Текст книги "Лживый роман (сборник)"

Когда Яна проснулась, и первые ее слова были:

– Мне тут такое приснилось!

На что Виктор ее сразу перебил:

– Молчи! Ничего не рассказывай! Не дай бог, сбудется!

И она послушно замолчала.

На завтраке в ресторане посреди искусственной бухты народу почти не было, они пришли одними из первых. Виктор не любил никуда опаздывать, и если написано «Завтрак с 7.00 до 11.00», то сразу после семи он и привел сюда Яну, не дав ей понежиться в постели: «Пошли быстрее, а то там очередь соберется!»

Дома он почти не ел фруктов, а тут наложил себе полную тарелку темного винограда, положил нарезанных персиков, апельсинов, один грейпфрут, несколько ягод инжира и налил два стакана свежего, только что выжатого апельсинового сока. Осилив все это, он почувствовал себя уже почти сытым, но там к себе манили полки с деликатесными местными сырами, горячими омлетами и яичницами, сосисками и колбасками, булочками, пирожными, скворчащими на маленьких сковородках горячими блинами, всего было не перечесть. Он заставил себя подняться и наложил в тарелку еще всякой всячины. Яна была очень умеренна в еде, она не позволила искушению заставить ее переесть, но взяла несколько кусочков зажаренного бекона с яичницей, чего она никогда не позволила бы себе дома, она съела, конечно, не считая творога, сока и йогурта.

Лениво переставляя ноги, они медленно поднялись до своих апартаментов и завалились на широкую кровать.

– Вот бы так жить всегда! – мечтательно произнес Виктор. – Тепло, фрукты круглый год и не работать!

Яна, соглашаясь, просто промолчала.

Перцева Вовку Виктор увидел случайно, когда решил пройти прогуляться по пляжу, оставив Яну возле бассейна под навесом от солнца.

Он шел, разглядывая полуобнаженных матрон, натиравших свои телеса кремом от загара, как вдруг услышал за спиной оклик: «Витек (так его называли в школе), неужели это ты?!»

Перед ним стоял загорелый мужик в соломенной шляпе, белых с синими цветами трусах и с очень знакомым лицом. Отмотав в памяти лет тридцать назад, Виктор узнал своего закадычного школьного друга, с которым не раз прогуливал уроки, впервые попробовал вина, и они оба были влюблены в одну и ту же девчонку.

Отхлопав друг друга по плечам и наобнимавшись вдоволь, они пошли в ближайший пляжный бар и, усевшись за столик, стали делиться событиями прошедших лет.

– А ты Женьку Коршунова помнишь? Он теперь знаменитый экстрасенс! Нашу Таньку Качесову не узнать, она недалеко от меня в Москве живет, толстая стала, как корова! У нее муж депутат! У-у, ворюга! – сыпал последними новостями старый приятель. – А ты как? Да, вижу, неплохо, раз здесь отдыхаешь! С детьми приехал или один?

– Ну, нормально все, я на заводе у себя в Риге!

Перцев перебил его:

– Молодец, что завод купил, я всегда говорил – будущее за производством! Спекулянты – это однодневки! Для начального капитала можно, конечно. А так главное – это производство! А что за завод?

– Завод технологической оснастки. Да я там просто…

Но Перцев не дал договорить.

– Вот это правильно! Это тебе не какие-нибудь поддоны из деревяшки сколачивать! Я всегда говорил, что у тебя по жизни все будет о’кей!

Виктор не стал его разубеждать и спросил:

– Вовка! Ну, а как ты сам? Что у тебя? Слышал, ты окончил военное училище. Наверное, генерал уже?

В это время к ним подошла светлоглазая эффектная брюнетка и не без кокетства протянула Виктору руку:

– Алена!

– Виктор, – представился он и, окинув ее снизу вверх оценивающим взглядом, протянул: – Дочка у тебя просто что-то!

Вовка недовольно поморщился и покраснел, поправив: – Не дочка это. Жена.

Виктору стало неудобно, и он извинился, но девица, казалось, посчитала это даже комплиментом.

– Может, по пятьдесят грамм? – предложил старый школьный товарищ.

