Текст книги "…А родись счастливой"

Глава 22.

Тяжёлый «магнитофон для кино» никак не хотел вылезать из коробки, а помочь придержать серое картонное чрево, было некому, и Игорь разорвал переднюю стенку коробки. Вывалились пачка брошюрок, пакет с проводами, чуть было ни грохнулся на пол и тяжёлый аппарат цвета «молотковой» эмали.

– «Электроника М-12», – прочитал Игорь. – Советскую её мать! Три «Шарпа» влезет! – И первое, что бросилось в глаза на пухлой брошюре: «Аппарат принимается в гарантийное обслуживание в упаковке производителя». – О, мать моя! Сразу и ремонтом пахнет! – Он с досады пнул коробку, чтобы отлетела подальше и не мозолила больше глаза несуразностью разорванного бока. Начал читать «Инструкцию по эксплуатации», прикидывая, какой провод куда воткнуть, куда и как вставить видеокассету. – Запутаться можно, кошмар! Ну, ни хрена не умеют, ни объяснить, ни показать! А как подключить к телевизору, если тут на выходе совсем другая хреновина нарисована!? Надо звонить Шалому, пусть разбирается.

Фима Шалый быстро разобрался с проводами, развернул телевизор и сел возле него на колени, громко матерясь:

– Козлы! Одна страна, одно министерство, а «папу» в «маму» хрен воткнёшь! Разъёмы разные!

– Чего тебе не так?

– Всё так, кроме разэдак! Куда вот этот конец воткнёшь? У «Чайки» другой вход! Перепутаны разъёмы. Входной стоит на выходе. Вот козлы!

– А разница?

– Такая же, как не ты, а тебя. Понял?

– И чего теперь?

– Вызывать козлов, пусть переделывают. Или к ним «Чайку» везти.

– Твари! А ты не можешь переделать?

– Сокол, я всё могу. Только «Чайка» твоя останется без гарантии. И если ты найдёшь паяльник.

…Возился Шалый долго, потому что паяльник Игорь нашёл в кладовке такой, что самовары лудить им ещё, куда ни шло, а перепаивать разъёмы – только жечь колодки. Но получилось! Разъёмы встали на место. «Папа» «Электроники М-12» легко и плотно вошёл в «маму» «Чайки-14».

Пока Игорь смотрел, как Фима, матерясь, перепаивает проводки, нетерпение, с каким ждал начала просмотра видеокассет, немного улеглось, он вспомнил предложение Анжея, его согласие прислать на пробу десяток комплектов «мусора личных компьютеров» и решил посвятить приятеля в новый коммерческий замысел. Если Шалый так легко управляется с техникой, он и «мусор» соберет в «комплекция». И может даже помочь сбагрить их…

– Слышь, Фим, а в твоём сраном НИИ «личные компьютеры» есть? – спросил Игорь.

– Личных нет. Есть персональные. У директора, у зама по науке, а так – работает общий. У нас только мониторы. И то не у всех.

– А у тебя есть?

– Как только защитился, поставили. А тебе чего?

– А хотел бы иметь личный?

– Хотеть-то его все хотят, да кто ж нам даст?

– Мне тут обещали десяток комплектов. Только их собрать сначала надо. Поможешь?

– Запросто! Хоть сейчас всё брошу и начну. А что за комплекты, что в них входит?

– Да, вроде, всё, что надо. Анжей называет это «комплекция», а собирать её надо из «мусора», из деталей, что ли…

– Чур, мне первый комплект! Сколько он будет стоить? И что за фирма? – Шалый аж отложил паяльник и встал с колен.

– Фирму пока не знаю. А в «Берёзе» в Москве стоят по пять тысяч чеков. Собрать из «мусора», говорят, будет дешевле.

– В рубли перевести, будут подороже пяти, но разлетятся запросто. Десяток у нас в институте уйдёт в один день. Надеюсь, и программы входят в «мусор»? А то ведь это просто железо будет.

– А хрен их знает! Э!.. Ты мне тут спалишь всё! Бросил паялу… – закричал Игорь, увидев, как начал дымиться край стула.

