Текст книги "Может быть, найдется там десять?"

Тут можно было, конечно, только пожать плечами. Слышать она, конечно, слышала, как и все прочие, – бывали раньше такие, одно слово – больные, так их называли, да они и были такими на самом деле, потому что все здоровые, конечно же, живут для того, чтобы зарабатывать деньги, а сколько – это уж зависит от способностей, но чем больше – тем лучше, на этом основана вся жизнь. Но это было раньше, и вот уже довольно давно о них говорить перестали – то ли их всех вылечили, то ли они повымирали, в общем – перестали быть и смущать других. Наверное, так и надо было сказать ему сразу же, но он все продолжал говорить, и Вирга не стала перебивать его, потому что слышать его голос было приятно, тем более что слова были обращены к ней самой, а не к кому-то другому, а о смысле слов можно было и не задумываться.

– …Люди эти больше думают о смысле жизни, о своем назначении, о том, зачем Бог всех нас создал. Я вот думаю, что они должны, скорее всего, искать убежище в таких местах, как монастыри, например, там ведь служат Богу постоянно. Тут у вас наверняка такие обители есть – может быть, ты хотя бы подскажешь, где искать такие места, как до них добраться? Поможешь, а?

Вирга уже набрала воздуха в грудь, чтобы сказать, скорее всего, то самое, что уже было однажды ею обещано: все, что захочешь… Хотя самой ей очень хотелось сперва самой понять многое, например – как могло это получиться, что этот самый человек сначала был для нее старым дружком Гером, который крыша и… А потом вдруг оказалось, что Гер – сам по себе, хотя и немного не в себе, а этот – тоже отдельный, совершенно другого облика человек (неплохого облика, приятного – непроизвольно подумалось ей), и нет ли в этом чего-то… такого, ну, скажем, незаконного? Хотелось, да. И, дав согласие, она, безусловно, сама стала бы задавать вопросы, если бы тут как раз и не услышала наконец стук в дверь – все более громкий, все более тревожный.

Пятеро сразу подхватились, насторожились, один из них, строгий и сухопарый, сквозь зубы пробормотал:

– Так и есть – не хотят оставить нас в покое…

Вирга слов этих не поняла, поскольку сказаны они были на неведомом языке, но по интонации догадалась, что мужик встревожился, да и все остальные тоже. Но она-то этот стук опознала, Гер всегда стучал, соблюдая определенный ритм, чтобы она не задавала лишних вопросов: кто да зачем. И она сказала, успокаивая:

– Это свой.

И, чувствуя, что такого объяснения им не хватило, разъяснила:

– Да вы его видели, полицейский такой, он мне…

Тут она запнулась на миг. Потому что никогда прежде не случалось ей задумываться над тем – кто же ей Гер. Ну, не брат, не сват – это понятно, родства между ними не было никакого, даже и самого отдаленного, семьи происходили из разных, далеко отстоявших друг от друга краев. Не муж, само собой, этот вопрос был ими давно похоронен по обоюдному молчаливому согласию. Любовник? Как угодно, но не применялось у нее это определение в отношении Гера, потому, может быть, что было оно в ее представлении связано с чем-то таким: влечением, страстью, любовью, нежностью, преданностью… с обоюдным проникновением глубоко друг в друга. У нее же с Гером ничего такого не было. Просто «крыша» – но с крышей не спят. Хотя (вдруг мелькнуло у нее игривое) спать под крышей как раз можно… Получалось в конце концов, что Гер для нее – просто наемный работник по обеспечению безопасности с натуральной, а не денежной оплатой…

Однако не время сейчас было раздумывать над такими материями, и она остановилась почти сразу на таком определении:

– Мой приятель.

Приятель, да, и понимайте как хотите, в меру, как говорится, собственной испорченности.

Но на Ульдемира она, произнося это, посмотреть не решилась, как если бы оказалась в чем-то перед ним виноватой – а ведь не было на ней никакой вины! И побежала отворять, даже не успев подумать – Геру-то как она объяснит присутствие этих шестерых мужиков? То есть скажет, конечно, что новые постояльцы, но вот поверит ли он – другой вопрос.

