Текст книги "Копи Царя Соломона. Сценарий романа"

– Теперь обсудим размер главного вознаграждения.

– Тысяча! – возмущенно бросает Лоринков.

– Всего, – говорит она.

– Тысяча до, тысяча после, – непреклонен он.

– Тысяча, – говорит она.

– Или я ухожу, – говорит она.

– В Молдавии полно мужчин-бездельников, которые за тысячу обувь почистят, – говорит она.

Лоринков встает, открывает дверь кухни.

– Полторы всего, – говорит Натали.

– Пятьсот сейчас, тысяча после, – говорит она.

Лоринков стоит у двери, в позе швейцара.

– Семьсот сейчас, тысяча после, – говорит Наталья.

Лоринков, подумав, закрывает дверь, возвращается к столу.

– Можно мне еще кофе? – говорит Наталья.

– Раз уж я за него плачу, – говорит она.

Лоринков пожимает плечами, наливает кофе. Он похож на среднестатистического советского мужчину, который подцепил иностранку: безумно счастлив, что все материальные проблемы решены, в то же время не хочет терять статус альфа-самца и возможность командовать, но на его лице уже проявляется неминуемое поражение в грядущей гендерной схватке (исключение, кажется, было одно, Высоцкий, да и то лишь благодаря физиогномии, а не характеру – прим. В. Л.).

Короче говоря, он уже сел на елку, но еще не почувствовал, что задницу колет, и хочет, чтобы так было всегда, хотя понимает, что это нереально.

Натали задумчиво пьет кофе. Она выглядит, как Голда Мейер, которая решает, куда нанесет удар армия обороны Израиля. Сходство усиливается, когда она говорит:

– А можно мне карту?

Карта Молдавии крупно.

***

Отъезд камеры от карты, и мы видим, что она расстелена на древнем надгробии с изображением ритуального иудейского подсвечника. Общий план – это заброшенное еврейское кладбище Кишинева. Заброшено оно по-настоящему (и это действительно так – прим. В. Л. и выглядит красивым, диким и загадочным. Многие древние могилы почти полностью заросли дерном, кусты, деревца, летают сороки, снуют белки… Погода – как после дождя, но Солнце уже проклевывается. Радугой играет в паутине лучик…

У надгробия стоят агенты Моссада, которые разглядывали карту.

– Значит, ни в одном отеле она не останавливалась, – говорит Натан.

– Но смс-то, – говорит Иеремия.

– Она действительно умная еврейская девочка, – смеется Натан.

Мы видим, что он нисколько не зол на Натали, в отличие от Иеремии. А Иеремия, как и всякий спецназовец, который сталкивается с трудностями, начинает заводиться, пыхтеть, пердеть от злости и искать кирпич, который можно разбить лбом, как на День ВДВ.

– Да я мля ей всю задницу надеру! – говорит он.

– Иеремия, она не глупая шикса, – говорит Натан.

– Она понимает, что такая сумма безопасной быть не может, и на всякий случай заметает следы, – говорит он.

– Думаешь, врубилась что за ней идем мы? – говорит Иеремия.

– Нет, как? – говорит Натан, пожав плечами.

– Она это делает на всякий случай, – говорит она.

– А, – говорит Иеремия, но видно, что он не понял.

Натан вздыхает. Говорит:

– Иеремия, вас же учили, когда вы шли на Палестинскую сторону, заметать следы?

– Да, конечно, – говорит Иеремия.

– Вот и она заметает следы, – говорит Натан.

– Но здесь ведь не Палестина… – говорит растерянно Иеремия.

Натан демонстративно возводит очи к небу, глубоко вздыхает. Сворачивает карту. В это время в проходе между могилами появляется фигура мужчины.

Это неопрятный толстячок, который всем своим видом пытается показать, что он нечто большее, нежели смотритель заброшенной кучи костей и протухших камней. От этого его статус смотрителя кучи гнилых костей лишь подчеркивается. Он демонстративно одет в костюм, который на такой должности не требуется, у него очки… Дисгармонирует с обликом аккуратно одетого «свидетеля Иеговы» неуместная кипа.

– Шалом! – приветствует толстячок агентов так радостно, что становится понятно, что это единственное, что он может сказать на иврите.

