Текст книги "Саракш: Тень Странников"

– Откуда вам известно моё имя? – Гай понял, что «тварями» его спаситель называет мутантов; об этих существах студент кое-что слышал, и при других обстоятельствах охотно продолжил бы разговор на эту тему, но сейчас его интересовало другое. – Как вас зовут?

– Меня зовут Док Зенту, хотя, думаю, моё имя тебе ничего не скажет. А вот я тебя знаю: я работал у самого Аллу Зефа, и…

– А кто это такой?

– Да-а-а… – мрачно протянул Док, порылся в поясной сумке и вытащил оттуда пакет с пайком. – Коротка людская память… Когда-то этого человека знало полстраны, но прошло всего двадцать лет, и молодому парню – чем ты занимался, пока не угодил сюда?

– Я был студентом столичного университета.

– …и молодому парню – студенту, что само по себе что-то значит! – надо объяснять, кем был Аллу Зеф, вернувший разум тысячам пострадавших от лучевого голодания.

Гай хотел было спросить, что такое «лучевое голодание», но удержался. Во-первых, он не получил ещё ответа на вопрос, откуда этот Док знает его имя; во-вторых, по приговору суда Заару дали пять лет перевоспитания, а за пять лет поговорить можно о многом, в том числе и о лучевом голодании. А в-третьих – в-третьих, ему почему-то стало стыдно, что он не знает, кто такой Аллу Зеф (оставивший, похоже, заметный след в истории Республики, но кем-то зачем-то вычеркнутый из этой истории), и Гаю не хотелось ещё раз показывать своё невежество.

– А откуда я тебя знаю… – казалось, Док прочёл его мысли. – Это просто: я знал твою мать. Мы были с ней друзьями, и я видел тебя самого, когда ты был ещё вот такусеньким – это было двадцать лет назад, ещё до Беспорядков. С тех пор ты вырос и сильно изменился, но я тебя узнал – у тебя особенные черты лица.

– Вы знали мою мать? Где она, что с ней?

– Она умерла, Гай, – лицо Дока посуровело. – Она работала в лаборатории генетики, и ставила опасные опыты на самой себе. Её отговаривали, но… У неё был рак крови, и врачи не смогли её спасти. Она назвала тебя в честь своего погибшего брата, но фамилию изменила – похоже, она не хотела, чтобы тебя искали и нашли. Поэтому она скрыла сам факт твоего рождения и сразу же, как ты немного подрос, отдала тебя в детский дом – причём так, что там даже не знали, что ты её сын. И её предусмотрительность оказалась спасительной, иначе, может статься, тебя давно уже не было бы в живых. Твою мать звали Идущая Рядом, хотя, боюсь, это имя тебе тоже ничего не скажет…

– А мой отец? Его вы тоже знали?

– Я его видел, и не раз. Ты похож на него, а когда сегодня утром ты устроил избиение младенцев, я понял, кто ты есть: случайное сходство не дало бы тебе боевых умений Святого Мака.

– Святой Мак? А кто это… – начал Гай и тут же прикусил язык, покраснел и спросил, меняя тему и старательно скрывая смущение:

– Мой отец, он что, тоже умер?

– Он ушёл.

– Что значит «ушёл»? Этот Святой Мак что, бросил нас с матерью? Хорош святой…

– Он не знал ни о твоём рождении, ни даже о том, что ты должен появиться на свет. А «ушёл» – это значит «вернулся в свой мир».

– Вернулся в свой мир? – в голосе Гая было столько неподдельного изумления, что Док невольно улыбнулся.

– Это очень длинная история, парень, и пересказать её тебе в двух словах невозможно, особенно учитывая твою, гм, малоинформированность о не таком уж давнем прошлом нашей славной Республики. А времени у нас мало, или даже вовсе нет – Ночная Смерть может придти сюда в любой час.

– Неужели и здесь нет спасения от этой болезни?

– Это не болезнь, Гай, это гораздо хуже. – Зенту помолчал. – Кажется, мне удалось выяснить причину этой «болезни». И это кому-то очень сильно не понравилось, поэтому-то я и оказался здесь. Надо поесть, – Док посмотрел на пакет с пайком, который он так и держал в руке. – Ты ешь, а я буду рассказывать.

