что начались обвалы. Я мальчишкой там лазил. Как однажды двоих гончаров где-то внутри завалило – зашли они и не вышли, – так никто в эту пещеру больше не ходит.

– Я хочу перенести куда-нибудь в укромное место то, что осталось от казни. Закопать или спрятать.

– Зачем тебе это?

– Один из казненных был праведник. Или больше, чем праведник.

– У нас тоже много об этом говорят.

– Помоги мне найти укромное место спрятать то, что было связано с этим человеком.

– Интересно, а как ты отличишь сейчас, что кому принадлежало?

– Это ты правильно спросил. Конечно, какой крест был его, сейчас не определить. Таблички, что были на крестах, отвалились. Но кое-что точно относится к нему.

Сейчас чуть стемнеет, и я вообще ничего почти видеть не буду. Плохо что-то я вижу в последнее время. Однако пока было светло, я все, что мог, как видишь, собрал. Так что теперь мне бы нужно вот это все, что может к Нему относиться, перенести в укромное место и спрятать. А там видно будет.

– Я бы рад тебе помочь. Ты ведешь себя как человек. Но есть запрет, через который я не могу переступить. Через несколько минут солнце зайдет, наступит шабат, и я ничего не смогу делать. Ни для тебя, ни для себя. Хотя, подожди, подожди… Придумал! Недавно нам объявили решение синедриона о пленении. Так вот, если ты меня берешь в плен, то я буду обязан с тобой передвигаться и не совершу большого греха. А если я смогу с тобой передвигаться, то и помочь тебе чем-нибудь, наверное, смогу.

– Я тебя не совсем понимаю. Но про шабат ваш иудейский слышал многое. Объясни, что мне делать. И что тебе можно, а что нельзя.

– Хорошо. Надень свой шлем на копье и воткни копье в землю. За один раз ты три креста не перенесешь. Сегодня луны не будет, новолуние только завтра. Но небо ясное. Когда будешь потом, в темноте, подниматься на холм, то найдешь это место по отражению звезд на своем шлеме.

Римлянин беспрекословно исполнил то, что ему сказал пастух.

– Теперь иди скорее за мной, – сказал Елиазар и стал быстро спускаться с вершины холма на закат. Когда они оказались перед входом в пещеру, солнце посылало последние лучи. – Теперь на этом месте возьми меня в плен.

– Ты мой пленник.

– Я буду здесь сидеть и праздновать шабат. Петь я буду. Так что с вершины сюда ты сможешь тоже дорогу находить. Потихоньку ты перенесешь все, что хочешь, в эту пещеру. Если тебя не завалит, то выйдешь потом, возьмешь меня и поведешь по окраине города к моей деревне. Так поведешь, что я немного впереди тебя окажусь. Ты ведь дорогу не знаешь. Доведешь ты меня до моего дома. Так случайно у тебя получится. А там уж пойдешь к себе в лагерь. Ну, все, солнце заходит. Я больше о делах не то что не говорю, но и не думаю.

Не прошло и двух часов, как Сотник перенес в пещеру все, что успел засветло найти и собрать на холме.

Сначала он отнес ко входу пещеры то, что не вызывало сомнений. Венец, сплетенный из белого терновника безжалостной рукой палача. Отвалившуюся от креста табличку с надписью на официальном латинском, общеупотребительном греческом и туземном арамейском «Иисус Назорей, Царь Иудейский». Отнес он и семь найденных им гвоздей, и пробитую копьем губку, на которой подавали питье распятым в тот день. Потом он перенес к пещере кресты, все три, один за другим.

Дальше было и проще и сложнее. В пещере было темно, ориентироваться было непросто. Поэтому Сотник от входа двигался вглубь так, чтобы стена все время была справа. Когда он не мог далее пронести крест из-за узости хода, он его опускал на землю и отправлялся за следующим, держась за стену теперь уже левой рукой. Назад идти было легче, и не только потому, что он шел без груза. Монотонное пение пастуха было полезным ориентиром и неожиданно приятно радовало слух Сотника.

Выйдя из пещеры после того, как он отнес последний крест, Сотник вдруг заметил, что темнота как бы слегка рассеялась. На этот раз он гораздо легче нашел свое копье со шлемом на вершине холма, забрал их и в последний раз отправился вниз к пещере. Оставив шлем около пастуха, Сотник понес в пещеру копье. Это было то самое копье, которое пронзило сердце Иисуса из Назарета. Сотник отобрал его у легионера по возвращении в казармы еще тогда, две недели назад.

На входе в пещеру Сотник осмотрелся по сторонам и еще раз поразился тому, что стал заметно лучше видеть все окружающее. Добравшись в глубине пещеры до места, где лежали кресты, он положил копье рядом с ними и присел. Первый раз за долгий вечер он позволил себе передохнуть. Старый вояка стал перебирать мысленно все найденные и перенесенные им в пещеру предметы. Сопоставляя одно с другим, он пришел к выводу, что какой-то из предметов, найденных на холме, благотворно повлиял на его слабое зрение. Хотя наконечник этого самого копья он ведь тоже трогал, и не раз, но ничего такого не происходило.

