Текст книги "О Главном. IT-роман"

Глава 23
Франкская Римская империя, Рим. 25 декабря 800 года

– Доброе тебе утро, Карл, всемилостивейший, благородный, Богом венчанный, великий и мир приносящий император, который правит Римской империей, – такими словами без тени улыбки приветствовал императора Карла на утреннем молебне Папа Лев III.

– Доброе тебе утро, святейший. Могу ли я попросить тебя обращаться ко мне попроще? Титул этот мне важен каждым своим словом, заботливо подобранным под твоим духовным началом. Но таким всеобъемлющим он нам нужен совсем не для разговоров между нами, а для внешних сношений и для народа.

Папа поправил правой рукой окладистую, еще не совсем седую бороду, улыбнулся и ответил:

– Минимум, на который я согласен, народ для тебя уже определил. Ты для всех римлян, включая меня, есть Каролус Магнус, Карл Великий. Еще раз поздравляю тебя с коронацией.

– Благодарю тебя. Благодарю за то, что своими руками возложил на меня, коленопреклоненного, императорскую корону. И за то, что ты в свой черед тоже преклонил колени в знак почтения перед воссозданным с твоей же помощью императорским саном.

– Я искренне верю, что ты избран свыше. Ты пробудил к новой жизни Западную Римскую империю, реализовал мечту лучших своих предшественников, включая твоего славного деда, Карла Мартелля. Объединяя народы под своей властью, ты создаешь возможность церкви объединять их духовно. Поддержка святого престола, пока я жив, всегда будет с тобой.

– Я не сверну с выбранного пути, особенно с такой поддержкой. И в знак своей самой глубокой благодарности я хочу открыть тебе сегодня одну нашу великую семейную тайну.

Папа выразил на своем лице удивление и пригласил императора присесть на кресла, что стояли в ряд неподалеку от алтаря.

– Ты меня заинтриговал. Твой род идет из глубины веков. Как давно в семье есть эта тайна, которой ты хочешь поделиться?

– Ты только что вспомнил моего деда. К сожалению, я не застал его в живых. Тайна начинается с него. Он оставил моему отцу кое-что значимое со словами: «Пусть этой реликвией распорядится тот, кто восстановит империю».

– Тогда ты давно имеешь право этим распорядиться.

– Раньше я так не считал. Только вчера, после помазания и коронации, я ощутил, что время пришло. Вот документ, объясняющий, о чем идет речь.

Карл протянул Папе темный от времени свиток со свисающими старинными печатями.

Лев III начал читать, сначала бегло, потом медленнее. Затем он остановился, поднял глаза к небу, пошевелил губами, что-то тихо произнося. Император почтительно молчал, пока Папа не дочитал внимательно документ до самого конца.

– Невероятно, – подняв глаза на императора, прошептал Папа. – Сколько лет след этого копья был утерян. Скажи мне, этот наконечник действительно сохранился?

– Не совсем так. Я им распорядился. Помнишь, не так давно я расспрашивал тебя о том, как распорядилась Святая Елена реликвиями, привезенными ею со святой земли. В частности, с гвоздями, найденными ею на Голгофе.

– Конечно, помню. И, кажется, начинаю понимать ход твоей мысли.

– Я и не сомневался. В те давние времена Елена хотела, чтобы святых реликвий было побольше. К тому же она не могла точно определить, какие из гвоздей относятся к крестному подвигу Спасителя. Поэтому она распорядилась все найденные гвозди расплавить и выковать из полученной массы гвоздей размером поменьше, а числом побольше. Чтобы распределить на многие приходы, в разные епархии.

– Принято считать, что она действительно так и сделала. Как же решил распорядиться своей великой реликвией ты?

Карл повернулся к свите. Ему и Папе поднесли два небольших одинаковых ларца, богато украшенных драгоценными камнями.

– Я приказал моему кузнецу расчленить реликвию. Самый наконечник я взял себе. Буду носить его на сердце и моим наследникам заповедаю. Остальное разрублено на две части. Они находятся в этих ларцах.