– А вы?

– Я поем потом, а ты будешь следить, чтобы ко мне не подкрался подземный пёс и не вырвал у меня изо рта самый деликатесный кусок.

* * *

Они возвращались в лагерь по проторенной тропе, а в голове Гая Заара вертелась одна и та же мысль: «Это самый настоящий массаракш. Мир вывернулся наизнанку, сначала сойдя с ума». Гай никак не мог – не хотел – поверить в то, что рассказал ему Док – настолько это всё было чудовищно, – но и логику рассуждений Зенту он не мог опровергнуть.

Комиссия по изучению загадочной болезни, называемой «Ночной Смертью», была создана давно, ещё лет десять назад – сразу же, как началась первые эпидемии. В её состав вошли видные учёные Республики и светила отечественной (и не только) медицины. И Док Зенту, много лет работавший в реабилитационном центре профессора Аллу Зефа (вскоре после Беспорядков имя это исчезло с фасада здания и из всех документов), тоже в неё попал.

Док Зенту числился неблагонадёжным из-за своего прошлого (что там было в этом прошлом, Гай до конца так и не понял, но догадался, что Док симпатизировал сектантам-еретикам, которых впоследствии поголовно объявили «врагами существующего порядка вещей»), однако ему удалось пройти проверку лояльности. На него продолжали смотреть косо, но специалистов катастрофически не хватало – многие погибли во время Беспорядков, – и Дока допустили к работе.

Удалось установить, что Ночная Смерть – это «распад функций центральной нервной системы», как гласило официальное заключение, но все попытки выяснить причину этого смертельного и очень скоротечного заболевания (не говоря уже о методах борьбы с ним) неизменно оказывались тщетными, пока однажды Зенту, изучавший данные по очередной эпидемии, не взял точный план всех домов пострадавшего квартала и не начал наносить на него точки, обозначая ими те места, где лежали мёртвые тела людей, уснувших и не проснувшихся. Работа эта оказалась долгой и кропотливой, но по завершении её Док был поражён: оказалось, что все погибшие находились в центре правильного круга радиусом в несколько сотен метров. И граница это круга была очень чёткой: в одном из домов Ночная Смерть унесла мужа, а жена, спавшая вместе с ним в супружеской постели, осталась жива: роковая граница прошла как раз между их телами. Создавалось впечатление, что откуда-то сверху весь квартал накрыл огромный смертный конус, внутри которого выживших не было. Док Зенту знал о пси-машинах – он даже видел их в действии, излучатели использовались для лечения лучевой шизофрении, – и не мог избавиться от мысли, что смерть людей была вызвана узконаправленным лучевым ударом пси-поля с доселе неизвестными свойствами.

Написав обстоятельный доклад, Док представил его руководству комиссии, а через четыре дня он был арестован по обвинению в распространении наркотиков – в его квартире были обнаружен целый склад пакетов с пандейской травкой и куча денег (надо ли говорить, что ни того, ни другого он за день до этого и в глаза не видел), – и вскоре оказался в лагере для воспитуемых.

Меня казнили бы, сказал он Гаю с горькой усмешкой, или просто пришибли бы где-нибудь в тёмном углу. Но здесь, на дикой южной границе, на счету каждый человек: после Единения все пленные айкры – кроме тех, которые засеяли своими костями Железный Лес, – вернулись на свои Острова, государственных преступников мало – у нас ведь эпоха Покоя-и-Благоденствия, – и ещё меньше охотников работать в этих местах за деньги. Значит, нужны воспитуемые: надо убрать до конца всё старое боевое железо, и главное – на границе надо ставить детекторы слежения за большеголовыми собаками. Эти звери, которые не совсем звери, а скорее всего, совсем не звери, могут стать опасными: очень опасными. И только поэтому я ещё жив – пока ещё жив.