Агенты морщатся. Они, как и всякие Настоящие (русские/евреи/немцы/садисты и т. п.) лишены каких бы то ни было Псевдо-Национальных (профессиональных и т. п.) прибамбасов. Это нормальные европейские люди. (Ну, конечно, не словаки какие – В. Л.

Агент Натан, пытаясь быть вежливым, говорит:

– Симон Викторович Купершлаг? – говорит он.

– Да-да, он самый, – говорит толстячок.

– Филиал «Сохнут», уход за еврейскими могилами, всего 50 долларов за место в год, – говорит он.

– Если у тебя в земле покоится близкий, еврей, – говорит он.

– Знай, мы его и польем и посушим, ой-вей, – говорит он.

– Сам придумал, – говорит он.

– ШАЛОМ! – снова говорит толстячок радостно.

Он его суетливых движений жир бежит по лицу волнами. Атлетичный, божественно сложенный Иеремия снова морщится. Натан бросает на коллегу предостерегающий взгляд.

– Не могли бы вы помочь? – говорит он.

– Мой друг, который не говорит по-русски, – говорит он…

–… ищет могилу деда, который погиб в Холокост, – говорит он.

– Но могила где-то в провинции, под селом Ларга… – говорит он.

– А Ларг у вас тут аж три, – говорит он.

– Под какой именно находится захоронение еврейских жертв геноцида? – говорит он.

– Секундочку, – говорит толстячок.

Выражение лица у него становится приторно-скорбным. Видно что ему глубоко по фигу жертвы геноцида, просто работа у человека такая. Отворачивается, отходит на метров десять, приподымает камень с чьей-то могилы, вынимает оттуда планшет в целлофане, разворачивает, еще кулек, еще… (похож на мою бабушку, которая ищет спрятанные на похороны 200 долларов чтобы в 10—й раз отдать их правнукам на коляски и кроватки, но бабушке-то хоть было 85, Царствие ей небесное, и искала она не всякую херню, а Деньги – прим. В. Л. Шепчет»… гребанные гои… гомосеки фашистски… дело враче… рядочному еврею и пожить негд….».

Иеремия брезгливо – и даже с ненавистью – роняет:

– И вот чтобы такие говноеды, которые не удосужились язык родной выучить… – говорит он.

–… чтобы такие уроды могли холить и лелеять свой жир на сраных гойских территориях… – говорит он.

–… мы и проливаем кровь в ночных рейдах, – говорит он.

Толстячок возвращается, предварительно проделав всю процедуру наоборот – он заворачивает бумажки в кульки и пакеты (их штук 10, не меньше), а потом кладет под камень.

– ШАЛОМ! – говорит он, снова подойдя.

Иеремия шумно выдыхает. Натан очень вежливо – прямо вежливое выражение лица – ждет.

– Значит, это север, – говорит толстячок, и тычет пальцем в карту.

Показаны все трое, склонившиеся над картой.

– Там в 42—44—м в общей сложности сто тысяч человек расстреляли, – говорит толстячок.

– Треть от общего числа… – говорит он.

Ведет пальцем по карте.

–… Вчера тоже спрашивали, – говорит он.

Молчание, только шумы природы – белки, сороки, капли после дождя…

– Угу.. – говорит Натан, метнув взгляд в Иеремию.

– Жертв было много… – вздыхает он.

– Конечно, люди едут… – говорит он.

– Да, пора давно уже на маршрут наших людей поставить, – говорит толстячок с внезапно прорезавшейся в лице ненавистью.

– А то девушка приехала… израильтянка, а проводником взяла гоя, – лицо у него буквально дрожит от ненависти.

– Еще и антисемита…. гомосека мля, – говорит он.

– Неужели, – подчеркнуто безразлично говорит Натан.

– Да чмо мля местное одно… пещерный мля антисемит… писака гребанный, – зло, в диссонанс со своей внешностью голубя, обгадившегося от любви к миру, продолжает нести толстячок.

–… Лоринков мля, – говорит он.

– Непорядок, – кивает Натан.