Паяльник выключили, стул поскоблили и вытерли, «Чайку» задвинули на место, «Электронику» водрузили на неё. Сооружение получилось громоздкое и несуразное, но если не обращать внимания на разницу в цвете приборов и примирить стекло экрана «Чайки» с молотковым железом «Электроники», привыкнуть можно. Примиряем же мы свою серую советскую действительность с теми цветными картинками, что появляются теперь в телевизоре. И ничего, даже хвалим это разнообразие. А теперь, когда один здоровый ящик залез на другой, и в сочетании они дадут вожделённо-яркий мир, любому покажется, что так и должно быть.

– С чего начнём? – Игорь выложил перед Шалым обе коробки с кассетами.

– Оба фильма на английском, – обследовав их, заключил Фима. – И оба, как тут пишут, «про сексуальные приключения юных дев».

– Суй любую. Сначала сами посмотрим. Или покажи мне, как и куда тут вставляется, – попросил Игорь срывающимся голосом, словно сейчас ему самому предстоял первый сексуальный опыт.

Шалый уловил состояние приятеля и подыграл ему:

– Сначала разогреваем девушку, – он включил «Чайку». – Потом – партнёра, – включил видеомагнитофон. – Лезем партнёру в ширинку… оснащаем её боеприпасом, – вставил кассету в поднявшуюся крышку. – И вот, гляди, партнёры согрелись, уже светятся от счастья. Всё, как у людей. И – начинаем! – он придавил на «Электронике» клавишу и, увлекая за собой Сокольникова, откинулся на диван.

На голубом, как майское небо экране «Чайки» каскадом замелькали цветные кадры каких-то отрывков из непонятных событий.

– Это чего за хренотень? – развернулся Игорь к Шалому.

– Знать бы… А! Похоже реклама фильмов! – догадался тот. – Подождём. Сейчас начнётся.

И верно: на экран под музыку впрыгнуло юное задорное создание в треугольничке на бёдрах, подмигнуло зрителям и понеслось к синему морю, к горячему жёлтому песку, к ватаге загорелых красавцев. Не успел Игорь сообразить, на которую из его знакомых похожа эта юная оторва, как она оказалась в пляжной кабинке с одним из парней и тут же запрыгнула к нему на бёдра, обхватив их ногами.

– Во, дают! – в один голос вырвалось у новоявленных телезрителей восхищение бурно развивающимся событием, и оба прижали руками своё вспыхнувшее нетерпение, нараставшее по мере развития сюжета. А он развивался стремительно и многообразно.

– Слушай, я не могу! Давай чувих позовём, – предложил Игорь.

– Днём? Кого ты сейчас найдёшь? Давай до вечера. Да и мне на работу уже надо, а то шеф изведётся. Выключай видак! – Шалый поднялся с дивана, отворачиваясь от Игоря, чтобы тот не заметил его возросший «интерес» к фильму.

– А вторую кассету смотреть не будем, что ли?

– А если там тоже самое, «рукоделием» потом заниматься?

– Говорю тебе: звони своим! Или я сейчас начну искать кого-нибудь… А то вечером маманя явится…

– Не гони! Надо сначала сообразить: кого, когда и сколько. А я – улетел.

Ох уж, этот Шалый! Кудрявый раздолбай, чувихи прямо липнут к нему, и он их стороной не обходит. Как сам смеётся: «Одну сегодня проигнорировал пару раз, кричит: «мало!», а меня шеф ждёт, еле свалил на службу». Но при этом, уже защитил кандидатскую по физике. Дядька, конечно помог. Жиды, мать их! Не то, что братья-славяне! Батя для Игоря чего сделал? Сунул только в райком, а там царапайся, как хочешь. А тут – даже не отец, а дядька. И Шалый уже кандидат физико-математических наук! Усраться можно. Самый молодой не только в институте, а, пожалуй, и городе.

Досматривать «Смаковницу» у Игоря уже не было сил. Не прерывая приключений юной ненасытницы, он подтащил к себе телефон и начал вызванивать одну за другой знакомых, коими набита его записная книжка. И странно, то не отобьёшься от них, а, когда вот так надо, «Игорёк, я не могу сейчас, у нас сегодня операционный день. Может, вечерком?», «Соколик мой, шеф завалил работой, над душой стоит, я тебе перезвоню…», «Уймись, я сегодня не в себе. Завтра – с удовольствием!»