Отворила. Гер не вошел, а вскочил. Захлопнул дверь за собой, наложил засов, чего обычно не делал. Она и рта не успела раскрыть, как он спросил:

– Где они? Быстро!

Вирга лишь кивнула в сторону большой комнаты. Он вошел, руки держал перед собой, чтобы сразу стало ясно: не вооружен или, во всяком случае, оружием не угрожает. Шестеро стояли вроде бы спокойно, но человек понимающий сразу определил бы, что каждый из них готов к мгновенному броску, к любым, самым неожиданным действиям и противника, и своим собственным. Полицейский быстро, профессионально провел взглядом, как веником, по шести лицам, на одном задержался подольше, но потом безошибочно обратился к Ульдемиру:

– Минут через десять-пятнадцать тут будет группа захвата. За вами. Квартал оцеплен. Исчезайте. Убежище – обитель. Недалеко. Проведу надежно. А ты (в сторону Вирги) остаешься. Спросят – скажешь: хотели снять комнаты. Не договорились о цене. Ушли без малого час назад. Куда – не спрашивала…

Вирга, сама того не желая, взглянула на Ульдемира – он едва заметно кивнул и так же мимолетно улыбнулся. И сказал:

– Очень хорошо. Нам обитель как раз и нужна. Спасибо, что догадались.

– Пошли! – скомандовал полицейский.

А капитан добавил:

– В колонну по одному. Режим пятый. Тронулись.

Глава 7

1

Может показаться немного странным то, что полицейский, чья повседневная служба протекала вовсе не в этом «дремучем» (как такие называли в Кишарете) районе, знал все ходы-выходы в этих краях так досконально, словно именно они и находились в его ведении и по ним он оттаптывал свои повседневные маршруты, в то время как на самом деле он тут появлялся поздно вечером, а рано поутру уже вновь отправлялся в участок на утренний развод. Тем не менее ему была ведома здесь не только любая тропа, тропка, тропинка и тропочка, но и в каждом заборе всякая доска, какую можно легким движением руки отодвинуть или приподнять, освобождая проход, и не один подвал, который на первый взгляд кажется тупиком, но на деле в темном своем уголке таит узенькую, сливающуюся со стеной дверцу, за которой оказывается уже совершенно другой подвал совсем иного дома, что стоит уже в другом переулке. А оттуда можно так же, не поднимаясь на поверхность, очутиться в третьем подземелье, подняться, выйти из черного хода, проскользнуть между мусоросборниками, на четвереньках проползти под высоченной оградой, где у трех-четырех толстых металлических прутьев, из которых она состоит, нижняя часть отогнута, обломана, а то и аккуратно обрезана, где ясно видны следы неоднократной заварки этой дыры, которая тем не менее исправно восстанавливалась уже следующей ночью (видимо, кому-то это было очень нужно), – и наконец оказаться на зеленом острове, где затеряться в кустарнике и вовсе никакого труда не составляет. Объяснить источник такой эрудиции полицейского Гера мы, откровенно говоря, затрудняемся. Может быть, в каком-то своем прошлом он служил в этих местах квартальным надзирателем, но возможны и другие варианты. А впрочем, нам недосуг ковыряться в его прошлом. Куда важнее отметить то, что он действительно вывел шестерых в зеленую зону, все еще сопротивляющуюся (хотя и из последних сил) медленному, но неумолимому натиску градостроительных компаний. Там он велел остановиться, чтобы перевести дыхание и, что важнее, проинструктировать ведомых.

– Тут дальше спокойно, – сказал он, когда шестеро обступили его нетесным кольцом. – Так что мне время вернуться. Там я сейчас нужнее.

Мог бы и не объяснять: о его мотивах никто все равно не стал бы спрашивать, человек сам знает, что и зачем делает. Поэтому вопрос ему задали другой:

– А нам дальше – куда и как?

