Текст книги "Мечтатель"

Глава IX

Ротмистр королевский войска Великого княжества Литовского сидел в удобном походном креслице и с завидным аппетитом уплетал баранью ногу, запивая её красным мутноватым вином. Несмотря на сентябрьские дни, в лагере под русским городом Вязьма стояла жара. Полог великолепного походного шатра был поднят, и командир с удовольствием наблюдал за суетой военного лагеря. Эту самую Вязьму ротмистр со своим невеликим, но отлично вооруженным и экипированным отрядом, состоящим наполовину из отборных вояк: литвинских гусар и казаков, – взял сходу, без особого труда. Вторую половину войска литовского шляхтича представлял из себя всякий сброд, примкнувший к польскому отряду. Эти вояки преуспели в основном в грабежах и так вконец разорённого русского населения, причем так отличились, что от сидевшего в Тушине «государя» даже пришла особая бумага, где он слезно просил направлявшегося к нему магната не грабить местных жителей, присягнувших «законному» царю. В заключении тушинский правитель бальзамом на раны ротмистра рассыпался обещаниями пожаловать его такими милостями и наградами, которые литовскому полководцу и не снились.

Ради этой награды, будь она неладна, ротмистр и отправился в Московию к новому государю, появившемуся из ниоткуда взамен прежнего – убитого сторонниками боярина Василия Шуйского, объявившего царем себя. Тому было несколько причин. Во-первых, ротмистру нужно было на что-то содержать свой отряд. Сам он был человеком далеко не бедным и достаточно знатным: вел свой род, принадлежащий к гербу «Лис», чуть ли не от Гедиминовичей и приходился двоюродным братом канцлеру Великого княжества Литовского. Однако доходов с поместья в Усвяте, пожалованного ему королем за былые заслуги, на прокорм почти двух тысяч воинов не хватало. Да и воины-то под началом воеводы были непростые – латные гусары – последние в Европе остатки в прошлом непобедимой тяжелой рыцарской конницы, стоившие чрезвычайно дорого. Цена одной только гусарской лошади доходила до ста пятидесяти золотых, кроме того, требовались пластинчатые латы из закаленной стали, которые не пробивали выпущенные в упор пистолетные пули, ну и, конечно, оружие. А еще гусары, прекрасно осознавая свое привилегированное положение в польских войсках, требовали себе немалое жалование: десять золотых в месяц каждому – вынь да положь. Если нечем поживиться, то с такими расходами военачальнику впору по миру пойти.

Второй причиной, заставившей бравого литовского воеводу отправиться в Московию, была ссора с королем Сигизмундом. Ротмистр в очередной польской междоусобице поставил на короля-победителя, помог ему одержать верх над конфедератами, и в итоге здорово прогадал. Несмотря на то что последний рокош, затеянный Зебжидовским, закончился победой Сигизмунда, стремившегося избавиться от зависимости королевской власти от Сейма и буйной, своенравной шляхты, король после победы неожиданно простил участников узаконенного мятежа и подтвердил все права и привилегии шляхты. Ротмистр, выступивший на стороне королевской власти, такого поворота событий никак не ожидал, поскольку король по-прежнему не мог распоряжаться казной без позволения Сейма. В итоге жалования для своих гусарских хоругвий он от короля так и не получил и вынужден был обратиться за помощью к канцлеру Великого княжества Литовского, приходившегося ему двоюродным братом. Однако сановный родственник ограничился уклончивым советом поискать счастья и денег в русских землях, раз уж с королем Речи Посполитой у него не задалось, ибо, как резонно заметил канцлер, три года назад поляки уже посадили в Москве своего государя, так почему же сейчас ротмистру не сделать то же самое, завоевав, таким образом, славу и поправив свои финансы. Совет был неплох: северный сосед Речи Посполитой давно пребывал в раздорах, а значит, это вполне годное место, где могут поживиться многочисленные, вечно несытые и беспокойные искатели приключений.

