Текст книги "Той осенью на Пресне"

– Он не один такой! – Пашка подмигнул. – Их тут – целая орда на таких штуках. Но у него – самая крутая. Ты взгляни только! Один бампер чего стоит! С таким-то бампером – в любой трактор въехать не жалко. И аппарату, и трактору – хоть бы хны!

Человек перестал смотреть перед собой, почесал щетину на щеке и принялся разглядывать свои узконосые башмаки. Покачивался, приподнимаясь на цыпочках, и еле заметно мотал головой.

– Хочешь в Новую Зеландию? – Пашка посмотрел на Олега. – А он хочет. Представляешь, человек именно туда собирается, а не куда-нибудь еще. Скажи, лафа ему будет в этой самой Новой Зеландии. На самолет, и с приветом! И тачка при нем. Не эта, так другая. Хочешь эту у него взять? Отдаст. А куда он денется, если – на самолет? Вот так человек с делами разобрался. Сам понимаешь: а чего сидеть на Стрельбищенском? Слушай, спроси его: почему он в Новую Зеландию захотел?

Во двор въехал мусоровоз. Раздавил трескучую полиэтиленовую бутылку и остановился у помойки. Утробно залязгал передачей, попятился назад.

– Вот теперь он нам свой аппарат тут и оставит, – хихикнул Пашка и посмотрел на человека в водолазке. – Из двора ему теперь не выбраться. Ща дядя Лёша обедать пойдет. Помойка, что? Подождет. Дядя Лёша вдумчиво обедает. С пивком!

Мусоровоз развернулся, задним ходом подал к помойке. Шофер спрыгнул на землю, стал переключать какие-то рычаги между кабиной и кузовом.

– Не дядя Лёша! – объявил Пашка. – Но тоже надолго. У этого кренделя тут быстро не получится.

Человек в водолазке перестал теребить ворот и пошел к машине.

– Что? За руль? – крикнул ему вслед Пашка. – А ну-ка давай!

Человек распахнул дверцу машины, стал что-то рассматривать внутри. Посмотрел на Пашку, поднял руку и сделал малопонятный, ленивый жест, чуть покрутив кистью.

– Ага! Вперед! – выкрикнул Пашка.

Иномарка резко тронулась с места, тормознула у мусоровоза и длинно загудела. Шофер в спецовке выглянул из-за кабины, громко сказал:

– Ну!.. Жди теперь!

Ждать иномарка не захотела, опять загудела и стала медленно карабкаться на тротуар. Лязгнула днищем по бетонному бордюру и двинулась вперед, напугав женщину с сумками в руках.

– Во, сучара! – Пашка весело кивнул в сторону иномарки. – У нас в охранном агентстве замначальника был. Недолго совсем. Быстро уволился. Уже второй раз так: позвонит, скажет: «Выходи из дома». Я, как дурак, думаю: работу, что ли, хочет предложить? А он постоит – шасть – и уехал на своем аппарате.

– Где-то я его видел. – Олег попытался вспомнить.

– Во, ё! Говорю же, что приезжал он сюда.

Юля смотрела в сторону торговых лотков под синими тентами у входа в парк и заметила Олега только, когда он остановился в двух шагах от нее.

– Ой! Я думала, забыл про нас и не придешь. – Она опять посмотрела в сторону лотков. – Дочку послала игрушку выбирать.

– Сейчас – около часа. – Олег посмотрел на часы. – Так что я даже раньше…

– Странно, мне казалось – уже намного больше. Подбежала худенькая девочка в желтой куртке с хвостиком светлых волос и закричала:

– Там есть! Есть! – Серьезно посмотрела на Олега и спросила мать: – А это кто?

– Вот, познакомься. Мы с ним сегодня будем в парке гулять. Дядя Олег! И свое имя назови.

– Аня, – сказала девочка и спросила мать: – Куда он нас сегодня поведет?

– От твоего поведения зависит! – ответила Юля. – Может, никуда не поведет.

– А кукла? – спросила девочка.

– Когда обратно пойдем! – ответила Юля. – Не таскаться же с ней по парку.

– Я сейчас хочу!

– Сказано тебе, что после!

Девочка взглянула на Олега, как будто что-то ждала от него. Она была непохожа на Аню.