Толстяк ведет палец, и мы видим, что за ним остается жирный толстый след. Крупно – недоуменное лицо Натана. Крупно – лицо Иеремии, полное отвращения. Крупно – пакет из-под пончиков, смятый, на чьей-то могиле, еще пару пакетов, с символикой «Макдональдса».

Крупно – жирное масляная полоса на карте, подведенная к населенному пункту. Название крупно. Буквы

«L A R G A»

На название падает красная капля, расползается… Темный фон.

Выход с кладбища. Натан и Иеремия не спеша идут к машине. Показана старинная могила, в щель под плитой видно лицо толстяка, забитого, как мы можем предполагать, до смерти. Даже после ухода в мир иной он выглядит говно-говном, зритель не чувствует жалости.

Снова общий план кладбища, две фигурки.

– Натан, может, прикрытие какое придумаем? – говорит Иеремия, резко остановившись.

– С чего это ты? – говорит удивленно Натан.

– Мы же секретные агенты… – говорит Иеремия.

– Ты сам учил… – говорит он.

Натан улыбается. У него вид Филиппа Македонского, который увидел, что старшенький, Санёк, все же объездил Буцефала… Темнота, шум, плита сдвинута в сторону. Агенты стоят у трупа толстячка в старинном саркофаге. Иеремия, обмотав руку кульком, разрывает зубами пакетик с кетчупом, зачерпывая из него пальцем в кульке, выводит на лбу

«Murder of Jesus»

Подумав, правит «u» на «a». Получается с ошибкой. Натан одобрительно кивает.

Потом – та же самая процедура, но уже с горчицей. На плите, надвинутой на могилу, нарисована звезда Давида, пронзенная стрелой. Из-за того, что горчица ярко-желтая, рисунок получается очень аутентичным.

Снова агенты на выход с кладбища. Они же в салоне авто.

– Хорошо я придумал? – спрашивает Иеремия.

– Хорошо, – искренне говорит.

– Молдаване еще и репарации заплатят, – говорит он.

Машина отъезжает.

На кладбище воцаряется прежняя идиллия.

Показана белка. Она прискакала к надгробию и роется в пакете из-под пончиков. Камера взмывает вверх. Белка – оранжевое пятнышко на зеленом фоне.

***

Утро, синее небо, белые облака, виден след самолета.

Мы видим голубя, который топчется на какой-то каменной площадке, курлычет… Камера отъезжает, это памятник величайшему государю Молдавии, Штефану Великому – символический центр Кишинева, – который держит в одной руке крест, другую положил на меч на боку. Господарь похож на эксгибициониста, застигнутого врасплох, и который инстинктивно пытается прикрыть срам одной рукой, продолжая его другой. Голубь издалека кажется короной из перьев. Камера опускается по господарю вниз, и останавливается на букете цветов у подножия. Резкий разворот.

У памятника стоят Наталья и Лоринков. Лица очень серьезные, вытянутые. Мы бы даже могли предположить, что это именно они принесли цветы, хотя это, конечно, полный абсурд. Лоринков одет в черное полупальто, на нем цветная рубашка, делающая его неуловимо похожим на арабского студента, который приехал в Кишинев учиться на доктора и прятаться от Интерпола, который объявил его в розыск за сестру-шахидку и обезглавленного израильтянина. В противоположность ему Наталья одета очень по-европейски, что само по себе в Кишиневе выглядит как вызов. Но у нее лицо человека, который решил для себя какую-то проблему, и теперь спокоен. Она глядит на Лоринкова доверчиво.

– А теперь? – спрашивает она спутника.

– Три раза сплюнуть и пошли, – говорит он.

– Идиотизм, но мне всегда везло, – говорит он, и бросает горсть монеток к подножию памятника.

Христианнейший государь, остановивший турецкое нашествие на Европу, глядит на действия Лоринкова безучастно, но, почему-то, с легким презрением.

