Текст книги "Мой друг Бабах"

Байка десятая. Бабах заскучал

Ох, и неугомонный достался мне друг! Вселившись в попугайчика Кешу и наведя порядок в округе, где жил Капризуля, Бабах продолжал проказничать. Проказничал он, конечно, не сам, а вселяясь в разных людей. На одной лестничной площадке с нами жила старушка, которую все называли бабушка Ксюша, а над ней старенький профессор на пенсии Николай Федорович. В этих-то бабушку и профессора вселился Бабах. Их стало не узнать! Бабушка Ксюша любила карамельки. Ну, любила и любила, мало ли, кто что любит. А тут она стала выходить из своей квартиры, разворачивала конфету, карамельку засовывала за щеку, а фантик бросала на пол. После этого она звонила во все квартиры подряд и ласковым голоском говорила: «Опять в нашем подъезде кто-то насвинячил. Вы случайно не видели, кто это сделал? Один бросит фантик, другой, глядишь, мусору наберется столько, что получится целая гора. Разве ж одной уборщице с такой горой фантиков управиться? Любителей лопать сладкое много, а уборщица одна. Совсем люди совесть потеряли, вот что я вам скажу. Никакого стыда в них не осталось, одно только бесстыдство и срам».

Раз поздним вечером страдающая бессонницей бабушка Ксюша услышала, как над ее головой хлопнула входная дверь квартиры Николая Федоровича. «Куда это наш профессор на пенсии собрался на ночь глядя?» – подумала она и посмотрела в глазок двери. По лестнице, стараясь не шуметь, спускался на цыпочках Николай Федорович в спальной пижаме. В руках у него были баночка с краской и кисточка. Оказавшись на нашей площадке, Николай Федорович огляделся по сторонам и, никого не заметив, обмакнул кисточку в банку с краской и большими буквами вывел на стене: «Баба Ксюша дура». Бабушку Ксюшу чуть не хватил удар. Она так была потрясена поступком всеми уважаемого профессора-пенсионера, что не сразу вышла на лестничную площадку, а когда вышла, след Николая Федоровича простыл. Бабушка Ксюша подняла такой крик, что разбудила всех не только в нашем подъезде, но и в двух соседних.

– Это я-то дура? – кричала она совсем не ласковым голосом. – На себя посмотри, старый дурак! А еще называется профессор! Видали мы таких профессоров кислых щей!

После этого она скрылась в своей квартире и через минуту выскочила на лестничную площадку снова, – на этот раз тоже с банкой краски и кисточкой в руках. Взлетев на этаж Николая Федоровича, она огромными буквами намалевала на стене напротив его квартиры: «Сам дурак!».

Собравшиеся на крик бабушки Ксюши соседи из трех подъездов, еще не увидев надписи, намалеванные на стенах, спрашивали друг друга: «Что случилось? что случилось?», а те, кто уже видел эти надписи, отвечали им: «Кошка с мышкой обручилась». Когда надписи напротив квартир бабушки Ксюши и профессора на пенсии Николая Федоровича увидели все, кто-то сказал: «Совсем бабушки с дедушками с ума стрехнулись», а кто-то еще добавил: «Вот что делает любовь даже с глубокими стариками».

Не знаю, любовь это была или что другое, но одно для меня было ясно: если моего друга не приструнить, Бабах превратится в хулигана похлеще обидчика Капризули Витьки и его приятелей. Я строго-настрого велел Бабаху больше не проказничать, хотя понимал: проказничают обыкновенно те, кто не может или не хочет придумать себе занятие по душе. Так случается с детьми и даже некоторыми взрослыми, которые не знают, чем занять себя. Ждут, когда их займут чем-то интересным другие. А если другим недосуг ими заниматься, они начинают или скучать от безделья и от этого жутко устают, или хулиганят, как расхулиганился мой друг Бабах: расписывают стены в подъездах разными глупостями, мусорят, сворачивают в спирали прутья перил, портят лифты.

Бабах, когда я выговорил ему, вначале все отрицал, доказывал, что он тут ни при чем, говорил:

– Кто-то мается дурью, а я за них отвечай? Хорошенькое дельце! А если завтра кому-нибудь захочется устроить всемирный потоп, опять я буду виноват? Я так не играю!

Я сказал ему на это:

– Чем насмехаться над пожилыми людьми, лучше бы ты сам маялся дурью.

Бабах засопел, как испорченный насос, и ничего не ответил.