– А мне сейчас надо! – рявкнул он в трубку и, отшвырнув телефон, полетел в туалет, и там за вдохновенным, но нудным занятием, ритмичными толчками пришла мысль, с чего уже прямо сейчас, пока Анжей ещё не прислал обещанный груз, начать пополнение остатков гаражной находки. «А пусть, пусть, пусть платят не только натурой. Где, где, где в Великогорске они ещё увидят тако-о-о-е ки-но-о?!»

Разрешив неотложную проблему, Игорь посмотрелся в зеркало, вяло улыбнулся раскрасневшейся виноватой физиономии, подмигнул ей.

За мыслью, пришедшей не ко времени, встали вопросы: где устраивать просмотры и то, что за ними может последовать? Нанимать какое-то заведение или куда-то сбагривать мать с братом? Комнат хватило бы… Но что делать с матерью? Или… пока она торчит у себя в библиотеке? А кто потом уберёт всё? И сколько пар собирать на сеанс? Можно, конечно, и не парами… Простое «лежбище котиков».. Но где? Где?.. И сколько брать за сеанс?.. Эх, батя, батя! Ты, конечно, враз бы сообразил: где, сколько и почём… И мачеху бы сейчас сюда!.. А Смаковница на неё похожа! Точно! Только – моложе, меньше ростом и… проще.

Глава 23.

День был сумасшедший. Народ валил один за другим: на грим, на стрижку, на укладку… Потом этот «птичий базар»… Нашли себе «якорь»! Что, там молоденьких сестёр нет – будить интерес к жизни? Тут вот у Любы ещё интерес появился. Привели на грим директрису Великогорской студии «Волна» Надежду Кольчугину. Пока Люба подбирала тон, чтобы смягчить румянец полного лица, подчёркивала тенями глаза, Кольчугина, даже мешая работать, всматривалась в нее, потом спросила:

– Сокольникова… У вас родственников в Великогорске нет? И сами не жили у нас?

– Были и жила, ответила Люба. – Потом мужа перевели на другую работу в сельскую местность. Там он погиб…

– Ах, эта история? Помню, помню… А здесь, как оказались?

– Приехала в Москву, искала работу. Нашла. Пока работаю по специальности. Но обещают обучение на диктора.

– Скороговорки говорить? Клара у Карла украла кораллы? – Кольчугина развернулась к Любе. – А не хотели бы к нам в «Волну» ведущей? Программы подберём. Детские, музыкальные передачи… У вас что-то осталось в Великогорске? Жильё, родственники?

– Только семья погибшего мужа. От квартиры Анатолий отказался в пользу детей и Альбины Фёдоровны… Спасибо вам за предложение. Я подумаю.

– А чего думать? Зарплата ведущей всяко больше вашей, жильё снимем или отсудим долю у Сокольниковых.

Кольчугина была напористой. Дочь известного в Великогорске журналиста, она до сорока лет кантовалась в местных партийных кругах, но как только «ум, честь и совесть нашей эпохи» взяла курс на ускорение и гласность, разрешила частное предпринимательство, Надежда затеяла издавать свою газету, выпускать книги популярных авторов вроде Дрюона и Пикуля. И всё было хорошо: поднялась материально, начала расширяться. Не без помощи прошлых партийных связей отбила у Жорки Сметанина целый двухэтажный корпус под издательство. А когда праводержатели писателей спросили свою долю за издания, она свернула это дело и начала новое: организовала первую в области и в стане частную телевизионную студию «Волна». И опять очень быстро развернулась – с часа вещания в арендованное у того же Сметанина время до полного телевизионного дня на собственной частоте. В кадрах сделала ставку на молодых, что пока прозябали в областной студии, и на студентов отделения журналистики местного университета. Окрылённые свалившимся на них доверием, юные властители эфира носом землю рыли, добывая жареные и просто горячие факты, и выбрасывали их на экран куда раньше, чем собратья из «взрослой» студии. И к тому времени, когда Кольчугину пригласили в Москву на ЦТ для вручения премии за победу в конкурсе региональных студий, (тут-то Надежду и привели к Любе на грим), её «Волна» уже главенствовала в Великогорском эфире.

– Жильё я бы нашла, конечно. Но сразу в эфир? Я не знаю…

– А чего там знать? Есть редактор, есть режиссёр…. Читать, надеюсь, умеешь? Память хорошая? Текст подучила и – вперёд! Смотреться будешь прекрасно. Голос хороший: не пищишь – всё, что нужно для эфира. Или физиономии мазать и головы стричь интереснее? – наступала Кольчугина.

