Текст книги "Тени в лабиринте"

Глава шестая

– Значит, вы по-прежнему считаете, товарищ майор, что между убийствами Моисеева, Тюкульмина и Северинцевой имеется взаимосвязь? – Николай Дмитриевич вопросительно смотрит на меня.

– Да, – твердо отвечаю я, – и в свете информации, поступившей от лейтенанта Чижмина, настаиваю на немедленном аресте заместителя директора фабрики индпошива Кормилина.

– Разрешите, товарищ полковник? – Владимир Петрович нервно барабанит ногтями по подлокотникам кресла.

– Пожалуйста.

– Во-первых, хочу внести небольшое уточнение: только что мы все внимательно выслушали доклад Александра Яковлевича, но лично я не совсем уяснил, каким образом заключение по поводу гибели Анатолия Тюкульмина изменило формулировку «несчастный случай» на «преднамеренное убийство». Разве у нас есть для этого достаточные сведения – неопровержимые улики, показания свидетелей? В конце концов, почему мы должны усомниться в компетентности южноморских коллег? Пока факт убийства не доказан, давайте будем называть вещи своими именами.

«Ну все, оседлал любимого конька! Сейчас подполковник камня на камне не оставит от моих доводов. Самое противное, что формально к его словам не придерешься. Интересно, обрадовал бы Марину комплимент в адрес южноморской милиции?…»

– Теперь в отношении Кормилина. Иван Трофимович пользуется уважением в коллективе, его характеризуют как опытного и грамотного руководителя. Спрашивается: что у него может быть общего с водителем такси Моисеевым, человеком другого круга, бывшим заключенным? Мне кажется, предложение об аресте Кормилина в обсуждении не нуждается. Более того, не было необходимости посылать ему повестку на четырнадцатое число. Отрываем людей от дела, не разобравшись как следует. Предвижу скептическую улыбку Александра Яковлевича, – Струков старается не встречаться со мной взглядом, – вот, мол, сковывает начальство инициативу по рукам и ногам. Могу представить себе и его доводы: «Кормилин работает на фабрике, Моисеев занимался доставкой левых шкурок, на связь между Кормилиным и Моисеевым указал Баринов во время первого допроса». Но, товарищи, на фабрике работает более двухсот человек, так что же, нам их всех подозревать? И разве у нас имеются хоть какие-нибудь доказательства, что Моисеев привозил шкурки Кормилину? Кстати, администрация фабрики неоднократно обращалась в таксопарк за помощью, но Моисеев никогда не попадал в число водителей, временно закрепленных по договору. Это мы проверили. Что касается показаний Баринова, то стоят они немного. Дилетантов среди нас, по-моему, нет, – подполковник обводит взглядом присутствующих, – и всем нам известна психология преступника: в первый момент он от всего отказывается, изображает оскорбленную невинность, а вину старается переложить с больной головы на здоровую.

– А что, Николай Михайлович уже изобличен в преступных действиях?

Мой вопрос не застает Струкова врасплох.

– В определенной мере. В ходе последнего допроса, который отлично провел следователь Тимошкин, Баринов признался в «получении подарков» от клиентов за внеочередное и качественное выполнение работ. Кроме того, Николай Михайлович указал, что большую часть найденной при нем суммы он выиграл в карты. Не вызывает сомнений, что подследственный рассказал далеко не все, надеясь понести небольшое наказание. Прием довольно избитый.

«Вот оно что! Теперь у Владимира Петровича по крайней мере не болит голова за арест Баринова, а еще раз попасть в щекотливое положение он ох как не желает…»

– У вас все, товарищ подполковник? – прерывает мои размышления Коваленко.