– Я сюда раньше часто заходила, – говорила Юля. – Тут кафешка была. Дешевой жареной картошкой кормили. А потом, по ходу пьесы я вышла замуж. Чего ты такой грустный? Не понравилось чего?

Олег сделал удивленный вид. Показал на девочку:

– Кто недоволен, так это она!

– А, пройдет сейчас.

– Хотите на колесе покататься? – предложил он.

– Что значит «хотите»? Мы для этого сюда и пришли.

Заскрипели шестеренки, и кабина стала медленно карабкаться вверх. Из зелени начало вырастать здание университета. Правее над горизонтом показались трубы ТЭЦ. Одна за другой появились островерхие пики высоток.

Девочка держалась за перила и пыталась заглянуть вниз. Юля дернула ее за плечо:

– Знаешь-ка! Сиди лучше. Что за дурь вниз смотреть!

– А мне хочется! – закапризничала девочка. – Внизу – самое интересное.

– Это что там такое? – Юля прищурилась и показала рукой.

– Новодевичий монастырь, – ответил Олег.

– Надо же! Никогда не была. Наш городишко с колеса как на ладони смотрелся. И завод, и огороды, и речка. А Москва – не такая красивая. Все – как одним цветом намазано. Дома – угрюмые какие-то. И чего я сюда так хотела! Чтобы обязательно на поезде прикатить, замуж тут выйти, развестись и опять замуж. Вот программа была! По некоторым направлениям – с перевыполнением.

На самом верху кабинка вдруг остановилась.

– Это что еще за новость! – вскрикнула Юля. – Я тут сидеть не согласна. Я кушать хочу. И вообще – может, мне еще куда понадобится. О чем они там думают?

– Они там стоят и наверх смотрят, – сказала девочка.

– Будем кричать хором, чтобы нас отсюда забирали. – Юля взяла девочку за руку. – А головы пусть не задирают. Мы им ничего гарантировать не можем. Нет, кажется спускаемся!

В кафе на набережной они ели мороженое. Поднялся ветер. Бумажная скатерть норовила слететь со стола, и они придерживали ее руками.

– Может, мы с этой подругой в Крым на пару недель поедем. – Юля кивнула на дочку. – Точно не решила еще. Поедем, если работу менять не надумаю. А то – целое дело начнется. Надо будет на разные собеседования ходить. Эти – резюме с реноме рассылать. Я их всегда путаю. Но пляжный халатик я себе уже сшила. Такое получается! Яркое до скандальности!

Они прощались в метро. К платформе подходила визгливая электричка. Юля подняла голову, прокричала ему совсем близко, он даже почувствовал ее дыхание:

– …А то поехал бы сейчас с нами! Посмотрел бы, как мы живем! Но все равно – не пропадай! Да?

Шеф позвонил утром Олегу в лабораторию, закашлялся прокуренными легкими, сказал:

– Слушай, к нам Морозов вроде бы собрался заехать. Только что с его помощником разговаривал.

– А чего вдруг? – удивился Олег.

– Откуда я знаю! Вот, приедет, мы и послушаем. Но есть шанс его расспросить. Мешкову я передал. Договоритесь с ним, кто из вас докладывать будет. Как только они к нам во двор въедут, сразу давайте ко мне.

В комнату влетел Борька. Состроил свирепо-радостную физиономию и закричал:

– Слышал? Приехал!

– Идти уже? – не понял Олег.

– Куда? Нет! Только едет! Может, теперь нас к нему пришпилят, а? Первым делом – закроем ларек с конфетами!

– Еще неизвестно, зачем он едет, – ответил Олег.

– Как неизвестно? На нас посмотреть. Может, ему помещение понадобилось!

До половины двенадцатого никто так и не появился. Борька ходил по комнате, выглядывал в окошко и говорил:

– Если бы с ним скооперироваться, это же другая жизнь может начаться.

Из парадного входа во двор выскочил шеф и направился к проходной большими, неловкими шагами прямо через газон. Ему навстречу вышли два маленьких человека в одинаковых серых кепках.

– Пошли к шефу в кабинет! – скомандовал Борька.

Морозов оказался седеньким старичком с веселыми, живыми глазами. Жал Олегу и Борьке руки и говорил:

– А ваше начальство спрашивает, где машина? Нету нынче у меня своего транспорта. На собственном ходу теперь. Зато – столько информации! Хоть узнал, где что в Москве находится. Но у меня теперь начальник охраны. А куда-то он запропастился?