В баре они выпили по стаканчику, потом еще по одному, и Вовка, как бы оправдываясь, сказал:

– Знаешь, с каждой женщиной – своя жизнь. И свои проблемы. И свое счастье…

Редкие встречи

Мы познакомились с Иваром, когда оба пытались найти работу в сфере общественного питания и встретились на собеседовании, чтобы устроиться в один из новых ресторанов Риги. Многие выходили из дверей отдела кадров с тоскливыми лицами, но нам повезло, и нас обоих приняли. Меня барменом, а Ивара завзалом в ресторане.

Наши отношения сразу сложились хорошо. Мы оба были женаты, у него рос сын, у меня двое. Его жена была очень эффектная женщина, когда она заходила к нам на работу, все мужчины переглядывались, восхищаясь ее внешностью.

Все работники относились к своему начальнику с уважением, он был в меру строг, справедлив и с потрясающим чувством юмора. В этом мы с ним соперничали, и очень часто последнее слово оставалось за ним. Но когда к Ивару приходила жена, он менялся прямо на глазах, его плечи сутулились и взгляд становился неуверенным, даже заискивающим. Это здорово отличалось от того, каким он был большую часть времени на работе. Но она уходила, и он становился прежним.

Так проходил год за годом. Мы несли свою службу: я у бара трепался с публикой, артистично мешая коктейли, а он встречал и провожал этих же клиентов.

Казалось, что мы друг про друга знали почти все. Мы часто вместе выпивали, а потом тревожили сон своих жен ночными звонками из баров, сообщая им, что у нас все в порядке.

Однажды после серьезного загула я притащил Ивара домой к самым дверям и, прислонив к ним, нажал на дверной звонок, а сам скрылся в темноте за углом на этаже. Его жена, открыв настежь дверь и не говоря ни слова, размахнулась и ударила его по голове толстым томом Большой советской энциклопедии. Он рухнул, как подкошенный, в дверной проем. Она крепко взяла его за руку и втащила внутрь. Так мне в первый раз показалось, что не все у них так сладко.

Ивар никогда ничего не рассказывал о своих домашних взаимоотношениях, да меня это и не очень интересовало. У каждого свои проблемы. Ко мне он относился, как к своему брату, всегда старался в чем-то помочь, а если дело касалось работы, он независимо от того, прав я или нет, всегда был на моей стороне.

Это было в воскресенье. Народу днем в баре в последний выходной день почти не бывает. Может, зайдет один-другой опохмелиться после бурной субботы – и домой, готовиться к рабочему дню.

Я от нечего делать протирал и без того чистую барную стойку, мыл кофейный аппарат, в общем, развлекал себя чем мог. В конце зала скрипнула двухстворчатая дверь, и вошел Ивар. Он как-то замедленно подошел к стойке и попросил:

– Налей-ка мне сто грамм! Хреново мне сегодня!

И замолчал.

Я налил ему, а заодно и себе. Мы чокнулись стаканчиками и выпили. Я не лез к нему с расспросами, и так было видно, что не все у него ладно.

– Налей мне еще, – он пододвинул по стойке стаканчик в мою сторону. Я налил ему, не забыв и о себе, в ожидании, когда он со мной поделится. Опрокинув в себя водку, он закашлялся, и на глазах у него выступили слезы. Но мне показалось, что эти слезы выступили совсем не от кашля.

Было видно, что Ивару очень тяжело, но сам он об этом рассказывать не хочет. И я после очередной выпитой с ним рюмки спросил:

– Ивар! Что случилось? Кто-то умер?!

Он посмотрел на меня глазами, в которых опять появились слезы:

– Мы с этой женщиной были вместе двадцать лет! Она ко мне только что приходила и сказала, что между нами все кончено! Она выходит замуж и хочет нормальную семью, а не редкие встречи! Ты понимаешь, мы были вместе двадцать лет… – повторил он.

Я был ошарашен таким известием и удивился: столько лет отработать вместе и не проболтаться, даже по пьянке. Тем более, я знал, что ближе друзей, чем я, у него не было. Но в таком состоянии я его никогда не видел и чувствовал, что он на грани срыва. Не знаю, как мне это пришло в голову, но я посмотрел на него и проникновенно спросил:

– Вот интересно, когда ты умрешь, она придет к тебе на похороны или нет?