Подождите, сказал ему Гай, но ведь все излучатели давно уничтожены, и даже башни снесены – какое излучение, откуда? И зачем так убивать людей – какой в этом смысл? А ты уверен, спросил его Док, что все излучатели действительно уничтожены? Они были здесь, в лагерях – с их помощью держали в покорности пленных айкров. После репатриации пленных здешние пси-машины были взорваны, но все ли? А если одна из них (или даже не одна) была не разрушена, а припрятана, или, скажем, уплыла за океан? В нашем мире всё продаётся… На каком факультете ты у нас обучался? Энергетики и электроники, ответил Гай. Технарь, значит, резюмировал Док. Вот ты мне и скажи: если такое открытие сделано, можно ли его закрыть, а? И где гарантия, что вместо уничтоженных пси-машин не были построены новые? Вот то-то и оно, студент… А рассказал я тебе всё это только лишь потому, что я знаю, кто ты такой, и потому что нам с тобой надо бежать отсюда, и чем скорей, тем лучше. И побежим мы с тобой завтра же, побежим на восток, к горам Зартак. И если я туда не дойду, дойдёшь ты: дойдёшь и расскажешь горцам всё, что ты от меня узнал. Горцам, переспросил Гай, они что, разве существуют? Я думал, это всё сказки… Да, хмыкнул Зенту, хреновые у тебя были учителя, Гай Заар. Ничего, я сам займусь твоим обучением, дай только срок, только не срок перевоспитания. Ты у меня всё узнаешь: и про Святого Мака, и про Город Просвещения, и про иные миры, и про излучатели, и про сектантов, «желавших странного», и про славную нашу Республику тоже всё узнаешь…

…Когда они уже подходили к лагерю, Гай задал Доку вопрос, который интересовал его очень давно, и который он так и успел задать приват-доценту Аду Ноору:

– Скажите, Док, а эти Беспорядки, что это было такое?

– Серая топь перешла в наступление, – ответил Зенту, глядя себе под ноги. – Зачем расти, если всё, что нужно, можно получить здесь и сейчас? Мы дали бой, и проиграли…

– Почему?

– Потому, наверное, что мы были слишком прекраснодушными. Зло нельзя укротить одним только добрым словом: иногда в него нужно стрелять.

* * *

– Здравствуйте, дорогой Аримаи! Искренне рад вас видеть.

Сенао Тариа беззастенчиво лгал. Он вовсе не обрадовался внезапному визиту старого учёного – наоборот, он был всерьёз встревожен. Мэтр Тариа привык, что учёный трудован Танаодо занимается своим делом – очень нужным делом, – с головой ушёл в работу, ни во что не лезет, и даже не задаёт никаких вопросов, среди которых могли быть и щекотливые.

«Да, – подумал мэтр Сенао Тариа, глядя на взволнованное лицо Аримаи и на его руки, дрожавшие мелкой дрожью, – кажется, я допустил ошибку. Расслабился, и упустил из виду, что наш гений, похоже, так и не расстался до конца с наивными воззрениями времён своей юности. Досадно, но… поправимо. Наверное».

– Да вы садитесь, садитесь, – мэтр пододвинул гостю стул, делая вид, что не замечает состояния старика. – Признаться, вы меня немного опередили – как раз сегодня я собирался пригласить вас к себе и обрадовать: принято решение даровать вам внеплановое Омовение, и это несмотря на то, что формально вы не принадлежите к числу Избранных. Поздравляю вас, дорогой Аримаи!

– Вы меня обманули, Сенао, – глухо сказал учёный, тяжело опускаясь на стул. Слова Утончённого о дарованном ему «внеплановом Омовении» старик пропустил мимо ушей. За время существования «Проекта Возрождение» – за двадцать с лишним лет, – творец теории омоложения и создатель «машин вечной юности» – Саркофагов – всего один раз прошёл процедуру биологической регенерации организма. Он помолодел на пять лет только потому, что хотел испытать на себе работу первого Саркофага, на который тогда смотрели с опаской, и сделал это, тщательнейшим образом запротоколировав все свои ощущения. Подвижник от науки никогда не думал о себе – неудивительно, что перспектива «внепланового Омовения» не вызвала у него восторга: особенно теперь, когда Аримаи Танаодо знал, какой ценой оно будет оплачено.