В кабинет осторожно вошел средних лет стеснительный человек в темном пиджаке будто с чужого, широкого плеча. В руке он держал старомодный черный портфель.

– Вот, кого ко мне приставили! – Морозов показал на человечка с портфелем. – Из всех головорезов – самого главного! Чуть что – и глазом не моргнет! Сам его боюсь! А что скажет – я сразу рот раскрываю! Страсть, какой эрудит! Звать-величать его – Анатолий Иванович! Такой, знаете ли, парадоксов друг, что Боже ты мой! Сколько всякой мудрости знает! Говорит мне недавно: «Единственно, чего боюсь – это расстраиваться! А как расстроюсь, мне уже все нипочем». А недавно как меня удивил! Как удивил! «Самое дорогое удовольствие, – говорит, – это – удовольствие иметь собственное мнение!» И еще скажу по секрету какой блестящий жуир!

Человечек слушал все это спокойно, без всяких эмоций. Присел на один из стульев у стены, неуклюже расставив ноги, – пятки – в стороны, носки – врозь, – и поставил свой портфель на пол.

– Так, здание, как я понимаю, пока ваше. – Морозов взглянул за окно. – Или подбираются?

– По всякому уже было, – ответил шеф.

– А зарплату как платите? – Морозов отодвинул стул от длинного стола для заседаний и сел.

– Двадцать процентов от прежней численности осталось. Деньги понемногу отовсюду набираем. Пакетики делаем. – Шеф показал на Борьку.

Ему это не очень понравилось. Он стал строить гримасы, показывая, что не все так просто, и бодро доложил:

– Брошен в прорыв. Но остаюсь при всех делах.

– Мы из своих двенадцати площадок только четыре сохранили. – Морозов достал из кармана записную книжку и черный очечник. – Кое-что директора под шумок увели, что-то бандиты да чиновники отхапали. Одну площадку очень жалко. Самая оснащенная была. И директора я сам назначал. А он все и спер. На себя оформил. Теперь из импортных деталей какой-то ширпотреб собирает. Вот, Анатолий Иваныч правильно говорит: предают свои! Поглядите-ка, сколько народу пошло забулдыге служить! На этих, нынешних поглядев, последний комсомолец с рабочего факультета в нечистую силу поверит. Ой, лучше про другое, про что. А то собственное сердечко начнет со мной – как боксер с соперником…

Шеф открыл бутылку нарзана и наполнил стаканы. Олег повернулся, протянул один из стаканов Анатолию Ивановичу.

– Правда, попей водички! – сказал Морозов. – Вот так всегда сидит у стеночки, молчит и вдруг как чего заявит! Недавно говорит: «Всегда остается возможность, а значит и свобода!» Да-а. Ну, что у вас тут еще?

– Вот, ребята кое-что накумекали. – Шеф показал на Олега и Борьку.

– Мне Константин Михайлович рассказывал. – Морозов посмотрел на них. – У вас там показатели даже больше, чем нам сейчас нужно. Ну, вот! А то Анатолий Иваныч меня уверяет, что умные нынче засекречены. Я ему говорю: это только на телевидении. Н-да, а про ваши дела много народу знает?

– Все здесь.

– Тогда, может, обойдется. – Морозов отпил воды из бокала. – Много нынче тащат и продают.

С подносом в руках вошла секретарша. Расставила перед каждым чашки с чаем. Удивленно посмотрела на Анатолия Ивановича и спросила:

– Вы тоже?

– Ему – покрепче! – велел Морозов. – Он цвет лица не бережет.

– Нет, спасибо, – тонким голоском ответил Анатолий Иванович. – Не любитель я чаи гонять.

– Помню, в девяносто втором, зимой приехал я в министерство. – Морозов подвинул к себе чашку чая. – Захожу в здание. Кроме вахтерши – никого. Двери раскрыты, бумаги по полу разбросаны. В техотделе – сейфы нараспашку. Ни штабов, ни командования! Полночи промаялся в гостинице. А под утро думаю: не-а, ни фига! Нам ведь приказы не нужны, когда надо страну из беды вызволять. Мы сами умеем себе приказы отдавать. Что ж мы – ребята с рабочего факультета – не государевы, что ли, люди? Вот, сейчас ездим мы с ним, – Морозов кивнул на Анатолия Ивановича. – Смотрим, как да что. Самое главное – в каждом окопе кто-то да остался. Хоть что-то, да постарались сделать. А иначе и быть не могло.