– С вашего разрешения, Николай Дмитриевич, я хотел бы коротко остановиться на деле Северинцевой. – Струков выжидательно смотрит на начальника управления и, не встречая возражений, продолжает: – Вот здесь уголовному розыску предстоит в ближайшее время потрудиться основательно – слишком много пробелов и недоработок. Пока ясно одно – действовал преступник дерзкий и ловкий, не исключено, что его нужно искать среди близкого окружения потерпевшей. Между прочим, с целью проверки версии Александра Яковлевича я поручил старшему лейтенанту Волошину обойти соседей и сослуживцев Северинцевой и показать им фотографии Моисеева, Тюкульмина, Баринова, Кормилина и даже фоторобот неизвестного нам «Кости». Результат – отрицательный. Никто из опрошенных никогда не видел Наталью Ивановну в обществе кого-либо из этих людей. Это я к вопросу о якобы имеющейся взаимосвязи между преступлениями.

«Ай да Владимир Петрович! Такую бурную деятельность развил в мое отсутствие…»

– Товарищи, – негромко говорит Коваленко, заставляя поневоле прислушиваться к каждому слову, – дискутировать возможные варианты мы будем позже, а сейчас я ознакомлю вас с новыми данными.

Похоже, Николай Дмитриевич умышленно не сообщил об имеющейся у него информации, давая нам возможность высказаться.

– Начну с главного, – полковник хмурит брови, – найден Ферезяев. Точнее, не мнимый Ферезяев, а настоящий Виктор Юрьевич Ферезяев, 1927 года рождения, бывший воспитанник Новотроицкого детского дома, ныне главный врач Белогорской больницы. Очевидно, у директора зверосовхоза «Прогресс» были веские причины более четверти века скрываться под чужим именем.

«Хороший номер! Для полного счастья нам только двойника недоставало…»

Выдержав небольшую паузу, Николай Дмитриевич продолжает:

– Поскольку лже-Ферезяев появился в Новосибирской области в конце войны, нетрудно предположить, что воспользоваться чужой биографией его побудили какие-то события военного прошлого. В связи с этим параллельно с нами делом двойника Ферезяева занимаются сотрудники Комитета госбезопасности, о чем меня сегодня поставили в известность. Таким образом, – подводит итог Коваленко, – расследование обстоятельств убийства Моисеева принимает новую окраску. Моисеев – явно нежелательный свидетель для преступника с темным прошлым, связи которого на данный момент не выявлены. По корешкам авиабилетов мы установили, что только в этом году Петр Сергеевич трижды летал в Новосибирскую область, причем даты вылета соответствуют возвращению из командировок агента снабжения фабрики Перцовского. Сегодня утром Перцовский, а также реализаторы готовой продукции Захаров и Фельдман арестованы. Более подробно об этом нам доложит Антон Васильевич Конюшенко, с которым вам, Александр Яковлевич, в ближайшие дни предстоит войти в тесный рабочий контакт.

Начальник ОБХСС незаметно для остальных дружески мне подмигивает, дескать, не впервой – прорвемся, работать с Конюшенко я люблю, и его моральная поддержка сейчас для меня весьма кстати. Неужели и теперь, после появления на сцене оборотня-двойника, Струков будет продолжать гнуть свою линию?…

Проклятая головная боль.

Пронзительный вой сирены, окна на секунду освещаются красной мигалкой – пожарные машины с достойной целеустремленностью проносятся по засыпающей улице. Пожар или учебная тревога? А может статься, и ложный вызов. Номера 01, 02 и 03 почему-то пользуются нездоровым спросом среди мелких пакостников, пытающихся таким способом прослыть «королями шутки».

С трудом заставляю себя сосредоточиться и набрасываю на листке бумаги план мероприятий на завтра.

1. Встретиться с Конюшенко (материалы по фабрике индпошива+Перцовский и реализаторы).

2. Поручить Волошину выяснить, как в таксопарке реагировали на экстренные отлучки Моисеева (почему нам до сих пор ничего об этом не известно).

3. Побеседовать с Клавдией Павлюк.

4. Позвонить в Южноморск.

5. С целью дополнительной проверки показаний Баринова и Кормилина еще раз опросить их карточных партнеров.

6. Дальнейшая отработка линии зверосовхоз «Прогресс» – Моисеев – Кормилин (?!).

7. Отнести пальто в химчистку.

Впрочем, последний пункт я вычеркиваю, как к делу не относящийся и не вписывающийся в рамки светового дня. Поколебавшись, вычеркиваю и четвертый пункт. Если в Южноморске обнаружатся новые данные, меня уж как-нибудь не оставят в неведении.