– Дальше просто. Вот тропа – по ней, никуда не сворачивая. Кто-нибудь встретится – вы его не видите, он – вас. Любопытство не в чести. Тропа выведет к Большому кольцу, это дорога. Движение днем и ночью сильное. Поэтому ее пересечете не по верху: дорога проходит по насыпи, а тропа вас подведет к дренажной трубе, проползти нетрудно по одному. Если случится – такое бывает, хотя и не часто, – что в ней окажется встречный, то запомните: преимущество у того, кто выходит из города, а не идет в него. Но на всякий случай перед тем, как лезть, надо послушать: труба звук проводит хорошо, и если кто-то ее уже занял, вы его услышите, каждый вздох, каждый шорох. Только ничего не надо решать силой, это не проходит, тут народ серьезный и зубастый. Дальше. Вылезли – за трубой тропа продолжится, это уже почти и не город, там начинается лесок погуще. По ней прошли с полмеры и увидели справа от себя такую вроде бы беседку: грибок деревянный, тесовый столик и вокруг – лавочки. Там сели.

Он умолк. Ульдемир, обождав с полминуты, повторил за ним:

– Там сели. И что?

– Сидеть. И ждать. Дальше никуда не тыкаться. К вам подойдут – чуть раньше или чуть позже. Подойдет монах. Один. Но не дай вам святой Моимед что-нибудь такое выкинуть: он-то будет один, но столько народу будет смотреть на вас сквозь прицелы, что…

– Ясно. Будем сидеть смирно.

– Только так. Дальше он спросит: «Чего ждете, люди?» Ответ должен быть: «Мечтаем поклониться мощам блаженного Панкарута». Он спросит: «Достойны ли есте?» Скажете: «Многими признано». Этого должно хватить, как я понимаю. Если хватит, то он скажет: «Тяготы ваши да останутся здесь». И вы на стол выложите все оружие, вплоть до зубочисток. Обмануть не старайтесь: опасно для жизни.

– Значит, этого должно хватить. Ну а если он спросит еще что-нибудь? Какими должны быть ответы?

– А я не знаю, о чем еще он может спросить. Придется вам тогда сочинять на месте. Хотя вы, похоже, народ тертый, а? Хотя вряд ли он станет там учинять расспросы. Потом, может быть, уже в стенах… А там, вернее всего, он еще помедлит немного, для солидности, и пригласит: «Ступайте за мной». Пойдете. Он вас введет в обитель. На ходу по сторонам глазами не больно зыркайте. Вот и все.

Но для шестерых это вовсе еще не было всем. Оставались еще вопросы:

– Ну а там – кем мы окажемся? И что они с нами станут делать? Под арестом очутимся, что ли? Или как?

– Сам я там не бывал, – ответил Гер откровенно. – И дальше знаю только то, что дошло от других. Будете вы там просто ищущими убежища, защиты от предубеждений шести властей. Выдавать вас в любом случае не станут: о таком ни разу не было слыхано. А уж какой статус вам дать и как с вами поступить – приорат решит после знакомства с вами. Говорят, колют они там основательно и профессионально, так что лучше вам не пытаться лепить горбатого к стенке…

«Забавно, – думал Ульдемир, слушая наставления рыцаря дубинки, – как в нем все мешается: то туповатый полицейский, то блатной со стажем, то вдруг возникает лексика чуть ли не университетская… Странно, а ведь пока я в нем был, ничего особенного не ощутил, изнутри он был вроде бы в одном измерении, плоский, как блин; выходит, и ментал его, и казуал куда глубже, чем показалось? Интересный мужичок, стоит подумать – если время дадут для таких вот размышлений…»

– Все делайте, как я сказал, – и будет порядок.

Такими словами полицейский Гер завершил свою лекцию. Не попрощавшись, повернулся – и растаял в ночных тенях, словно его и не было.

И шестеро столь же бесшумно двинулись дальше по тропе, исполняя предписанное.

