Текст книги "Той осенью на Пресне"

– Ты, Борь, друг-то мой дорогой. – И сам застеснялся этих слов. – Как письмо получил, думаю, чего писать-то. Сам поеду.

В небольшой комнате стояла побелённая печь. Цветастый половик стелился до самого окна. На подоконнике еле уместился большой цветок.

– Вот тут и обитаю. Мысль по имени «Я». А тетка – за стенкой. К ней сенями можно пройти. Я ей дрова ношу, а она у меня убирает иногда. Мы с теткой – друзья. Ничего так людей не объединяет, как стремление сообща прокормиться. Цветы она мне завела. Я люблю, когда на окошке герань. От мышей помогает. Ща я тебе – чайку. Картошку сварим в «мундире». Не люблю я ее чистить.

– Давай в «мундире», – согласился Олег.

– Если хочешь, я мигом к тетке за самогонкой. Она тебе и компанию составит. У нее огурчики – свои.

– Ни к чему, – Олег покачал головой.

– А что там у вас?

– Так вроде и ничего. Мыслишки кой какие новые есть.

– Уж этого добра всегда хватало, – отозвался Борька. – Только, знаешь, не расспрашивай меня про то, что тогда было. Ладно?

– Не буду.

– Да, вот в этом городишке я и родился. Определили меня здесь родители в жизнь, как на службу. Но ты зря думаешь, что я здорово отстал. Я пока в сторожах на элеваторе служил, все новые работы по теории турбулентности проштудировал. Даже кой чего написал. Надо будет собраться и опубликовать. Что – что, а качество одиночества тут отменное.

– Мы опять стали свой сборничек выпускать, – сказал Олег. – Тираж маленький, но по библиотекам рассылаем.

Борька принес охапку дров. Со звоном рассыпал у печи.

– У нас нынче дров полно. Сам в лес ездил, и все лето пилил да колол. А в первую зиму мы с теткой померзли. Еще такие морозы стояли!

В комнате легко запахло дымком. Затрещали поленья. На дощатом полу замерцали отблески огня из печного поддувала. Борька сказал:

– Вот так сидишь вечером, смотришь на огонь и думаешь: «И где тот народ, который мой?» Были маменька, папенька, сестра Настя. И дядья мои – бражники и баламуты! Эх, боевой был народ! Как на подбор! Гвардии рядовые русской истории! Теперь только одна тетка. Мы с ней друг друга жить учим. Она меня напутствует, как хлеба насущного в доме побольше иметь. А я в ответ философствую. Говорю, что через три поколения и памяти от человека не будет. Ничего не остается. Разве что – страна. Знаешь, молодость порождала массу иллюзий. Ведь казалось, что человек – в принципе существо хорошее и доброе, и только, мол, временно – плохое.

– Тогда как-то не думалось, что человечество способно быстро расчеловечиваться. – Олег грел руки у печи. – А оказалось – достаточно, чтобы какой-нибудь душегуб объявил, что всё разрешает. Хоть при демократии, хоть при диктатуре. Заявили, что пытать можно, и чуть ли не по всему миру пыточные тюрьмы с палачами открыли.

Закипела картошка в кастрюле. Зашвыркала попавшая на плиту вода.

– А помнишь ту нашу жизнь? – Борька отодвинул кастрюлю на край плиты. – Когда что-то новенькое, всегда интересно было разбираться. И времени не жалко. До ночи засиживались. Все-таки была в нашей прежней жизни какая-то мечта. Вот, в чем дело.

Раздался стук в стену.

– Вот! Тетка решила, что я про ее печку забыл, – сказал Борька. – Или услышала голоса и не поймет, с кем это я. А ты пока на диване посиди, помечтай, как мне папаня говорил…

Олег уезжал на следующий день. Борька расстроился. Ходил по комнате и говорил:

– Что уж так? Хоть бы до конца недели пожил. Даже поболтать не успели. Эх, не судьба судьбе!

Вместе пришли на автобусную станцию. У окошка кассы стояли человек десять. Борька кивнул в их сторону:

– Вот, народ! Все на месте не сидится. Подъехал автобус.

– Быстро как! – удивился Олег. – Даже раньше расписания.

– Вот и повидались, – сказал Борька. – А я думаю: нет, надо написать. Теперь и о делах переговорили. А что о философии… Конечно, так жаль, что за наше время мир не стал хоть чуточку лучше. Я знаю, ты тоже об этом думаешь. Ну, дай обниму тебя на прощание!