Воевода послушал брата и, вопреки запретам короля, отправился со своим войском в сторону Смоленска, взял на свой страх и риск Вязьму, и тут понял, что опять поставил не на ту фигуру. Злой рок преследовал литовского магната. Он хоть и слыл в Польше лихим воином, но стратегом оказался неважным. Ротмистр и военную карьеру-то выбрал себе наперекор чаяньям родителей, озаботившихся дать своему сыну блестящее образование. Отпрыск знатного литовского рода, он, по обычаю, сначала учился в Виленской академии, а затем отправился в итальянскую Падую в университет. Все шло к тому, что юноша со временем станет видным ученым или великим просветителем, но судьба распорядилась иначе, и молодой человек выбрал для себя карьеру военного. Впрочем, время для того, чтобы отличиться на поле брани, было удачное. Участвуя в войне короля Сигизмунда Третьего Ваза со Швецией, лихой литвин побывал во многих славных сражениях, был отмечен королем и стал, благодаря своей доблести, старостой усвятским. Однако война закончилась, и Польша оказалась наводнена оставшимися не у дел шляхтичами, не знавшими другого способа заработать, кроме как при помощи своей сабли.

Надежды на королевскую щедрость не оправдались, и ротмистр отправился под Москву, где, по слухам, обосновался чудом избежавший смерти русский царь Дмитрий, собравший большое войско, которое чуть было не захватило столицу. Войско вновь объявившийся царь собрал многочисленное, но не ахти какое: в основном казаки и всякий бандитствующий сброд. Противостоять с такими вояками регулярным частям Василия Шуйского невозможно – вот и Москву, несмотря на численное превосходство, взять так и не удалось. Так что кому как не им – польским кандотьерам с обученными и хорошо вооруженными отрядами конницы и пехоты – выбить из кремля Василия Шуйского и посадить на трон собственного ставленника, получив в качестве трофея целую страну?

Так, во всяком случае, представлялась картина событий, происходящих в Московии, литовскому воеводе из Польши. Вот и ослушался он короля, который, впрочем, хоть на словах и не одобрял вмешательства польских шляхтичей в московские дела, был рад сплавить буйных рубак за пределы Речи Посполитой. Только повторить карьеру Ежи Мнишека воеводе было не суждено – действительность оказалась несколько иной. На самом деле, место подле нового царя уже достаточно давно и прочно занято другими поляками: прежде всего гетманом Романом Ружинским – молодым литовским князем из Гедиминовичей. Гетман привел с собой большой отряд кавалерии и пехоты, что сразу сделало его хозяином положения. Кроме того, в Тушинском лагере обосновался со своими всадниками мастер конного боя Александр Лисовский, формально подчиняющийся гетману, но на деле делавший то, что считает нужным. Также благодаря тому, что казачий контингент в войске царя Федора преобладал, на первый план выдвинулся казачий атаман Иван Заруцкий. Оказаться в лагере царя на вторых и даже на третьих ролях знатному литовскому магнату не хотелось.

Но наличие в Тушине других, не менее серьезных претендентов на царские милости – это было еще полбеды. Самым неприятным оказалось то, что фигура дважды чудесным образом выжившего «царя Дмитрия» ни в какие ворота не лезла. О том, чтобы получить с таким «царем» власть над всей Московией, не могло быть и речи. Насчет личности претендента на трон литовский воевода, конечно, никаких иллюзий не питал – ясно, что он самозванец, но то, что он услышал об этом человеке от людей, близко его знавших, повергло его в уныние. Грязный, неотесанный мужик, не способный связать двух слов, – это еще самые лестные отзывы об этом человеке. Вдобавок он нисколько не походил на своего убитого в Москве предшественника. Этого даже поляки из его лагеря за царя не считали, презрительно называя «цариком». Пока этот самозванец показывается народу издали и все больше помалкивает, но это до поры до времени – пока не сядет на трон, а дальше на одних только баснях о чудесном спасении далеко не уедешь.