2

Восемь человек оказались в конце концов в небольшом помещении – там сразу стало тесно, потому что и так свободного места было совсем немного, почти всю площадь занимали приборные пульты и весьма не слабый компьютер – не из тех, что называются персональными. Шумно дышали: взбираться пришлось достаточно высоко. Огляделись. Сидон сказал удивленно:

– Господи, да ведь это… Это же мой кабинет! – и тут же поправился: – Должен был быть – если бы…

Он имел в виду: «Если бы завод был достроен и пущен…»

– Совершенно верно, – согласился старик, приведший их сюда.

– Тише! – остановила их Морна. – Слышите? Они уже внизу.

Все прислушались.

– Здесь они нас и возьмут, – сказал Сидон. – Отсюда некуда уйти. Тупик. Вы с ними сговорились? – Он смотрел на старика в упор очень неласковым взглядом.

– Сейчас уйдем, – ответил старик спокойно. – Вот в эту дверцу, не видите? Это хорошо. Они тоже заметят не сразу. За нею – осторожно, там крутая лестница. Она приведет в музей. Без вопросов и колебаний – если хотите выжить.

– Ну что же, командуйте, – после секундной паузы проговорила Морна.

Группа не решилась сразу вступить в здание и запросила подкрепления. Через час с минутами она его получила и принялась обследовать дом, светя себе сильными фонарями и держа оружие на изготовку. Нельзя сказать, что эти их действия не дали результата; народу в разных углах как бы необитаемого строения обнаружилось не так уж мало, корпус несостоявшегося завода был самым, может быть, обширным бомжатником во всем Кишарете. Но среди этого пестрого населения так и не нашлось ни одного человека из тех восьми, которых следовало взять. Ни человека, ни даже следа. То есть сначала следы были, а потом вдруг кончились, и все тут, и даже лучшие собаки, оказались бессильны. В конце концов они привели группу в ту часть здания, которую арендовал у владельцев Кишаретский университет; понадобилась достаточно обширная площадь для фондов естественно-исторического музея, которому в старом, векового возраста, помещении уже давно было тесно. Тут было, конечно, на что посмотреть, начиная от родных альмезотских динозавров и кончая последними образцами флоры и фауны других миров. И хотя все это не было, конечно, живым, собак эти чучела и макеты сильно раздражали. Четвероногие служители закона, нарушая принятый порядок, некоторые экспонаты даже облаивали без команды – то ящера какого-нибудь, особо грозного с виду, то человеческую фигуру, их тут было с десяток или полтора – очень реальных, словно бы совсем живых, выглядящих почти современно и помещенных в музей, наверное, за какие-то заслуги или подвиги, хотя и не обязательно, в музеях злодеев бывает не меньше, чем людей просветленных. Словом, собаки подняли шум совершенно излишний, так что пришлось, убедившись предварительно, что на деле то были лишь макеты или, проще, чучела (всех, конечно, щупать не стали, проверили троих с краю), эти залы покинуть побыстрее и, возвращаясь в свое расположение, думать о том, как доложить о неудаче начальству так, чтобы было и правдоподобно, и не стыдно. Потому что если просто так и сообщить – были, мол, и неизвестным образом испарились, – все станут ржать и показывать пальцами, и прощай репутация, а уж премиальные – это совершенно точно. То есть предмет для размышлений был самым серьезным. На всякий случай – для очистки совести – троих оставили в засаде и убыли, поеживаясь при мысли о предстоящем докладе если не самому омниарху, то уж приору обители во всяком случае. Потому что слыл он мужчиной весьма суровым.

Воистину мир полон чудес или, выражаясь научнее, необъяснимых явлений. Хотя иные продолжают считать, что того, что не поддается объяснению, вовсе и не существует. Их дело.

3

Легко сказать: «Не зыркайте по сторонам». Приходилось напрягаться, чтобы глаза не разбегались, – столько оказалось на пути всего неожиданного и оттого крайне любопытного. Однако же никак нельзя было показаться людьми случайными, до сих пор это удавалось, надо было и дальше держать такую же марку.