Шеф достал из бара бутылку коньяку. Стал разливать по стопкам.

– Ребята пусть выпьют, – сказал Морозов. – А я – так, понюхаю. Анатолий Иваныч, согласись, что у них тут все налажено. Коньяк есть, секретарша радует глаз. Н-да, так жить можно. Это потом проходишь мимо красивых женщин, как мимо прежних времен. А вообще-то дамочковедение – серьезная наука.

– Вот у нас – Борис Петрович! – Шеф даже заерзал на стуле.

– Почему я?

– А кто же? – удивился шеф.

– Да хоть бы и вы!

– Ну, это ты хватил, – ответил шеф и смутился.

– Вы пейте, давайте, – скомандовал Морозов. – Тост я произнесу. Вам всем здравия, а нам – ангела в путь!

– Мы вас на своей машине доставим, – пообещал шеф. Во дворе института шеф и Морозов отошли в сторону и о чем-то вполголоса поговорили. Из гаража выкатила машины. Вахтер стал открывать ворота на улицу, и они длинно, противно заскрипели. Морозов торопливо попрощался со всеми за руку и ничего не сказал. Машина выехала из ворот.

Шеф сунул руки в карманы, кивнул в сторону отъезжающих и тихо сказал:

– Этот, который его сопровождает – фельдшер. Сам он – на уколах, видать…

– Поняли, – ответил Борька. – Лекарствами сильно попахивает.

Солнце палило над домами вдоль набережной, над гранитными парапетами и темно-серой водой, а с июльского взбалмошного неба сыпался крупный дождь. Олег закрылся от него зонтиком, и остался стоять перед входом в концертный зал и смотрел на бурую стену Кремля и купола белых соборов.

Юля забежала под козырек над золоченой дверью, отряхнула зонтик и стала рассматривать босоножки. Подняла голову и увидела Олега.

– А ты, что? Стоял там под дождиком? – изумилась она. – Вот, чудило! А я ноги промочила. Совсем чуть-чуть добежать не успела.

Они вошли в фойе. Рядом кто-то стряхивал на пол большой, прозрачный плащ. В гардероб стояла очередь.

– Будем зонтики сдавать? – спросил Олег.

– Потом долго ждать придется. В мой пакет все сложим. Пошли! Теперь ты хоть знаешь, кто такой Сребровский. Я сегодня на работе девочкам рассказала – они поверить не могли, что ты о нем не слышал. Все по десять раз на его концерты ходили. Тут начальница заходит. Мы ее спросили. Тоже, как ты, не знает. Еще такую недовольную рожу состроила! Зря ее спрашивали. Вечно она – резервуар недовольства! А уж вспылит – быстрее пульверизатора. Девочки сказали: хоть бы новый хахаль ее куда сводил. Видный такой, в денежном выражении, мужчина. Где наши места?

Пришлось подняться по лестнице на бельэтаж. В зале уже гас свет. В темноте раздался голос билетерши:

– Надо же! Говорю им: программки покупайте. Не покупают! Совсем обнаглели!

Засветилась сцена. На ней появился молодой человек в джинсах и черной майке с белым пятном на груди. Из первых рядов к нему кинулись девушки с цветами. Овация долго не прекращалась.

Заиграла ритмичная музыка. Певец стал прохаживаться по сцене. Ему опять зааплодировали.

– Ой, у меня так сердце бьется, – почти вскрикнула Юля.

Ее сосед справа – коротко стриженый молодой человек в белом пиджаке наклонился и что-то сказал. Она взглянула на него и спросила:

– И какой эмоциональный контекст?

Молодой человек собирался что-то ответить, но все слова заглушил грохот из усилителей.

Минут через сорок объявили перерыв. В буфете оказалось только шампанское и водка. Олег отстоял очередь, оглянулся и увидел, что Юля болтает возле свободного столика с тем самым молодым человеком. Подходить к ним Олегу не захотелось.

Юля посмотрела в его сторону, быстро подошла сама:

– Ну, чего ты! Так шампанского хочется! А это тип – во, дает! – на все концерты ходит. Даже в другие города ездит. Это тоже, конечно – ветер в голове! Тебе концерт нравится?