В знак глубокой признательности за поддержку я решил сделать святой церкви приношение. Предлагаю тебе выбрать из этих двух ларцов один. Второй я сделаю главной реликвией императорского престола новой Великой Римской империи.

Папа протянул правую руку по направлению к одному из ларцов. Ларец тут же был поднесен почтительно поближе, так, чтобы Папа сам мог его открыть. Тот его медленно приоткрыл двумя откровенно подрагивающими руками. Невольная слеза скользнула по щеке понтифика. Наконец он оторвал взгляд от темнеющего на атласе металлического осколка, изъеденного местами ржавчиной, и спросил:

– Как ты собираешься распорядиться той частью, которая предназначена тобой для империи?

– Это ведь прямое наследие единой империи великого Константина. Думаю, я поручу сделать из этого обломка новый целый наконечник. Не нужно непосвященным знать все детали. Новый наконечник будет содержать всю эту часть настоящего, исходного и поэтому будет освящен благодатью. Украшу его богато. И, если будет на то воля Божья, то станет этот наконечник парадный предметом гордости и поклонения, как мост между старой и новой империей, как великая священная реликвия нового императорского престола. Будут меняться династии, но империя должна стоять в веках.

– Вспоминаю высказывание одного твоего великого предшественника, императора Марка Аврелия: «Ценность человека определяется предметом его устремлений». Ты действительно великий человек.

Папа сделал какой-то малозаметный знак, и вдруг божественные звуки органа заполнили зал. Папа и император встали. Мозаичное огромное окно в стене собора перед ними вдруг вспыхнуло яркими красками. Взошедшее в эту минуту солнце возвестило о начале нового дня новой Великой Римской империи.

Глава 24
Борт самолета рейса Иpaклион – Вена

«Ну вот, совсем зря спал. Ничего не увидел. Совсем ничего. Хоть бы какой намек, что же Годзилла со мной в конце концов сделает… – такими были первые, еще неясные мысли Пака после пробуждения. – Сейчас я открою глаза. А Ее нет. Но все равно я чувствую Ее сегодня близко, очень близко. К чему бы это?»

Как только самолет начал снижаться, подсознание уверенно вытащило Пака из его сна. Теперь он неспешно открыл глаза. «Так, сначала взгляд в окно. Надо же, как повезло. Видимость сто процентов. Это очень хорошо.

Что еще видим за окном? До земли еще километров семь? Нет, пожалуй, где-то шесть. Вовремя проснулся. Примерно осталось еще минут десять до включения табло. Хорошо. Можно сказать, отлично. Времени навалом. Тогда пока поглазею на публику. Все ли на месте, как себя ведут».

Пак, как бы потягиваясь, повел взглядом вокруг и осмотрел весь небольшой салон бизнес-класса. Все пассажиры были на своих местах. Самый маленький из них ползал по проходу между креслами и жужжал, выписывая повороты надувным самолетиком. Сейчас он как раз дополз до ряда, на котором сидел Пак. Судя по надписи на борту игрушечного лайнера, подарок мальчику сделал кто-то из стюардов от имени авиакомпании. Пак не стал задерживать свое внимание на мальчике и перевел взгляд повыше.

Двое, сидевшие справа, наблюдали за мальчуганом. «Не равнодушно смотрят. О своем думают. Серьезно думают. У того, что посветлее, похоже, есть свой мальчик, и у него какие-то проблемы, – отметил тренированный взгляд Пака. – Не простым, посторонним, а вроде как отцовским взглядом смотрит на мальчика. При этом у него самого почему-то на глаза слезы наворачиваются. А второй что-то такое успокоительное ему говорит».

Ким напряг слух и с трудом разобрал за гулом моторов обмен короткими фразами:

– Илья, не нужно отчаиваться.

– Я чувствую себя беспомощным. Как маленький ребенок. Это ужасно.