– Да нет, диктором, конечно, интереснее…

– Не диктором, упаси тебя бог! Диктор в эфире – вчерашний день. Ведущая программы! Это и участие в разработке темы, и подбор людей, и работа с режиссёром… Главный человек в эфире! – рубила она, тыча в зеркало пухлой рукой. – Центральное телевидение, конечно, хорошо, но ты посмотри, сколько здесь народу! И каждый готов лесть в эфир. Сожрут, пока до него доберёшься!

– Послушайте! Что вы такое говорите!? Любочку здесь уважают. Никуда она не пойдёт! – вмешался Жорик.

– Я говорю то, что говорю. А вы зачем в чужие разговоры?… Это не хорошо, – и, смерив манерного Жорика взглядом, Кольчугина добавила: – Это некультурно. Ваша «Любочка» – взрослый человек, сама решит, что ей делать.

Взрослый-то, конечно, она взрослый человек. Даже уже вдова. А делать-то что дальше? Её так здесь приняли… Дали работу, устроили с жильём, обещают прописку и учить на диктора… И почти никто не пристаёт, как Зверев тогда. Приглашают, конечно, поужинать, в театр… Даже Жорик набрался духу пригласить… Чего от него не ожидала, так это предложения отправиться с ним на каток!.. Или вот ещё – стать «якорем надежды»…

Перебирая всё это в памяти, Люба в полглаза смотрела телевизор, где, не трогая её внимание, пролетали какие-то люди, шумы. Она подобрала ноги на диван, подтянула повыше к плечам мягкий плед…

…В кресло опять сел полковник Орлов, долго рассматривал её отражение в зеркале, потом попросил открыть стоящий у него на коленях уклеенный картинками рундучок. Она нажала на блестящую кнопочку, рундучок открылся с медленным красивым перезвоном, и из его бархатной глубины поднялся… тяжёлый ржавый якорь.

– Какой же это якорь надежды? – спросила она. – Его надо чистить…

– Это не он. Это Судьба вон тех ребят, – кивнул полковник на два комка, закрытых простынями, в углу комнаты. – Якорем он станет, когда вы возьмёте его отсюда и встанете между ними.

– Я не подниму его. Он такой тяжёлый.

– Он тяжёлый для них. Для вас – вполне по силам. Он и для них будет легче, если вы зацепите их и поведёте.

– Куда мне их вести?

– Вон туда, – показал Орлов на открытое окно, за которым было высокое небо с тёмными кучевыми облаками.

– Там им будет холодно. Солнышка-то нет.

– Солнышко будет, когда вы поведёте их за собой. У вас должно получиться.

Она попробовала поднять якорь. Верно, совсем не тяжёлый. Перенесла его в комнату и поставила между комками, покрытыми простынями. Ржавчина тронулась медленно сползать с якоря, а простыни только чуть открылись, обнажив две пары испуганных, страдающих глаз.

– Я принесла вам Якорь Надежды. Пойдёмте вместе, выпустим солнце из облаков!

– Нет. Ты принесла нам Отчаяние. Его стало больше, чем у нас было.

– Ну, давайте попробуем вместе раздвинуть облака…

– Чтобы у нас появились силы идти за тобой, ты должна полюбить нас такими! – Простыни слетели с комков, и она увидела двух взъерошенных крупноглазых парнишек в нижнем белье. У одного рукава рубашки болтались прямо от локтей. У другого – один рукав висел от плеча, и была пуста от пояса порточина кальсон. – Ты, как все, будешь нас только жалеть! – И пустой рукав взлетел, чтобы лечь ей на плечо. Она дёрнулась от него и открыла глаза.

Перед ней стояла соседка по квартире:

– Ты чего тут развалилась не на своём месте? Или мы опять поменялись комнатами?

– Извини, я задремала. Смотрела твою передачу… И уснула.

– Ты свою сначала сделай, чтобы спать на ней!

– Извини! – И Люба ушла к себе комнату.

Быстро уснуть не получилось. В голове толпились Кольчугина… полковник Орлов… обрубленные войной мальчишки, требующие полюбить их… Жорик, тягуче просящий не делать этого и не уходить из их гримёрки…

Утром, сбивчиво соображая с чего начать разговор, Люба дожидалась прихода Леонида Петровича в коридоре возле дверей его приёмной. Мимо в приёмную входили люди. Многих она уже знала. Они здоровались, спрашивали: «Чего стоим?», предлагали пройти вперёд. Она кивала и оставалась на месте. Остановился перед ней и Леонид Петрович и тоже спросил:

– Чего стоим?»