– Вы меня обманули, – повторил он, с горечью глядя на собеседника. В отличие от Танаодо, Сенао Тариа не пренебрегал привилегией Утончённых: он омолаживался дважды, и выглядел сейчас не старше тридцати пяти лет.

– Я не уверен, что понял вас, дорогой Аримаи, – голос мэтра звучал всё так же мягко и приветливо, однако глаза его резко похолодели. – Вы получили для своей работы всё, что хотели, даже рабочий образец генератора поля с материка, что было очень и очень непросто. О каком обмане вы говорите?

– Всё вы прекрасно понимаете, Сенао, – за эти годы я неплохо вас изучил, хоть мне и свойственно думать о людях лучше, чем они есть на самом деле. Я ознакомился с данным по балансу ментальной энергии, и теперь я хочу знать, откуда в течение как минимум десяти лет бралась энергия для обеспечения плановых Омовений. Я уже догадываюсь об источнике её происхождения, но хотел бы услышать об этом от вас, дорогой Сенао Тариа. Итак, я вас слушаю.

– Отвечу. – Утончённый колебался секунду, не более. – Все эти годы на материке умирали здоровые люди, полные сил, – десятки и сотни тысяч людей ежегодно. Изъятая у них «энергия жизни» трансмиттировалась сюда, на Объединённые Острова, и расходовалась на омоложение Избранных. Вы удовлетворены моим ответом?

– Не ожидал, что вы вот так прямо во всём сознаетесь… – Аримаи сгорбился и с силой потёр лицо ладонями. – Чудовищно… Вы убили за эти годы свыше двух миллионов людей, убили ради того, чтобы…

– Да, – перебил его мэтр, – убили. А вы сами, дорогой мой, разве не убили за время работы над «Проектом Возрождение» около шести миллионов людей, живших на Внешних Островах? Где же был ваш гуманизм, который вы сейчас тычете мне в лицо?

– Жертвами моих экспериментов были гниловатые – вам хорошо известно, что это за люди, и можно ли вообще назвать их людьми.

– А почему вы считаете, что континенталы чем-то лучше наших гниловатых? – живо возразил Тариа. – А? Лично я не вижу никакой разницы. Вот что, дорогой мой Танаодо, я рад, что вы затеяли этот разговор – рано или поздно он должен был состояться, – и поэтому давайте-ка поговорим прямо и начистоту.

– Давайте, – учёный тяжело вздохнул.

– С самого начала уже было ясно – по крайне мере, мне, – Утончённый откинулся на спинку стула и положил руки на стол, – что омоложение одних людей придётся оплачивать жизнями других людей. Природа не терпит пустоты, как говорит наша красавица Ниэлла. И тогда было принято решение сделать из Старых Стран этакий питомник, кормовую базу, – загон для скота, если угодно. Само собой разумеется, решение это было тайным: такие вещи не нужно знать никому, кроме узкого круга вершителей судеб.

– Вершители судеб – это вы, Утончённые?

– Да. У нас власть над всем Саракшем, и мы имеем право решать, кому умирать, а кому жить вечно. Мы заслужили это право – мы добивались этой власти веками. Знаете, среди обывателей бытует примитивная точка зрения: мол, власть нужна только лишь для того, чтобы вкусно есть, мягко спать и сладко любить красивых женщин. Чушь – ради этого совсем не нужно добиваться власти над миром, такой набор удовольствий имелся у любого мелкого средневекового барона на материке или у вождя жалкого племени рыбоедов здесь, на Благословенных Островах. Настоящая власть нужна, чтобы масштабно изменять мир по своему усмотрению, а для этого нужно подчинить себе всех людей и сделать их покорными твоей воле – только так. И мы добились этой власти – мы заслужили бессмертие.

– А все остальные – они для вас всего лишь расходный материал? Кормовая база – скот, как вы выразились?

– Да, – Утончённый невозмутимо кивнул. – Естественный отбор – это закон природы. Выживает сильнейший, а все остальные становятся удобрением эволюции. Мы победили, и мы пойдём дальше, ступая по черепам побеждённых. И мы будем пить их «жизненную силу» – вы ведь, дорогой мой, не чувствуете угрызений совести, поедая мясо убитых животных.