А на московский трон этого никчемного человека сажать надо, как ни крути. Нынче к нему в Тушинский лагерь толпой валят перебежчики от Шуйского, причем не только стрельцы и прочий служилый люд, но и люди знатные. Сейчас в Тушино от представителей старинных боярских родов уже в глазах рябит – из них даже новую «Боярскую думу» учинили. Все «перелёты», как их метко прозвали в народе, получали от «царя Дмитрия» милости, подарки, деньги и вотчины. Милости сыпались на них, как из рога изобилия, но только на словах. На самом деле, самозванец с легкостью раздавал то, чего у него не было. Многие опытные в дворцовых интригах бояре это быстро сообразили и, недолго думая, побежали назад к Шуйскому, и от него тоже получили награды и вотчины (и тоже пока в виде обещаний). Многие бегали туда и обратно по нескольку раз, благо на посулы оба царя не скупились.

Идти к такому несерьезному «царю» в Тушино ротмистр не спешил, но и возвратиться в Польшу не солоно хлебавши он не мог – гусары требовали жалования. Вот и сидел ротмистр под Вязьмой, ломая голову, как получить с Тушинского вора денег. Собственно, что делать, было понятно: устроить так, чтобы тушинский самозванец хотя бы в глазах русских стал выглядеть Царем, а не жалким самозванцем, и заодно отодвинуть от этого царика других искателей приключений во главе с Ружинским. Вот тогда можно и на Москву идти, чтобы выбить оттуда Шуйского и посадить на трон «царя Дмитрия», но как это сделать, литовский воевода придумать не мог. Он уже всерьез подумывал о том, чтобы предложить свои услуги Василию Шуйскому, причем такой пустяк, что в этом случае ему придется сражаться со своими соотечественниками, нисколько не смущал литовского магната. Останавливало только то, что у Шуйского денег не было совсем, а тушинскому правителю все-таки присягнули многие города и области, с которых можно было худо-бедно собирать подати.

Ротмистр решил положиться на случай, и тот не заставил себя долго ждать. С аппетитом обедая в своем разноцветном шатре, он ожидал добрых вестей.

Краем уха воевода уловил еле слышный шорох, источник которого прятался где-то в темных недрах его обширного шатра.

– Подойди, – не поворачивая головы и не переставая жевать, негромко велел ротмистр.

На свет вышел трубач первой гусарской хоругви – тщедушный рыжий мужчина в потертом жупане малинового сукна. Хитрый и ловкий пройдоха по имени Мартьяш, способный выйти сухим из воды, будучи в самых скверных передрягах, состоял кем-то вроде доверенного лица для особых поручений при литовском воеводе.

– Что скажешь? – так же негромко спросил воевода.

– Он это, точно, – тоже тихо ответил Мартьяш. – Держит путь на Смоленск. Дочка тоже при нем.

– Чудеса, да и только! Как же это их Шуйский-то выпустил?

– Слух есть, что Шуйский с нашим королем спелся и на радостях всех поляков, что в плену сидели, отпустил по домам.

– Слыхал, слыхал, – задумчиво кивнул ротмистр, – но с самборским старостой царь Василий маху дал – нельзя его было отпускать, да еще с дочерью.

– А кому он теперь нужен? – хмыкнул Мартьяш. – Да и царица без царя тоже без надобности.

– Царица без царя, может, и не нужна, а вот если… Слушай меня. Возьмешь две сотни казаков и перехватишь Мнишеков по дороге. Смотри, чтобы место было безлюдное.

– Уже ни к чему. Они по пути из Ярославля наткнулись на отряд Зборовского. Стрелецкий конвой разбежался, и Мнишеков, вместо того, чтобы вернуть в Польшу, поволокли в Тушино.

– Надобно их любой ценой ко мне сюда доставить, – грозно сдвинул брови ротмистр. – Понял меня, трубач?

– Дорога в Тушино у них одна, – недобро усмехнувшись, ответил Мартьяш. – Скоро сами сюда к нам пожалуют.

– Гляди, если проворонишь!

