Текст книги "Интервью с Ксенией Ольховой, участницей Варшавского восстания, узницей концентрационных лагерей: Прушков, Освенцим, Нойенгамме"

Дважды был анафилактический шок – на лечение пчелами, потом на противостолбнячную сыворотку.

Да. Особенно, на противостолбнячную сыворотку. От пчел это я еще отошла постепенно, а от противостолбнячной дежурила врач и говорит: «В этот день, ночь должно быть – „да“ или „нет“». Все сестры всё знали, у них уколы на виду были. Как мне плохо бывало, я задыхалась, тут же мне укол делали.

Это в городской больнице Баку? Оба раза было?

Да, в Баку. Почему сейчас я не делаю уколы. Я когда говорю, что такие у меня были такие реакции, говорят: «Вам не надо делать уколы».

Понятно. А муж был из Баку?

Да, он бакинец.

Как его звали?

Игорь. Игорь Иванович.

А фамилия?

Курипченко.

Игорь Иванович Курипченко?

Да.

Он работал вместе с Вами?

Нет. Мы просто познакомились. Я ехала на электричке, он меня увидел, подошел познакомиться, и никак потом не отставал. Я была очень красивая девочка, в молодости была интересная.

Фотографии, да, мы видели. Вообще… (В.А.)

Да. И очень много было таких молодых людей. А я была очень зажатая. Я не воспринимала никаких ухажеров. Никого абсолютно.

Несмотря на привлекательность свою?

Нет-нет-нет. Знаете, как-то недоступная. А Игорь, он несмотря ни на что ухаживал. Никогда не нахамил, никогда. Так знаете, спокойно-спокойно. Потом мне уже говорят: «Ну, тебе пора уже замуж». Мне уже было за двадцать. Надо выходить.

Ему сколько лет было?

Он был старше меня. На три года.

Кем работал?

Он педагог.

В школе?

Да, в школе обыкновенный педагог.

Педагог по какому предмету?

По черчению. Он тоже хорошо рисовал… Потом он от сердца умер.

Он жил с родителями?

Да с матерью.

И вы пришли в родительский дом?

Да, он с матерью жил. Отец погиб на фронте. А мать была педагогом. Хорошо меня приняли. Очень жалели меня все. Я никогда не ругалась, я вообще неконфликтный товарищ. Никогда не с кем не конфликтовала. Я просто могла не то что быть жесткой, а любила дисциплину. Я сама всегда была дисциплинированная.

Все мои педагоги из Баку даже приезжали ко мне в Москву, когда получила квартиру. Приезжали, они говорят: «Мы приехали к нашей мамочке». Потому что я к ним всем уважительно относилась, до пенсии они у меня некоторые работали. Я им всегда давала нагрузку, чтоб все получали хорошую пенсию.

С мужем вы прожили вместе, получается, сколько лет?

Я уже не помню, сколько лет, ну, он в 1982-м умер.

Больше двадцати лет.

Да, больше двадцати лет.

Вы немного про сестру можете рассказать? Сестра осталась в Москве, окончила институт связи?

Сестра окончила институт связи, вышла замуж. Тоже за русского, за Туровского.

Как звали?

Рэм Никитович.

Рэм Никитович Туровский.

Да. И она жила с ним. Он был очень хороший специалист, лауреат государственной премии, на космос работал. Он очень уважал меня. И всегда говорил: «Ты должна у своей Кристины учиться многому, Лида». И она окончила институт, конечно, с помощью, потому что он окончил этот же институт, и там они познакомились, и там она вышла за него замуж.

Он был старше?

Да, он был старше.

Ненамного?

Старше был, ну тоже года на три-четыре.

Он учился вместе, хотя был старше?

Он окончил институт, а Лида еще училась.

Но познакомились, пока вместе учились?

Да. И там она вышла замуж за него, еще когда он и она были студентами. И потом они работали по связи… он хороший связист, прекрасный был специалист.

Лауреат Государственной премии? (В.А.)

Да, он лауреат Государственной премии. И он очень умный был мужик. Но умер… он ехал на машине, с сыном, и он не то что разбился, он ударился головой. Как-то вот так получилось, что авария и он ударился головой об стекло.

Сам за рулем был?