А вскоре моя мама перестала ходить на работу. Ей предоставили отпуск. Папа сказал, что это не простой отпуск, а декретный. Так называется отпуск, который предоставляется всем работающим женщинам, которые готовятся стать мамами. Я как мог помогал маме: пылесосил квартиру, выносил мусор, мыл посуду. Мама хвалила меня. Говорила, что у нее растет замечательный сын, на которого она может положиться во всём. От похвалы этой я старался помогать маме еще больше. О Бабахе на какое-то время я забыл. Как-то вечером, когда я укладывался спать, Бабах спросил:

– Ты уже раздружился со мной?

– С чего ты взял? – удивился я. – Я был и остаюсь твоим другом.

– Тогда почему ты со мной больше не играешь? – спросил Бабах.

– Мне некогда, – сказал я. – Ты же видишь, что я помогаю маме. У меня скоро появится сестричка.

– Тебе какая-то девчонка дороже друга? – обиделся Бабах.

– Не говори глупости, – фыркнул я. – Во-первых, у меня появится не какая-то девчонка, а родная сестричка. Во-вторых, это не помешает нам оставаться друзьями и дальше.

– Это ты говоришь только для того, чтобы меня успокоить, – сказал Бабах. – А сам, когда у тебя появится сестра, надуешь меня.

– Настоящих друзей не надувают, – сказал я. – А мы с тобой друзья не разлей вода.

– Надуешь, надуешь, – повторил Бабах.

Я рассердился.

– Разве не ты говорил, что ты мне друг, а не нянька? – спросил я. – Вот и я хочу быть для тебя другом, а не нянькой, без которой ты и шагу ступить не можешь. Пока я помогаю маме, придумай себе какое-нибудь занятие.

Ночью я проснулся от какой-то возни в моей комнате. Встал с постели и включил свет. Возня раздавалась внутри моей старой сломанной юлы. Я присел на корточки возле юлы и спросил:

– Бабах, это ты возишься?

– Ну а кто же еще? – раздался голос Бабаха из юлы. – Натурально, я.

– Чем ты там занимаешься?

– Дурью маюсь, – сказал Бабах. – Забыл, что ли, что это ты посоветовал мне, чтобы я вместо того, чтобы насмехаться над пожилыми людьми, стал маяться дурью. Вот я и маюсь.

Мне стало немножко жаль моего друга, который не придумал себе занятия поинтересней, чем маяться дурью, и я спросил:

– Ты почему забрался в юлу? Она ведь сломанная.

– Я хочу ее починить, – сказал Бабах. – А ты вместо того, чтобы делать замечания другу, лучше помог бы мне.

– Эту юлу не смог починить даже мой папа, – сказал я. – Её давным-давно надо выбросить на помойку. Вспомни, это твои слова.

– На помойку? – переспросил Бабах. – А где, по-твоему, я должен жить? На помойке?

– Тебе мало места в моей комнате? – спросил я.

– В твоей! – сказал Бабах. – Выходит, я тут гость? Не хочу быть гостем, хочу, чтобы и у меня было где жить!

– Ну так живи себе на здоровье, – сказал я. – Была моя комната, а станет нашей общей. Места здесь всем хватит.

– Тебе, может, и хватит, а мне мало даже всей Вселенной, – сказал Бабах. – И потом, почему я должен с кем-то делиться жильём? У всех есть свой дом, даже у такого задрипанного слизняка, как улитка. Один я живу как бездомный бродяга. Мне тоже хочется заиметь свой дом, где я могу делать всё, что захочу, и играть во что захочу!

В словах Бабаха был резон. В самом деле, у всех живых существ есть свой дом. У белочки дупло, у медведя берлога, у птичек гнёзда, даже у тараканов – и у тех есть свои щели. Один мой друг остался без дома. Обидно.

– Ладно, починяй свой дом, не стану тебе мешать, – сказал я и хотел снова лечь в постель, но Бабах остановил меня.

– Ты куда? – спросил он.

– Спать, – сказал я.

– А кто мне будет помогать? Пушкин, что ли?

– Не знаю, – сказал я. – Эту юлу все равно нельзя починить.

Бабах захныкал, как капризный ребенок.

– И это называется друг, – сказал он. – Очень это по-дружески – бросать друга в беде.

– Если ты забрался в сломанную юлу, – сказал я, – значит, ты знаешь, как ее починить.

– Я-то знаю, – сказал Бабах. – А ты все равно помоги мне.