– Я к вам…

– Ну, проходим, – предложил он и открыл перед ней дверь.

– Вы знаете… – заговорила она, оставаясь на месте. – Вчера была Надежда Кольчугина из Великогорска…

– Видел. И что?

– Она предложила мне стать у них ведущей…

– Молодец. А вы?

– Я не знаю, – растерялась Люба.

– И я не знаю за вас.

– Мне неудобно… Вы меня так приняли…

– Ну, и там, я думаю, примут не хуже, если приглашают. Ведущий – это новый уровень. Я бы согласился. Студия хорошая. Поработаете там, набьёте шишек, наберётесь опыта… И к нам вернуться – никогда не поздно. Кольчугинцы у нас уже, по-моему, есть. И вам, с вашими задатками, не всё же сидеть в подстрижорах. Успехов! Василию Семёнычу я сейчас скажу, если вы меня отпустите на планёрку, – улыбнулся Леонид Петрович и стал боком встраиваться в дверь.

– Ой, извините, спасибо! – сказала она ему вдогонку и, как школьница, только что сдавшая на пятёрку страшный экзамен, едва ли не вприпрыжку побежала к себе на этаж.

– Эй! Чего я вам сейчас скажу! – огорошила она Жорика и Наташку и плюхнулась в своё рабочее кресло.

– Замуж выходишь? – спросила Наташка.

– Ага!.. За – новую работу! Леонид Петрович отпускает меня в Великогорск.

– Любочка! Вы что? Где Москва и где Великогорск? Вас Слава Зверев звал к себе в салон! Где вы ещё найдёте такое в своём Свиногорске?

– А я и искать не буду. Меня же Кольчугина пригласила работать ведущей программы! Правда, не знаю пока какой… Главное – это эфир, Жорик!

– Эфир, кефир – какая разница?.. Хотя, конечно, пудрить людям мозги, светясь на экране, это не голову в тазике мыть…

– Плешивые головы это наш с тобой удел, Жора, – сказала Наташка. – Ни на что другое мы рожей не вышли…

– Ну, что вы такое говорите, Натали!

– Говорю, что думаю. Иди, подруга, иди! Устроишься – нас позовёшь, если там, конечно, копейка покрепче.

– Обязательно. Я уже так привыкла к вам.

– За меня не говори, Натали! Я здесь на виду у таких людей! А там?..

– Великогорск – очень большой город! И студия у Кольчугиной на первом месте не только в городе, – заступилась Люба за будущее место работы. – Потом Леонид Петрович сказал, что и сюда я смогу вернуться…

Глава 24.

Когда человеку светит то, о чём он мечтал, время становится непостоянным. Оно то ползёт, то скачет. Василия Семёновича ждала с заявлением целую вечность, и он копошился, как мороженый таракан, хотя и всего-то – черкни на листке: «Согласен. К расчёту». Нет, ему надо покачать головой, повыбирать ручку из торчащих в фаянсовом стакане, попробовать её на листке «Еженедельника», побурчать под нос: «Ну, вот… Ну, вот… Только наладится дело… И опять…»… Пока с обходным листком оббегала этажи телекомплекса, получала в бухгалтерии расчёт, потом уталкивала в чемодан вещи, гнала на такси на вокзал, ночной поезд на Великогорск уже подали на посадку.

– Люди добрые! Опаздываю! За кем до Великогорска? – мотнулась Люба к окошку кассы. Очередь расступилась перед раскрасневшейся красоткой в сбившейся лисьей шапке.

– Великогорск? И я туда! Поехали на машине. По-моему, билетов к нам уже нет, – пристроился сбоку парень в потёртой лётной куртке. – Быстрей поезда будешь дома.

– А мне быстрей зачем?.. – недоверчиво глянула на него. – Мне любое место до Великогорска, – сунула она деньги в окошечко кассы.

– Где тебя мотало, милочка? Только плацкарт. Держи. И беги, тормози поезд, а то уйдёт. Сдачу возьми! – крикнула вдогонку Любе стриженная под барашка кассирша и протянула из окошка какую-то мелочь. Парень в куртке открыл навстречу ей свою ладошку, но кулачок кассирши быстро преобразился в кукиш. – Обойдёшься!