Воевода заметно повеселел. Самборский староста Ежи Мнишек с дочерью Мариной – женой первого самозванца – это то, что нужно. «Не иначе как мне их сам бог послал», – подумал ротмистр.

Ежи Мнишек с дочерью появились под Вязьмой в начале сентября. Оставшийся без всего, что было ему пожаловано предыдущим «царем Дмитрием» (а отдано ему было ни много ни мало – Северское княжество и половина Смоленского в придачу), польский магнат несколько воспрянул духом, узнав, что везут их с дочерью к чудесным образом спасшемуся «зятю» и «мужу». О том, что «зять» не настоящий, Мнишек, вероятно, догадывался, но от встречи с ним отказываться не стал, надеясь занять при новом претенденте на трон то же место, что и при предыдущем.

Задачей воеводы было разъяснить не в меру честолюбивому магнату, что на первые роли в Тушинской ставке он может не рассчитывать, не надеясь даже и на вторые. Когда Мнишек предстал перед ротмистром, тот увидел достаточно пожилого человека, грузного, с одутловатым лицом и беспокойно бегающими глазами под упрямо сдвинутыми бровями.

Знатные магнаты Речи Посполитой встретились впервые и после обычных приветствий некоторое время молча рассматривали друг друга.

Первым нарушил молчание Мнишек.

– Рад видеть, что столь уважаемый человек поддерживает правое дело моего дорогого зятя, – сказал он, сладко улыбаясь, – я, со своей стороны, обещаю, что попрошу его о достойной Вас награде за столь ценную помощь.

Ротмистр, подумав, что достаточно хорошо изучил выпавшего из фавора магната, решил с ним не церемониться.

– Благодарю Вас, пан Ежи, – ответил он, – но в Вашей протекции я не нуждаюсь, тем более что тушинский разбойник такой же Ваш зять, как я – турецкий султан.

– Тогда зачем же Вы отбили нас с дочерью у стрельцов и удерживаете в своем лагере? – опешил самборский староста.

– Я Вас не удерживаю – упаси бог! Если желаете, мои люди без промедления доставят Вас и пани Марину в Польшу… – ротмистр взял паузу. – Если только…

– Что Вы хотите? – мрачно спросил Мнишек.

– Я хочу, чтобы Вы со своей дочерью отправились со мной в тушинский лагерь к царю Дмитрию, а там во всеуслышание заявили бы, что признаете его своим зятем. Видеться с этим человеком Вам не обязательно, тем более что заправляют там совсем другие люди, и Ваше присутствие подле царской особы им совсем не понравится.

– То, что Вы мне предлагаете, – большой грех! – возмущенно сказал пан Ежи. – А уж то, что моя дочь назовет своим мужем…

– Не стоит беспокоиться, – прервал воевода гневную тираду Мнишека, – мы устроим тайное венчание Вашей дочери с этим «царем», так что во грехе ей с ним жить не придется. К тому же Ваш зять, наверняка, не поскупится на подарки своим жене и тестю по случаю счастливого воссоединения семьи.

Долго убеждать Ежи Мнишека не пришлось, ибо особого выбора у него не было – он спорил, возмущался, при этом отчаянно торгуясь, но в итоге согласился. Сошлись на том, что в дела управления Мнишек не вмешивается, а в награду за то, что признает самозванца своим родственником, получит деньги (тридцать тысяч рублей) и вотчины (Северское княжество).

Труднее дело обстояло с Мариной Мнишек. Бывшая царица отличалась своенравием – могла и не послушаться отца, ведь, что и говорить, ее нынешний «муж» симпатий к себе отнюдь не вызывал. Однако она оказалась совсем непохожей на ту капризную и легкомысленную девочку, которая без устали плясала на коронационных торжествах и воротила нос от русских обычаев, приехав в Москву со своим отцом три года назад. Едва узнав о перспективах снова стать царской женой, Марина Мнишек тут же согласилась признать тушинского самозванца своим мужем, деловито выторговав за это три тысячи золотых.