– Даже беспомощное дитя, например, вот этот малыш, может спасти сотни человек.

Малыш вскочил и побежал к родителям. Пак внимательно проследил взглядом, как мальчика взяли на руки и дали попить.

«Сомнений точно нет. Корейские корни в этой семье напрочь отсутствуют. Так у нас и на руки детей не берут, и попить ребенку не дают». Пак бросил взгляд на часы и не спеша встал со своего кресла. Перед тем как приступить к делу, он решил немного размяться. А заодно и получше рассмотреть тех, кого ему плохо было видно со своего места.

Бабушки-туристки угомонились. Они теперь тихо лежали в своих креслах, подложив под шеи надувные подушечки и закрыв глаза матерчатыми очками. Одинокий индус сидел, повернувшись к окну, и смотрел в бескрайнее пространство над редкими белоснежными облаками. По-видимому, он как-то немного отвлекся в полете от своего горя. Сейчас, как завороженный, он просто бездумно сидел и смотрел в бесконечную даль.

«Ну, подведем итог. Каких-либо оснований для изменения прогноза о том, кто же есть моя цель, у меня не появилось. Теперь посмотрю повнимательнее, как там мой клиент».

К великому сожалению Пака, его предполагаемая жертва крепко спала. Хорошее питание плюс приличная доза спиртного сделали свое дело. Акула капитализма спала безмятежным сном маленького ребенка, подложив могучую правую руку под пухлую щечку.

«Ничего, солнце еще высоко. Когда нужно будет пристегивать ремни, его разбудят так же настойчиво, как меня на взлете. Так что я имею все шансы получить свое удовольствие, – успокоил себя Пак. – Однако очень хочется посмотреть, как он будет терять свое холеное лицо.

Ну ладно, пора. Теперь нужно сосредоточиться на главном».

Ему на самом деле было приятно наконец-то сделать Это. Совершить главное дело своей жизни, свой великий личный подвиг во имя Родины и ее солнцеликого Руководителя.

Все его дальнейшие действия были отрепетированы многократно. Пак аккуратно достал из верхнего багажного отсека свой рюкзачок и отправился в туалетную кабинку. В ту же самую, которую он посещал после взлета.

Сначала он разобрался с рюкзачком. Вынул из кармашка рюкзака тонкую нательную рубашку с длинными рукавами. Обвязал ее пока вокруг пояса. Достал и повесил на крючок у двери объемную куртку-пуховик, которая придавала рюкзаку объем и видимый смысл. Опустил столик для пеленания, положил пустой рюкзак и стал выкладывать на него подкладку и переднюю стенку, распуская по пути все ненастоящие швы.

Уже через пару минут Пак приступил к укладке вынутого шелкового полотна, в котором теперь без труда можно было узнать маленький парашют. Именно такой, какой использовала команда Пака в шоу «Ариранг» при экстремальных прыжках. После тщательной укладки парашют опять отправился в рюкзачок, точнее, в оставшийся от рюкзака парашютный мешок.

Далее Пак с огромным удовольствием снял через голову и положил на столик «жидкожилет», это опостылевшее ему сооружение из «донорской» кожи. Повернулся к умывальнику, набрал в кулак бумажных салфеток, слегка их намочил и обтерся от самой шеи и до пояса. Выбросил бумажки, снял с пояса и надел нательную рубашку, потом набросил сверху парашютный рюкзачок. Глядя в зеркало, внимательно подогнал все ремни. В этот момент загорелся сигнал «вернитесь на свое место».

«Все по расписанию. Ну, ладно. Пора!»

Пак осторожно разъединил края верхней части «жидкожилета» по всему периметру. Двумя руками он вынул подрагивающий латексный мешок с темноватой жидкостью и положил его на дно унитаза. Посмотрел с одной стороны, с другой, затем нажал кнопку спуска. Струя воздуха мягко потянула мешок, он заткнул на пару секунд отверстие, завис, потом на глазах стал уменьшаться, перетекая вовнутрь, и со свистом исчез.