По-моему, он был за рулем, когда ударился и не обратил внимания. Прошли годы, и у него в месте удара появилась гематома. Он умер от гематомы, фактически.

Как выяснилось? То есть не знали даже этот диагноз.

Да. Ему тогда говорили, что надо провериться.

То есть он жаловался на головные боли?

Особенно не жаловался, он вечно был в делах каких-то. Хороший, умный мужчина был.

Ну, все-таки говорили, что провериться надо, значит, он жаловался, как-то ощущал.

Не то что ощущал, он даже, может, не ощущал, но ударился головой сильно. Я говорю: «Надо проверить голову».

Сколько лет прошло после травмы, после ДТП?

Лет семь.

Это девяностые годы, он ушел из жизни?

В девяностые.

Получается, что сестра вышла замуж на несколько лет раньше вас?

Да, она вышла раньше немного. Она вышла раньше еще студенткой, а я в Баку только вышла замуж, когда уже работала.

А про детей расскажите?

У меня сыновья. Я живу со старшим сыном. Ему шестьдесят шесть лет будет. Младшему шестьдесят вот будет.

Шестьдесят пять и пятьдесят девять?

В этом месяце Виктору будет шестьдесят лет. Ему можно было уже идти на пенсию. А сейчас прибавили.

Его сдвинули.

Сдвинули.

Еще пять лет надо работать.

Два или три года, по-моему. А старший успел уйти на пенсию.

Кем они работают?

Старший – музыкант.

Как его зовут?

Александр.

А отчество?

Александр Игоревич и Виктор Игоревич.

Фамилия мужа?

Нет, фамилию мужа Курипченко он не взял. Только младший сын у меня Курипченко.

Ясно. А старший?

А старший взял фамилию своей жены – Родин. И он Родин Александр Игоревич. А Виктор Игоревич – Курипченко.

А у сестры?

Он Туровский. Туровские. Сын Никита, у него.

У нее один сын?

Да.

Никита, а по отчеству?

Никита Рэмович Туровский.

Он уже на пенсии?

Нет. Никита еще не на пенсии. Ему пятьдесят лет. Он тоже окончил Институт связи, как мать и отец. Они все связисты.

То есть он поздний ребенок?

Да, он немножко позже.

А младший сын Виктор по специальности…? (В.А.)

Младший сначала поступал в техникум по техническому направлению. Потом он прекрасно готовил. Я хорошо готовила, и он всегда помогал мне дома готовить, печь и он получил кулинарное образование. Даже высшее кулинарное образование имеет. Работал все время старшим в кулинарии, и сейчас он в основном этим занимается – печет прекрасно, готовит прекрасно.

Вы, когда приехали уже в Москву, пенсию оформили?

Я уже была пенсионеркой в Баку. Получала 132 рубля, самая высокая тогда пенсия, больше не было.

И вы несколько лет еще на пенсии там были?

Нет, я сразу уехала.

Сразу, как получили пенсию.

Я, единственное, что еще была заведующей школой. Я уже не преподавала. И сама я подала в Москве, тогда Банный переулок был, на обмен. Хотела обмен. У меня муж умер, свекровь умерла, все поумирали. Я осталась одна.

Тогда в Банном переулке можно было обмен сделать.

Обмен сделала. Кто поменялся со мной, поехал в Баку, а я приехала в Москву – на Буденновский проспект, где Соколиная гора.

В каком году это было?

В 1987 году я приехала в Москву. И сразу создала организацию бывших узников фашистских концлагерей. Тогда уже стали говорить про тех, кто прошел концлагеря. Мы тогда съездили с Лидой в Польшу, получили документ, что мы были с Лидой в концлагере «Освенцим».

Потом я поехала уже в Германию. Потом уже, когда был распад Советского Союза, когда можно было ездить. Я поехала, и там тоже надо было рассказывать все, где мы были во время войны. Там я часто выступала на форумах. Выступала всегда от России. В первый раз, когда Владимир Путин был в Освенциме, второй раз я ездила с делегацией, которую возглавлял Нарышкин, потом Иванов.

На годовщину трагических событий?

Дело в том, что независимо от того, что мы польки, родились не в России, но нас всегда берут на такие мероприятия.

С российской стороны?