Ротмистр на условия Мнишеков согласился (а что было делать?), но деньги обещался получить с самого царика, причем не сразу, а после венчания. С Северским же княжеством и вовсе следовало потерпеть да того, как самозванец сядет на трон в Москве.

Теперь с такими ценными трофеями, как Ежи и Марина Мнишеки, воеводе можно было отправляться в Тушино, чтобы занять там подобающее ему место, ну и разжиться деньгами на содержание своего отряда.

«Царица» Марина Мнишек свою роль сыграла великолепно: бросилась в объятья «мужа» и долго поливала его кафтан слезами. Прослезился и Ежи Мнишек, а уж хорунжий позаботился о том, чтобы сторонники тушинского государя наблюдали эту умилительную семейную сцену издалека.

В итоге авантюра с «царицей» сладилась, и авторитет «царика» после этого, несомненно, упрочился. Ротмистр тоже стал фигурой влиятельной – его даже сделали вторым гетманом в Тушинском лагере, но первую скрипку по-прежнему играл князь Роман Ружинский: под его началом и войск было побольше, и происхождением он был породовитее.

С казной у «царя Дмитрия» дела обстояли неважно. Вроде бы пол-России стояло за него, и множество богатых городов ему присягнули, только денег все равно не хватало. Утешало то, что в Москве и народ, и бояре вконец обнищали, так что там и на рынках-то почти ничего не осталось – купцы все чаще заворачивали в Тушино – там за товары давали большую цену. Однако и самозванец платил своим войскам скудно, так что тушинское воинство принялось вовсю грабить ближние и дальние окрестности столицы, лютуя при этом нещадно. Примечательно, что поляки и наемники, приученные к дисциплине, грабежом не занимались, предпочитая дожидаться жалования, а вот русская часть войска самозванца, состоявшая в основном из всякого сброда, наводила ужас на русские села и городки, круша и ломая все, что не могла забрать с собой. Своими бесчинствами они многих настроили против тушинского «государя». Самозванец по наущению Ружинского для острастки даже срубил парочку голов с плеч особенно ретивых командиров отрядов.

Вся эта разбойничающая голытьба отпугивала русских людей, особенно купечество и дворян, удерживая их в Москве при Василии Шуйском. Для того чтобы поддержка «законного» царя стала всеобщей, «жены» и сомнительной легенды о чудесном спасении было явно недостаточно.

Ротмистр, прибыв в тушинский лагерь, встал со своим отрядом особняком, не смешиваясь с остальным войском. Как только воевода явился в Тушино, начались склоки между ним и Ружинским, но после того, как отряд воеводы одержал громкую победу под Рохмановым над втрое превосходящим войском Ивана Шуйского, авторитет литовского магната стал непререкаем. В итоге его сделали вторым гетманом. Прослышав, что в сохранившей верность Шуйскому Троице-Сергиевой лавре хранится изрядная казна, ротмистр со своим отрядом отправился осаждать монастырь, ну и тут у него не ладилось. Во-первых, с ним увязался неуправляемый Лисовский со своими всадниками, горя желанием поучаствовать в осаде Троицы, а во-вторых, монастырь вопреки всякому здравому смыслу стал яростно обороняться, и взять его оказалось очень непросто.

Несмотря на то что тушинцы контролировали большую часть страны, позиция Шуйского оставалась прочной, и Кремль пока так и оставался недостижимым. Но опять-таки все изменил случай. Тушинский-самозванец, конечно, выглядел фигурой довольно сомнительной, но царская власть «сына Ивана четвертого» в представлении русского народа была от бога, а вот Василия Шуйского в роли царя всерьез никто не воспринимал, особенно в среде московской знати, для которой он был в общем-то ровней. Осознавая некоторую ущербность собственной власти, царь Василий не без причины опасался родовитых москвичей. Поэтому он, посулив патриарший престол Филарету Романову, своих обещаний не сдержал и сплавил потомка чуть ли не самой родовитой боярской фамилии в Ростов, на кафедру митрополита. Патриархом стал престарелый Гермоген.