Он посмотрел на меня изумленно, переваривая сказанное. Потом, когда до него, наконец, дошло, он чуть не подпрыгнул на месте и срывающемся голосом бросил мне в лицо:

– Да я вас всех переживу! Ну, ты мудак!

От расстройства и злости он сплюнул на пол и быстрым шагом пошел к выходу, там развернулся, посмотрел на меня, опять плюнул, повторив: «Ну, ты редкостный мудак!» – и захлопнул за собой створки двери, которые еще долго раскачивались на петлях.

Когда вечером стала прибывать публика, он провожал гостей до столиков, иногда смотрел на меня, качал головой и уходил из зала.

Через несколько дней он меня простил, понимая мою дурацкую терапию, от которой его мысли переключились и стали работать совсем в другом направлении. Он все также оставался моим близким другом.

Через некоторое время я ушел из ресторана. Мы редко встречались, в основном, это было случайно или на пляже, где Ивар прогуливался под ручку со своей женой. И я уже почти забыл ту историю.

Мне позвонили утром, когда я ехал на работу: «Слушай! Тут дело такое, Ивар умер!» У меня все перевернулось внутри. Я мысленно увидел его перед собой живым, веселым.

В церкви собрались в основном все знакомые. По центру зала был гроб с телом моего друга, рядом стояли плачущая жена и сын с черным от скорби лицом. Священник читал отходную молитву, а я вспоминал его живого и мысленно улыбался оттого, что мне повезло быть другом этого человека. Потом я незаметно оглядел всех, кто присутствовал в церкви, и увидел возле самого входа женщину, которая буквально обливалась горькими слезами. Когда отпевание закончилась, все вышли на улицу. Я не спускал взгляда с этой незнакомки, она держалась от всех в стороне. Ее, похоже, никто здесь не знал.

Она все-таки пришла.

После первых пятидесяти пошли вторые, потом третьи. Когда стало по-настоящему хорошо, Виктору захотелось поделиться с другом своими удивительными снами на этом острове.

Вовка к этому отнесся серьезно и сам признался, что и ему тут такое приснилось, все как наяву, ну просто сон в летнюю ночь не по Шекспиру. Словно ему опять двадцать четыре, он работает барменом в ресторане, – и стал подробно описывать, что произошло во сне…

Сон в летнюю ночь (не по Шекспиру)

…Из дверей многочисленных баров и ресторанчиков на улицы Старого города выходили припозднившиеся клиенты и брели на стоянки такси. Торговля здесь шла, как на восточном базаре:

– Мне в Юрмалу!

– Тридцатник.

– Больно дорого!

– Вокзал рядом, электричка утром, всего хорошего!

– Ладно, поехали.

Ночные таксисты по полной программе выжимали из кошельков своих клиентов оставшиеся деньги. Немного потоптавшись на стоянке, тщательно проверив бумажник и порывшись в карманах, я еще раз убедился, что полностью пуст, как последний стаканчик, который я пропустил перед самым уходом из бара. Куда можно податься в полвторого ночи, когда до дома двадцать пять верст, а в кармане какие-то крошки и бесполезные клочки бумажек с чьими-то телефонами, зашифрованными мужскими именами?

Валик – вполне возможно, что это Валентина, Вася – наверное, какая-то Василиса, но я сразу отбрасываю эту версию – такое имя я бы запомнил. Марик – наверное, Мария, и я с надеждой набираю ее номер. И как же мне приятно слышать на мое приветствие «Ой, здравствуй! А что так поздно? Приезжай ко мне!» Пытаюсь определить местоположение возможной ночевки:

– А куда ехать?

Ответ перечеркивает мои надежды:

– В Саласпилс! Давай быстрее, я буду тебя ждать! – и нетерпеливо повесила трубку, готовясь встретить меня, не предполагая, что если я к ней пойду пешком, то стук в двери она услышит часиков в семь утра. «Вот дура!» – мысленно прощаюсь с ней, принимаясь снова разбирать бумажки.