Да, с российской стороны.

То есть вас признали и в России – это восемьдесят седьмой год. Здесь как ветеранов войны, узников «Освенцима»?

Здесь уже, когда начали создаваться организации бывших узников.

До 1987-го года вы не имели звания ветеранов?

Нет, еще ветеранов войны не было. Мы были узницами, но еще ветеранами войны не были. Тогда только начали создаваться организации бывших узников концлагерей. Я сразу вошла в эту организацию. Меня взяли, поскольку я была узница, владела польским языком. Я и сейчас владею польским языком.

То есть узников фашистских лагерей? Общественная организация?

Да, надо было организовать. Это общественная организация.

1987-й, 1988-й?

Да. Я организовала в это время на Семеновской. Пошла в управу, взяла списки. Говорю: «Я вот узница». Я уже получила свидетельство, как узница. Говорю: «Мне нужен список, кто у вас узники».

Мне дали список, я их обзвонила, собрала. Организовала встречу, в библиотеке. Я им сказала: «Приходите, первая встреча будет с мужьями, с детьми». Потому что я понимала, что ни один муж не знает судьбу этих людей.

Детали не рассказывали?

Нет, абсолютно. Я сначала представилась – «Я такая-то», я тоже особо не говорила, а просто: «Я полька, родилась в Варшаве, прошла тоже концлагеря, я тоже ваша такая». Здесь многие не были в концлагерях, были в оккупации, но тоже прошли очень тяжелую войну.

И я спрашивала: «Вот ты расскажи». Ведь все пришли с мужьями, с детьми. Я говорю: «Ваши мужья должны знать вашу судьбу». Каждый рассказывал свою судьбу, чтобы знала семья.

Откровение такое.

Да. И они прекрасно относились ко мне… когда я получила квартиру здесь, как ветеран войны в Марьино, они очень переживали, что я ушла от них. Я создала организацию и в Марьино. Здесь в Марьино у меня было 220 человек. Я до сих пор являюсь председателем организации бывших узников фашистских концлагерей района Марьино.

Почему хожу по школам везде. Я прошла 59 школ. Не только в нашем Марьино, по всей Москве, по институтам. Вот у вас я была два раза, в других местах еще была. Ездила в Воронеж, в институт. Там большой исторический институт, я туда ездила, рассказывала. Они даже книгу написали.

И когда я ездила в Германию, очень слушают, их очень интересует. Я помню, когда был один форум и там были люди из Израиля, Франции, Англии, те, которые прошли концлагерь «Нойенгамме».

Там были женские лагеря, и там был огромный лагерь мужской. Несколько тысяч узников. Я еще говорила, какая была трагедия вот этих людей. И я выступала на форуме, который был целую неделю. Один день должны были выступать из Израиля, потом из других стран… мало народу было. Но Россия выступает последняя. Все собрались, много людей, всех интересовало. О России, каким образом я, – полька, в России.

Я им говорила все, что я прошла, и они говорят: «Там известно, что не разрешают ничего писать про вас». Я говорю: «Как не разрешают? Вот я у вас сижу, говорю». И даже написано, я покажу вам сейчас эту книгу «Говорят герои Великой Победы. Диалог поколений», рассказ про меня «Моя судьба». И презентация была в нашей Государственной Думе. Там, меня уже не было, но мне дали медаль и книги.

Я за границей говорю, что часто выступаю в России, меня там переспрашивают: «Неужели?» Я говорю: «Много все выступаем и говорим, по школам хожу. Свобода слова свободная у нас». «А как вы?» Я говорю: «Я благодарна, что попала не в Англию, куда хотели меня забрать, я попала именно в Советский Союз».

Я рассказывала, как нас приняли в Советском Союзе и мы получили прекрасное образование. Кроме того, что я музыкант, я еще имею специальность связист. Я работала три года в связи. Я могу и сейчас починить, сама все сделаю, что связано со связью, с электрикой. Так что вот так.

Единственное, последнее, момент, когда вы пришли в «Дом польский».

В «Дом польский»… я расскажу вам, как получилось. Когда я приехала в Москву, у меня радио было, и я услышала передачу, что в посольстве будет новогодняя елка и присутствовать будут дети из «Дома польского». Я Людвике звоню: «Слушай, здесь „Дом польский“ есть».