Как и в случае с Мариной Мнишек, Шуйский здорово сглупил, отпустив Филарета в Ростов. Там его и захватили тушинцы, привезя прямиком в лагерь самозванца. Воевода литовский, как только узнал о появлении Филарета в Тушино, кинулся к самозванцу разъяснить ему, что появление в ставке «царя Дмитрия» ростовского митрополита – подарок судьбы. Позже выяснилось, что хорунжий несколько опоздал: Ружинский уже дал самозванцу наставления по поводу Филарета.

Обласканный цариком Филарет Романов, хотя и хорошо знал предыдущего «Дмитрия» и не мог не заметить, что новый царь на него абсолютно не похож, не моргнув глазом согласился стать патриархом, начал совершать богослужения и рассылать по областям окружные грамоты. Тут уж бегство из Москвы стало повальным. Чтобы присягнуть выдававшему себя за царя полуграмотному мужику, в Тушино потянулось не только духовенство, а и самая родовитая боярская знать.

А воеводе опять не повезло. Все получили то, что хотели: Мнишеки – деньги и вотчины, Филарет Романов стал патриархом (правда, не единственным, а на пару с сидящим в Москве Гермогеном). Только литовский магнат ничего не получил, да еще и увяз со своим отрядом под Троицей, защитники которой упрямо отражали один за другим все штурмы.

Закончилось все так, как никто не ожидал. От желающих получить бесхозное государство не было отбоя, но ни Василий Шуйский, ни тушинский самозванец вожделенный трон российских государей так и не получили. Оба оказались лишними; первый скончался в польском плену, а второго убили свои же соратники. Усвятский староста попал-таки в желанный Кремль, где и умер от скоротечной болезни. Ну а хозяином земли русской в итоге стал Филарет Романов – отец первого царя из новой династии Романовых.

Проснувшись чуть свет, Илья наспех натягивал на себя первую попавшуюся одежду, которую он смог нащупать в темноте, на цыпочках перемещаясь по спальне и стараясь не разбудить жену. Светлана все-таки проснулась и, заворочавшись на кровати, спросила: «Куда ты собрался в такую рань?» – и тут же снова заснула, не дожидаясь ответа. Выскочив из дома, Илья, не разбирая дороги, побежал к станции метро (после вчерашних возлияний сесть за руль он не решился). Вестибюль метрополитена еще не открылся, и перед закрытыми дверями молча толпилась небольшая группа хмурых пассажиров, ожидающих начала работы станции. Переминаясь с ноги на ногу от нетерпения, Илья еле дождался открытия дверей и, бесцеремонно растолкав пассажиров, ринулся к эскалатору.

«Только бы успеть раньше уборщиц», – думал Илья, сидя в вагоне на жестком диванчике.

И он успел. Пробежав мимо зевающего охранника, с недоумением посмотревшего вслед появившемуся в такую рань трудоголику, Илья взбежал на третий этаж, промчался по коридору и, ломая ключ, открыл дверь небольшой комнатки, используемой им под офис. Там он сразу кинулся к корзине для мусора и высыпал все ее содержимое на стол. Осторожно выудив из кучи мусора несколько листков поблекшей от времени бумаги, Илья сгреб все остальное обратно в корзину, включил лампу и принялся вчитываться в имеющийся на старых листках текст, напечатанный лиловыми точечками допотопного матричного принтера.

Причиной такого странного поведения Ильи, естественно, была его очередная отлучка в собственное подсознание. Вчера днем, сидя в своем офисе, Илья с удовольствием просмотрел в режиме собственных мечтаний весьма занятную историю времен смутного времени. После рабочего дня, закрепив свои видения посещением бара, как будто нарочно для этого расположенного прямо напротив выхода из здания, где он снял комнатку, Илья, пользуясь погожим июньским вечером, решил прогуляться по улицам и подумать о том, к чему бы приспособить его исторические галлюцинации семнадцатого века. По опыту он знал, что такая живая, яркая и подробная историческая картина обычно возникает в его голове в связи с каким-то событием или явлением в реальной жизни. Однако на этот раз ничего дельного по поводу применения своим видениям на практике Илья так и не придумал и, побродив часа два, отправился домой.