Сергей – наверное, Света. Набираю номер. На той стороне, видно, стоит определитель, и из трубки раздается рык какого-то разбуженного мужика:

– Ты какого хрена сюда звонишь в два ночи?! Да я тебе башку отобью! Да я…

– Ты, дядя, себе рога лучше отбей! – отбрил я наседавшего с угрозами неизвестного и повесил трубку.

Делать было нечего, в июле ночи у нас теплые, на небе полно звезд, и я потихоньку побрел в сторону православного собора, где надеялся прикорнуть на скамейке в парке. Хмель никак не хотел выветриваться из моей головы, и мне было хорошо.

Через пятнадцать минут я уже устраивался на скамейке возле памятника Барклаю де Толли. С одной стороны памятника величественно вырисовывался во тьме православный собор, а с другой многоэтажная гостиница со стоящими вереницей свободными такси перед ее ярко освещенным входом. Мне было досадно, что я совсем немного не рассчитал с финансами, и моей кроватью стала жесткая каменная скамейка.

Вскоре машины рассосались, и яркий свет погас. Я достал из внутреннего кармана охотничью фляжку с неприкосновенным запасом коньяка, открутил металлическую пробку, заменявшую рюмку, и, подняв ее за своего соседа Барклая, осушил ее с превеликим удовольствием.

Пиджак не бог весть какая хорошая подушка, но в некоторых случаях очень даже неплохо. Я растянулся во весь рост и попытался заснуть. Как вдруг сквозь полузакрытые глаза мне показалось, что голова памятника, до тех пор направленная в сторону собора, почему-то повернута ко мне. Ледяной холод сковал меня, словно я увидел ожившего мертвеца. Но полностью глаза не открывал и не шевелился. Потом памятник на своем постаменте присел на корточки и, повернувшись ко мне задом, стал с него слезать. Хмель сняло в одно мгновение, очень захотелось вскочить и рвануть что есть мочи в темноту парка, но меня всего колотило, и тело не подчинялось.

Тем временем чугунный Барклай слез и встал рядом со скамейкой, всматриваясь в мое лицо.

– Ну, хватит дурачком прикидываться! Сам виноват, что сегодня тут очутился! Хорошим коньячком попахивает, давненько такого не пробовал! – заговорил на русском с чуть заметным немецким акцентом оживший герой двенадцатого года. – Как величать тебя, молодой человек?

Мне не хотелось открывать глаза и отвечать на вопрос. Но в голосе слышались повелительные нотки, и, собравшись с духом, я сел, но посмотреть в лицо героя не хватало смелости.

– Вова, – скромно представился я, упершись взглядом в его сапоги.

– Что значит Вова?! Не Вова – Владимир, владеющий миром! Чем занимаешься, Владимир? – строго поинтересовался герой.

– Я, вообще-то, пишу немного и подрабатываю в ресторане.

– Пишущий кельнер, значит?! Что ж, любопытно! Я тут за эти года такого насмотрелся! Так что ты меня не удивил, даже порадовал!

– А мне как вас величать? – поинтересовался я.

– Знаешь, сейчас все эти превосходительства ни к чему, можешь величать меня Барклаем, или просто Богданычем, это мое русское отчество.

Тут я снова достал фляжку и с уважением протянул генералу, впервые посмотрев на его лицо, и оно мне показалось не чугунным, а совсем живым. Он с достоинством принял протянутую емкость и, сделав большой глоток, крякнул от удовольствия:

– Хорош, чертяка, почти как в наши времена!

Потом продолжал:

– Раз в году, при черной луне, когда все жители города спят крепким сном, и мы знаем, что они не смогут нас увидеть, мы оживаем, чтобы можно было встретиться и обсудить, что произошло в мире за этот год.

– Как!? – удивленно воскликнул я. – Другие памятники тоже оживут?

– Ну да! Слышишь, конь скачет по Бривибас? Это Петя! – и тут же поправился: – Царь всея Руси Петр Первый!