Мы пришли туда, там была Галина Романова. Я узнала, где на какой улице. Да… они дали телефон, я позвонила туда в посольство. Я сказала по-польски, что я полька, с Варшавы. Они мне по-польски дали телефон. Я позвонила Романовой.

Галине Романовой?

Галине, да. Я говорю: «Мы польки, но хотим в „Дом польский“ попасть». Поскольку мы польки. Она сразу пригласила, и мы пришли. Она очень удивилась, что мы такие активные еще. И таким образом мы стали ходить. Я помню, наша Людмила (прим. руководитель ансамбля «Баськи»), она еще молодая, там зал, и она: «Так, будем танцевать».

Людмила Брыжкол?

Людмила Брыжкол. И она сразу хоп и прыгает. Я говорю: «Ты что прыгаешь? Скоро ты будешь старая, прыгать не сможешь. И люди кто приходят? Сейчас разве молодые мамы приходят? Приходят – пожилые. Давай организуем хор». Она говорит: «А кто будет петь?» Я говорю: «Найдем».

То есть не ансамбль танцевальный, а хор в первую очередь?

«Хор», – я говорю. Она подошла к пианино, сыграла какую-то песню. Она первым голосом, я вторым голосом спела. Я говорю: «Первый голос есть, второй есть». И мы выступили.

Где вы репетировали?

При посольстве.

Там же, где мы сейчас занимаемся?

Не-не, в зале в посольстве.

А репетировали где?

А репетировали мы в разных местах. Репетировали у меня дома, где-то в других местах.

Не было постоянного места?

Не было. Два раза у нас дома репетировали… Я говорила: «Я считаю, что нужно организовать хор». И сразу восемь человек пришло. Восемь человек было в начале всего лишь, и мы организовали такую группу.

Первый раз мы выступили, даже есть фотография этих восьми человек, кто поет. Я говорю: «Пускай будет на два голоса». На два голоса пели. Вот, я в основном второй голос вела, и Людмила – первый. Мы пели. Постепенно-постепенно вливались новые люди. И таким образом, я говорю: «В хоре мы будем учить польские песни». А язык учится на песнях. Ну, так хор и организовался.

Это в начале девяностых было?

Да, в это время. «Дом польский» только организовался, было много людей. Приходило очень много, человек двести приходило… А репетируем мы сейчас в помещении, которое нам выделили. У нас национальные костюмы. Мы часто выступаем, поем песни.

28 марта 2021 г.

Часть 3
(Работа в Московском театре им. Владимира Маяковского,
годы учебы, воспоминания)

Добрый день, Кристина Максимовна. Прошло уже полтора года (прим. два с половиной года), и мы снова к вам приехали в гости с Владимиром Николаевичем. Сегодня у нас третье интервью, которое посвящено вашей общественной жизни и, в частности, игре в театре имени Маяковского. Пожалуйста. (В.А.)

Я уже говорила, что после окончания Училища связи, где готовили девочек на фронт, приехала в Москву. Я в душе всегда была человеком искусства: хорошо рисовала, мои рисунки попали в Ленинград, там меня приняли (прим. Художественное училище) тоже. А я пошла в училище Октябрьской революции в Москве, но меня не принимали только потому, что я ни одной ноты не знала.

Я им говорю: «Я вам даю слово, что выучу». Они говорят: «Тогда спойте». Я спела, а у меня голос меццо-сопрано, низкий. Они говорят: «Редкий голос, мы вас возьмем на вокальное отделение». Я поступила на вокальное отделение с условием, и я написала там: «Перевод на хоро-дирижерский факультет».

Когда я училась уже на втором курсе, меня вызывают и говорят: «С вами хочет поговорить человек из театра». Он говорит: «Мы искали лица, вы подходите в наш театр. Мы вас приглашаем для игры в „Гамлете“. Мы ставим „Гамлета“ и Островского „Мать“, два спектакля». Конечно, тогда я нуждалась очень материально. Конечно, говорю: «Я с удовольствием поиграю». Тем более, что я жила на Малой Бронной в то время у подруги, там недалеко было ходить.