Место оказалось в конце вагона, через стенку от туалета, зато нижнее. На нём, правда, уже расселась тётка, дородным размером и ликом напоминавшая кустодиевских купчих. Люба сняла шубку и шапку, оглянулась, куда бы разместить их. Слева сидела пожилая пара – оба сухонькие и чистые, в чёрных линялых одёжках. На боковом месте – неопределённого возраста и смутного вида мужчина в мятом коричневом пиджаке и с пятнами «зелёнки» на лысой голове. Откидной столик перед ним был занят двумя полупыстыми четвертинками, гранёным стаканом и свёртком с какой-то закуской. Мужчина был уже в добром расположении духа (когда успел?!) и готов ухаживать за соседками, одаривая их щербатой улыбкой и запахом солёных огурцов.

– Пардон, мадам, праашу! – протянул он руки за Любиными шубкой и шапкой и тоже вертя головой, куда бы их повесить или положить.

– Спасибо, сама! – торопливо ответила Люба, увидев совершенно синие от татуировок кисти его рук.

– Придётся укладывать вещи под полку, – тонким, ласковым голосом подсказал чистенький старичок. – Под нами дак скарб. А под вашей стороной – не ведаю.

– А там – моё! – отозвалась тётка.

– У вас, по-моему, верхняя полка, – сказала Люба, ещё раз глянув на нумерацию мест.

– И што? Внизу-то не забоишься спать? А ну, как я обрушу верхнюю-то, коли вздымусь туды?.. И што токо, паразиты, думают: стрекозе – нижний плацкарт, а… широкой бабе – лазь к потолку! – одышливо пророкотала тётка.

– Я подсоблю, если что! – сунулся пьяненький сосед.

– Сядь! – рыкнула она на него. – Пособлятель нашёлся!

– Пардон, мадам, я уже насиделся…

– Оставайтесь, я туда поднимусь, – согласилась Люба.

…Поезд уже во всю стучал колёсами на стыках и мотал вагон из стороны в сторону, хлопая дверью перед туалетом, когда Люба, наконец, устроилась на верхней полке. Чемодан она взгромоздила ещё выше, а шубу и шапку устроила под подушкой. Хотела туда же положить и брюки, но, тронув неизбывно влажное бельё, осталась в них.

Впервые в жизни ехала она в плацкартном вагоне, где мимо шлёндают туда-сюда сонные, как осенние мухи пассажиры, храпят соседи, где со всех сторон дует, и тусклый «ночной» свет теплится только где-то в дальнем конце вагона. Уснуть в этом неустроенном дорожном мире, в тесноте которого каждый живёт отдельной жизнью, было невозможно. К тому же Любу одолевали отрывочные видения прошедшего дня и мысли о дне завтрашнем. Интересно, сразу её посадят перед камерами или дадут подготовиться, на какие передачи посадят, кого дадут в наставники или бросят, как в омут – барахтайся сама, выплывай, если сможешь?… А что у неё есть, чтобы выплыть? Пока – только внешность, на которую все и клюют. Одни дружелюбно, с готовностью помочь, обратить на себя внимание участием, другие почему-то злятся, словно, появившись рядом, она уже сделала им какую-то пакость… А ещё просто лезут со своими… желаниями, не спрашивая о желании её… Но как Митрич-то говорил? «Красота одна не даётся, к ней обязательно что-то прикладывается: доброта, ум, талант…» Что же приложили ей? Доброты не хватило, чтобы стать «якорем надежды». Зато хватило ума, чтобы отвертеться… Талант? Какой у неё талант? Постижор, наверно, вышел из неё хороший. Люди очередь к ней занимали… А ведущий?… Всему надо учиться… Разница только в скорости постижения… Талант хватает всё на лету… Как-то это будет у неё?