– Это не животные, это люди…

– Да кто вам это сказал? Какие же они люди? Примитивные существа, чьи интересы ограничены физиологическими отправлениями – есть, спать, совокупляться, развлекаться. Они не умеют и не любят думать, они готовы вцепиться друг другу в глотку за жирный кусок. Подавляющее большинство этих так называемых людей ничуть не лучше гниловатых, которых вы самозабвенно истребляли – между прочим, с благородной целью: вы хотели лечить других людей, достойных. Нашей цивилизации недолюди уже не нужны даже как работники – их с успехом заменяют машины. Не нужны нам и толпы тупых головорезов – война, если таковая случится, будет высокотехнологичной, и поэтому мы нисколько не возражали против истребления гниловатых. Нет никакого смысла в существовании многих миллионов недолюдей – они камень на шее нашего гармоничного общества. Но мы нашли им применение – точно такое же, какое находит пастух отаре овец, пасущейся на горном склоне. Недолюди счастливы: они живут в тепле и уюте, едят, пьют, не слишком утруждают себя работой и предаются чувственным наслаждениям – пожалуйста, всё к вашим услугам! А когда приходит время, они тихо и безболезненно умирают – во сне, без всяких мучений. Это ли не счастье, о котором мечтает большинство из них? Нам остаётся только регулировать их численность: поголовье должно быть достаточным для «питания» Избранных, но не должно превышать некоего «предела безопасности»: если кроткие агнцы узнают о своём… э-э-э… назначении – а такое возможно, – они могут и взбунтоваться, и в этом случае их чрезмерная численность для нас нежелательна. Патронов, знаете ли, может не хватить… Хотя, думаю, патронов у нас хватит – технология отработана до мелочей. Знаете, как – чисто технически – осуществляется изъятие субстанции разума? Я вам скажу, чего уж там, раз мы с вами решили поговорить начистоту.

Голос Утончённого гипнотизировал, и Аримаи Танаодо нашёл в себе силы лишь слабо кивнуть.

– Над всеми городами континенталов висят дирижабли, облепленные красочными рекламными плакатами. И никому даже в голову не придёт, что по ночам эти же дирижабли наносят молниеносные лучевые удары по заранее выбранным квадратам. Затем гружёные дирижабли улетают, а их место занимают другие воздушные корабли. Экипажи дирижаблей состоят из воинов-айкров – военные аристократы бывшей Островной Империи вершат свою древнюю месть, и весьма этим довольны. Изящно, не правда ли?

– Чужие воздушные боевые корабли в небе суверенной страны… А куда же смотрят местные власти, правители Республики?

– А они обо всём знают. Часть из них тоже получает толику «вечной молодости» – да, да, не удивляйтесь, – и подобное положение вещей их вполне устраивает. Или вы всерьёз полагаете, что правители Республики или Хонти денно и нощно радеют о своём народе? В вашем возрасте, дорогой профессор, пора бы перестать идеализировать людей. Люди вообще существа мерзкие, уж вы мне поверьте.

– Глядя на вас, в этом не усомнишься…

– Благодарю за комплимент, – Сенао ослепительно улыбнулся, продемонстрировав свои безукоризненно здоровые зубы. – Дорогой мой Аримаи, наверх выбиваются не самые честные и совестливые, а самые хищные. И подлые. Обман – это закон природы, и наша человеческая ложь – это всего лишь разновидность мимикрии. Не было в истории примеров, чтобы рьяные приверженцы чести и совести добивались чего-то значимого. Наивные рыцари вызывали противника на честный бой, а королями становились те, кто не стеснялись ударить ножом в спину или подсыпать яд в дружеский кубок. И наш элитный Внутренний Круг сформировался по такому же принципу – в сфере финансов на высокой этике далеко не уедешь.

– И вы ещё называете себя элитой…

– Называем. Сказки про добродетель – они сказки и есть. Это что-то вроде религии – эти сказки помогают держать скот в покорности. А нам совершенно не нужно, чтобы скот задумывался: недолюди должны быть настроены на одну примитивную волну. Когда колосья стоят ровно, один к одному, легче снимать урожай. Впрочем, вы и сами это знаете, верно?