– В общем-то – да! – Олег поставил свой бокал на столик.

– По-моему, ты врешь.

– С какой стати? Хотя всегда думал, что ритм – проще мелодии. Он у самых древних появился. А мелодия – атрибут цивилизации.

– Это вам, ботаникам, виднее. Про атрибуты. А нам – нравится.

– И хорошо! – ответил Олег. – А я думал, что уже нет романтики.

– Не, так и норовят!

У лестницы их остановил средних лет лысеющий мужчина:

– Вот, хочу вам предложить свою книгу.

– Да? – удивилась Юля. – Уж больно она толстая.

– Для вас – недорого. И с моей подписью.

– Не, надо будет ее домой тащить, – отмахнулась Юля. Вечером следующего дня она позвонила Олегу и спросила:

– Как ты? Ничего? Такой хмурый был, когда прощались. Не жалеешь, что пошел?

– Сходили, послушали…, – ответил он. – Надо обо всем представление иметь.

– А чего тогда?

– Ты выдумываешь.

– Может. Но если ты на меня надулся – зря. Я же обещала к тебе приехать.

Это был совсем новый расклад, и он ответил:

– Ну, созвонимся еще.

– А! Значит, так!

Паузы становились все длиннее; медленно, но верно начинали разъедать разговор. Юля бросила трубку.

Среди лета, в жару Олег умудрился заболеть ангиной и просидел дома больше недели. Ходил с перевязанным горлом по раскаленной нещадным солнцем квартирке, валялся на диване и читал мемуары математиков.

Первого, кого он встретил на работе, был Борька. Тот что-то буркнул на ходу, хотел пройти мимо, но оглянулся и сказал:

– Знаешь, что Морозов застрелился?

– Как?

– Из своего, табельного. Шеф хоронить ездил. Только вернулся. Пошли к нему зайдем.

– С чего вдруг? – спросил Олег.

– Откуда я знаю!

Шеф не встал из-за стола. Показал рукой, чтобы садились и полез в карман за папиросами.

– Вчера только прилетел. Такие вот безотрадные дела. – Он чиркнул спичку. – Поболел человек, помучился. Понял, видно, что ничего не помогает. На похороны в основном народ моего возраста собрался. Молодых мало было.

– А со всеми нашими делами что будет? – раздраженно спросил Борька.

– Да вот, что будет… Ни…, видать, не будет.

– Вот это – и закидон. – Борька сидел, положив локти на стол. – Уж если тут облом, то давайте овощную базу открывать.

Шеф не ответил. Помолчал и сказал:

– Помянем, что ли?

– Рано ещё, только десять часов, – ответил Олег.

– Не, в самый раз. – Борька сразу оживился.

Шеф достал из бара три рюмки и початую бутылку водки. Насыпал в тарелку сушек.

– Чего ждете? Разливайте.

Борька сидел, насупившись, и ни на кого не смотрел. Встал, поднял рюмку и выпил чуть позже других, как будто задумался о чем-то.

– Я с народом там поговорил. – Шеф опять достал пачку папирос. – Отрадного – ничего. Только все хуже и хуже.

– Но это последняя надежда была, – перебил его Борька. – Так хоть куда-то влезть могли.

– Борис Петрович! – Шеф вздохнул и помолчал. – Не заводись ты хоть сейчас-то!

– А тут чего? Тут хоть как!

– Я-то что? Крайний? – Шеф сам разлил остатки водки. Борьке досталось меньше всех и шеф сказал: – Во, ё! И тут тебя обошли.

– А где хоронили? – спросил Олег.

– В их городишке.

– Кто там теперь командовать будет? – Олег смотрел на шефа, но искоса наблюдал за хмурым Борькой.

– Неизвестно еще. Из правительства на похоронах никого не было. Только один шелкопер из политиков. Этот, как его?.. Крутился там, интервью раздавал.

– Значит, делать нам больше нечего. – Борька шмыгнул носом.

– Вон, у тебя дел сколько! Пока бизнес налаживай.