А ведь полчаса назад уже совсем решили было, что ничего не получилось, что-то сделали не так и сейчас встречающий скажет им: «Ну-ка проваливайте, откуда пришли, и не медлите, не то мы вас пришпорим!» Именно такое слово почему-то представилось Ульдемиру: «Пришпорим». Слишком уж долго встречающий медлил после того ответа, что был заранее подсказан полицейским, и слишком ярко блеснули его глаза из-под низко надвинутого капюшона, под которым четко различался в ночном свете только крутой, гладко выбритый подбородок. Наконец монах, найдя, видимо, нужные ему слова, спросил, и при этом тон его был уже другим:

– Кто же наставил вас, люди, на поклонение и где? Ибо не под нашим солнцем загорали, не так ли?

Тут капитан подумал: вот и все, капут и медный таз, сейчас скомандует «Налево кру-гом!», а то и просто откроют огонь, даже без команды.

Ох, Фермер с Мастером, высокие покровители, кривой хрен бы вам в глотки! Даже такой простой ситуации не смогли предусмотреть…

А может, все-таки… Потому что одновременно с такой непочтительной мыслью что-то словно неслышно щелкнуло в голове и слова слетели с его губ сами собой:

– Где, ты спросил? Везде. Имена же наставников не произносятся всуе.

Услыхав сие, монах мгновение оставался неподвижным, потом молвил:

– Добро пожаловать в нашу и вашу обитель!

И глубоко, в пояс, поклонился, произнося эти слова.

Так они и оказались здесь, а предметов для серьезных размышлений еще прибавилось. Вот и шагали, сдерживая любопытство.

На первый взгляд обитель была как обитель, сиречь – монастырь. Личный состав, то есть братия, – мужики разного возраста, внешне проблем со здоровьем не имеющие, форма одежды, как и подразумевалось, – черные рясы без знаков различия, на груди, на металлических, где белого, а где и желтого металла цепочках символ, у всех один и тот же: кораблик. Если разобраться, конечно, не просто кораблик, а ладья – полумесяц, на ней мачта – крест. Единство противоположностей, гм… Хотя – была ли противоположность? В основе ее и не было вовсе. А впрочем – это не наши проблемы…

Примерно так успели подумать самое малое трое из шести, но с разными эмоциями. Иеромонах Никодим – возмущенно-осуждающе, Рыцарь – с солдатской грустью: немерено крови пролито, чтобы утверждать одно и ниспровергать другое, хотя если подумать, то и тогда могли бы понять, что всякая война неизбежно кончается миром. Который, правда, есть всего лишь новый предвоенный период. Капитан же воспринял это спокойно, поскольку к таким поворотам был внутренне давно готов. Остальные трое увиденному никакого значения не придали, поскольку сами росли вовсе в иных верованиях, но, оказавшись в экипаже, давно уже поняли: всякая вещь в мире называется столькими словами, сколько существует разных языков, но от этого не перестает быть самой собою. И только это и важно знать.

Так что вовсе не эти наперсные, наддверные или из дерева, камня, металла изваянные кораблики так их заинтересовали.

И даже не украшавшие стены коридоров и других помещений обители изображения. Ульдемир сперва не понял было, что это такое, не догадался. Но когда шестеро оказались в помещении явно храмового назначения и ведший их брат, остановив, сказал, что сейчас отслужат для них входной молебен, таков неукоснительный порядок, капитан сообразил наконец, что стена перед ними, вся сверху донизу увешанная странными изображениями, есть не что иное, как иконостас, а изображения суть образа – но только выполненные в абстрактной манере. Он и это перенес спокойно, но рядом с ним стоявший Никодим даже задрожал от возмущения, зашлепал губами, что-то едва слышно бормоча, только и удалось уловить, что «бесовские… надругательства… князь тьмы…» и еще что-то в этом духе. Капитан понадеялся только, что никто из местной братии Пахаря не услышал, а и услышав – не понял; зря, однако, надеялся, похоже, со слухом здесь у всех было в порядке. И ведший их брат, полуобернувшись, рек с некоторой даже укоризною:

– Ересь есть – всерьез полагать, что Господь и Силы Его имеют облик человеческий: это годилось только для примитивной веры. Подлинный лик их нам неведом, а вот наши духовные силы, ими вызываемые, нашими же средствами и выразимы. Так что сие не святых изображения суть, но наших чувств к ним, кои мы и стремимся вызывать и поддерживать.