Издалека доносился тяжелый топот копыт, и я сразу подумал о памятнике, недавно восстановленном известным меценатом. Опять стало страшно, я вспомнил, как царь-батюшка рубил головы непокорным стрельцам.

Из-под копыт его коня вылетали искры, он проскакал на красный свет светофора и осадил жеребца недалеко от нашей скамейки. Приподнявшись высоко на стременах, он огляделся и, заметив нас в темноте, направил коня к нам через клумбу с красными и белыми розами.

Барклай принял у него поводья, помог спешиться. Потом подвел меня к помазаннику и представил:

– Владимир – писатель, кельнер. Может, пригодится нам этой ночью, что-нибудь новенького расскажет. Он же живой еще, не памятник, так что, ваше величество, я думаю, нам будет с ним не скучно!

Петр нервно потеребил рукой ус:

– А не разболтает кому? Не напишет потом рассказ какой? Может, погуляем сегодня, а потом я ему башку топориком тюк – и как не бывало? – и он вопросительно посмотрел на Барклая, сверкая в темноте глазами.

Я уже приготовился припустить через кусты, как на мое плечо опустилась тяжелая рука, и они оба рассмеялись.

– Не боись, не трону, тебе ведь все равно никто не поверит, а если расскажешь, то угодишь в дом для умалишенных! А чем это так вкусно пахнет? – полюбопытствовал государь.

И я с поклоном протянул ему фляжку. Он тоже крякнул от удовольствия и посетовал:

– Эх! Жаль, что мало!

Но тут Барклай предложил:

– Петя, давай пешочком прогуляемся к Красным стрелкам, они обычно в этот день на троих соображают у Даугавы!

– Не Даугавы, а Двины, – строго поправил его помазанник.

Мы уже собрались отправиться к реке, как издали раздался быстрый топот чьих-то каменных подошв по асфальту, и через минуту из-за поворота появился сам Ильич. Запыхавшись от бега, он стал извиняться:

– Простите, ребята! Меня же перенесли из центра за город, пока, зараза, добежишь, задохнуться можно! – и, увидев меня, строго спросил, картавя: – В партии состоите? С какого года? Как обстановка в массах?

Но государь его осадил:

– Да успокойся ты! Тут власть уже другая – и не твоя, и не моя!

Ильич возражать не стал, но как-то ядовито ухмыльнулся.

– Ладно, ребята, не станем спорить, зайдем за лысым (так они любовно называли Райниса) и пойдем к стрелкам.

Ночной город будто вымер, и никто не видел, как я шагал по центральной улице в окружении легендарных фигур. Они рассматривали яркие витрины магазинов, недоуменно покачивая головами и бросая колкие реплики.

– Вы посмотрите на этих баб, кожа да кости, не за что взяться, у меня бы на такую ни-ни. Вот Катька моя из местных была, то, что надо, а эти на картинках – дрянь, наверное, не местные, – вел беседу государь. – А вообщето я бы сейчас не против кого-то окучить…

И он посмотрел вверх. Там на высоком постаменте стояла женщина.

– Ты, Петя, можешь губу не раскатывать, она сейчас если и даст, то только американцу, ну, может, еще англичанину! – охладил пыл помазанника Райнис.

В разговор вступил Ильич.

– Англичанину не даст! – сказал он. – Они как сюда приезжают, если припрет – все на нее отливают. А может, и даст, кто ее знает, эту загадочную женскую душу.

Они остановились под памятником и смотрели снизу вверх, как ветер развевает юбку женщины.

– Ох, как она мне люба, – опять заладил государь. Тут с высоты в него полетела одна из трех звезд, которые она держала в руках, но царь ловко увернулся:

– Проститутка заморская! Стерва продажная!

– Педераст великодержавный! Кровопиец! – донеслось сверху.

– Я же тебе говорил. Вот в прошлом году Русалочка приплыла из Копенгагена, там никаких проблем не было, одно слово – Запад. Жаль, что у нее хвост вместо ног, но ничего, мы нашли выход из положения! – сказал Райнис мечтательно. – Все-таки хорошо, что рядом со мной мою женушку Аспазию не поставили!