Все прояснилось ночью. Илье приснился сон, тяжелый, замутненный алкогольными парами, но расставивший все по местам и связавший между собой его мысленную историческую миниатюру и некое незначительное событие, произошедшее сразу после видения.

Дело в том, что после того, как ему пригрезились события семнадцатого века, но перед тем, как он отправился эти события обдумывать, с Ильей произошла небольшая неприятность. Он, собираясь покинуть кабинет, натягивал куртку, и его рука с зажатым в ней кошельком в рукав не пролезала. Илья бросил портмоне на стоявшую в углу несгораемую кассу, но сделал это настолько неловко, что кошелек, скользнув по крашеной поверхности, провалился в узкую щель между железным ящиком и стеной. Сколько-то времени ушло на то, что Илья с помощью линейки и других подручных средств тщетно пытался вытащить свое портмоне на свет божий, но не тут-то было – кошелек застрял на совесть.

Отправляться на прогулку с посещением питейных заведений, не имея с собой ни копейки денег, было бессмысленно, и Илья, скверно выругавшись, попытался было сдвинуть железный ящик с места. Изготовленная в середине прошлого века несгораемая касса весила килограммов триста, если не больше. Её, видимо, и оставили в комнатке, которую снял Илья, поскольку не то что вытащить, а даже поднять этот сейф рабочим, ремонтировавшим помещение, оказалось не под силу. Илья этим ящиком не пользовался, хотя его дверца исправно открывалась, а ключ торчал в замочной скважине. Чертыхаясь, Илья полез под сейф, опиравшийся на пол коротенькими ножками. С большим трудом, выгребая из-под ящика горы пыли и грязи и перепачкавшись с ног до головы, он все-таки достал свой кошелек, причем выуженный трофей оказался не один. Кроме кошелька, Илья достал некий твердый предмет, завернутый в полиэтилен, который был приклеен скотчем к днищу несгораемого шкафа.

Азартное любопытство приятно защекотало нервы, и Илья стал проворно разрывать толстый полиэтилен. Найденным предметом оказался металлический ключ. От какого он замка, Илья тут же догадался: внутри сейфа имелось еще одно запертое отделение. Так оно и оказалось, в чем поспешил убедиться заинтригованный Илья, однако содержимое загадочного отсека его сильно разочаровало. В нем хранилась початая бутылка французского коньяка (судя по этикетке, произведенная лет двадцать пять назад), маленькие водочные стопки и ворох бумаг: потемневшие до полной нечитаемости факсы, кассовые чеки, сероватые листки с напечатанным на них текстом. Из найденного Илью заинтересовала главным образом бутылка с коньяком. Её он поставил назад в сейф, предварительно понюхав содержимое, стопки отправил туда же, а бумаги за ненадобностью сгреб в корзину для мусора.

И вот теперь, ранним утром следующего дня Илья, успев прибежать в свою комнатенку до того, как приходящая по утрам уборщица выкинет мусор, читал напечатанный бледным шрифтом текст найденного в запертом отделении несгораемого шкафа документа. Это был договор на покупку здания. Того самого здания, где сейчас находился Илья. Продавцом значился какой-то завод, владевший этим зданием на основании некоего «плана приватизации», а покупателем – гражданин, фамилия с именем и отчеством которого ничего Илье не говорили. К последнему листку договора с крупной фиолетовой печатью были подколоты документы об оплате, произведенной гражданином, купившим здание.