– А это – тоже чувства наши?

Вопрос этот задал Уве-Йорген, подбородком указав на статую в алтаре – человеческую вроде бы фигуру, но о шести руках.

– Аватар Шистос, – ответил брат, – ниспосланный для наущения нашего и кармического очищения, в коем спасемся. Однако же преклоним колени, отец декан начинает службу…

Преклонили. Ульдемир забеспокоился было по поводу того, что обряды здешние им, понятно, знакомы не были и будет у них выходить ляп за ляпом, а честной братии это, скорее всего, не понравится и истолковано будет никак не в пользу спасающихся. Но вскоре понял, что волноваться не следует: похоже, что и коренные жители этого мира не очень-то сильны были в этих материях, так что удивить здесь невежеством никого не удастся. Все тот же брат взял на себя роль как бы дирижера и тихо, но явственно командовал, когда нужно было, и тут же подавал пример по принципу «Делай, как я»:

– Крестное знамение… с любого плеча… Как бы омовение лица… Ладони сложили перед грудью… Развели ладони, как бы чашею… Земной поклон, лбом в пол, да крепче… Снова – крестное…

Продолжалась служба недолго, минут пятнадцать. После чего брат-проводник молвил:

– Теперь милости прошу в баньку на помытие, потом в трапезную…

И, повернувшись к Ульдемиру, особо:

– Тебя же его высокопреподобие наш приор приглашает после баньки позавтракать с ним.

Ага. Вот это, похоже, будет настоящим началом. Серьезным.

4

Банька, вопреки архаичному названию, оказалась предприятием весьма современным, ассартские помывочные (а больше сравнивать людям экипажа сейчас и не с чем было) отставали поколения на два, если не больше. Тут и сухой пар, и мокрый существовали где-то на задворках, зато ванны были всякого размера, души на любой, даже самый изощренный вкус – не только водяные, сверху, снизу, с боков, круто секущие и ласково гладящие, так что всякие греховные мысли начинали лезть в голову, но и ионные, и еще неизвестно какие – когда ничего вроде бы не происходило, но поля неизвестного наименования то расслабляли до полного усыпления, то вдруг вызывали такой прилив энергии, что возникало желание хотя бы учинить немедленно хорошую драку или что-нибудь в этом роде. Так что у моющихся сперва возникало чувство крайнего удивления, но быстро начинало сменяться все растущим ощущением полного довольства и примирения с жизнью. Нет, не худо жила здешняя братия, что же удивительного, что народу тут было более чем достаточно даже и для серьезных операций. Во всяком случае, именно так определил капитан, и Рыцарь с ним согласился, потому, может быть, что самым свежим в их памяти как раз и были схватки и сечи.

Когда же, перепробовав, кажется, все до последнего, что могла предложить здешняя банька, попрыгав в заключение в бассейн с десятиметровой вышки, люди почувствовали, что ощущение голода дошло уже до предела, и направились одеваться, пошла новая волна удивлений. Начиная хотя бы с того, что та одежда, в которой они сюда явились, была из обращения изъята, а взамен им предложили такие же рясы, или сутаны, если угодно, в каких тут щеголяли поголовно все. Отнеслись к этому по-разному: иеромонах, например, – с явным удовольствием, для него такие одеяния были смолоду привычны; Уве-Йорген, наоборот, фыркал и ворчал, сохранив – тоже с юношеских солдатских лет – несколько пренебрежительное отношение к духовному сословию. Ульдемир на это ворчание напомнил лишь насчет чужих монастырей и своих уставов; этого оказалось достаточно, и все обрядились без малейшего прекословия. А затем пришлось разделиться: пятерых пригласили, как было сказано, в трапезную, капитана все тот же брат-проводник повел к самому его высокопреподобию, приору, а по-другому – отцу игумену, попросту настоятелю сей нетривиальной обители.