Обычно, стоя на постаменте, три красных латышских стрелка смотрят в разные стороны, но сейчас они сидели на берегу Даугавы возле горящего костра и передавали друг другу большую бутыль, наполненную мутной жидкостью.

Увидев Ильича, они вскочили и отдали честь, а он по-простому пожал каждому из них руку:

– Как служба? Как народ? Ребята, я тут со своими. Выпить что-нибудь найдется?

Теперь у костра сидели уже восемь собутыльников, и каждый прикладывался по очереди к сосуду. А красные стрелки делились впечатлениями за прошедший год:

– Кто цветы принесет, кто бутылкой бросит, – всем мил не будешь.

– Тут, говорят, митинг какой-то был, недовольный народ, обворовывают его кровопийцы капиталистические!

– Всем на хрен головы рубить! Проворовался – рубить, и будет полный порядок! Выдумали демократию, чтоб тырить было легче! – разошелся самодержец.

Тут вдруг послышались тяжелые взмахи чьих-то крыльев, и я со страхом посмотрел в темное небо.

– Не бойся, это мужик с медвежьими ушами на личном драконе из Юрмалы летит! Вечно опаздывает, жертва зоофилии! – объяснил один из красных стрелков – Мужик-то он хороший, и животных любит! Говорят, его маминя с медведем баловалась. Результат налицо. То есть на уши! Не везет его скульптуре – то меч украдут и вставят в руку морковку, то матерное слово напишут на постаменте. Одно слово – вандалы дремучие!

Описав круг над честной компанией, дракон приземлился на трамвайных рельсах прямо у моста. Гремя мечом о доспехи, народный герой подошел к костру, поприветствовав всех поднятой вверх рукой.

Мы раздвинули круг и протянули ему бутыль. Сделав мощный глоток, он даже не поморщился, потом положил к себе на колени голову дракона и стал чесать ему за ухом, а тот от удовольствия пускал дым через огромные ноздри.

– Слышал, тут непорядки какие-то? Говорят, дракон кровожадный появился с сотней голов, у народа кровь сосет! Ничего не знаете? Может, пора ему башку свернуть? – и герой, вскочив, взмахнул своим огромным мечом. Дракон от страха распластался по земле и стал похож на огромную лягушку.

Героя сразу же успокоили:

– Да не дракон это, свои у своих кровь и сосут!

Он вложил меч в ножны и разочарованный снова уселся в круг.

В это время со стороны железнодорожного моста подходили двое с красным флагом в руках, герои 13 января 1905 года. Эти гордо сели в стороне и от алкоголя отказались. Но потом заметили Ильича и подошли.

Вскоре появился памятник композитора Альфреда Калныньша, держа под мышкой голову известного собирателя народного фольклора Кришьяна Барона, за которой успел забежать в Верманский парк. Калныньш, опасаясь мифического дракона, сел в отдалении. Голова из-под мышки читала неприличные народные дайны и издали дразнила дракона, правда, животное на это не обращало никакого внимания.

Подошел революционер Петер Стучка, (он тоже обитал где-то не в центре), открыл свой каменный портфель и достал две бутылки еще советской водки. Вся компания очень обрадовалась этому приятному сюрпризу. А потом он извлек оттуда еще и барельеф композитора Вагнера и прислонил его к металлической ограде возле реки, объяснив собравшимся:

– Мимо проходил, а он уж очень со мной в люди просился, надоело ему со стены на мир одним глазом смотреть!

– Danke schön, – поблагодарил музыкант. – Я бы вам сыграл что-нибудь из своего, но извините, не на чем и нечем.

Вдруг раздался петушиный крик, все встрепенулись, испугавшись восхода, но барельеф немца успокоил:

– Это мои земляки из Бремена, так сказать, коллеги, и они непьющие!

Подошли осел, собака, кот и петух. Собака, устав стоять на спине осла, подбежала к дракону и стала пристраиваться к его ноге, возомнив себе невесть что! Это развеселило компанию и заставило снова о чем-то задуматься Петра. Поняв, что нога дракона – это обидная ошибка, пес стал ластиться к доброму Лачплесису. А кот взобрался на колени к Калныньшу. Осел сиял в свете костра натертым до блеска бронзовым носом, задумчиво смотрел на воду и наслаждался тем, что на спине нет трех его товарищей. Петух показывал всем свою полную независимость и гордо расхаживал возле барельефа Вагнера.