– Как я тебе помогу? – спросил я.

– Придумай как. У тебя для чего на плечах кумпол?

– Какой кумпол? – не понял я.

– Ну, чердак, черепушка, голова, – объяснил Бабах.

– В голове у меня мозги, – сказал я. – Мозгами человек думает.

– Вот и думай своими мозгами, – потребовал Бабах. – Мне нужна не простая юла, а такая, чтобы в ней зажигались звезды. А еще мне нужно, чтобы юла эта была похожа на Вселенную.

– Если тебе известно, какая юла тебе нужна, – сказал я, – сделай ее сам.

– Да как я ее сделаю без твоей помощи? – взмолился Бабах. – Мне в сто тысяч миллионов раз легче сломать что угодно, чем сделать!

Слова Бабаха поразили меня. Я вдруг понял, что мой друг ничего не умеет сделать сам. Ну вот совсем ничегошеньки! Он только умеет вселяться во всё, что движется, ходит, летает, а сделать самому даже самую простую батарейку для заводного автомобильчика ему не по силам. Батарейку эту должны сделать за него люди, и только тогда он вселяется в нее, и батарейка начинает работать. Открытие это поразило меня. Я думал, что Бабах может всё-всё. А он, оказалось, умеет только из этого всего, что сделали за него другие, творить чудеса.

– Ладно, – сказал я, – я постараюсь что-нибудь придумать для тебя.

– Не придумать, – поправил меня Бабах, – а сделать для меня юлу-Вселенную, в которой я буду играть. – И пообещал: – Если ты сделаешь такую юлу, мы будем играть в ней вместе. Ох, и житуха у нас начнётся! Все лопнут от зависти…

– Договорились, – сказал я, выключил свет и отправился в постель.

Байка одиннадцатая. Кто главней?

Недели за две до рождения моей сестрички мама собралась в церковь. Никогда не ходила, а тут вдруг собралась. Я тоже ни разу не был в церкви и потому напросился пойти туда с мамой. По дороге бесконечно спрашивал:

– Церковь – это что? Большой дом?

– Да, сынок, большой красивый дом, – говорила мама.

– А кто там живет?

– Бог.

– Мы идем в гости к богу?

– В гости.

– И дети там будут?

– Какие дети?

– Дети бога.

– Мы все дети бога.

– Кто «все»? – не понял я.

– Все люди, – сказала мама. – Ты, я, наш папа, все-все.

Я подумал, что мама шутит, хотя вид у нее был серьезный. У меня есть свои мама и папа, у мамы и папы свои мамы и папы – мои бабушки и дедушки, – у бабушек и дедушек… Я вспомнил воробья и его прапрапрадедушку динозавра. Получается, что бог – это вроде динозавра?

– А бог – он какой? – спросил я.

– Добрый.

– Он большой?

– Очень большой.

– Как динозавр?

– Не говори глупости, – рассердилась мама. – Бог больше самого большого динозавра. Он больше всех.

Я не поверил маме. Если бог такой большой, то как он поместился в церкви? На всякий случай спросил еще:

– А бинокль ты взяла?

– Зачем нам бинокль?

– Чтобы раглядеть бога.

– Бога нельзя увидеть ни в какой бинокль.

– Почему?

– Потому что он невидим. Бога никто никогда не видел.

Кажется, я начинал понимать маму. Моего друга Бабаха тоже нельзя увидеть. Если только он сам не захочет превратиться в кота, воробья или тигра. А еще в попугайчика Кешу, который любит ругаться, и наших соседей бабушку Ксюшу и профессора Николая Федоровича. Интересно, в кого превратится бог, когда мы придем к нему в гости?

– Мама, бог неведимка потому, что он находится здесь и повсюду? – спросил я.

– Умница ты моя, – похвалила мама. – Папа прав, ты на самом деле знаешь больше, чем должны знать дети в твоем возрасте.

Я продолжал спрашивать:

– А бог – это имя?

– Имя.

– Значит, оно пишется с большой буквы? – Я хотел еще спросить: «Как Бабах?», потому что Бабах имя моего друга, но не стал спрашивать, потому что у Бабаха, как я узнал это от папы, есть еще другое имя – Энергия.

– Да, сынок, Бог пишется с большой буквы, – сказала мама.

– А что означает это имя?

– Здоровье. Раньше здоровых людей называли богатыми, потому что здоровье – главное богатство человека. Слово «богатый» произведено от слова «бог».