– Это, вообще-то для скучных, – ответил Борька. Шеф сунул пустую бутылку в корзину у рабочего стола и уселся в кресло:

– Мне как-то Морозов как-то сказал: «Мыслить масштабно – самый простой способ нажить себе неприятности». А раз подбивал меня выступить на каком-то совещании и говорит про себя: «Обязательно всегда слово прошу. Невозможно сидеть по три часа. А тут случай постоять, чтобы задница отдышалась. Другие вон, сидят, геморрой высиживают». Ты, кстати, в министерство вчера ходил? – Шеф посмотрел на Борьку.

– Был. Послали меня к какому-то типу. Из чего я сразу заключил, что он ни весть, какая птица.

– По слухам готово постановление, что Морозовский институт переходит какой-то получастной лавочке. – Шеф отвернулся к окну.

– А нас? – спросил Борька.

– По заднице мешалкой.

– А кто-нибудь будет, в конце концов, за все это отвечать? – раздраженно говорил Борька. – Сколько можно?

Хоть кто-то должен ответить! Не один, так второй! Не может быть все так просто…

– Ты меня спрашиваешь? – Шеф взглянул на Борьку. – Или его? – Он кивнул на Олега.

– И вас тоже!

– Тогда пора расходиться, – скомандовал шеф. – Вон, многотиражку я привез с некрологом. Хотите, посмотрите.

Олег развернул газетный лист. Увидел плохо пропечатанный портрет Морозова с орденами. Пробежал глазами некролог. На второй страничке была предсмертная записка. Смазанный текст читался плохо: «Устал. Понял, что пора уходить. С нами остаются память, боль и наше неумение сдаваться».

В Козицком переулке Олег разыскал подворотню, перегороженную старинными железными воротами, вошел в калитку и повернул в узкий, сырой после дождей проход между постройками. В его конце стоял приземистый, нескладный домишко. Узкие окна первого этажа были чуть выше тротуара. Слева от двери красовались две вывески: «Галерея» и «Брачное агентство». Из форточки Олега окликнули:

– Молодой человек, вы в агентство?

Он повернулся, вгляделся в окошко и узнал Сашу.

– В агентство! Куда же еще!

– Жди там! Сейчас выйду!

Саша появился не из подъезда, а из-за угла дома.

– У нас тут архитектурные особенности! Выходим внезапно и с разных сторон.

– А как агентство называется? – спросил Олег.

– Никак пока.

– Надо назвать «Замуж – невтерпеж».

– А что? Свежо! Можно им посоветовать при случае. Пошли. К нам надо через галерею. Заодно местную живопись посмотришь.

В галерее были низкие потолки и крашеный, дощатый пол. У самой большой картины стоял толстенький человек с бородкой, одетый в рубашку и жилетку, и говорил:

– Работа с символами требует особого мышления и особого настроя. Здесь я изобразил голову на фоне галактики. Ведь голова издревле – символ разума.

Олег наклонился к Саше и шепнул:

– Действительно, не задница же!

Саша кашлянул, отвернулся и громко объявил:

– А что? Благородно, антидекадентно, благообразно! На него с любопытством посмотрела дама в цветастом сарафане. Оглядела с ног до головы, но в ответ ничего не сказала.

Они спустились вниз по отбитым ступеням и вошли в заставленную столами и шкафами, узкую комнату. За маленьким окошком виднелся толстенный ствол старого тополя и темно-красная кирпичная стена.

– Познакомься с Натальей Юрьевной. Эй, где вы! – позвал Саша.

Из-за книжного шкафа появилась полноватая, коротко стриженая девушка лет двадцати трех, с широким лицом и протянула Олегу руку:

– Просто, Наташа!

– Пивом мы тебя сегодня угощать не будем, – заявил Саша. – У нас не до пива. У нас туалет в соседнем здании. Выпьем сухенького. Наташ, ты будешь?

– Только водой разбавлю. По-древнегречески!

– А мы так, по-скифски. Олег, где нравится, там и присаживайся. Только успел появиться, уже навел критику на нашего художника.

– На какого? – спросила Наташа.

– Сейчас первый выставляется. – И пояснил Олегу: – У нас их два. Три недели один картины показывает, три – другой. Раньше был еще один. Но жена первого его отсюда выставила. Столько шума было! Она ему кричала: «И катись в свою Третьяковку, если она тебе так нравится!». А их приятель совсем непотребное решил выставить. И сам по залу голым бегал. Наташа с ним даже в дискуссию вступила, сказала, что искусства в паскудстве быть не может по определению.