Мысли путались, и Люба понимала, что скоро заснёт под стук колёс и шорох бродящих туда-сюда пассажиров. Но мешали брюки. Она никогда в них не спала. Не вставая с постели, долго возилась с ними под одеялом, потом уминала в сетку над полкой. Сон отлетел, и она в его ожидании полусмотрела в тусклый потолок над собой, стараясь дышать в такт глубокому всхрапыванию соседки снизу. Потом там послышалось недовольное сонное бурчание, и Люба не увидела, а скорее почувствовала возникающую над собой тень, и что-то с дрожью ползущее под её одеялом от коленей вверх. В ужасе повернулась к тени. Та дохнула ей в лицо перегаром и солёным огурцом, зашептала:

– Я полочку над собой разложил, айда туда, согреемся. Пособи жить чеку… – И рука ползет меж коленок выше.

– Аллё! – раздалось и снизу.

Люба откинула с колен одеяло, поджала к себе ноги и с силой выпрямила их. Смрадная тень отлетела в проход, что-то грохнуло там и завыло. Соседи вскочили с полок. С фонарём прибежала проводница и закричала:

– Врач есть в вагоне?! Помогите кто-нибудь!

– Дура, свет сперва включи! – рявкнули ей из-за стенки.

Люба выдернула из сетки брюки, не спускаясь с полки, кое-как вползла в них и опустилась на пол босыми ногами.

– Чего он тебе сделал, ты его так-то пихнула? – спросила басом тётка с нижней полки.

– Он лез ко мне под одеяло. – От страха и холода у Любы застучали зубы.

В вагоне включился свет. И все, кто уже столпился в проходе, увидели неудобно торчащую под столиком голову в пятах зелёнки, плечо и руку, синие от наколок, по которым ползла тёмная кровь.

– Простыни кто-нибудь рвите, перевязать человека! – крикнул голый по пояс парень.

Люба потащила свою верхнюю простынь, вцепилась в неё стучащими зубами, чтобы оторвать край. Серая, ветхая с виду инвентарная единица с чёрной печатью «ВГЖД» едва поддалась. Люба отмахнула от неё широкую полосу и передала вперёд парню, склонившемуся над пятнистой головой. Тот комком подложил её под голову, посветил фонариком в широко открытый мутный глаз и скомандовал:

– Полку его разложить помогите и поднять на неё… тело. И кто видел, что произошло?

– А вот к ней он лез, а она и лягнула ногой, – сообщила соседка снизу. – Сперва он ко мне ногу поставил, я его настрожила, а к ней он руками под одеяло…

– А вы что-нибудь видели? – спросил парень сухонькую пожилую пару.

– Господь не сподобил. От голоса мы проснулись… И от стука… «Алё» кричала эта гражданка, а стук был от этого гражданина, – показал мужчина на соседку и на тело, уже положенное на боковую полку.

– Ещё кто видел? – спросил парень, оглядывая сбившихся в проходе людей.

– Да кто ж тут чего видел в потёмках? Только голос и слышали. – И толпа тут же разбрелась по вагону, чтобы, не дай бог, не попасть в свидетели.

– Так, вы, вы и вы – в купе к проводнику, – распорядился парень, указав на Любу, старичка и тётку с нижней полки. – И проводнице: – А вы быстро к бригадиру, пусть свяжется со станцией… Где мы теперь остановимся?

– На Луговой…

– Пусть вызывает к поезду труповозку и наряд милиции.

– А мы-то чего? Она ведь лягнула его, – показала тётка на Любу. – Ко мне он токо што на полку встал. Чего мы видели?

– Если она «лягнула», а вы ничего не видели, ей срок грозит, поняли? Проходите к проводнику, составим протокол.

– Господи, спаси и помилуй! – стал креститься старичок.

– Я испугалась и просто оттолкнула его ногой, чтобы не лез, – выговорила Люба, унимая дрожь от холода и страха.

– След какой-то остался от его противоправных действий?

– Не знаю. Он, вроде, схватил меня за ногу выше колена.

– Хватал за ногу? В ваших интересах показать мне это сейчас.

– Здесь?

– Говорю, пройдём к проводнику!

В тесной каморке проводника четверым было не развернуться, и парень сел на столик, за плечи поставив Любу перед собой.

– Показывай, где он тебя хватал. Свидетели, смотрите тоже. Фиксируем.

– А вы кто? – неуверенно спросила Люба.

– Слушатель Великогорской высшей школы милиции. Выпускник. Я знаю, что делаю.

Мелко дрожащими руками Люба опустила брюки ниже колена.

– Господи, спаси и помилуй, и избави мя, – зашептал старичок, когда парень стал светить фонариком на голые ноги Любе.