Потом все опять вспомнили о каких-то возмущениях в народе.

– Там перед Домским собором памятник немецкому просветителю Гердеру стоит, он ближе всех к месту, где депутаты пасутся. У него хоть ног и нет, но голова что надо, пойдем, он-то нас просветит, – предложил до сих пор молчавший Барклай.

Все еще раз приложились к бутыли и отправились к Гердеру.

Гердер обрадовался долгожданной встрече. Скульптор изваял его не в полный рост, а, решив сэкономить, сделал лишь бюст, и бедняга не мог сам сдвинуться с места. Но поговорить был всегда рад.

– У них все здесь хорошо – и выпивают, и едят вкусно, дети у них учатся за границей, няни, гувернантки из Германии, дома у озера в Межапарке. Эти власть не отдадут, они же делать ничего больше не умеют, только свой народ грабить с умным видом. Тут надо идти за советом к Ильичу, он спец по классовой борьбе. Мне ли не знать, я же их разговоры слышу каждый день!

– Значит, все-таки тырють? – переспросил самодержец. Голова утвердительно кивнула и продолжила, но ее умные разглагольствования стали понемногу утомлять всю компанию, они аккуратно влили в голову из бутыли, и она заснула.

– А ну-ка я их всех, ворюг этаких, своим мечом! – опять занервничал народный герой, забывая, что он просто памятник.

Ильич окинул всех торжествующим взглядом:

– Ну что, социализм хуже!? Там если что умыкнешь, тебя быстро в позу поставят!

– И ту недотрогу бы поставили? – поинтересовался государь, пребывая на своей волне.

– И даже саму Крупскую! – подтвердил вождь пролетариата. У Райниса перед глазами пробежала картинка, как Крупская стащила со стола конфетку и строго была наказана Ильичом.

– Все-таки, конечно, хотелось бы ее окучить, она такая большая, неприступная и, между прочим, на моем месте стоит. А ей надо было бы там лежать! – обиженно бубнил помазанник.

– Не даст! – отрезал Ильич. – Ты ей не пара!

– Но раньше-то дала бы! И любила бы! – не успокаивался государь. – Да и царица моя была из этих мест, из Митавы!

– А ты ей кредит дай, как шведы, и балуй с ней, сколько душа пожелает. Думаю, твоему сопернику Карлу, что в Стокгольме стоит, она бы не отказала! – посоветовал мудрый Райнис. И у Петра появилась надежда.

На небе показались первые признаки восхода.

Первым попрощался Ильич, ему далеко надо было бежать. Взмахнув перепончатыми крыльями, унес народного героя дракон. Потом ушли красные стрелки и герои пятого года. Композитор отнес обратно в Верманский парк голову прославленного собирателя дайн и уселся на свое место у оперы возле городского канала.

Мы прошли мимо Милды, но она не удостоила нас даже взглядом. Вначале на постамент залез Райнис и скорбно замер. Потом государь вскочил на своего коня и поскакал во всю прыть, чтобы его не догнал восход. Барклай ловко по-солдатски подтянулся и встал в своей гордой позе. А я сел на свою скамейку и задремал. И мне приснилось во сне, что я заснул.

Кто-то тронул меня за плечо, и я открыл глаза. Надо мной стоял здоровый, как бык, полицейский. Было уже светло.

– Ты, случайно, не из тех будешь, что бардак тут вчера в Старом городе устроили?! – строго спросил меня страж закона.

– Не, что вы, я ж еще из советских, из стада, мы не выступаем! Отдыхали вот тут с Барклаем и с Райнисом, – не успев прийти в себя, начал я трусливо оправдываться, но вовремя остановился, не успев приплести сюда еще и Ленина с царем. Он пристально посмотрел прямо мне в глаза:

– Да! Видно, ты не из таких будешь, духом слабоват!