Три коротких звонка. Странно, гостей я сегодня не жду.

– Нет, этого быть не может! – я не верю своим глазам. – Герман Казимирович… Какими судьбами?… Только не через порог, прошу вас. В моем-то положении поневоле станешь чуточку фаталистом.

Бывший начальник погранзаставы мягко улыбается и ставит на пол чемоданы, которые моментально подвергаются таможенному досмотру со стороны Филимона. Мы крепко обнимаемся. Столько времени пролетело, а все тот же пронзительный ясный взгляд, такая же юношеская подтянутость в фигуре.

– Не стану тебя долго интриговать, Саша, к внукам в гости выбрался, в Куйбышев. Здесь пересадка. Сначала полагал переждать на вокзале, а потом решил – чем черт не шутит, вдруг он все еще по тому адресу, о котором сообщал Володька в письме.

– Ну, то, что я консерватор, всем известно. Ничего не меняю, даже места жительства.

– Так… – Герман Казимирович пристально смотрит через открытую дверь на аккуратно застеленную односпальную кровать и опускает глаза…

Деревья стояли плотной стеной, вобравшей в себя дым, грохот и осколки отгремевшей войны. Он сказал Оксане: «Мы поженимся на этой неделе. Завтра я еще раз поговорю с твоими родителями». По ее щекам покатились слезы. Старший сержант нежно обнял девушку за вздрагивающие худенькие плечи и принялся нашептывать ласковые слова, предназначавшиеся ей одной.

Только ей.

Лес заливался звонкими птичьими трелями, солнце щедро согревало лучами мирную землю, а где-то неподалеку отсюда оуновцы готовились к переброске через границу оружия, боеприпасов и типографского шрифта.

…– Герман Казимирович, да рассказывайте наконец, – я никак не могу вырваться из плена нахлынувших воспоминаний, – как семья, работа?

– Какая там работа? – бодро, но, как мне кажется, с чуть заметным оттенком грусти произносит бывший начальник погранзаставы. – Четвертый год, как проводили в запас. Теперь вот с внуками воюю. Погостил у старшей дочки в Кременчуге, надумал в Куйбышев на недельку махнуть. Помнишь мою Верку? Ну да, куда тебе было обращать на нее внимание, она тогда сопливой девчонкой по лужам бегала. Сейчас, наверное, и не узнал бы. Вышла замуж за инженера-конструктора. Двух внуков подарила. Сережка на будущий год в школу пойдет, а Василек пока под стол пешком ходит. Ох, будет меня донимать ушастик: «Деда ласказы, как ты с Саликом дивелсантов ловил»…

Политрук достал из кармана плащ-палатки сложенный вчетверо газетный лист.

– «Вільна Україна», – обеспокоенно пояснил он. – Ее раньше в Канаде печатали и окольными путями переправляли сюда. Есть подозрение, что теперь газету станут изготовлять прямо здесь по готовым клише. Собирая вокруг себя недовольных, националисты надеются, что посеянные ими семена ненависти дадут всходы в виде провокационных выступлений и террористических акций.

…– Ладно, что это я все о себе да о себе – не за этим пришел. Рассказывай, как ты живешь, как работается.

В общих чертах и без особого энтузиазма я описываю свои трудовые будни – оперативки, летучки, командировки, но довольно быстро скатываюсь непосредственно на дело Моисеева. Никому еще я не объяснял эволюцию версий по цепочке от начала до конца, и сейчас, переходя от одного звена к другому, по молчаливой реакции внимательного и беспристрастного слушателя пытаюсь определить, какое впечатление производят на него мои доводы.

Время от времени Герман Казимирович одобрительно покачивает головой. Когда я возвращаюсь к встрече с Серовым, полковник впервые прерывает меня:

– Насколько я сумел разобраться в твоей теории, парень попал, так сказать, в «зону риска».

– Пожалуй, вы правы, – соглашаюсь я.

«А ведь действительно, с Дмитрия глаз нельзя спускать. Вопрос, где взять столько людей!..»