И вот тут пришла пора удивляться по-настоящему. И даже не тому, что сама архитектура, планировка обители как-то не соответствовала устоявшемуся представлению о житии отказавшихся от мира с его соблазнами, житейски бедных, зато богатых духом людей. В конце концов, те полотна и скульптуры, какими были украшены стены, ниши и отдельные залы (комнатами, а тем паче кельями назвать их не поворачивался язык) и какие даже у человека, со здешним искусством незнакомого, невольно вызывали ощущение высокого мастерства, наверняка представляли, конечно, немалую ценность в денежном исчислении, но куда в большей степени являлись ценностью духовной и поэтому самой идее обители никак не противоречили. Однако по пути к настоятельским апартаментам пришлось миновать и помещения совершенно иного характера – судя, во всяком случае, по тем, куда удалось хотя бы мельком, проходя мимо, заглянуть одним глазком: рядом с обширной библиотекой оказывалась вовсю работающая химическая лаборатория (судя по оборудованию) по соседству с прямо-таки музейной палатой, где экспонировались образцы оружия – от стрел, копий и пращей до современного индивидуального стрелкового. Ульдемир то и дело сбивался с шага, невольно приостанавливался, глядел, вытягивая шею до предела, так что потом она еще долго и обиженно напоминала о непозволительном пренебрежении ее интересами; брат-проводник деликатно похлопывал его по плечу или по спине, напоминая таким способом о том, что отцов ждать не заставляют, тем более высокопреосвященных, и что дисциплина и распорядок в любой обители вещь не менее, а куда более серьезная, чем даже в армии, так что последующие несколько шагов приходилось почти пробегать, наверстывая упущенные секунды. Но тут опять возникало нечто – то проходили мимо уходящей вниз лестницы, и оттуда, с этого низа, долетало гудение, по насыщенности которого можно было судить о мощи издававших его моторов неизвестного назначения; то доносилось стаккато, в котором легко угадывались то длинные, то короткие очереди автоматического оружия, то внезапная волна знакомого свежего запаха невольно наводила на мысли о каком-то полевом оружии, начиная с лазерного; пожалуй (невольно пришло в голову капитану), монашеский орден, коему обитель принадлежала, относился к воинствующей церкви… И не только, тут же дополнил он себя, поскольку из очередного поперечного хода донесся знакомый звук, хотя и негромкий, но легко опознаваемый: работала полиграфия. Затем по очередной лестнице пришлось подняться на два марша наверх. Этот этаж оказался неожиданно тихим, тут уже, видимо, работали не столько руки, сколько мысль; правда, заглянуть никуда не удавалось, все двери были плотно затворены, зато возле них или прямо на них, кроме номеров, виднелись и таблички с надписями, давно и хорошо знакомыми, но здесь как-то не ожидавшимися: «Его преосвященство начальник главного штаба», «Достопочтенный о. Начальник общей разведки», «Достопочтенный о. Командующий воздушными силами», и еще, и еще – в таком же духе. Капитан невольно почесал в затылке: к такому обилию неожиданных впечатлений он, как оказалось, не был готов. Наверное, какое-то время пройдет, прежде чем все это уляжется в сознании и позволит анализировать и делать выводы.

Сейчас же такого времени совершенно не было, потому что (еще одним уровнем выше) они остановились наконец, оказавшись как бы в тупике: широкий, устланный толстым ковром коридор уперся тут в перегородившую его стену, в которой была широкая двустворчатая дверь, закрытая, разумеется, и возле нее – обычные опознающие устройства; хотя была и парочка незнакомых, но, видимо, служивших для той же цели. Камер слежения было целых три – для надежности. Видимо, на ту защиту, что Творец дарует своим служителям, тут не очень-то рассчитывали, считая полезным дополнить ее и средствами, изобретенными людьми. Но, собственно, этого и следовало ожидать, не так ли? Брат-проводник исправно отметился во всех устройствах, лишь после этого (знаком велев капитану оставаться на месте) приблизился вплотную к двери, проговорил негромко: «Во имя Сущего, милостивого и милосердного, и Шистоса и Моимеда, посланцев Его, и с благословения высокопреосвященного отца нашего…» После секундного молчания из узкой прорези фонатора донеслось ответное «Говорю тебе: войди с миром», и дверь-диафрагма, разделившись на острые лепестки, открыла проход. Проводник кивком подозвал капитана, пропустил его вперед и сам вошел следом.