– Н-да, напряженная творческая жизнь! – Олег сел на скрипучий стул и подвинул к себе высокий стакан с белым вином.

За окном появилась грузовая машина. Шофер открыл борт кузова и закричал кому-то, чтобы шли разгружать.

– Опять окно закрывать придется, – недовольно проговорила Наташа. – Весь день сегодня что-то возят. Здесь одни конторы кругом. И чем, интересно, в них люди занимаются?

– Недавно вхожу в метро в самый «час пик». – Саша посмотрел на Олега. – Стоит пожилой человек в кепке, разглядывает толпу и говорит: «Где же они все числятся? Разве смогут колхозники такую ораву прокормить?»

– Мы обходимся как-то, чем-то занимаемся! – ответила Наташа.

– Мы – другое дело! – передразнил ее Саша. – У нас тут – дым коромыслом. У нас одна Наташа чего стоит! И тексты на компьютере набирает, и знает про разные сайты. Даже рекламодателей может находить. А ты когда наш журнал начнешь читать?

– У меня от компьютера глаза быстро устают, – сказал Олег.

– Хоть иногда можешь почитать! – настаивал Саша. – А то у нас мало посетителей на сайте. Куда это годится! Но мы – расширяемся. Третий день обсуждаем, не взять ли помещение рядом. Там, где сейчас галерея. У художников аренда заканчивается. Я предлагаю открыть книжный магазин.

– Все это я пробовала. – Наташа отрицательно покачала головой. – Это дело быстро прогорит.

Во дворе двое парней в спецовках вытаскивали из машины ящики, с грохотом бросали у стены и через слово матерились.

– Н-да, надо прервать эти инвективы. – Саша закрыл окно и вернулся на свое место: – Наташа у нас – историк по образованию. Мы с ней разные проблемы обсуждаем. Она меня уверяет, что есть своя эстетика в мятежах.

– Не знаю, не участвовал. – Олег пожал плечами. – Я только в защите правопорядка и эволюционного пути развития участвовал.

– Эволюционное развитие еще в семнадцатом году прервалось, – назидательно заметила Наташа.

– В восемнадцатом, – уточнил Олег. – Восемнадцатого января.

– Тогда уже все ясно было, – перебила его Наташа. – Но всякий праведный мятеж – это всегда ответ на что-то. Он всегда заряжен на реализацию мечты.

– Да уж! Если что-то менять, то масштабно, – поддержал её Саша.

– Ты хорошо знаешь, что в таких случаях бывает, – ответил Олег. – Как только объявлено, что ради большой цели все можно, вот тут-то все и начинается.

– Мы с Наташей тебе про другое, – прервал его Саша. – Мы тебе – про мятеж праведный, а ты нам – про расправу.

В десятом часу вечера Олегу позвонили, и хрипловатый голос скороговоркой произнес:

– Ты ща подумаешь, что я! А ведь… А, знаешь, думай, что хочешь.

Несколько секунд Олег ничего не понимал, потом спросил:

– Борь! Ты, что ли?

– А ты не смотрел? Ну, вот видишь. На меня и подумаешь. Все, пока… – В трубке остались короткие гудки.

Олег подошел к окну, посмотрел вниз на улицу. Троллейбус отходил от остановки. Его пыталась обогнать легковушка.

На диване валялся пульт от телевизора. Олег плюхнулся на сбившееся покрывало, нажал кнопку и увидел на экране шумный концерт.

Что мог означать Борькин звонок – оставалось непонятным. Самым простым объяснением казалось, что дружок просто напился и набрал номер по ошибке. Гадать было бесполезно.

Начались «Новости». Заговорили об официальных переговорах с каким-то важным визитером и о невозможности девальвации.

– Сегодня с сердечным приступом госпитализирован в Центральную клиническую больницу…

Показали белесую, нечеткую пленку камеры наружного наблюдения. Из дверей подъезда выходил высокий человек в черном костюме. Дальше на экране зарябило. Опять возник тот же человек. Шагнул вперед, стал нескладно наклоняться набок. Кто-то подскочил, успел подхватить его под руку.

Пил чай на кухне, гадал, с какой стати звонил Борька, и вспомнил, что видел несколько дней назад на заборе напротив институтских окон мертвого голубя, застрявшего в колючей проволоке. Но излучение в приборе было совсем небольшим, до забора не достало бы.