Осколки противно хлестали по стволам и ветвям деревьев, заставляя пригибаться к земле, выбирать новые и новые укрытия.

– Володя! – крикнул Голиков, на мгновение опуская автомат. – У тех двоих были «шмайсеры», ты заметил?

– Конечно! А груз они бросят в самом крайнем случае. Оцепление замкнется минут через двадцать, нужно продержаться. Эх, сейчас бы полвзвода, и крышка гадам!

За оврагом послышались приглушенные крики. Если бы не приказ, Голиков никогда не стал бы сидеть и ждать на одном месте, Володя, без сомнения, тоже.

Крики прервались, справа раздвинулись кусты, и на поляну выбежал политрук. Лицо его было в крови.

– К ним подошла помощь с той стороны, – прохрипел он. – За мной, ребята…

Договорить старший лейтенант не успел. В каких-нибудь пяти метрах оглушительно рвануло – били из МГ наугад. Политрук неестественно выгнулся назад, ноги распрямились, увлекая безжизненное тело на мягкий зеленый ковер.

… – А где находился Тюкульмин в ту ночь, когда убили таксиста? У него было, как вы выражаетесь, алиби?

– Мать Тюкульмина утверждает, что вечером восемнадцатого Анатолий из дому не выходил. Правда, около одиннадцати часов она пошла спать…

Близ приземистых срубов, на скорую руку поставленных в лощине, не было видно ни живой души, только пегая корова, печально бренча колокольчиком, маяласьу привязи. Он быстро шел знакомой тропинкой и думал о вчерашнем разговоре с Оксаной. Оказывается, преградой к свадьбе стал ее двоюродный брат, которого Голиков почему-то раньше в глаза не видел. «Замиж за москаля зибралась, та краще я власными рукамы…» Брата необходимо приструнить, а Оксану забрать на заставу. Завтра же, Герман Казимирович поймет.

Вдруг сердце его похолодело. Когда он последний раз был у родителей Оксаны – измученных или напуганных чем-то неразговорчивых крестьян, – как же он сразу не обратил внимания: из-под вороха белья, лежащего на сундуке с плоской крышкой, выглядывала газета. Он видел ее мельком, убеждая отца дать согласие на свадьбу, но… шрифт! Шрифт был не совсем обычный. Конечно! Точно такой, как на подрывной литературе, показанной политруком за день до его последнего боя.

…Бывший начальник погранзаставы, прищурившись, поправляет чуб – верная примета того, что он уже составил определенное мнение.

– Нелепо строить план тщательно подготовленного мероприятия, которое начинается с совершенно авантюристического угона. Преферанс преферансом, но где гарантия, что операция закончится раньше, чем портретисту вздумается уехать? Почему же выбор пал именно на машину Баринова? Одно из двух: либо он сам передал кому-то ключи от «Жигулей», а теперь упорно это отрицает, либо его решили в случае чего использовать в качестве громоотвода, попросту говоря, сделать козлом отпущения.

– А знаете, Герман Казимирович, на допросе Баринов утверждал то же самое.

Полковник берет из вазы для фруктов яблоко и задумчиво, как бы взвешивая, держит его в руке.

– Так или иначе, – продолжает он, – но после ночной поездки за город, целью которой могла быть передача из рук в руки денег или очередной партии меха – помнишь, ворсинки в салоне такси? – Моисееву уже не суждено было вернуться домой. Он убит, убит кем-то из своих сообщников. А дальше происходит цепная реакция: устранив Моисеева, преступники, пытаясь замести следы, идут на новые убийства…

Старший сержант вскрикнул и побежал. Выстрел опередил его всего на несколько секунд, похоронным звоном передернул сознание.

Она лежала за пригорком, вглядываясь широко раскрытыми глазами в закат.

Голиков навскидку разрядил обойму вслед убегающему. Мимо. Человек в кургузой рубахе скрылся в кустарнике. Старший сержант уронил голову на руки, встал на колени и зарыдал, проклиная судьбу и собственное бессилие.

… – О чем задумался, майор?