«Все как на тренажере. Отлично. Теперь второй».

Через несколько секунд второй эластичный мешок с жидкой начинкой того же цвета исчез в недрах самолета. «Жидкожилет «отправился в урну.

«А теперь конфетка».

Ему нравилось, как был замаскирован катализатор. Это была его, Пака, идея – замаскировать кусочек катализатора под шоколадный батончик. Пак достал «конфету» из кармашка рюкзачка и развернул над унитазом обертку, осторожно потянув ее в разные стороны за два хвоста. «Батончик» увесисто шлепнулся вниз. Пак бросил туда же обертку, нажал кнопку спуска, еще раз посмотрелся в зеркало, пощупал кольцо парашюта на груди, подмигнул себе, набросил на плечи пуховик и вышел из туалета.

Из соседней туалетной кабинки раздался громкий детский плач, за которым послышались увещевания кого-то из взрослых. Пак уже без особого интереса, чисто автоматически отметил, что этот язык ему незнаком. Стюард, стоявший рядом, в проходе между туалетами, тут же закрыл снаружи кабинку, покинутую Паком, и начал настойчиво стучать в дверь другой. Дверь открылась, оттуда вышел молодой папаша с тем самым мальчиком. Малыш почему-то горько рыдал.

«Мальчик не капризничает, однако очень искренне плачет, – опять же без усилий, по годами отработанной привычке все замечать, зафиксировал Пак. – Наверное, описался мальчишка и расстроился, ведь он уже такой большой».

Мысли о том, что он обрекает этого мальчугана, как и всех остальных пассажиров, на страшную смерть в затяжном падении на землю, у Пака не возникло. Он спокойно прошел на свое место, сел в кресло и начал готовить себя к прыжку. Пак знал, что у него есть от пяти до семи минут. Именно столько времени, по всем расчетам и проверкам, оставалось до взрыва.

Пак прикрыл глаза и стал просчитывать, что сейчас происходит во внутренностях авиалайнера. Вот сейчас мягкие мешки с взрывчаткой доплыли до основного отстойника. Они тяжелее содержимого и еще через пару минут должны оказаться прижаты ко дну в самой глубокой части. Туда же в ближайшие секунды попадет и «конфета»-катализатор.

Все было учтено и перепроверено в расчетах мастеров взрывного дела народной республики. Только правильное расположение места взрыва в системе сбора испражнений современных моделей самолетов могло обеспечить требуемый эффект. Специалисты называли бы это кумулятивным взрывом. Взрывная волна сначала должна будет отразиться округлыми металлическими стенками отстойника, потом собраться в акустический конус и уже затем устремиться вниз, прямо в днище лайнера.

Через доли секунды после взрыва образуется круговой аккуратный разрыв корпуса с диаметром около сорока сантиметров. Этого, по всем расчетам, уверенно хватало, чтобы необратимо нарушить конструкцию лайнера. Далее секунд за двадцать произойдет круговой разрыв фюзеляжа.

Так что Паку осталось просто подождать, когда в одном из мешков образуется первое отверстие. Во всех авиакомпаниях используют одну и ту же химию для разложения фекалий во внутренних туалетных контейнерах. Материал мешков был тщательно подобран. В этой среде он должен устоять не более пяти минут. И тогда взрывчатка начнет выходить из мешка. Как только ее первые молекулы встретят катализатор, произойдет «бум».

Малыш продолжал громко плакать, мешая Паку думать. Вдруг мальчуган неожиданно и резко замолчал. Если бы Паку это было интересно, он бы увидел, чем стюарду моментально удалось успокоить мальчика. Может быть, тогда Пак задал бы себе вопрос, почему принесенный новый надувной самолетик так легко остановил неутешные рыдания мальчугана.

И тогда Паку, возможно, удалось бы понять причину неутешных слез. Со своей проницательностью Пак вполне смог бы догадаться, что предыдущий подаренный самолетик мальчик недавно уронил в унитаз, испугавшись громкого звука высасываемого воздуха.