Раздумывая над тем, какой еще силой могли обладать предметы, касавшиеся тела Того Человека, Сотник благоговейно притих. Вдруг ему показалось, что едва слышному пению пастуха кто-то тоненько подпевает. Этот звук шел не снаружи, а из глубины пещеры, оттуда, куда с крестами он пройти не смог. Сотник приподнялся и осторожно стал пробираться вглубь, продолжая уже привычно держаться правой рукой за стену.

Не прошло и минуты, как за неожиданным поворотом он обнаружил источник звука. Это еле слышно блеяла овца. Сотник ощупал ее руками и все понял. Овечка, наверное, забрела сюда днем в поисках прохлады. Она зацепилась скомкавшейся шерстью за какой-то торчащий из стены корень и не смогла освободиться. Пришлось немного повозиться в темноте, и вскоре Сотник на руках вытащил бедное животное на свежий воздух.

Радости пастуха не было предела. Он с уважением посмотрел на Сотника. Этот большой человек, наверное, действительно совершил богоугодное дело, если ему, Елиазару, рядом с ним так сразу повезло.

Поднявшись немного по холму и встав над самым входом в пещеру, Сотник несколько раз подпрыгнул. Земля стала заметно подаваться, и, тяжело сбегая вниз, он ощущал, как опускается почва за его ногами. Плохо ли, хорошо ли, но вход в пещеру был завален.

Путь по окраине Иерусалима к деревне, где жила семья Елиазара, был просто приятен. Сотник и пастух шли молча, наслаждаясь вечерней прохладой и приятными мыслями. Овечка тихо бежала за ними. Когда дошли до дома пастуха, Сотник сказал:

– Могу я тебе дать денег?

– Нет, иначе это будет работа. Ты меня отпусти теперь из плена.

– Ты свободен, пастух.

– Спасибо тебе. Отсюда ты дорогу в казарму найдешь?

– С той стороны ветер несет запах горелой каши. Не там ли находится наша претория, что расположилась в крепости, выстроенной Иродом?

– Да.

– Тогда, конечно, найду. Будь счастлив.

– И ты будь счастлив.

Не успел Сотник зайти в казарму, как легионер, стоящий на часах, доложил, что его давно ждет к себе прокуратор. Сотник не спеша умылся, переоделся в чистую одежду и направился к Пилату.

Покои прокуратора располагались рядом с казармой, в той же крепости. Несмотря на поздний вечер, прокуратор не отдыхал в своих покоях. Он сидел в открытой зале, где обычно днем принимал просителей, выслушивал доклады о ходе сбора податей и вершил суд. Зала выходила прямо в сад, через который мимо караульных легионеров шли посетители на прием к прокуратору. Неяркий свет двух факелов освещал стол прокуратора и небольшое пространство вокруг него.

– Ну, наконец-то, – прервал Пилат приветствие Сотника. – Где тебя носит?

За те семь лет, как Пилат был назначен прокуратором Иудеи, разные доносы ему поступали. С тех пор, как император Тиберий провел через Сенат закон о вознаграждении доносчиков, много всякой дряни перед ним прошло. Но доносы на Сотника – этого еще не было. Обычно доносчики хотят имущества того, на кого доносят. А с Сотника, плебея, что взять? Но без рассмотрения такие доносы оставить невозможно. Тем более что последняя казнь ему самому тоже до сих пор покоя не дает. И прокуратор перешел к делу:

– Два доноса на тебя, центурион. Первый, – и Пилат взял со стола свиток: – «Во время последней казни преступников громко сказал про одного из них: «Истинно человек этот был праведник», тем самым публично подвергая сомнению справедливость вынесенного от имени Кесаря смертного приговора». Второй донос, – и Пилат взял другой свиток: – «После той казни в присутствии трех легионеров сказал, что один из преступников был сын Божий. Потом отобрал у легионера копье, которое использовалось при казни, и заменил его на новое. Через окно видели, что перед тем, как спрятать копье под кроватью, поцеловал его наконечник. Подозрение, что изменяет римским богам под воздействием местных верований». Что ты скажешь в свое оправдание?

– Это пока вопрос старшего товарища или уже допрос прокуратора?

– А ты как хотел бы?

– Первое предпочтительнее.

– Тогда считай, что вопрос.

– Тогда убери этого человека, что сидит в темной одежде там, за колонной, с пером в руках.

Прокуратор удивленно посмотрел на Сотника:

– Ты стал гораздо лучше видеть, старый вояка. – И, не поворачивая головы назад, громко произнес: – Оставь нас.

Человек в темной одежде тихо поднялся из-за колонны и бесшумно удалился.

Пилат продолжал вопросительно смотреть на Сотника. Тот неожиданно улыбнулся доброй, непривычной на его лице улыбкой.