Танаодо знал. В первых же экспериментах было отмечено увеличение количества аккумулированной ментальной энергии, если толпа подопытных состояла из людей одного уровня умственного развития, и чем этот обобщённый средний уровень был ниже, тем выше был коэффициент полезного действия «насоса». Чем тупее скот, тем он жирнее, с горечью подумал Танаодо.

– Мы создали идеальное общество, – продолжал между тем Утончённый. – Всеобщее счастье, счастье для всех, невозможно. Большинство людей не заслуживают счастья в силу гнусности своей натуры – люди злобны, завистливы, жадны, жестоки. Они подонки и лентяи, их нужно заставлять работать, заставлять плетью и подачкой. Счастья заслуживают только избранные, сумевшие подчинить себе остальных и стать элитой. Выделение из аморфной человеческой массы касты Избранных – закономерный эволюционный процесс, есть такая гипотеза. А уж каким способом эта каста сформировалась, и как она взяла власть, это уже неважно: победителей, как известно, не судят.

– Вы не человек, Сенао, вы чудовище, – севшим голосом произнёс Танаодо. – После всего, что я от вас услышал, я уже не удивлюсь, если узнаю, что моя дочь погибла далеко не случайно, и что вы, мэтр Тариа, причастны к её гибели.

– Вы не ошибаетесь, – с ледяным спокойствием произнёс мэтр. – Это так и есть. Увы – я был вынужден так поступить, чтобы заставить вас работать над ментальным насосом. И вы его создали, жажда мести – это очень сильный стимул.

– Негодяй… Какой же ты негодяй…

В следующую секунду произошло невероятное.

Учёный трудован Аримаи Танаодо, маленький сухонький старичок с венчиком седых волос на голове, из положения «сидя на стуле» прыгнул вперёд и вверх, перелетел через широкий стол, опрокинул на пол Сенао Тариа, крепкого молодого мужчину, и схватил его за горло.

– Аил… – захрипел Утончённый, тщетно пытаясь оторвать от своей шеи костлявые пальцы профессора, ставшие вдруг железными, – …ло… На по… щь…

Негромко хлопнул выстрел. На лицо Сенао капнуло что-то тёплое. Пальцы Танаодо разжались.

– Спасибо, Аилло, – просипел Тариа, сбросив с себя труп и пытаясь подняться.

– У меня не было другого выхода, мэтр, – извиняющимся тоном проговорил мужчина с пистолетом в руке, помогая ему встать. – Наверно, этот трудован принял какой-то наркотик – ещё бы секунда, и… Я понимаю, что он для вас был очень ценен, но прямая угроза вашей жизни заставила меня пойти на крайние меры: пришлось прострелить ему голову.

– Не извиняйся, – бросил Сенао, растирая шею. – Ты действовал правильно.

– Зачем вы сказали ему о том, что причастны к смерти его дочери? – спросил Аилло с оттенком укоризны. – Всё остальное он проглотил, хотя и поморщился.

– Я его провоцировал. Наш с ним разговор не оставил места для недомолвок: или он с нами, или он против нас. Оказалось, он против… А насчёт его ценности – великий физик Аримаи Танаодо, умерший от сердечного приступа прямо на работе, сделал своё дело, и имя его будет вписано золотыми буквами в историю науки. И дело его будет продолжено – он проложил дорогу, а по накатанной колее ехать нетрудно. «Проект Возрождение» держался не на одном только Танаодо – он был всего лишь первооткрывателем. Так что потеряли мы не так много… Но какая неожиданная сила в таком хилом создании!

И Утончённый с внезапной дикой злобой пнул ногой мёртвое тело учёного.

* * *

Гай допускал, что сподвижники обиженного им Мохнатого могут попытаться свести с ним счёты ночью, под покровом темноты, но нисколько не опасался ночного нападения. Он всегда спал очень чутко – знал он за собой такую особенность, – и был уверен, что проснется при малейших признаках опасности. И он действительно проснулся среди ночи – проснулся от тишины.