– А как называли больных? – спросил я.

– Убогими, – ответила мама. – Слышал такое выражение: нá тебе, убоже, что нам негоже?

Такое выражение я не слышал, но подумал, что Бог и Бабах – это одно и то же. Бабах говорил, что он самый-пресамый лучший доктор на свете. Чемпион мира среди всех самых лучших докторов. Когда я бабахнул себя молотком по пальцам, он сразу меня вылечил. Если Бабах захочет, то вылечит всех убогих. Мне стало весело, и я тихо, чтобы меня мог услышать один только Бабах, сказал:

– Привет, Бог. Я иду к тебе в гости. Познакомишься с моей мамой. Она самая-пресамая лучшая мама на свете! Тебе будет интересно поболтать с ней.

– Ты с кем разговариваешь? – спросила мама. – К Богу не ходят в гости. Тем более с ним не болтают.

Я запутался. Получается, что Бог и Бабах не одно и то же? Но как это может быть, если оба они невидимки, оба умеют находиться в одно и то же время здесь и повсюду? С Бабахом интересно поболтать о том, о сём. А с Богом нельзя? Тогда зачем мы идем в церковь? Я так и спросил маму.

– Затем, чтобы помолиться, – ответила мама.

– Разве поболтать и помолиться не одно и то же?

– Совсем не одно и то же, – сказала мама. – Молитва – это уважительное обращение к Богу, а не болтовня. С Богом даже не разговаривают, а только молятся. Бог тебя выслушает, но ничего не скажет. Он вообще ни с кем никогда не разговаривает.

Еще одна новость! «Как папа Капризули, – подумал я. – Никогда не показывается на глаза сыну и даже не разговаривает с ним». Впрочем, я не был уверен, что Капризуля или его мама когда-нибудь молились своему папе.

…В церкви мне понравилось. Было много народу, много картин и еще больше горящих свечей. И пахло приятно. Мне понравилась картина, на которой были нарисованы мальчик со своей мамой. Мальчику было столько же лет, сколько мне. Я бы, пожалуй, поиграл с ним. Показал ему парочку чудес. И подружился. С тех пор, как я стал ходить в детский сад, мне понравилось заводить друзей. С друзьями интересно!

Бородатый дяденька – живой, а не нарисованный – в длинной нарядной одежде нараспев говорил что-то на непонятном языке. Люди крестились, шевелили губами, повторяя за бородатым непонятные слова, подходили к картине с мальчиком и его мамой и другим картинам и целовали их. А некоторые становились даже на колени. Это было странно. По выражению глаз мальчика трудно было понять, нравится это ему или не нравится. Мне бы не понравилось. Да и кому понравится, когда незнакомые дяди и тети бесконечно обмусоливают тебя да еще грохаются перед тобой на колени? Они бы еще говорили: уси-пуси-мусеньки. Когда я был маленький, папа повел меня в музей, где тоже было много разных картин. Но в музее никто не целовал эти картины и, тем более, не грохался перед ними на колени. Люди только смотрели на них и по тому, как они смотрели, было понятно, что картины эти для них живые, а не просто нарисованные.

Потом к бородатому дяденьке выстроилась очередь. Мама встала в конец этой очереди. Я спросил:

– Этот дяденька Бог?

– Нет, этот дядя священник.

– Зачем ты встала к нему в очередь?

– Мне нужно покаяться.

Это было что-то новенькое, чего раньше я никогда от мамы не слышал.

– Что значит «покаяться»?

– Рассказать священнику о своих грехах, чтобы он простил меня.

– А что значит «грехи» и почему тебе нужно, чтобы он простил тебя?

– Грехи – это нехорошие поступки и слова. Скоро я рожу тебе сестричку и хочу, чтобы к этому времени мне были отпущены все мои грехи.

Час от часу не легче! Похоже, что наш с мамой поход в церковь превратился в сплошное открытие новостей. Никогда не думал, что моя мама совершает нехорошие поступки и говорит нехорошие слова. Этого никогда не было и не может быть! Я тоже стараюсь не говорить нехорошие слова, чего нельзя сказать о моих поступках. Я испортил мамину разделочную доску, разбил ее любимую вазу и забил в спинку кровати гвозди. Это огорчило маму. Но мама никогда ничего подобного не делала! Какие же грехи она совершила? Я спросил об этом маму, и мама тихо сказала:

– Я редко молюсь и еще реже хожу в церковь, а это нехорошо. Я не соблюдаю правила, которых придерживаются верующие люди, часто незаслуженно ругаю тебя и папу. Все это грехи.