Первый раз я пришла туда, Самойлов как раз, я его уже знала по кино. Он очень строгий человек, никогда с нами не разговаривал. Однажды, когда мы должны были выйти… Мы обычно подымались на третий этаж, там, где были все артисты…

Извините, Кристина Максимовна, это директор театра Самойлов?

Он был режиссер.

Режиссер, художественный руководитель.

Пришел, поискал, сказал: «У нас есть такая девочка, которая вам подойдет». Я, конечно, говорила с большим акцентом по-русски, но там не надо много говорить, я была стажером. Пришла в этот Маяковского театр, там встретили. Там была Орлова, но не Любовь Орлова, а другая. Много было артистов, они меня очень хорошо принимали все. И много стажеров было.

У Самойлова комната, где он переодевался, рядом, буквально около сцены. Он там переодевался. Когда был выход однажды, он в таком черном был… Не пиджак, а черная какая-то пелерина. Мы молодежь, говорили-говорили. Я нечаянно встала ему на эту (прим. шлейф) … И он говорит свой монолог, и не может выйти на сцену никак.

Говорит оттуда, потом, когда перерыв маленький, повернулся ко мне, как выругал меня! Я летела прямо! Он выскочил на сцену, потом мой выход должен быть, я вышла уже к нему. В центре вид как могила, он стоит боком, а я – напротив. Он говорит монолог, когда говорит, знаете, брызги летят на меня. Когда окончилось (прим. спектакль), я подошла к режиссёру, говорю: «Он всё время плевался на меня». Он говорит: «Он не плевался на вас, он так четко говорил». Ну я говорю: «Это мне не нравится совсем».

Ругался и плевался.

Да. Я думала, что он ругается. Он так говорит монолог и… А тут же прожектора, всё это освещается, конечно. Получилось так, что он якобы меня ругает, смотрит на меня, монолог читает и ругает.

Это уже был официальный спектакль? (В.А.)

Это спектакль, это было уже на сцене. Я тоже была одета в какую-то штуку, меня одевали. Я уже была на сцене, конечно, я ничего не говорила, я тоже играла, мне сказали, как надо было (прим. играть), что нужно даже переживать. Я переживала.

Какой курс это был?

Я была на втором курсе, по-моему, 1953 год. Почему я вспомнила это, я искала… В этом году, я по телевизору послушала такие перепалки между артистами. Одна говорит, что Гамлета играл в 1950 году Самойлов. Другая говорит: «Не может быть, тогда спектакля не было». Это перепалка между артистами.

Она говорила в 1950 этого спектакля? (В.А.)

Да, между собой говорят. Когда я услышала этот разговор, я стала искать. Я помню, что играла там в то время, я же играла. Два месяца я играла в «Гамлете» и в Островского «Мать», в этих двух спектаклях.

У Островского в спектакле «Мать», кто там действующие лица были? (В.А.)

По-моему, там Орлова играла. Там была на сцене как бы часовенка, что-то сделано было металлическое. Мы были уже одеты совсем по-другому.

У вас там эпизодическая тоже роль была или со словами? (В.А.)

Нет, без слов. Во-первых, я плохо говорила по-русски, поэтому, мне кажется, мне просто не доверяли, чтобы я что-то сказала. Нас одели уже в русские сарафаны, мы шли. Какая-то девочка повернулась, упала, и мы все летим на сцене. Хохот такой был на сцене! Конечно, режиссер нас ругал, ругал очень. Получилось так, что вроде это нечаянно, вроде мы там гуляем и все упали на этой сцене.

Это заранее отрепетированная сцена была?

Нет, это мы просто случайно упали.

Это было во время спектакля?

Да. Спектакль шел. Одна в часовенке молится, а мы как бы прихожане, должны были ходить по сцене. Когда мы упали все, конечно, там режиссер с ума сходил, а потом это всё получилось…

А публика? Аплодировала?!

Конечно! Хохот был! Одна молится и тут получается такое неудобное…, но всё прошло, конечно. Режиссер вообще с начала не хотел, он хотел меня оставить там. Говорит: «Мы тебя оставим, будешь учиться», – потому что я ему понравилась, я играла.

Он мне говорит: «Мы тебе дадим в Москве квартиру, будешь учиться, будешь артисткой». А артисты говорят: «Не вздумай, Кристина! Не вздумай! Ты поступила в училище музыкальное, учись музыке, не надо быть артисткой».