Некоторое время мы оба молчим. Мучительно хочется сделать пару глубоких затяжек, но я знаю, что Герман Казимирович не выносит табачного дыма.

– Однако мне пора, – полковник приглаживает ладонью край клетчатой скатерти.

– Сейчас я закажу такси.

– Нет уж, уволь, – улыбается Герман Казимирович, – три квартала я еще как-нибудь в состоянии одолеть самостоятельно. Рад, что повидал тебя. Саша, если ты уверен в своей правоте, не отступай. Помни, что твой труд оценивается не только, субъективным мнением непосредственного начальства, но и по конечному результату. И это – главное.

Глава седьмая

Сегодня утром будильник меня подвел, предательски промолчав. Тем не менее, в тридцать пять седьмого я уже на ногах – очевидно, сработал внутренний часовой механизм.

Из приоткрытой форточки тянет холодом, сквозь запотевшие изнутри оконнные стекла невозможно ничего рассмотреть, кроме густого сине-черного ноябрьского неба. Включив свет, иду на кухню и зажигаю конфорку. Поставить на плиту чайник с водой я не успеваю – требовательно звонит телефон. Стараясь не наступить на путающегося под ногами Филимона, проделываю обратный путь, утешая себя мыслью, что если бы не научно-технический прогресс, то сейчас в мою дверь стучал бы взмыленный курьер с рукописной депешей.

Ну конечно! Знакомый голосок.

– Лева, ты откуда свалился в такую рань?

– Так это все из-за часовых поясов, товарищ майор. В семь вылетел, в шесть прилетел. Только что получил багаж и сразу на связь.

– А что в багаже?

– Личные вещи инспектора Чижмина, не представляющие оперативного интереса.

Разбуди Леву среди ночи, он и тогда найдет повод пошутить.

– Так-таки я тебе и поверил! А в загашнике ничего не припрятал?

Чижмин довольно пыхтит в трубку.

– Имеется одно сообщение. Докладывать?

– Я что-то не пойму, Лева, мы теперь постоянно будем общаться по телефону?

– Намек понял, Александр Яковлевич.

К приходу Чижмина я завариваю чай и на скорую руку привожу себя в порядок, гадая, какой еще сюрприз собирается преподнести лейтенант…

Чижмин входит, потирая уши и осторожно откашливаясь. Я молча слежу за его манипуляциями.

– Сутки на акклиматизацию подкинете? – помешивая ложкой чай, инспектор хитро поглядывает на меня сквозь выпуклые линзы очков.

– В зависимости от важности доклада.

– Новость сенсационная и, что называется, с пылу с жару. Знаете, куда направил свои стопы почтенный директор зверосовхоза? В наши края!

– Дифференцируй, Лева, – говорю я, чувствуя, что моя гипотеза относительно появления мнимого Ферезяева в Верхнеозерске начинает подтверждаться. – Дифференцируй! Что значит – в наши края, когда это произошло и откуда такая информация?

С видом художника-дизайнера, выкладывающего из множества составных частей мозаичное панно, Чижмин описывает увиденное и услышанное им за истекшие сутки. Изложение сопровождается краткими комментариями и небольшими лирическими отступлениями, что не очень-то соответствует духу и букве официального отчета, зато позволяет воочию представить картину происшедших событий.

На след ушедшего в бега директора «Прогресса» удалось выйти сотрудникам новосибирского линейного отдела милиции, которые проделали титаническую работу, опросив сотни бригад проводников. Вчера вечером кропотливый труд увенчался успехом – проводница поезда «Новосибирск – Одесса» Галина Круглякова опознала на фотографии пассажира, который ехал в ее вагоне. Круглякова сообщила, что мужчина, взяв билет до Одессы, трое суток практически не покидал своего купе, а утром восемнадцатого октября незаметно сошел с поезда либо в Верхнеозерске, либо в Красном Куте – за одну остановку до Верхнеозерска. На расспросы удивленной проводницы сосед Ферезяева по купе ответил, что тот объяснил свое неожиданное решение желанием повидать фронтового товарища.