Мне стало легче. Ну что за грехи не ходить в церковь и не молиться, тем более ругать меня с папой! И зачем рассказывать об этом незнакомому дяденьке? Я потянул маму за руку.

– Пойдем, я не сержусь на тебя, – сказал я. – И папа не сердится. Мы прощаем тебя.

Но мама не послушала меня. Поцеловала в голову и осталась стоять в очереди к незнакомому дяденьке-священнику.

…По дороге домой мы с мамой зашли в магазин игрушек. Я решил, что мама хочет купить какую-нибудь игрушку для моей будущей сестрички. Но мама сказала:

– Выбери себе игрушку.

– Зачем? – спросил я. – У меня сто тысяч миллионов игрушек.

– Будет еще одна, – сказала мама. – Я хочу сделать тебе подарок. Какая игрушка тебе больше нравится?

Я бы выбрал себе юлу. Прозрачную, с искрами-солнцами и планетами внутри. Как наша Вселенная, в которую превратился мой друг, когда в первый раз бабахнул: бабах-тарарах-трах-так. Подумал: вот обрадуется Бабах, когда я подарю ему эту юлу! Именно такую юлу-Вселенную он хотел сделать из моей старой поломанной юлы, чтобы жить в ней и играть со мной. Но юлы-Вселенной в магазине не оказалось. Молодая продавщица сказала:

– К сожалению, юлы-Вселенной нет.

– А когда будет? – спросил я.

– Боюсь, что не скоро, – ответила продащица. – В наш магазин такая игрушка ни разу не поступала. Если тебя интересует Вселенная, могу порекомендовать вот этот автомат. – Продавщица показала большой автомат причудливой формы. – Это необычный автомат, – сказала она, – будешь играть с ним в звездные войны. Все мальчики обожают играть в звездные войны!

Меня не интересовали звездные войны и потому мне не нужен был автомат. Я потянул маму из магазина:

– Пойдем, поищем юлу-Вселенную в другом магазине.

Мама извинилась перед продавщицей, и мы вышли на улицу. Но и в других магазинах игрушек, в которые мы с мамой заходили, юлы-Вселенной не оказалась. Про такую игрушку никто даже не слышал, поэтому мы не стали больше никуда заходить и отправились домой.

Дома я спросил папу:

– Пап, а Бог и Бабах – это одно и то же?

– Нет, сынок, – сказал папа.

– Почему? Бабах невидимка и Бога, сказала мама, никто никогда не видел. Бабах всегда находится здесь и всюду, и Бог так умеет.

– Верно, – согласился папа. – И все же Бог и твой друг не одно и то же. Я бы даже сказал, что они совсем разные.

– А кто из них главней? – спросил я.

Папа ответил не сразу.

– Видишь ли, сынок, у Бога и твоего друга разные задачи и решают они их по-разному. Для твоего друга важно сделать нашу жизнь лучше. А Богу нужно, чтобы лучше стали сами люди.

– Разве это не одно и то же? – удивился я.

– Не одно, – сказал папа. – Хотя, я полагаю, если эта двуединая задача будет решена, случится самое великое чудо.

– Получается, что Бабах и Бог одинаково главные? – спросил я.

Папа похлопал меня по спине.

– Больше того: они одинаково важные, – сказал он. – Ты ведь тоже хочешь творить чудеса?

– Хочу, – признался я.

– Вот и учись, сынок.

Байка двенадцатая. Я учусь творить чудеса

Легко сказать – учись творить чудеса! А как этому научиться, если о них знаешь только одно: самое главное чудо на свете – это дети. Не превратишь ведь всех людей – и маленьких, и взрослых – в детей. Еще вопрос, захотят ли сами взрослые снова стать детьми.

Я уже понимал, что разгуливать по потолку пешком, пролетать по воздуху дальше всех и даже превратить Капризулю в страшного-престрашного тигра, чтобы напугать Витьку-хулигана и его приятелей, – это еще никакое не чудо, а так, забава маленького большого ребенка. И когда Бабах сам, когда его никто об этом не просит, вселяется в попугайчика Кешу или наших соседей бабушку Ксюшу и профессора Николая Федоровича, и начинает хулиганить, это тоже не чудо, а обыкновенное баловство.