– Левая нога? Есть неглубокая царапина. Все смотрим! И фиксируем. Видели? Можно одеваться. Вы и вы, – сказал он старичку и тётке, – сейчас подпишите протокол осмотра. А вы, – Любе, – готовьтесь к выходу на Луговой. Я должен сдать вас ЛОМу, линейному отделу милиции в смысле.

«Ну, вот и доехала до новой работы! – думала Люба, бредя к своей полке за вещами. – И дёрнуло меня так торопиться! День подождала бы, купила бы билет в СВ… Что за судьба у меня такая!?»

– Скажите, меня, верно, посадят? – спросила она обгонявшего её «слушателя и выпускника».

– Предел самообороны, конечно, превышен. Но я постараюсь в протоколе обострить обстоятельства нападения.

– Спасибо. А сколько мне могут дать?

– Сложно сказать. Исход летальный. Правда, нападавший ехал со справкой об освобождении… Статья у него была та ещё! Это как следователь теперь посмотрит и что суд решит…

Едва поезд остановился на Луговой, в вагон, оттеснив в него Любу и парня, (теперь он уже был в короткой серой шинели с погонами) ввалились два мужика с носилками и за ними вошли пожилой капитан милиции и два сонных молоденьких милиционера.

– Пройдём на место, – сказал капитан. – Первичный осмотр произведён? – спросил он слушателя ВШМ?

– Так точно! – отчеканил тот, протягивая капитану листы протокола, составленного ещё до остановки.

Вагонный люд потянулся, было, за ними полюбопытствовать, что будет дальше, как поведёт себя эта краля в лисьей шапке, угробившая человека. Но капитан тихо скомандовал всем оставаться на местах, и рядовые отделили участников происшествия от народа, загородив собой проход.

В последнем отделении вагона капитан приоткрыл простынь над телом, спросил:

– Шмотки… в смысле вещи какие с ним были, документы?

– Справка об освобождении из ИТК-6 и вещмешок, – сообщил слушатель школы милиции. – Справка приобщена к протоколу, вещмешок в ногах погибшего. Там, кроме белья и портянок ничего нет.

– Ладно, ну-ко встаньте, где кто был на момент происшествия. – Он пропустил старичков и Любу к столику. – На полки залезать не обязательно.

– Товарищ капитан, в протоколе всё зафиксировано, – доложил слушатель.

– Хорошо. Кто злоумышленник?

– Вот, Сокольникова Любовь Андреевна, – показал парень на Любу.

– Я же не нарочно. Испугалась, когда услышала, как он…

– Понятно. Вы где были? – спросил капитан соседку.

– Вот тута, внизу. Он через меня лез. На ногу мне наступил…

– Понятно. Ну, оставайтесь все на местах. А вы, старшина курса, пошли со мной к проводнику, – распорядился капитан. – Бригадир, ещё на десяток минут придержите поезд.

– А нельзя эту вывести, а нам трогаться? А то и так лишку стоим.

– Нельзя, – отрезал капитан.

В каморке проводника капитан рассмотрел схему происшествия, составленную старшиной курса, прочитал протокол.

– Хорошо вас учат исполнять, старшина. А вот думать – не очень. Ты чего девке шьёшь? Признаки по тридцать седьмой? – «умышленные действия, не соответствующие характеру посягательства»? Это же – срок, и жизнь – кувырком. Ты хоть за службой разглядел эту Любовь Андреевну?

– Так точно, товарищ капитан. Красотка. А что делать, если подпадает?…

– Слушать, старшина, свидетелей. Нижняя соседка что сказала? Он сначала ей на ногу наступил. Она её отдёрнула. Он потерял равновесие. Схватился за ногу верхней соседки. Она тоже испугалась, дёрнулась. И мужик грохнулся. Про его посягательство писать не обязательно. Обязательно будем писать про потерю равновесия. А это будет несчастный случай! И твоя… как её?… Любовь Андреевна?.. тут не причём. Так что этот протокол я оставлю себе. А ты быстро сочини другой с учётом вновь выявленных обстоятельств… Хотя, поезд держать не будем… Сам допишу. Только, эй, свидетели! Черкните мне свои закорючки и с богом! А мы с Любовь Андреевной пойдём ночь коротать… Следователь будет только утром… Проводи нас, бригадир! – И показал рядовым, чтобы взяли вещи Любы.