Да, интересный очень опыт. Эта Орлова – не Любовь Орлова? Однофамилица просто?

Да.

В «Гамлете» тоже какая-то была эпизодическая роль?

Нет, там такого не было, потому что нас не выпускали, мы были наверху. Только спускались, когда мы должны были быть на сцене. Тогда, когда я рассказала, он начал говорить монолог со сцены, Самойлов, а я стояла на его шлейфе.

Это тоже во время спектакля?

Да, он же говорит монолог, а я жду, когда я должна выйти потом.

В массовой сцене, всё понятно.

Там не была уже такой сцены массовой, просто он был, я стояла напротив его, могилы, он говорит… И на меня просто подействовало, что, когда он говорил, этот вот плевок. Я думала, он ругается. Он не ругался, просто он так четко говорил слова, чтобы было ясно, четко, Самойлов.

Получилось, вы два месяца играли? (В.А.)

Да, два месяца я играла.

Потом вернулись опять в училище. (В.А.)

Потому что, когда они стали против говорить. Я говорю: «Жалко, что я не могу подтвердить это». Единственное, что у меня фотография есть, 1953 год, как раз, я была. Не было ручки, мне дайте карандаш, я напишу там (прим. на фотографии) что-то.

Мы сфотографируем сейчас и внесем в иллюстрации. Вы играли в театре два месяца без отрыва от учебы в Училище музыкальном?

Да, в Училище я иногда приходила, потому что мне надо было учить ноты, но мне шли очень навстречу, я уходила (прим. с занятий), потому что вечером уже был спектакль. Я жила на Малой Бронной, там недалеко театр Маяковского, мне было удобно.

Такой кусочек в жизни моей был. Причем, Самойлов очень мне нравился, я его видела фильмы в то время, он уже играл. Мы с ним не разговаривали, единственное, что мне было…

Помимо спектакля за кулисами?

Нет, он ни с кем не общался.

Общения не было, у него было много работы?

Да, он закрывался у себя в этом (прим. гримёрке), потому что он не поднимался…

Сосредотачивался.

Мы поднимались на лифте на второй или третий этаж. Девочки, конечно, встречали меня очень хорошо, они приносили кушать. Они знали, потому что я по-русски говорила с таким… Я говорила по-русски, конечно, я научилась говорить, но с большим акцентом.

Да, очень интересный опыт. То есть учеба в музыкальном училище…

Да Октябрьской революции…

…и одновременно работа стажером?

Да.

Зарплату не платили?

Платили, я из-за денег и пошла.

Всё-таки эта работа стажером с небольшой оплатой.

Конечно, нам гроши давали, но мне даже и гроши нужны были, потому что надо было на что-то жить.

Еще и подкармливали бутербродами те, у кого был лишний бутерброд.

Они всегда приносили. Они приносили всегда. Эти артисты ждали: «Кристиночка, иди сюда». Мне давали там что-то покушать, бутерброд.

Когда он мне предложил, горит: «Мы тебя оставим, хотим, чтобы ты была артисткой, – режиссер. – Дадим квартиру в Москве, ты будешь учиться». Может, моя внешность подходила, я не знаю, что подходило.

А эти все артисты говорят: «Не вздумай! Не вздумай быть артисткой, жизни у тебя не будет нормальной. Вот поступила в училище, и кончай это училище музыкальное».

Но у вас голос-то был редкий, хороший, а в этих спектаклях там не пели?

Нет.

Ваши внешние данные заинтересовали?

Да, внешние, я подходила.

Режиссера заинтересовало.

Он со мной беседовал, говорил. Может быть, ему понравилось, как я отвечала на вопросы, но говорить на сцене, я ничего не говорила. Вообще никто ничего не говорил. Я знаю, что те ребята тоже были, они как стажеры играли…

Самойлов, 1953 год как раз. А это я карандашом написала немножко: «Главную роль играл Самойлов». Так, может быть, даже и не вспомнила об этом, просто я заинтересовалась…

То есть импульс дал как раз этот эпизод по телевидению? (В.А.)