И, оставив меня в покое, пошел дальше по парку. А я встал, медленно побрел на работу и вдруг увидел возле памятника Свободы подъемный кран и толпу людей. Наверное, опять будет митинг недовольных, мелькнуло в голове. Но подойдя поближе, я увидел, а вернее, мне показалось, – что у Милды не хватает в руках одной звезды…

А вот тут-то я в ужасе и проснулся. Видно, что-то произойдет, не к добру такие видения…

Но после всех этих разговоров о снах были еще какие-то другие, в мозгах у Виктора с Вовкой уже образовался сплошной винегрет, начались детские игры в коробок, в который они резались в школе по пять копеек, потом все померкло в тумане забытья…

Яна ждала мужа до полуночи, истрепав себе все нервы. Мысли о том, что он мог утонуть, или вдруг ему на солнце стало плохо с сердцем, крутились хороводом. И как стало легко, когда она услышала возню возле дверей. Он пытался тихонечко открыть замок, чтобы ее не разбудить. Но тут у него возникла проблема: дверь открывала карточка, а он уже в десятый раз запихивал ее в щель не той стороной, и так могло бы продолжаться до утра. Яна поднялась, открыла дверь и, не говоря ни слова, легла в кровать, отвернувшись к стене.

Он еле стащил с себя шорты и майку, аккуратной кучкой оставив их посреди номера, залез под простыню и сразу уснул. Она не стала скидывать его тяжелую руку, которую он во сне положил на нее, но сильный перегар можжевельника ее просто сводил с ума. В конце концов она тоже заснула.

Утром, оправдавшись за вчерашнее, Виктор стал вспоминать, как накануне, набравшись как следует джинтоника, он и впрямь возомнил себя владельцем завода. Он помнил, как они пили за процветание его фирмы, потом за футбольную команду, которую Перцев недавно купил в Англии, за его нефтеперерабатывающий завод где-то в Киришах и многое другое. А что было потом, он больше уже не помнил.

Наутро Перцев позвонил Виктору в номер попрощаться и почему-то сказал, что он человек чести, и для него, как и для Виктора, слово превыше всего. О чем речь, Виктор понять не мог, но на всякий случай согласился и пожелал счастливого пути.

За завтраком Виктор с удовольствием выпил фужер холодного шампанского, отчего сразу просветлело в голове и захотелось есть. Яна на него не обижалась, просто попросила в следующий раз предупреждать – все же они не дома.

Комфортный шезлонг, соломенный зонтик от солнца, шум накатывающей на берег волны, шампанское и сытный завтрак склонят ко сну кого угодно.

Ему снилось, будто Яна поймала его в постели с известной на весь мир фотомоделью Клавдией Шифер. Он отнекивался, как мог, придумав версию: пока он спал в номере, она сама открыла двери и, перепутав его с кем-то другим, потихоньку юркнула к нему под одеяло. А сам лихорадочно вспоминал, как же он ее сюда привел.

Клава, как укор его похотливости, сидела на краю кровати абсолютно голая и сонно таращила глаза на его жену, потом она медленно, как на показе, надела на себя махровый халат и молча удалилась.

Через секунду дверь снова открылась и из-за нее появилась та раскормленная тетка с пляжа, которую они видели в первый день. И уже оказалось – она его жена, и ее интересует, что здесь делает эта особа, указывая на Яну толстым пальцем с бриллиантовым кольцом. К его удивлению, Яна начала оправдываться и врать, будто работает здесь горничной, пытаясь протиснуться в щель между этой маман и дверью.

Когда Яна исчезла, Виктор обхватил необъятную тетку, называя ее Гретхен, и стал жарко целовать в полные губы, чтобы избежать грозящего ему наказания. Но она была неумолима, и вскоре его руки и ноги были пристегнуты наручниками к спинкам кровати. На ее голове появилась фуражка с эмблемой СС, а в руке – тонкий хлыст. Она стояла над ним, большая, голая и беспощадная. От страха он начал еще больше оправдываться и клясться ей в верности, посылая губами воздушные поцелуи, дергая прикованными руками и ногами.

Яна разбудила его, погладив рукой по голове, потому что он начал громко, смачно причмокивать, и бессвязно, вроде как виновато, бормотать.