Может быть, чудо можно увидеть в цирке? Так я думал, когда был маленький и увидел, как распиливают пилой тетенек в ящике и пронзают их шпагой, чтобы протянуть сквозь них длинную ленту. Но и это не чудо, а фокус, вроде кролика, который неизвестно откуда появляется в шляпе.

Чудеса – это что-то другое, чем просто дети, фокус или бабушка Ксюша и профессор Николай Федорович с банками краски и кисточками в руках. Наверное, настоящее чудо – это когда все люди станут здоровыми, а убогие, которые только и умеют, что юлить и обманывать других, исчезнут.

Папа сказал, что Бог – это когда все люди становятся лучше, а не просто их жизнь становится лучше и удобней, как этого хочет мой друг Бабах. Я спросил маму:

– Мама, а Бог умеет творить чудеса?

– Сколько угодно, – ответила мама.

– Какие, например?

Мама задумалась. Забыла, наверно, какие чудеса может творить Бог. Прошло сто тысяч миллионов лет, прежде чем она сказала:

– Бог, например, может превратить обыкновенную воду в вино.

Я не поверил маме. Ну что это за чудо – превратить воду в вино? Да и зачем это нужно Богу? Чтобы все люди стали пьяницами? Нет, и это не чудо. Скорее обман, а обманывать нехорошо.

Пришлось придумывать чудо самому. Включить воображение. И у меня это получилось! С помощью моего друга Бабаха, конечно. Ну да ведь мы с Бабахом друзья не разлей вода. У тебя, мой юный друг, тоже могут получиться настоящие чудеса, если ты этого очень захочешь. Даже лучше, чем у меня. У меня же, когда я стал учиться этому непростому делу, получилось вот какое чудо.

В нашем детском саду появился новенький. Еще один новенький, если не считать меня. Был он росточком с самого маленького из нас, – Мальчика-с-пальцем-в-носу. Этому-то Мальчику-с-пальцем-в-носу первому и стало попадать от новенького. Ему доставляло удовольствие прыгать на куличи из песка, которые лепил в песочнице Мальчик-с-пальцем-в-носу. Не успеет Мальчик-с-пальцем-в-носу слепить кулич, как новенький прыгнет на него и смеется, как будто раздавленный кулич самое смешное, что только может быть на свете. Мальчик-с-пальцем-в-носу начинает реветь, а новенькому только этого и надо: гогочет, как гусь, и показывает Мальчику-с-пальцем-в-носу свой палец: «А вот это видал? Хошь, я засуну в твою сопатку мой палец?»

За Мальчика-с-пальцем-в-носу заступился Увалень:

– Не смей обижать маленького.

– А то что? – с вызовом ответил ему новенький.

– Ничего, – сказал Увалень. – Просто не обижай, и всё.

– А по сопатке хошь? – спросил новенький.

– От кого по сопатке? – Улыбка на лице Увальня стала еще шире. – От тебя?

– От моего брата получишь, – сказал новенький. – Вот скажу брату, он так расквасит твою сопатку, что родная мать не узнает.

– А самому слабо? – спросил Увалень.

– Охота была мараться об какого-то лыбзю.

– Это кто лыбзя? – не понял Увалень.

– Ты лыбзя. Всю дорогу лыбишься, как чокнутый.

Новенький всем придумал обидные прозвища. Увальня назвал Лыбзей, Мальчика-с-пальцем-в-носу Соплей, Кареглазку – Бабой-Ягой-без-грима, девочку с тоненькими косичками – Глистой-в-корсете, Капризулю – Долбанутым, меня Волшебником-недоделанным. Мне он придумал кличку после того, как дети пожаловались на новенького Марьванне. Марьванна подозвала новенького и сказала ему:

– В нашем детском саду все дети вежливые. Научись быть вежливым и ты. Вот этот мальчик, – показала Марьванна на меня, – тоже у нас недавно, как и ты. А он уже знает волшебное слово.

– Какое слово? – хмуро спросил новенький.

– Слово «пожалуйста», – сказала Марьванна.

– Видал я это волшебное слово в гробу, – сказал новенький.

Он, как и многие дети, не умел еще выговаривать звук «р», поэтому у него вместо «в гробу» получилось «в глобу». Из-за этого новенький, наряду со своим излюбленным «а по сопатке хошь?», чаще других слов употреблял слово «блин». Дети и прозвали его Блином.