Когда они стали спорить между собой. Одна говорит, что он играл в 1950 году. В эти годы он играл. Другая говорит: «Не может быть, „Гамлета“ тогда еще не играли». Я говорю: «Играли. Я сама играла там».

А вы играли как раз в 1950?

1953 год.

А она говорила, что в 1950 играли. А вы точно знаете, потому что вы в этом спектакле играли в 1953.

Да, я играла. Я даже написала здесь (прим. на фотографии): «Главную роль играл Самойлов на Маяковском».

Это премьера была?

Я не знаю, премьера, не премьера. Меня пригласил в двух спектаклях играть, он не сказал ничего. Тогда, сколько мне было? Даже 15 (прим. 25) лет не было, я совсем еще была девочкой.

Очень интересный опыт, вы еще и актриса.

В какой-то степени.

И музыкант, и руководитель, и директор музыкальной школы, и еще актриса.

Да. Я вам хочу показать мою работу. Вот сколько я прошла школ, это уроки… Это записи 65 учебных встреч…

Это встреч в наши дни с учащимися?

Ходила по институтам, еврейская школа, очень много ветеранов, в академии была, в общем, в разных.

Да, много встреч с какого года, с 1980?

Я тут нашла, это старая моя запись. Вот в 2019 год одну мысль я только определила, что 6 мая 2019 года была автозаводская встреча со студентами.

А самая ранняя, на память? Там дата не указана. (В.А.)

Я в 1987 году приехала из Баку в Москву.

С конца 1980-х?

Да, я уже тогда пошла. Получила, у меня уже было удостоверение узника. Обмен был, я поменялась в Москве с Семёновской, на проспект Будённого. Пошла сразу в управу, говорю: «Я хочу собрать узников».

Узников фашистских лагерей.

Фашистских. Я знала, что эта тема закрыта, никто ничего не говорит, а мне очень хотелось выявить это. Это же тоже фашизм мы прошли. Я пошла, хорошо меня встретили. Мне помогли очень там, стол накрыли. Я обзвонила всех, дали мне телефоны, и сказала прийти с мужьями и с детьми.

Они накрыли стол хороший. Я кратко сказала, что я такая-то, я тоже бывшая узница, еще и воевала в Варшавском восстании. Я даже дам почитать, это перевод, что я являюсь ветераном военным Польши с Варшавского восстания – это решение было.

Документ.

Документ, да. Это перевод сделан.

Выписка.

Тоже интересно, я же, знаете, являюсь ветераном войны Польши, я же воевала в Варшавском восстании.

Ветеран войны и Советского Союза, и Польши.

Да.

Одновременно.

Да и Польши. Польша, между прочим, очень ценила это. В Советском Союзе я же никогда не забывала, что я полька. Приходил ко мне какой-то репортер или журналист и фотограф. День Победы. Я им сказала, что Победа одна, мы боролись вместе. Я ветеран Польши и России, потому что я боролась с одним и тем же врагом, что в Польше, что в России. Репортера, видно, послали ветераны войны, наверное, России ко мне, потому что, когда я сказала здесь (прим. в округе), они говорят: «Мы не знаем, мы не посылали».

Не из округа, наверное, город.

Город посылал, да. Поэтому они пришли, долго-долго что-то спрашивали, я им рассказывала, конечно. Я им говорю, что я всегда хотела показать людям, что такое война. Я просто не имела права… Я говорила, мы (прим. с сестрой) были в Бобруйске, нам сказали, что: «Молчите, не всё рассказывать», – это был 1945 год, при Сталине еще.

Это когда вы с сестрой искали костел, и пришли в церковь.

Да.

Да, в церковь. Это была православная церковь, и священник церкви…

Он нам сказал: «Старайтесь не говорить всё. Всё не надо».

После того, как вы рассказали ему вашу историю…

Я всё рассказала ему.

…как вы оказались в Бобруйске.

Да, он очень удивился: «В таком возрасте вы воевали». Мы воевали за свое государство. Тогда я же не знала, что есть Советский Союз, что есть Россия. Откуда я знала? Когда немцы вошли, я только перешла в третий класс, совсем девочка была.

Да, история жизни, насыщенная событиями, очень драматичная.

Вот у меня даже есть фотография. Это мама, «мама» тут по-польски написано. Мама, я, а вот это Schule. Мы даже в школу ходили, у нас был документ, что я ученица была в школе.