– Такие вот пироги, – резюмирует Чижмин, приканчивая третью чашку чая.

Да, пироги отменные, с острой начинкой… Утром восемнадцатого… О совпадении здесь не может быть и речи. – Соображаешь, какой значимости данные ты привез? Молодчина!

– Фактик действительно валит с ног, – невозмутимо произносит Лева. – Есть еще кое-что по поводу «технологии» хищений.

– Выкладывай.

В течение десяти минут Чижмин поясняет, с помощью каких ухищрений с территории зверосовхоза вывозилась и по дороге до железнодорожной станции «испарялась» определенная часть груза. Для такого старого зубра, как Антон Васильевич, информация несомненно представляла бы профессиональный интерес, я же не хочу раздваивать внимание, поэтому улавливаю на слух только обрывки фраз типа «криминал – он и в Африке криминал…», «неопровержимое доказательство вины…». «Перцовский попросту не мог не знать этого…»

– Лева, переведи дух, – вклиниваюсь я наконец в монолог. – Сделаем так: я сейчас еду в управление, а ты составь рапорт и до обеда можешь отдыхать. Потом, возможно, понадобишься.

– В каком амплуа? – живо интересуется Чижмин.

– В качестве говорящего вещественного доказательства, если не хватит прочих аргументов для начальства, – шучу я.

На площадке переходного яруса третьего этажа, напротив лифта, я вижу Конюшенко, беседующего с пожилой женщиной в форме – инспектором по делам несовершеннолетних. Заметив меня через натянутую между пролетами стальную паутину, Антон Васильевич вежливо обрывает разговор. Напористое рукопожатие.

– Как настроение, угрозыск?

– Спасибо, вашими молитвами.

– Жалуется Лидия Викторовна, смотр у них сегодня, а шефы опять подвели. Ты ведь в курсе?

– Мне только проблем Лидии Викторовны недостает.

Перебрасываясь отвлеченными фразами, мы подходим к кабинету Конюшенко. Сотрудники с любопытством поглядывают вслед начальнику ОБХСС – на днях он забрал из роддома жену с очаровательными двойняшками.

– Тебя Струков что, задержал вчера? – интересуюсь я уже в кабинете.

Антон Васильевич не спеша включает электрокалорифер, толстая спираль постепенно краснеет.

– Он остановил меня после совещания, – произносит Конюшенко, прикидывая, как бы перескочить на другую тему, – и спросил, насколько серьезны основания подозревать Кормилина.

– И ты?

– А что я? Я начал объяснять результаты, предварительного следствия, упомянул про возможную «деловую» связь между замдиректора фабрики и агентом снабжения, потом вспомнил, что оставил зонт на «субординационном» у Коваленко, а погода нынче сам знаешь…

– Знаю, все знаю, – киваю я, – Владимир Петрович обожает коллекционировать контраргументы. Но меня самого крайне интересуют взаимоотношения Кормилина с Перцовским. Как ты догадываешься, не из чистого любопытства.

По кабинету расползается тепло. Конюшенко похрустывает суставами пальцев.

– Перцовский оказался темпераментной личностью, – задумчиво говорит он, – на допросе метался, как затравленный, постоянно переводил разговор на свое семейное положение, напрашиваясь на сочувствие. Четверо детей, у жены здоровье слабое, астма… Живут в коммуналке с тремя соседями. Полностью признавая свою вину, Александр Маркович ставил это обстоятельство на третий план по сравнению с материальным обеспечением семьи и улетучивающейся возможностью получения новой квартиры.

– Полностью ли? – сомневаюсь я.

– В отношении себя – да. Перцовский не отрицал, что получал в зверосовхозе большее количество ондатры, чем приходило на фабрику. Куда девались излишки, его не интересовало. То есть он просто закрывал на это глаза. Как вознаграждение – премии, отгулы и обещания при первой возможности предоставить семье четырехкомнатную квартиру со всеми удобствами. Как альтернатива – угроза неприятностей, вплоть до увольнения. В конце допроса он плакал.

– Тебе жаль его?

– Детей жаль. Хотя это не самый трагичный эпизод в моей практике.