5

Что здесь оказалось неожиданным – это свет. Такое обилие утреннего ясного, свежего, веселого света было в обширном кабинете, где целая стена, противоположная входу, не просто была прозрачной, но полушарием вырывалась из стен наружу, словно ее выпирало изнутри давление. Напоминала она больше всего (показалось Ульдемиру) фонарь бомбардировщика его детских времен – только без частых переплетов, единый, положенный набок купол. Он и впускал сюда столько света, неожиданного потому, что все коридоры, переходы, кельи и залы, какие пришлось миновать по пути сюда, окон не имели, и свет там был хотя и достаточно ярким, но искусственным, так что о существовании живой природы как-то забывалось, для нее не оставалось места. А тут она как бы распахивалась перед вошедшим и заставляла его непроизвольно изменить то направление мыслей, какое успело уже к этому мгновению определиться, на какое-то совершенно другое. Растеряться, попросту говоря. Возможно, на такой эффект и рассчитывали заказчик и строитель; если так, то своей цели они добились.

Хотя новое направление мысли вошедшего может оказаться всяким, не обязательно таким, на какое рассчитывалось. И первым, что мелькнуло в голове капитана, было: «Демонстрирует свою неуязвимость, а значит – всесилие, не боится, что по этому стеклышку кто-нибудь захочет пальнуть хотя бы примитивной ракетой. Ну-ну…» Дальше мысль не продвинулась, прерванная негромким, но исполненным уверенности и силы приглашением:

– Приблизься, гость. Садись. А тебя, сын мой, благословляю обождать в приемной.

Брат-проводник поклонился в пояс и, не поворачиваясь, отступил к двери, уже третьей по счету от коридорной диафрагмы. Вышел, и дверь за ним затворилась.

Глаза Ульдемира уже привыкли к свету, и он увидел единственное, на что только и мог сесть: в нескольких шагах впереди – мягкий табурет, пуф скорее, во всяком случае – сиденье без спинки: ну понятно, если бы какому-то недоумку и пришло в голову развалиться перед приором, откинувшись на спинку, разложив руки по подлокотникам, то у него это никак бы не получилось, волей-неволей пришлось бы сидеть прямо. Капитан сел. Впереди, шагах в четырех, виднелся обширный стол и на нем единственный предмет – уже знакомый кораблик. Справа от капитана находилось уже что-то более функциональное: компьютер со всем окружением, по облику – не обычная персоналка, но крутая штабная система, на которой можно играть во всякие игры, но предпочтительнее – не в виртуальную, а в настоящую войну, не мировую даже, а межмировую, очень серьезную, или же, скажем, рассчитывать сложнейшую, многоходовую финансовую операцию – взорвать, например, экономику какого-нибудь среднего уровня мира, учинить встряску, после которой проигравший поспешно сует голову в петлю или сигает из своего служебного агрона вниз с тысячи метров без страхующих устройств… Одним словом – система для серьезных людей стояла в этом кабинете. Множество экранов было разбросано по стенам, больших, так что на любом можно было читать текст, не выходя из-за стола; они, однако, не очень бросались в глаза, потому что перемежались художественными полотнами духовного и исторического в основном содержания; представлялось очень интересным рассмотреть их не спеша, обладая нужным временем, ну и настроением, разумеется. То есть не сейчас. Да, было тут видно много интересного, и только одно не удавалось различить хоть сколько-нибудь удовлетворительно: самого хозяина, его высокопреосвященство. И не потому, чтобы какие-то хитроумные приборы и устройства для этого применялись; просто отец приор сидел за своим столом лицом к гостю, спиною же к уже описанному пузырю; свет бил в лицо капитану, и поэтому его хозяин мог разглядеть во всех, даже и мелких подробностях. Капитан же видел единственно силуэт, об остальном можно было разве что догадываться.