Но Пак не стал открывать глаза. Поэтому он никак не мог предположить, что на самом деле происходит в недрах лайнера. А сейчас там, где-то в темных бесконечных внутренностях большого самолета, медленно дрейфовал такой же самолет, только маленький, надувной. И на этом надувном самолетике, между крыльями и игрушечной кабиной пилота, лежала брошенная Паком «конфета»-катализатор для взрывчатки. Темный батончик плавно кружил на самолетике по поверхности сточных вод, вместо того чтобы быстро опускаться к месту предполагаемого взрыва.

Минуты тянулись бесконечно долго. Пак не выдержал и посмотрел на часы. «Что-то идет не так. Прошло девять минут. Самолет выпустил шасси. Если сейчас бумкнет, могу не успеть. Но лучше умереть с честью, чем не выполнить задание. Если вовремя не получилось, значит, я чего-то не учел. Что-то сделал не так.

А если совсем не будет взрыва? Если окажется, что я просто покатался по Европе и задание не выполнил? Это совсем плохо. Товарищи по партии мне этого никогда не простят. И я сам себе этого не прощу. Скорее бы взрыв».

Но прошло десять минут, пятнадцать, двадцать. Земля за окном стала быстро приближаться. Колеса плавно коснулись земли, посадка была идеальной, кто-то из пассажиров даже легко поаплодировал.

«Этого не может быть. Просто не может быть».

К лайнеру подъехал приставной трап. Пак автоматически поднялся вместе со всеми, двинулся к выходу, спустился по трапу. Сойдя на землю, он не пошел к автобусу, а повернулся к самолету и стал рассматривать его днище.

«Где-то здесь должно было рвануть. Или здесь? – Пак задрал голову и медленно, как лунатик, побрел от трапа ближе к самолету. – Точно. Вот здесь это и должно было быть». Он смотрел на неподвижную серую металлическую гладь корпуса, не обращая внимания на оклик служащего. За спиной Пака шевельнулось низкое облако, отразившись в металлическом зеркале. «Где-то я это уже видел. Что же это такое? Силы небесные. Озеро. Это же то самое озеро!»

Низкий, идущий из глубины самолета звук Пак даже не услышал, а почувствовал, ощутил всем своим телом. Потом его зоркие глаза заметили первое движение. Поверхность фюзеляжа слегка дрогнула, плавно колыхнувшись сначала вверх, затем вниз, и потом стала стремительно вспучиваться, направляясь не куда-нибудь, а прямо по направлению к нему, Паку.

Это шла Она. Он не зря Ее сегодня все время чувствовал рядом. Пак хорошо помнил, что будет дальше. Но, как и в своем повторяющемся сне, ничего не мог сделать. Он просто стоял и ждал неизбежного.

И неизбежное пришло. Надувшийся, обращенный к Паку металлический бугор вдруг лопнул в самой середине, и из него на Пака с диким воем понеслась Она, Годзилла.

Огромная пасть стремительно приближалась к несостоявшемуся герою, раскрываясь в страшном оскале разорванного алюминия. Он видел блеск серого неба на огромных острых зубах и успел почувствовать на своем лице горячее зловонное дыхание страшного зверя.

Дикий крик заглушил на мгновение шум международного аэропорта города Вены. Этот вопль шел из самой глубины души маленького Пака, навсегда унося в бесконечность остатки его сознания.

Глава 25
Зальцбург

Доктор Бирман нервно ходил кругами по главной комнате лаборатории. Он был в исключительно редком для него расположении духа. Доктор был не в согласии сам с собой.