Девушка три раза старательно сплевывает, и, улыбнувшись, говорит:

– Я и не знала, что в Молдавии еще живы суеверия…

Лоринков глядит на нее чуть отстраненно, ничего не говорит, так же молча берет спутницу за локоть, разворачивает, и они идут. Становятся фоном – то есть, они видны в отдалении и все это показано, как их проход по центральной улице города к железнодорожному вокзалу (он как раз в ее начале), но главные в данном случае – детали. Камера показывает все замедленно, это должно быть очень похоже на манеру съемки «Мертвеца» – сменяющие друг друга дагеротипы – но не черно-белая картинка, а цветная. Итак, крупно, под музыку «Депеш мод»…

…девушку в ярко-синей мини-юбке, из-под которой виднеется край белоснежных трусиков, которая идет, виляя бедрами, навстречу камере, – мы видим крупно красные, лакированные туфли, высокий каблук, снова ногу, трусики, – потом вдруг резко останавливается, поворачивается к нам боком, и резко нагибается, касаясь пальцами асфальта, потом еще раз… еще…. юбка каждый раз задирается практически выше бедра… показано – медленно – все медленно – столкновение двух автомобилей слева от девушки, – потом крупно – за дорогой Кафедральный собор Кишинева (и тут до нас доходит, что она кланяется церкви) – девушка крестится размашисто (блуза сползает, виден бюст) – потом снова, говоря прямо, становится раком, – еще и еще – справа показан крупно человек в костюме, который утирает испарину, – мы видим его в окне Дома правительства (которое как раз справа)….

…камера медленно едет дальше, мимо девушки… мы видим проспект Кишинева центральный, – мы видим множество женщин, одетых, как проститутки, которые резко останавливаются и крестятся, с поясными поклонами, – мы понимаем, что так они проходят мимо церквей, – мы видим обилие дорогих автомобилей, новых, сверкающих, но крупно так же показаны и невероятных размеров дыры в дороге – прямо на центральной площади…

…показаны бок о бок сверкающий лимузин ярко-розового цвета, который стоит на светофоре рядом со стареньким ржавым троллейбусом, из которого торчат люди и части тела, как на рейсовых автобусах в Индии…

(я рекомендую найти в Сети фотографии Нигерии, вечеринки молодежного певца Тимати или все-таки прислать съемочную группу в Кишинев – прим. В. Л..

…показаны – мельком, мы видим их боковым зрением, – люди на карачках по периметру тротуаров, они размахивают руками – это нищие – крупно язвы, грыжи, ампутационные конечности…

…крупно – нищий с невероятно раздутым животом под плакатом «Спре вииторул Еуропен – ынтотдяуна» (в Европейское будущее все вместе)…

…показаны крупно Натали и Лоринков. Вид у Натали – как у уроженки Константинополя, которая родилась в ночь на 28 мая 1453 года но была тайно вывезена родителями из города и счастливо избежала возможности быть изнасилованной в восемь-девять лет, а потом вернулась сюда с супругом-флорентийцем по торговым делам, – лет 50 спустя – и вместо Города своего детства, увидела сраный базар. Это АБСОЛЮТНО не тот город, который живописал ей папа… Это как если бы Булгаков сейчас попал в современный Киев.

(Прим. В. Л. – этот Кишинев ВО ВСЕМ отличается от того Кишинева, про который маразматически попердывают обокравшие этот город эмигранты из строительных трестов МССР, которые сейчас окопались в Израиле, Канаде, РФ и США.. Старый Кишинев, о котором они столько гундосят, ВЫДУМАН ими полностью. Это никогда не существовавший город, идиллия, в которой трудолюбивые как муравьи молдаване трудятся под руководством умных, как Эйнштейны, евреев, а материальную базу им обеспечивают решительные и рассудительные русские… То есть, это полная ФИГНЯ.

…крупно – глаза Натали… Она выглядит как человек, которого воспитали на мифе о маразматическом Старом Кишиневе, и который внезапно увидел Кишинев Настоящий. Проще говоря, девушка выглядит пораженной…

…проход по городу – мимо Центрального рынка, мимо здания МВД – каменные львы оживают и из их пастей начинает струиться кипящая вода – на контрасте с этим показаны несколько городских фонтанов, которые не работают, и чаши которых полны мусора….