Олег дождался следующего выпуска «Новостей». Сидел на корточках перед самым экраном, старался разглядеть все то, что происходило на белесой пленке. И поймал себя на том, что думает о происшедшем сумбурно: Борькин звонок, вельможа, хватающийся за сердце, и возможность усилить излучение, которой не могло быть. За всем этим сразу потянулась цепочка: рано или поздно догадаются, тем более что Борька мог попасть на пленку, придут, начнутся обыски и допросы. Но если все-таки удалось увеличить излучение – то как?

Он повторил все это несколько раз и понял, что только сам себя накручивает. Повысить излучение не получалось, сколько ни пробовали. Борька в опытах не участвовал и во многие тонкости не вникал. Но почему он позвонил? Тем более что звонок могли засечь. Впрочем, заранее не могли. Но если начнется разборка, то перетряхнут все лаборатории, и многое, конечно, станет ясным. И неизвестно, как поведет себя сам Борька.

Ночью он забылся и недолго поспал. Проснулся и подумал: могу я, в конце концов, начать рассуждать здраво? Могу я для самого себя быть экспертом? Так вот, на тех принципах, которые в систему заложены, импульс минимален. Поэтому ничего у Борьки получиться не могло. Хотя, разумеется, все дело в расстоянии. Но Борька говорит, что он ни при чем. А если кто-то сделал по-другому?

На работе Борька не появился. Олег несколько раз звонил ему домой. Трубку так и не подняли.

Из метро Олег вышел на «Шоссе Энтузиастов». День был очень жарким. Возле киоска чадила смрадом горевшая мусорная урна. Женщина в белом фартуке заливала ее водой из бутылки. В вагоне троллейбуса все было раскалено. В окна летел разогретый над мостовой, горько-кислый воздух.

До остановки троллейбус не дотянул и встал у перекрестка. Шофер приоткрыл дверцу и крикнул, что впереди авария. Олегу пришлось выходить и ловить частника.

Во дворе Борькиного дома полная дама выгуливала на детской площадке между качелями и песочницей коротконогую собаку. Высокий мужчина привязывал на багажник «Жигулей» сумки и картонные коробки.

Олег вошел в подъезд. Не стал вызывать лифт и повернул к лестнице. Внизу раздались шаги. Олег поднялся на четвертый этаж и прислушался. Шаги затихли. Заскрежетал ключ в замке. Гулко хлопнула металлическая дверь.

Олег спустился на третий этаж, остановился у двадцатой квартиры и нажал на плохо закрепленную кнопку звонка. Дверь ему так и не открыли.

На работе Борька не появился и к обеду. На телефонные звонки у него дома никто не отвечал.

Неожиданно позвонила Юля. Он не сразу узнал ее, переспросил, кто говорит, и постарался загладить неловкость:

– Ба! Ты! А я думал: куда запропастилась? Как поживаешь?

– Начнем с того, что пропала не я. Но вообще-то мне надо просто посоветоваться. Правда, что банки сегодня закрылись?

– Понятия не имею! – удивился Олег.

– У меня там и было всего… Но так вдруг лишиться даже этого! Я вообще-то в панике. Мы с Аней собирались куда-нибудь поехать. А может быть, что деньги из банка не отдадут?

– Подожди! Надо самой сходить и узнать!

– А ты в магазин пойдешь?

– Зачем? – не понял он.

– Все с утра по магазинам бегают и рубли тратят. Я крупы и сахара – целый шкаф натаскала.

– В первый раз слышу!

– Ты чего? – изумилась Юля. – Второй день в городе все с ума сходят. На работе – никого! Весь народ – на рынках. Иди скорее. У метро рынок есть.

– А что случилось? – спросил Олег.

– Не знаю. Дорожает все, чуть ли не по часам. В обменниках долларов нет, а банки закрыты.

– По телеку какой-то деятель дня два назад говорил, что девальвации не будет, – вспомнил Олег.

– Ты их больше слушай! У тебя хоть запас макарон есть?

– Есть кое-что.

– Беги, покупай.

– Нам зарплату только послезавтра дадут.

– Тогда, что ж… – Она помолчала. – Тогда останешься без запасов. Придется спонсора искать, который будет тебя макаронами кормить.

– Придется без них.

– Хочешь, пойдем в кафе, перекусим. Я здесь больше не работаю. Зашла вещи забрать.