В бараке было неправдоподобно тихо: не слышно было ни храпа, ни кашля, ни даже сонного дыхания десятков людей. И через секунду Заар осознал, что так тихо может быть только на кладбище, где нет живых, а есть только мёртвые.

– Док… – тихо позвал он.

Тишина. Гай протянул руку и коснулся лица Зенту – они спали на соседних нарах, голова к голове. Кожа Дока была холодной – тело его потеряло тепло ускользающей жизни. Док был мёртв, и все остальные воспитуемые, лежавшие на нарах, тоже были мертвы, Гай в этом уже не сомневался.

– Док, – прошептал он, не ожидая ответа, а словно прощаясь. – Как же так, Док…

Скрипнула входная дверь. У выхода из барака послышалась какая-то возня, мелькнул луч карманного фонаря и раздались голоса, бубнящие что-то нечленораздельное. Гай застыл, вслушиваясь и вглядываясь в темноту, различая неясные тени и разбирая отдельные слова.

«Всё, – пробормотал кто-то, – кончено». «Барак надо сжечь, – отозвался другой, – не таскать же дохлых на…». «Ещё чего! Это помещение ещё пригодится, а трупы… На рассвете пригоним сюда бригаду из других блоков, и они их перетаскают на корм большеголовым». «На машины, и сбросить в реку…». В речи одного из говоривших слышался какой-то акцент, причём не хонтийский и не пандейский; Гай пытался понять, что это за акцент, и тут вдруг раздался третий голос, произносивший шипящие незнакомые слова. Смысла этих слов Гай не понял, зато он узнал язык. Это был язык островитян-айкров – будучи на Благословенных Островах, Гай запомнил его звучание.

Голоса стихли. Фонарь мигнул и погас, снова скрипнула дверь, и в барак вернулась тишина, глухая и всепожирающая. Что же это такое, думал Гай. В барак приходила Ночная Смерть, это ясно, но она пришла не сама: её натравили на спящих людей, как цепного пса, отдав ему команду «Куси!». Айкры… Они-то здесь откуда взялись? Неужели соплеменники Айико (Гай вспомнил этих мирных доброжелательных людей, спокойных и улыбчивых) по ночам убивают граждан Республики? Зачем? Гай кое-что знал о кодексе чести воинов-айкров – они могли быть невероятно жестокими (рассказы о том, что творили когда-то на материке десанты, высаженные с белых субмарин, передавались из уст в уста), но убивать исподтишка – это было не в их правилах. И тем не менее…

Пролежав неподвижно несколько минут, Гай привёл мысли в порядок. Отвлечённые размышления – это потом, сказал он себе, а сейчас надо думать о том, как отсюда выбраться. Утром в барак явится похоронная команда, и шансы, что она примет живого воспитуемого за хладный труп, очень невелики. Надо бежать, бежать к далёким восточным горам, бежать не только потому, что ему, Гаю Заару, очень хочется жить, но ещё и для того, чтобы рассказать людям обо всём.

Он вытащил из-под подушки приготовленный ещё с вечера пакет с едой, потом, чуть поколебавшись, достал такой же пакет из-под изголовья мёртвого Зенту. Доку уже ничего не понадобится, а вот Гаю лишний паёк пригодится. Так, комбинезон на мне (полезно спать не раздеваясь). Ну, пошли, студент…

Стараясь ступать бесшумно, он пробирался вдоль длинного ряда нар с мёртвецами. Гай не задавался вопросом, почему все они умерли, а он жив – он принял это как данность (счастливая случайность, почему бы и нет?). Добравшись до выхода, он осторожно потянул на себя дверь (а вдруг она заперта?). Но дверь подалась – тем, кто приходил сюда, и в голову не могло придти, что в обречённом бараке мог кто-то выжить.