…проход мимо здания из стекла и бетона – модное офисное здание, – с разбитой у самого входа плиткой…

…молодежь, щурясь, вываливается из ночного клуба и выглядит, как итальянские щеголи в XIV веке, которые решили прогуляться по улице, полной нечистот – в бархатных штанах, зато на ходулях, чтобы не утонуть в говне…… показано, как люди надевают ходули и идут так по лужам говна и грязи… в нарядах венецианского карнавала…

…на контрасте со всем этим – самое чистое, самое синее, самое красивое в мире небо – небо над Кишиневом.

Крупно – Наталья и Лоринков, которые завершают проход через центр города, – резкий гудок паровоза, темп идет нормальный, они останавливаются у небольшого киоска, Лоринков говорит в окошко:

– Два до Бельц…

***

Камера отъезжает от окошечка, это – окошечко в поезде, он едет медленно, покачиваясь, – на фоне общего молдавского пейзажа, много холмов, изредка отара овец (но не слишком часто). Вагон изнутри: деревянные сидения (это пригородный поезд) выкрашенные в ярко-желтый цвет, места забиты крестьянами, в углу – пьют вино…

…крупно – опасливо-виноватый взгляд Натальи в ту сторону, она явно вспоминает обстоятельства приезда…

…в другом углу играют в карты.

Крупно – лицо мужчины, которое выглядит очень одухотворенным.

– Иезекиль, гнев пал на… – говорит он.

– И сколько бы дети Валаама… – говорит он.

– Но разве Исфирь… – говорит он.

– И кто из язычников…? – говорит он.

Мы не слышим фразы мужчины целиком. Его речь постоянно перебивают шумы – стука колес из раскрытого окна (часть окон в вагоне полуоткрыта, потому что здесь, конечно, нет никакой вентиляции, кроме естественной), гомона пассажиров, которые, покинув столицу, расслабились и ведут себя непринужденно (в другом углу – напротив того, где пьянка – уже вспыхнула потасовка). Камера отъезжает.

Мы видим, что мужчина – обыкновенный «свидетель Иеговы», проповедник в костюме, но в сапогах – потому что в селах в любой обуви, кроме сапог, 9 месяцев (кроме самых жарких летних) ходить просто нереально, утонешь в грязи, – и чтобы подчеркнуть это, сапоги мужчины показаны крупно. Они почти полностью вымазаны в грязи. На контрасте – костюм приличный, хоть и дешевый. Смотрит вбок и чуть вниз – безразлично. Показано, что к нему подошла маленькая – лет десяти – цыганка с баяном. Проповедник, равнодушно поглядев на нее, снова смотрит в камеру, его чуть пошатывает (вагон раскачивается). Он говорит (одновременно с резким звуком растягиваемого баяна).

– Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему, – говорит мужчина.

– Палочки, кукурузные палочки! – кричит торговка, которая идет между рядами.

–… ученики Его, и Он, отверзши уста Свои, – говорит мужчина.

–… Пиво, вода, сок! – кричит торговка.

– Учил их, говоря, – говорит мужчина.

– Кынд ау фост шы еу фетица, – поет девочка (когда и я была молоденькой девушкой – прим. В. Л., – дальше все фразы цыганки даются на русском, хотя поет она, конечно, на румынском).

– Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное, – говорит мужчина.

– Сигареты, жвачка, гамбургеры, кукуруза вареная, – кричит торговка

– А фост шы еу юбита, – поет девочка-цыганка («была и я любима» по-румынски – прим. В. Л.

Торговок много, они снуют туда, сюда. Проповедник говорят, не замечая ничего, цыганка поет громко, визгливо и плохо, отвратительно подыгрывает себе на баяне, шум поезда, крестьяне одобрительно посмеиваются, слушая песенку цыганки… Все это выглядело бы, как обычная московская электричка, если бы не одно «но». 1) здесь не убивают, б) проповедник говорит на арамейском языке, и перевод его слов дан в титрах.

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся, – говорит по-арамейски проповедник.

– Кукуруза три лея, – говорит торговка.

– Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю, – говорит проповедник.

– А он меня с собой не позвал! – орет цыганка

– Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся, – говорит, не меняя тона, проповедник.

– И мы с тобой не повидались! – орет цыганка,

– Если без бутылки, то полтора! – орет торговка.

– Хай-хай!! – орут из конца вагона (традиционный выкрик, употребляется на свадьбах, пьянках, крестинах, во время драк… что, в общем, в Молдавии одно и то же – прим. В. Л.

– Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут, говорит проповедник.

– Но мне прокурор написал! – орет цыганка.

– Беляши, гамбургеры, бутерброды! – орет торговка.

– Если ты в номера не придешь! – орет цыганка.

– Беляши? С мясом! – орет торговка.

– Мяу, мяу!! – орут, подшучивая, над ней, кто-то из молодежи.

– А-ха-ха, – смеется вагон.

– Блаженны чистые сердцем, ибо они… – говорит проповедник по-арамейски.

– Тук-тук, – стучат колеса в раскрытое окно.

Все это нужно показать ЕСТЕСТВЕННО, а не как маразм от режиссера Кеосаяна, который решил, что Молдавия это когда цыгане занимаются с Брежневым нетрадиционным сексом. Это молдаване – не азиаты, не дикари… Это ОБЫЧНЫЕ люди, примерно как жители русской провинции, и это XXI век, время, когда в Нью-Йорке модельер бреет себе яйца перед вечеринкой, а в Афганистане самолет-беспилотник взрывает базу боевиков по нажатию кнопки. Чтобы подчеркнуть это, крупно показан айфон – в руках девушки – которая ест беляш и смеется над шутками про кошачье мясо в беляше. Крупно показано, что на айфоне идет фильм.

Это «Заяц над бездной» Тиграна Кеосаяна.

Вместе со счастливой обладательницей айфона кино смотрят еще 10 её односельчан, которые тесно прижались к ней, как щенки к кормящей сучке. Два парня поближе явно прижались не только ради просмотра фильма, у них далеко идущие матримониальные планы. Девушка, улыбаясь, жует. Проповедник бросает на нее взгляд, и говорит, не раздумывая ни секунды.

– Бог есть не пища и питье, – говорит он.

– Но радость и счастье в мире его справедливом, – говорит он.

– Не мир я пришел принести вам, – говорит он по-арамейски.

Съемка становится снова замедленной. Черный баян цыганочки становится неуловимо похож на воронье крыло. Они выглядят сейчас – маленькая цыганка и проповедник в светлом (бежевом) костюме, – как ангел белый и ангел черный.

– Вы – соль земли, – говорит проповедник.

– Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою? – говорит он.

– Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям, – говорит он.

– Когда Царь-земля родила Царицу-пламя… – вдруг поет на цыганском девочка.

Показаны – камера замедленно идет по вагону – лица людей. Жующие, говорящие, спящие. Они показаны очень крупно, вплоть до волосков, торчащих из ноздрей и ушей (увы, после 30 это становится реальной проблемой – В. Л.) и мы вдруг видим, что лица этих людей выглядят… Первобытными… Чтобы подчеркнуть это, показаны только лица, никакой современной одежды… Примерно так могли бы выглядеть лица тех, кто собрался послушать Иисуса во время поездки куда-нибудь в Кесарию, только вместо поезда у них были ишаки.

– Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют, – говорит мужчина.

–… и где воры подкапывают и крадут, – говорит он.

Крупно – лицо Натальи с расширенными от страха глазами.

–… но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа, – говорит проповедник.

– Тогда все золото мира не искупило вины царевны-Пламени, – поет девочка по-цыгански.

–… не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, – говорит проповедник.

– И никто с тех пор из людей Закона не копал мать-землю, чтобы боль ей не причинить, – поет девочка.

–… ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше, – говорит проповедник.

Резкий звук баяна, который собрали. Вагон вновь становится Прежним. Мы видим, что библейские лица молдавских крестьян – можно сказать библейские в том смысле, в каком видел библейское Босх, – прикреплены к телам, одетым в современные турецкие шмотки, проповедник что-то бубнит уже по-румынски, девочка поет похабщину, в общем, очарование мига исчезает. Наталья и Лоринков показаны как люди, очнувшиеся после долгого – и нехорошего – сна. Мы видим пейзаж из окна поезда – немытого, поэтому пейзаж расплылся, – и что Наталья, это молодая, в общем, девушка, которая слегка напугана.

– Я есть хочу, – жалобно говорит она.