Конюшенко умолкает и машет рукой, как бы отгоняя налетевшие сантименты.

– А кто конкретно подачками и угрозами толкал Перцовского на неблаговидные дела?

– Представь себе, конкретно он никого не назвал, несмотря на то, что мог попытаться переложить часть ответственности на директора фабрики Осипова или того же Кормилина. Все получалось вроде бы по закону: привез шкурки – молодец, не привез – сорвал квартальный план, а тут уж пеняй на себя. Что до Кормилина, – продолжает Антон Васильевич, расхаживая по кабинету, – думаю, доказательства его причастности к махинациям с мехами будут лежать вот на этом столе сегодня к вечеру. Допустимая погрешность во времени – в пределах моей компетенции.

Посмеиваясь, я затрагиваю близкую Конюшенко тему.

– На фабрике дела идут нормально или требуется наше вмешательство?

Не замечая иронии, начальник ОБХСС пулеметной очередью выдает схему получения денег из ничего. Оказывается, все обстояло очень просто. К надомницам, которые были закреплены за ателье № 3 и, как предполагалось, занимались в основном «массовкой», поступала Львиная доля левых шкурок. Затем реализаторы сбывали по одним и тем же накладным шапки, как пошитые в ателье, так и прошедшие через руки работниц «домашнего фронта».

Имели место и другие способы извлечения прибыли. В частности, тот же надомно-подпольный цех работал по принципу «безотходного производства». Допустимые ГОСТами обрезки меха использовались для пошива манжет, воротников, а иногда и шапок, которые потом реализовывались в пригороде на предпраздничных ярмарках. Весьма экономно, и в ведомости не вписывается.

– Фокусники, иллюзионисты! – вдруг распаляется Конюшенко. – Ну ничего, до всех доберемся! Кстати, вчера мы произвели еще несколько арестов. К небезызвестным тебе Перцовскому, Захарову и Фельдману добавились Семаков, Эльяков, Киперштейн…

– Погоди-погоди! – перебиваю я. Наверное, мое лицо становится необычно выразительным, потому что Антон Васильевич взирает на меня с неподдельным интересом. – Какой Эльяков?

– Георгий Никодимович Эльяков, заведующий ателье № 3. А что такое?

– Да ведь этот Эльяков вращался в компании картежников, которые собирались на квартире у Кормилина. Между прочим, в день убийства Моисеева он там отсутствовал. Как насчет небольшого дознания?

– Всегда за! Мы уже имели удовольствие с ним побеседовать. Ушлый тип с претензией на светские манеры. Впрочем, сам посмотришь…

И вот я созерцаю сидящего по другую сторону стола Георгия Никодимовича. Завателье имеет широкий лоб с выступающими надбровными дугами, массивный подбородок, чуть загнутый вниз типично боксерский нос, редеющую шевелюру и печальный взгляд. Я представляюсь. Конюшенко сидит у окна, перебирая клавиатуру пишущей машинки и, по договоренности, в допрос не вмешивается.

– Я ознакомился с протоколом вашего первого допроса. Уточним кое-какие детали.

– Можно и уточнить, – криво улыбается Эльяков, – хотя, как я понимаю, от меня здесь не зависит, что можно, а чего нельзя.

Пропустив мимо ушей эту реплику, я продолжаю:

– Вы знакомы с Кормилиным Иваном Трофимовичем?

– Было бы странно отрицать столь очевидный факт.

– Где, когда и при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

Эльяков прикусывает губу и пожимает плечами. По всему видно – на душе у него кошки скребут.

– Длинная история, – с натугой выдавливает он.

– Расскажите, чего уж там. Человек вы интеллигентный, образованный, а с головой окунулись в круговорот сомнительных делишек, за которые рано или поздно приходится платить дорогой' ценой.

– По-моему, платить приходится всегда и за все. А что касается моего знакомства с Кормилиным, то оно произошло несколько лет назад на дне рождения тестя.

– Последний, если не ошибаюсь, директор вашей фабрики?

– Хм… Да, как это ни прискорбно, я зять Артура Артуровича Осипова, муж его горячо любимой дочери.