Прочитав договор, Илья крепко задумался, и надо сказать, было о чем. Сам он оказался арендатором помещения в этом здании по вполне банальным причинам. Илья таким образом убежал из дому. Последнее время двое подрастающих ребятишек вкупе с домашними заботами совсем испортили характер Светланы. Несмотря на то что их семья считалась вполне обеспеченной, и у них дома имелась и няня для детей, и помощница по хозяйству для Светланы, супруга все больше и больше старалась поглотить все существование Ильи без остатка. Светлана ревностно следила за каждой минутой жизни мужа и, заметив малейшие признаки того, что он занимается приятным для себя делом или просто с удовольствием проводит время, тут же пресекала этот вопиющий непорядок в их семейной жизни. Бесконечные придирки и придумывание зачастую ненужных, но исключительно неприятных для мужа дел, постоянные команды «к ноге» и прочие воспитательные приемы Светланы не давали Илье возможности вздохнуть по-человечески, не говоря уж о том, чтобы предаться своим любимым мечтаниям или почитать исторические произведения. Что поделать? Не любил Илья семейную возню, не получал удовольствия от того, что проводит время с женой и детьми; его сильно раздражала приторная семейная идиллия, изображаемая в рекламе дешевых йогуртов или на страницах глянцевых журналов.

Поскольку войти в открытую конфронтацию со Светланой Илья откровенно трусил, он придумал единственно возможный способ вырваться из смертельных объятий семейного счастья. Илья устроился на «работу». Он снял в качестве офиса самую дешевую комнату, которую смог найти, не слишком далеко от дома (завести офис совсем рядом с домом Илья не решился – жена могла повадиться навещать его на рабочем месте) и стал ежедневно уходить «на работу». Как ни странно, Светлана тут же успокоилась и перестала терроризировать мужа, ибо он теперь работает, а потому достоин освобождения от домашних дел.

Новый офис Ильи действительно обошелся ему значительно дешевле, чем он рассчитывал и чем стоит аренда аналогичных комнат. Правда, сотрудник организации, управляющей несколькими зданиями в этом районе, предупредил, что такая низкая стоимость компенсируется тем, что официального договора аренды не будет, а оплату Илья должен отдавать наличными ему в руки. Эти условия Илью вполне устроили, но оставили в его голове несколько вопросов, которые, впрочем, не сильно его интересовали в тот момент. И вот теперь он получил на них ответы, которые, как оказалось, все время находились у него под носом, спрятанные за закрытой дверцей внутри сейфа.

Потратив еще около часа на лазанье по просторам интернета, Илья узнал все, что ему было нужно. Оказалось, что все здания, которыми управляла упомянутая компания, были поставлены на кадастровый учет через несколько месяцев после даты найденного Ильей договора. Собственником всех этих зданий, согласно реестру, числилась та самая управляющая компания. Всех, кроме одного! Сведения о собственнике здания, в котором сидел Илья, в реестре отсутствовали. Картина прояснялась. «Похоже, договор подлинный, – рассуждал Илья, – только зарегистрировать его покупатель тогда не смог, поскольку здание не стояло на кадастровом учете. Вот только почему этот загадочный покупатель не зарегистрировал свое право собственности на здание после постановки его на учет, пока непонятно».

Азарт веселящей волной накатил на Илью. Он почувствовал наживу, причем очень существенную. Шутка ли: в большом городе вдруг обнаружилось бесхозное здание, да еще и весьма немаленькое. Правда, пока возможности этой наживы были довольно туманны, но происходящие раз за разом события заставили Илью верить в свои видения на исторические темы.

Следующим шагом в нелегком пути охотника за бесхозной недвижимостью был сбор информации о купившем здание человеке. Здесь интернет оказался бессилен: информации о нем не было практически никакой. Пришлось Илье обратиться к Григорию Ивановичу, давнему знакомому его бывшего начальника Андрея Аркадьевича Абрикосова. Этот невзрачный человечек, в прошлом служивший бог знает в каких органах, мог в короткий срок разузнать всю подноготную о любом человеке, небескорыстно, разумеется. Паспортные данные покупателя – правда, совсем старые – имелись в договоре, адрес тоже, так что Григорий Иванович обещал все сведения собрать достаточно быстро – за несколько дней.