– Здесь не советую, – говорит Лоринков, который держит в руках бутылку с пивом «Аурие», и пытается открыть ее о деревянное сидение.

– Я слышала, есть гамбургеры… – говорит Наталья.

Лоринков глядит на нее с жалостью, он выглядит, как интеллигентный человек, который знает, куда попал (в обиталище быдла, а не таких интеллигентных людей, как я, – прим. В. Л. Он сидит на кульке, старается не прикасаться спиной к спинке сидения, смотрит на окружающих в бесконечным презрением. Сейчас он молча глядит на Наталью, протягивает руку и резко тормозит торговку щелчком у ее лица. Протягивает торговке денег, берет двумя пальцами пакетик, протягивает Наталье. Та недоуменно разворачивает… Крупно – содержимое.

То, что находится в пакетике, безусловно, имеет отношение к гамбургеру. Но примерно столько же, сколько современный раввин Нью-Йорка с десятью детьми гражданами США и привычкой сидеть в интернете с призывами к евреям отдать своих чад в ЦАХАЛ на войну, – к древнему племени скотоводов и расистов, которое вырезало аборигенов Синайского полуострова.

То есть, общего у них – одно название.

Наталья недоуменно глядит на квадратный, почему-то, бутербродик из черного хлеба, с кольцом сырого лука, кусочком брынзы, и помидоркой, – внутри.

– Я не буду это есть, – сдавленным от злости голосом говорит она.

– Это, это, это… – волнуясь, говорит она.

– Нечестное информирование потребителя! – говорит она.

– Да ладно тебе, – говорит Лоринков, который охотно, в противоположность своему брезгливому виду, цапает самопровозглашенный «гамбургер» и проглатывает его в мгновение.

– Можно подумать, вы индейцев честно информировали, – говорит он.

–… когда этот, как его… где эта, как ее… Свобода… а! – говорит он.

–… когда вы Манхэттен у них купили, – говорит он.

– Манхэттен купили голландцы, – возражает Наталья.

Лоринков глядит на нее с доброй и дебильной улыбкой человека, который выпил в 11 часов утра. Мы совершенно очевидно видим, что ему глубоко безразличны как индейцы, так и те, кто купил у них Манхэттен, просто ему нравится подшучивать над идентичностью девушки. Внезапно Натали оглядывается. Мы понимаем причину ее удивления – поезд остановился.

– Уже приехали? – говорит она.

– Это первая остановка, – терпеливо, как дебилке, объясняет Лоринков.

– А приедем мы к ночи, – говорит он.

– Но… ты же говорил, сто километров? – хмурится девушка.

– Полотно старое, – говорит Лоринков.

– Полотно говно, поезда еле живые, да и страна разорена, – говорит он.

– Хищнические кредиты МФВ, Америка, которая мля пьет соки, – говорит он.

– Гнет стран третьего мира, ну и все такое, – говорит он.

Натали вздыхает.

…между рядов электрички появляется еще одна цыганка. У нее лицо постаревшего и спившегося Буратино, который не осознал меры своей удачи, недооценил ситуацию с приятелями по кукольному театру, и за очень короткий срок потерял все акции АО «Золотой город», и сейчас проводит время у ларьков, вспоминая, эх, каких Мальвин щупал. Еще у нее непропорционально большой зад, цепкий взгляд человека, который не простит соседу по коммуналке нового пальто, и короткие толстые ноги, на которых она стоит твердо, несмотря то, что вагон качает. В руках у женщины картонка. На ней написано:

«превед пабидитель районай алипьяды па рускаму изыку и патомствиный учитиль ана казлова просит да памажите мине чем можите патамушта дом сгарелбальница ни принимаит саседи ни памагают суки блядь пидарасы все»

– Это правда? – спрашивает Наталья Лоринкова тихонько.

– Конечно, – говорит тот, и смеется.

Несмотря на диссонанс между содержанием надписи и ее оформлением, крестьяне подают бомжихе мелочь, потому что не умеют читать. Сумасшедшая медленно и молча бредет по вагону, и останавливается у лавки, где сидят Лоринков и Наталья. Смотрит. Внезапно, с резкой злобой, – как могут только безумцы, – цыганка выкрикивает:

– Ты мля ничтожество, – кричит она Лоринкову на цыганском.