Не стал новенький более вежливым и после того, как Марьванна поговорила с его мамой. Мама новенького, выслушав Марьванну, сказала ей:

– Я, конечно, дико извиняюсь, но кто вы такая, чтоб учить меня жить? Воспитательница? Вот и воспитывайте мое дитё, вам за это деньги плóтют. А меня нечего учить, я сама кого хошь чему хошь научить могу.

После этого разговора от новенького стало доставаться и Марьванне. Чтобы она научилась воспитывать его, а не его маму. Марьванна не знала, как ей справиться с новеньким, и, выслушав от него очередную грубость, говорила чуть ли не плача: «Отольются кошке мышкины слезки».

Дети, жалея Марьванну, стали просить меня придумать для новенького какую-нибудь новую страшную месть. Я решил, что грубияну лучше не мстить, а подружиться с ним, потому что дружба – это прежде всего ответственность за того, с кем дружишь. Но у меня ничего не получилось. На все мои попытки подружиться новенький говорил одно и то же: «А по сопатке, блин, хошь?» Раз даже полез на меня с кулаками.

– Да отцепись ты от меня со своей дружбой! Видал я таких друзей в глобу!

У новенького опять вместо «в гробу» получилось «в глобу».

Кончилось всё тем, что уже не у меня, а у Бабаха лопнуло терпенье.

– Этот новенький тебе еще не надоел? – спросил он. – Уши вянут слушать его бесконечные «по сопатке» и «блин».

– А что я могу сделать? – спросил я.

– Да все что угодно! Напряги воображение.

Я напряг, и…

– А по сопатке, блин, – завел в очередной раз свое излюбленное новенький, и тут же ойкнул: – Ой!.. – Попробовал еще раз: – А по сопатке… – и опять ойкнул: – Ой-ёй-ёй!..

– Что с тобой случилось? – спросила Марьванна.

– Скажите этому Волшебнику-недоделанному, блин… ой!.. чтоб он не колол меня, – пожаловался новенький.

– Чем он тебя колет?

– Иголкой, блин… ой!.. прямо по сопатке… ой!.. языку.

Марьванна подозвала меня и сказала:

– Покажи руки.

Я показал.

– Никакой иголки я не вижу, – сказала Марьванна новенькому.

– Это потому, блин… ой!.. что он по сопатке… ой!.. языку. Больно-о-о! – завопил он.

– А ты попробуй вместо «блин» и «по сопатке» произнести что-нибудь другое, – предложила Марьванна.

– Что другое? – разнылся новенький.

– Какие-нибудь волшебное слово, – сказала Марьванна.

– Видал я ваши волшебные слова, – начал новенький и опять заойкал: – Ой-ёй-ёй!..

– Тяжелый случай, – сказала Марьванна. – Похоже, начинают отливаться кошке мышкины слезки. Покажи язык!

Новенький высунул язык.

– Иголки нет, – сказала Марьванна.

– Как же, блин… ой!.. нет, если… ой-ёй-ёй!

– Скажи «извините», – потребовала Марьванна.

– Извиняюсь, – сказал новенький.

– Не «извиняюсь», а «извините», – поправила новенького Марьванна. – «Извиняюсь» говорят те, кому никакие извинения не нужны, они сами себя извиняют.

– Извините, – пробурчал новенький.

– Опять колется? – спросила Марьванна.

– Вроде перестало.

– А еще какое-нибудь вежливое слово?

– Какое? – спросил новенький.

– Любое, – сказала Марьванна. – Например, «спасибо».

– Спасибо, – сказал новенький.

– Больно?

– Нет.

– Иголка исчезла?

– Исчезла, блин… ой!.. Опять кольнуло!

– А ты попробуй без «блин», – сказала Марьванна.

– Спасибо, – сказал новенький.

– Теперь скажи «пожалуйста».

– Пожалуйста.

– Прошло?

Новенький поводил языком во рту, так что у него вздулась вначале одна щека, потом другая, и сказал:

– Прошло.

– Теперь ты понял, как легко избавиться от уколов иголки в язык?

– По-онял, – протянул новенький и в первый раз улыбнулся.

Через несколько дней мама новенького, придя за ним в детский сад, чуть ли не обнимала Марьванну:

– Вы волшебница, Марьванна! Теперь все в нашей семье вместо «по сопатке» и «блин» говорят «спасибо» и «пожалуйста». Это настоящее чудо! Спасибочки вам, Марьванна.

– Пожалуйста, – скромно ответила Марьванна.