Это скан документа?

Это документ.

Скан документа, уже черно-белый с тех старых документов. Это вы?

Это Лида, это я, это мама.

Мама с дочерьми.

Это мы, знаете, где? В церкви. Мы же православные. По национальности мы польки, но по духовному мы православные.

Крещеные как православные.

Да, крещеные как православные. Есть документ у меня из церкви. После похорон отца.

Это еще до войны?

Нет, не до войны, это уже немцы были. Я еще училась в школе и имела документ. Видите, тут Schule, то есть такой ученический документ. Мы не имели права…

Schule.

Schule – это школа.

В каком году отец ушел из жизни?

Мне было четыре года, если я родилась в 1930 году…

В 1934? Еще войны не было.

В 1929 году они зашли же… Вторая мировая война когда началась?

В 1939.

В 1939, значит, это было примерно… Я уже была ученица в Schule, в школе. Имела ученический документ.

В каком классе вы учились? (В.А.)

Наверное, в третьем-четвертом классе. Потому что мне было четыре года, когда отец умер.

Да, очень интересные тоже документы, мы сейчас их тоже сфотографируем и в приложении книги-интервью обязательно укажем. Мы уже будем заканчивать это дополнительное интервью. К вам регулярно приходят репортеры, журналисты…

Да, всё время.

…представители совета ветеранов города Москвы и даже Государственной Думы. Мы видим благодарность на стене.

Это от Государственной Думы.

Да. От комитета по обороне Государственной Думы. Обязательно тоже сфотографируем сейчас.

Потому что я говорю много, я рассказываю.

Да, вы очень хорошо рассказываете. Замечательно то, что вы всё это помните. К сожалению, мало очевидцев тех событий…

Они были позавчера, тоже брали интервью.

Позавчера буквально?

На днях. Они меня фотографировали много. Я говорю: «Что меня фотографировать? Мне уже 93 года!» Просто они говорят, что нет людей, которые бы рассказали… Почему эти вот поляки… Я бы уже тоже наговорила. Это были 1990-е годы, по-моему, уже в Москве. Когда я сюда приехала, я жила сначала на Семёновской, ко мне подходит мужчина, я вам, наверное, рассказывала. Подходит и говорит: «Нас послали к вам, вы варшавянка, вы участвовали. Расскажите, пожалуйста, подробно».

В Варшавском восстании участвовали, были узницей трех фашистских лагерей.

Да. Говорит: «Вы можете мне говорить, не бояться». Я думаю, что я бояться буду.

Это же правда было.

Это правда. Я ему рассказала. Потом, когда я уже поехала в Варшаву, дали документ, что я являюсь…

Участницей войны.

После моего рассказа мне говорит: «Мы знаем, что в Советском Союзе эта тема запрещена. В Польше запрещена. Те, которые населяют Варшаву… Варшаву уже отстроили. Те говорят, врут всё!» Говорят: «Единственную правду только от вас мы услышали».

Вы очевидец тех событий, их почти не осталось.

Да.

Вот даже документы мы видим и фотографии, документы официальные. Это очень ценно, чтобы была память о тех событиях.

Да. Когда я хожу… По младшим классам я не хожу, меня в основном приглашают в институты, в академии, к ребятам военным. Я рассказываю только о войне. Я лежала в госпитале в сейчас.

В госпитале ветеранов войн №2.

Вот недавно лежала, месяц назад. Я брала с собой Лиду. Они меня кладут каждый раз.

Как говорят ветераны войны: «На профилактику». Это не по болезни было, это на диспансеризацию.

Да. Я там говорила со многими ребятами. Я обалдела: они на колясках, без ног молодые ребята. Очень много военных. Я им говорю: «Знаете, давайте я вам расскажу свою историю. Вам сколько лет?» Им 19—20, а мне было 14 лет, когда началось Варшавское восстание. Я рассказываю им, когда восстание первое было в гетто страшное. Причем, меня приглашают иногда в еврейские университеты…

Организации, связанные с Второй мировой войной.

Я в мае в этом году была. Приезжали за мной, я ездила в еврейскую школу. Вот еврейские мальчики мне подарили этот календарь.