– Что ты мля оскал свой светишь?! – кричит она на цыганском.

– Карты мне всю правду открыли, – кричит она.

– Что смотришь! – кричит она, хотя Лоринков не смотрит.

– Денег ты моих хочешь, – кричит она.

– Денег тебе не видать! – кричит она.

Трясется, начинает выкрикивать отдельные слова, хрипит. Крупный план Натальи, девушка в ужасе. Лоринков, улыбаясь, открывает шестое пиво. У него не то, чтобы железные нервы, он просто не понимает по-цыгански. Сумасшедшая, сникнув так же резко, как впала в истерику, успокаивается и уходит. Наталья говорит:

– Что она говорила? – говорит она.

– Узнала мол, говорит, – говорит Лоринков.

– Книгу, мол, прочитала, на всю жизнь в душу запало ей, – говорит он.

– Великому человеку великие почести мол отдать хочу, – говорит он.

– Мол свечу им всем как Полярная звезда морякам, – говорит он.

– Переборщила, конечно, – говорит он скромно.

– Ну так у азиатов все без меры, – говорит он.

Наталья восхищенно смотрит на пассажиров электрички.

– Папа говорил мне, что в СССР очень читающая нация, – говорит она.

– Но вот чтобы нищие и пьяницы… – говорит она.

– А как же, – говорит Лоринков.

– И про потомственную учительницу тоже правда, – говорит он.

– СССР место такое, – говорит он.

– Здесь что ни бомж, так обязательно знаток литературы и представитель трудовой династии, – говорит он.

Открывает еще пиво. Наталья беспокоится.

– Вы сказали о том, куда мы едем, кому-то? – говорит она.

– Жене, девушке? – говорит она.

– У вас кстати есть жена или девушка?

– Может быть, бывшая? – говорит она.

– Это мое прайвеси, – говорит Лоринков, и берет у торговки еще одну бутылку пива.

– Я ваш работодатель и это имеет прямое отношение к нашему делу, – говорит она.

– Я имею право знать, – говорит она.

Лоринков смотрит на Наталью, потом на пиво. Пожимает плечами. Открывает бутылку зубами, – круглая крышечка – сразу же показаны круглые глаза Натальи, – катится под сидение, – делает гигантский глоток.

Крупно – кадык, который ходит.

Пена в бутылке.

***

Пена.

Отъезд камеры. Ванная, в которой лежит женщина лет 30, красивая, лицо умное, Породистое. Глаза зеленые, шея без морщин, грудь небольшая, правильной формы – мы видим, потому что вода под грудью, – изящные руки, длинные пальцы (страшная редкость в Молдавии – прим. В. Л. и розовые пятки, это все, что над поверхностью. Женщина глядит в потолок с кроткой улыбкой. Рядом с ванной на стуле сидит Лоринков, причем одет он вполне официально, на нем костюм.

–… улз, – говорит он.

– Но что в этом сраном англичанине такого, чего нет в… – говорит он.

(его слова перебиваются шумом горячей воды, которая течет под большим напором в ванную).

–… рация образа, о котором писал еще Мольер! – говорит он.

– Ну, конечно, не напрямую, но вполне ощутимо давал понять, – говорит он.

– По крайней мере, если верить Булгакову, который намекнул на это в своем «театральном рома…» – говорит он.

– Мы, само собой, помним и о Расине, – говорит он.

– А по мне так вся эта чушь и яйца выеденного не сто… – говорит он.

– Один Барнс чего сто… – говорит он.

– Впрочем, я, думаю, пишу уже не хуже Барн… – говорит он.

– Критики эти идиоты не понимают ни хре… – говорит он.

Слова и шум воды сливаются в один шум. Крупным планом – лицо женщины с терпеливой, кроткой улыбкой. Она улыбается как Будда, ее зеленые глаза сверкают, как пузыри пены, она хороша (чего уж там, за прототип взята моя жена, но я, конечно, против того, чтобы ее снимали обнаженной, пусть и в ванной – прим. В. Л.. Крупно ее глаза, крупно – переливающиеся, как драгоценные камни, пузыри пены.