«Боже великий, как же так. Я буду должен своей рукой ради спасения одного молодого человека погубить другого. Ведь если задуманное получится, а оно, по воле Твоей, наверное, получится… Тогда несчастный парень, или, что правильнее, бедная девушка, рожденная парнем, окажется в гадком, безобразном теле. При моем непосредственном участии. У меня возникает страшная, крамольная мысль. Мне иногда кажется: может быть, даже будет лучше, если пораженное серое вещество не воспримет эту молодую личность…

Боже милосердный, прости меня, грешного. Нет, я все понимаю и принимаю, на все Твоя воля. Не мне решать такое, я всего лишь обычный человек. Наверное, сейчас я должен себя воспринимать просто как безмолвный послушный инструмент в руках Твоих. Но Ты же дал мне и совесть! Как же тяжело душе моей, услышь и пойми! Они оба мне как дети. Услышь меня, прошу тебя, молю тебя, Всемогущий. Не погуби душу мою.

Как я могу считать правым дело, при котором ради спасения одного из детей твоих другой будет уничтожен. Или так бесконечно унижен. В смысле помещен в это безобразное старое больное тело. Как же я смогу дальше жить с этим страшным грузом на моей душе? Или мне время уйти? Сделать то, что Ты мне предписал, и уйти из этого мира?»

Доктор остановился у стола старшего лаборанта. По экрану компьютера беззаботно плавали красивые рыбки.

«Наверное, я сейчас впервые понимаю, что чувствовал праотец Авраам, когда вел единственного сына своего, Исаака, к жертвеннику. Предписал Ты, Всевышний, принести сына в жертву, и Авраам был готов сделать это. Боже ж ты мой! Когда читаешь об этом, это одно. Когда самому предстоит совершить нечто подобное, это совсем другое. Как же это страшно.

Я, как утопающий, хватаюсь за соломинку. Конечно, я не праведный праотец Авраам, мое сравнение неправомерно. Прости меня. Но тогда ведь не свершилось ужасное. Я с самого раннего детства помню эту историю. Ты, Всемогущий, послал тогда агнца Аврааму, на замену невинной жертвы. Тем более ягненку дикому все равно суждено было погибнуть. Запутался он, бедненький, безнадежно в кустарнике.

Ой-ей-ей… Я далеко не праведный Авраам, а простой грешный человек. Хотя и его прямой потомок, я так себе думаю. Однако ведь мечтать-то никому не заказано. Как бы это было бы чудесно, если бы Ты избавил и меня от заклания несчастного юноши…

Нет, это вовсе не гордыня. Я, наверное, просто наивный мечтатель. Ну что еще, кроме чуда, может спасти его за оставшиеся несколько часов? Ума не приложу. Плохо мне, плохо. Стыдно и страшно».

В дверь осторожно постучали. Доктор повернулся к двери и замер. Так в лаборатории вести себя не было принято. Если какая-либо дверь не была заперта, то это значило, что любой желающий мог войти в любое время без дополнительных церемоний.

Сердце доктора Бирмана громко стукнуло и потом зачастило. «Однако, очень своевременно. Это не мои ребята, без сомнений. Кто там может быть? Вот сейчас я подойду к двери, открою, и кого я увижу? Ангела, приносящего добрую весть? Или посланца дьявола, который посмеется мне в лицо? Что-то ноги отяжелели. Нет, что-то совсем не идут. Ну, тогда попробуем по-другому».

И доктор громко, может быть, несколько громче, чем хотел бы, произнес:

– Открыто, заходите.

Дверь медленно, чуть скрипнув, открылась. За дверью стояла нянечка Ирина.

Она осторожно переступила порог, аккуратно закрыла за собой дверь и посмотрела прямо в глаза доктору. Тот вопросительно наклонил голову. Нянечка молча, не отводя своих заплаканных глаз, шагнула к доктору поближе и протянула листок бумаги.

Доктор Бирман взял листок и не стал сразу надевать очки, а посмотрел на бумажку сощурившись, отведя ее рукой как можно дальше. Передняя страница листа была наполовину заполнена каким-то текстом. После этого текста две строчки занимали рукописно расшифрованные подписи двух человек, заверенные пониже, судя по хорошо знакомым доктору штампу и печати, собственноручно нотариусом города Зальцбурга.