– Прекратите фиглярствовать и отвечайте на вопросы по существу, – начинаю я горячиться. – Более прискорбно, что вы занялись противозаконной деятельностью. Неужели других перспектив перед собой не видели?

Эльяков ерзает на стуле.

– Вы спрашиваете о перспективах? Ну что ж, извольте. После окончания инженерно-экономического института по распределению я остался в городе. Полагал, что трудности преодолены, препоны позади. Меня поначалу даже не смутила скромная зарплата. Но потом дошло: шансы на рост самые мизерные, да и не хочется постоянно подсчитывать, сколько дней осталось до аванса. Женился на дочке Осипова, женщине весьма избалованной. У нас начались ссоры на почве моей «бездеятельности». Мне и самому к тому времени порядком надоело перебиваться магазинными овощами и обедами в домовой кухне. Опять же квартиру нужно было отремонтировать. В общем, бросил я родной проектный институт и устроился в ателье. А дальше… дальше вы все сами прекрасно знаете.

– Георгий Никодимович, миллионы людей честно трудятся и обходятся зарплатой. Помимо материальных существуют ведь и духовные ценности.

– Извините, гражданин следователь, но вы как с Луны свалились. Или вы не знаете, какие цены на толкучке? И на базаре никогда не бывали? Да, мне глубоко небезразлично, что я ем, пью, где живу, в чем хожу – в нашем однотонном, однофасованном, безразмерном ширпотребе или в импортных вещах. Уверяю вас, есть разница. Будь у меня две жизни, в одной я, может, поэкспериментировал бы, пожил на голую зарплату.

Настроение мое резко портится.

– Ну, а в карты играли из чисто спортивного интереса?

– Вы имеете в виду нашу узкую компанию? Я там приятно проводил время, не более того. Полет на острых ощущениях.

Я преднамеренно не развиваю этой темы, чтобы не дать Эльякову повода насторожиться.

– Где вы были в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября?

– По ночам я обычно нахожусь в супружеской постели, если вас развлекают интимные подробности.

– Обычно? Значит, бывают исключения? Постарайтесь все-таки вспомнить.

– С восемнадцатого на девятнадцатое? Какой это был день недели?… А, припоминаю. Я еще ездил тогда за штапиками для балкона, потом, когда вернулся, где-то около шести родственники из Полтавы приехали. Точно. Весь вечер сидел дома. А что произошло в ту ночь?

Антон Васильевич выразительно поглядывает на меня, я приопускаю веки – проверим, мол, в обязательном порядке.

Эльяков достает из кармана розовый носовой платок, утирает вспотевший лоб. Звук зуммера. Георгия Никодимовича передергивает.

– Голиков слушает… Спасибо, сейчас зайду.

Конюшенко поднимается из своего угла, догадываясь, что завершать допрос предстоит ему.

В кабинете Коваленко находится не один. Напротив него сидит незнакомый мне стройный худощавый мужчина лет тридцати пяти в отлично сшитом темно-сером костюме.

– Знакомьтесь, Александр Яковлевич. Это Павел Александрович, наш коллега из Киева.

– Железное.

– Майор Голиков, – интонационно подкрашиваю первое слово.

– Речь пойдет о человеке, выдававшем себя за Виктора Юрьевича Ферезяева, – произношение у Железнова четкое, дикторское. – Личность его идентифицирована. Настоящая фамилия – Борохович, имя-отчество – Семен Астафьевич. Уроженец деревни Хролы Верхнеозерского района. Родился в 1922 году в кулацкой семье, в 1940 году осужден на восемь лет за участие в групповом вооруженном ограблении сберкассы. В 1941 году во время бомбежки под Витебском бежал из-под конвоя. Вскоре начал сотрудничать с немецкими оккупационными властями. По картотеке проходил под кличкой «Худой». Зверствовал, участвовал в расстрелах мирных жителей на территории Украины и Белоруссии. Затем его след затерялся. Предполагалось, что он, подобно другим отщепенцам, бежал вместе с отступающими гитлеровскими войсками. До настоящего времени находится в розыске.