– Прокуратор, понимаешь, я прозрел. Ты ведь там посадил этого дурака открыто, потому что давно меня знаешь. Привык ты, что из-за этой проклятой катаракты я в сумерках почти ничего не вижу. Кстати, знаешь, что значит по-гречески это слово?

– Не задумывался.

– Это значит «водопад». Какой-то их древний врач решил, что там, в глазу у некоторых стареющих людей вроде меня, течет сверху вниз небольшой поток мутной воды. Из-за этого они все видят мутно.

Так вот, веришь ты или нет, но я прозрел. Совсем прозрел, и глазами и душой. Прошла у меня мутная катаракта, и на глазах, и в душе. Думаю, ты полностью понимаешь, что я этим хочу сказать. Тебе ведь о том, что происходило во время казни на горе, донесли во всех деталях?

– А ты как думаешь?

– Так и думаю. Значит, как солнце затмилось, рассказали?

– Да, было в тот день какое-то затмение. Первосвященники говорят, что у них иногда бывают такие пыльные тучи.

– А то, что земля сотрясалась, тоже знаешь?

– Знаю. Здесь, в претории, тоже потрясло немного. Ну и что из этого следует? И не такие трясения земли бывают.

– А из Города осведомители, наверное, тоже сообщили, что в храме иудейском в то же самое время произошло?

– Это ты про занавесь их драгоценную? Сообщили. Ну, подумаешь, разорвалась в храме занавесь, что отгораживала их Святая Святых. Мало ли кто ее порвал.

– А то, что Он воскрес, ты уже знаешь?

– Я знаю, что могила была пуста. Только и всего. Почему ты веришь слухам о воскрешении? Ты же сам его не видел?

– После казни я Его не видел. Ты прав. Но зато я нашел двоих человек, которые видели.

– И допросил их?

– Поговорил с ними. Поговорил с каждым по отдельности, спокойно, не спеша. И я тебе скажу, что эти простые люди не лгут. Ты ведь знаешь, к сожалению, у меня большой опыт допросов. Не как у тебя, конечно, но тем не менее… Я ведь сотник старый. Плохих старых сотников не держат. А хорошему старому сотнику многое что приходилось делать в жизни…

– Можешь прямо сказать, что ты в людях разбираешься. Это правда. Ну и какое мнение ты об этих двух сказочниках составил?

– Они не сказочники. Ты легко поймешь, что я хочу тебе сказать. Это простые люди. Один из них рыбак, другой – сборщик налогов. Люди вроде этих не умеют сочинять столь подробно. И тем более не умеют не путаться потом в рассказе. Особенно когда говоришь с ними порознь. Нет, прокуратор, у меня нет сомнений, эти люди говорят о том, что действительно видели.

Более того, они будут это свидетельствовать всюду. И под пытками они лгать не будут. Они вообще теперь ничего не будут бояться. Как и я, прокуратор. Главное событие в нашей жизни уже случилось…

– Я не верю.

– А я верю.

Старые боевые товарищи замолчали. Через несколько минут молчания Сотник продолжил:

– Мы с тобой теперь, похоже, никогда не поймем друг друга. Если ты не веришь в вечную жизнь, то и нет у тебя ее, вечной жизни… Отпусти меня.

– Куда ты пойдешь?

– Пока не знаю. Сначала на север, вдоль берега моря, мимо Кесарии в Сирию, там видно будет.

– И что ты собираешься делать?

– Буду рассказывать о том, что видел и что понял. Вот еще встречусь с Его учениками, узнаю побольше о том, чему Он учил, и пойду.

– И вскоре поймают тебя. И испросят противники этого нового учения смерти твоей у Великого Императора Тиберия Цезаря Августа.

– Да, но я исполню свое предназначение в этой земной жизни. И, может быть, заслужу прощение и жизнь вечную.

Пилат молчал, глядя прямо в глаза Сотнику. Тот в ответ спокойно смотрел на него. Так они молчали еще несколько минут, пока не послышались вдали приближающиеся шаги нескольких человек. Прокуратор нервно дернул щекой.

– Вон идут те, которые должны были обыскать жилище твое во время и после твоей сегодняшней отлучки. Если ничего подозрительного не нашли, вроде того самого копья, то ты уйдешь отсюда без конвоя. И я дам тебе поручение отправиться в Кесарию, пока я в Иерусалиме задерживаюсь. А ты сам решишь, что тебе следует делать. Причитающееся тебе за полгода жалование и долю от собранных налогов получишь там. Если никуда по пути не денешься.

И Понтий повелительно поднял руку, позволяя пришедшим приблизиться.

– Ну, что?

– Ничего, прокуратор.

– Тогда пошли все вон отсюда. Все.

– Прощай, прокуратор, – тихо сказал Сотник.

– Прощай. Не попадайся, если можешь, на моей территории, – так же тихо, глядя поверх его головы в темное небо, ответил Пилат.