Выскользнув наружу, Гай прижался к дощатой стене, старясь с ней слиться и сожалея, что не может стать невидимкой. Вокруг было темно и тихо. Охрана лагеря вообще была не слишком строгой – бежать отсюда всё равно некуда (разве что на юг, к мутантам, но таких героев среди воспитуемых не находилось), особенно по ночам, когда из тёмных подземных нор выходят на охоту большеголовые. А на вымерший барак охранники старались лишний раз не смотреть: Ночная Смерть внушала всем (кроме тех, подумал Гай, кто посвящён в её тайну) суеверный трепет.

Глаза быстро привыкли к темноте, да сама темнота не была для Гая непроницаемой (как говорил Дой Шинту, «у тебя в роду были ночные хищники, не иначе!»). Оглядевшись, Гай наметил себе участок проволочного забора на двадцать шагов левее сторожевой вышки, на которой беззастенчиво дремал солдат-охранник. В заграждении хватало дыр, и ещё вчера Док, да согреет его Мировой Свет, показал некоторые из них Гаю – так, на всякий случай.

Подождав, пока ленивый луч прожектора прополз вдоль забора и ушёл в сторону, Гай метнулся к проволоке. Движения его были стремительными, и охраннику на вышке, который как раз в это момент протёр глаза, всего лишь почудилось, что между бараками мелькнула размытая тень, похожая на клочок ночного тумана.

Упав на спину, Гай осторожно приподнял плеть колючей проволоки – у самого столба она была перекушена и примотана на живую нитку. Упираясь лопатками в холодную землю, беглец пролез под проволокой, перекатился на живот и пополз дальше. Лес был рядом, рукой подать, и очень скоро Заар растворился в спасительной темноте зарослей.

…Он шёл до рассвета, не давая себе ни минуты отдыха, чтобы к утру оказаться как можно дальше от проклятого барака, где среди прочих мертвецов остался Док. Гай Заар не то чтобы опасался погони (вряд ли кто-то будет скрупулёзно пересчитывать трупы в бараке, а если и будет, кому охота гоняться за безумцем по Железному Лесу – он там и сам сдохнет) – он заставлял себя идти, переливая в мышцы ног вызревшую в нём злую ненависть: чувство, которого студент столичного университета эпохи Покоя-и-Благоденствия раньше не знал.

Он шёл быстро, но осторожно, нюхом чуя в темноте затаившееся смертное железо и счастливо избегая ловушек. А потом он вдруг почувствовал впереди что-то большое, живое и дышащее: тьма сгустилась, принимая форму и очертания собаки с крупной головой. Гай замер, боясь даже дышать.

Большеголовый тоже стоял неподвижно, словно оценивая, сразу ему напасть или всё-таки лучше немного обождать. И тогда Гай, не делая резких движений, произнёс мысленно: «Мы не враги, ты и я. Мне нужно идти – уступи мне дорогу». Он хотел сказать это вслух, но не успел, да это и не понадобилось: похоже, подземный пёс понял его мысль. Зверь – или не-зверь? – сделал шаг назад и мгновенно исчез, бесшумно и бесследно. Гай выдохнул и вытер вспотевший лоб.

И только под утро смерть прошла совсем рядом, коснувшись беглеца своим ледяным дыханием. Гая спасло его обострённое чувство опасности – одно из тех загадочных качеств, коими он был наделён от рождения. Тонкая проволочка, которую он зацепил, ещё дрожала, а Гай уже приник к земле, распластавшись между корней уродливого кряжистого дерева.

Темноту расколола яркая вспышка. Завизжали осколки, срезая ветки и куски коры, на голову Гаю посыпалась древесная труха. «Попрыгушка», вспомнились ему слова Дока, есть такая мина со скверным характером. Хорошо, что дерево приняло на себя визгливую смерть – дереву, иссеченному шрамами ветерану Железного Леса, это не повредит…

…К реке он вышел к полудню. Голубая Змея неспешно катила свои воды; она текла с востока на запад, и Гай отказался от мысли продолжить путь по воде: плыть против течения на самодельном плоту (который надо ещё связать) можно очень долго, и при этом первый же патрульный вертолёт наверняка заинтересуется плавучим сооружением и захочет посмотреть на него вблизи. И он пошёл вдоль берега, прячась в кустах, как только в небе рождался рокот винтов, – река стала для него путевым указателем.