Текст книги "Обязан побеждать"

Глава 16

Вторая половина ночи выдалась темнее. Слепой рог луны быстро опустился к кромке горизонта и был бесполезен. Сквозь ветви деревьев мерцали плешинами яркие звёзды. Но они не сыпали под ноги патриотам свет, и тем приходилось идти на ощупь, постоянно натыкаясь на разлапистые ветки деревьев. Правда, под ногами лежала мшистая постель почти без кустарников. Лишь в неглубоких балках стоял колючий шиповник да местами в сырых низинах болотный багульник, запах которого напомнил Косте его заросли в родной таёжке, где меж кустарником – россыпи брусники. Здесь ягоды не было. А так набрал бы на привале горсть – да в рот!

Командир шёл замыкающим, то и дело, натыкаясь на спину Шелестова, торопил бойцов, уставших от совершенного к железке броска и теперь торопливо идущих в кромешной тьме к просеке. Лёня приналегал, подтягивался к Осинину.

– Вот и куга попалась густая и ноги замочил. Она держится по отмелям небольшого озерца. Просека рядом, – наконец сообщил место нахождения Степан, – верно идём, не сбились в потёмках.

Через несколько минут вышли к просеке. Она угадывалась более светлым пространством, была широка, с полкилометра.

– Привал сорок минут, – скомандовал лейтенант.

Бойцы попадали на землю, где стояли. Белухин подошёл к Степану, засмолившему самокрутку из домашней махорки, присел рядом.

– Сейчас отдышимся, подкрепим силы, – лейтенант достал карту, развернул в потёмках, – подожгите бересту, посветите мне. Определим, где мы и сколько до станции.

Степан взял протянутую командиром скрутку бересты, запалил от спички. Она, скручиваясь от огня, зачадила с дегтярным запахом, ярким пламенем освещая карту.

– Железка вот где, рванули состав здесь. Где же теперь находимся?

– Я в картах не силён, фрицы, смотрю, просеку указали и озерцо, которое рядом. Вот здесь мы, – ткнул пальцем в карту Степан.

– Так, до станции добрых двадцать километров по прямой. Но немцы посадят карателей на дрезины или маневровый паровоз с вагоном и высадят у места крушения. Вторую группу могут перебросить, где просека упирается в железку. Дальше – пешком да с собаками.

– Ночью, поди, не сунутся?

– Сунутся, товарищ Степан, уверен, в дивизии объявлена тревога, спешно сколачивается подвижной отряд и его, думаю, уже сейчас размещают на транспорт. Так что пора взяться за плотный перекус, иначе потом будет не до него. Подремлем чуть-чуть, и – вперёд. Я смотрю, мои рядовые уже дрыхнут. Бойцы – принимать пищу, потом отдыхать.

В ход пошли ножи. Вскрыли по банке тушёнки, принялись торопливо цеплять кинжалами куски мяса и отправлять в рот, заедая сухарями и запивая из фляжек.

– Сколько отсюда до ручья? – спросил Белухин, загоняя в ножны кинжал, а пустую банку сунул в рюкзак.

– Километра два, не больше, – уверенно ответил Степан.

– Есть там какие-нибудь ориентиры?

– Всякие. Дальше тянется смешанный лес. Дубы, берёза, осина, местами сосна. Шпиль трухлявой осины почти у самого ручья, что уходит от неё прямо на запад, потом поворачивает на юг. Тут горельник стоит. Года три уж.

– Сколько до поворота ручья?

– По глазомеру поболе двух.

– Ладно. Вы уходите по ручью, я выберу удобное место для наблюдения, прикину силы карателей, уберу собак. Перед поворотом на юг, соорудите у ручья приметную пирамидку из камней. Я приду, увижу ваше направление, раскидаю и – за вами. Следов не оставлять, веток не ломать.

– Желательно бы догнать нас на ручье, – с сомнением сказал Степан, – в лесу человека не просто найти.

– Будем уповать на немецкую мобильность. Враг хорошо подготовлен, на рассвете будет здесь. Сейчас четыре утра. Так что я долго не задержусь.

– Вы тоже хорошо натренированы, товарищ лейтенант, – не удержался от реплики Фёдор.

– Думаю, не хуже фрицев, но вы то, рядовые, лямку свою тянете слабо, а товарищ Степан уже не молод для таких переходов.

– Неспешно я покрою за световой день полста верст, а тут бежать надо. Дыхалка не справляется.

– У вас дыхалка – годы, а у рядовых – мандраж в коленях. Ничего, для них – дело наживное.

– После лазарета с глазом в Гражданскую я дорогу в больницу не знаю. Все время в движении. Ноги меня спасают от всякой хвори.

Степан был из тех крепких мужиков, у которых ближайший друг и собеседник родной лес с его многообразием жизни, и век у них долгий, содержательный, яркий впечатлениями.

Через полчаса отряд двинулся. Шли гуськом междурядьем сосновой посадки. Шелестов, идущий третьим, по-прежнему отставал от Осинина. Подбадривающие негромкие возгласы командира подстегивали рядового, но через несколько минут картина повторялась. Вышли на широкую и длинную прогалину в посадке, где саженцы не прижились и вместо них стояли осот с распушившимися белыми головками, пожухлые дудки и соцветия короставника, отцветающий донник, белый клевер, по-осеннему жёсткий мятлик и пырей. Впереди с левой стороны просеки в синеющем рассвете возвышались дубы. Прекрасное место для наблюдения за врагом.

– Группа, стой, привал на десять минут. Товарищ Степан, отсюда идёте без меня, действуйте, как условились. Темп – ваш размеренный шаг. Не торопясь, но поспешать. – Командир улыбнулся, показывая тем самым уверенность в силах группы. – Шелестов, не подведи. Я устроюсь вон на том кустистом дубе. Обзор прекрасный.

– Буду ломить, товарищ лейтенант!

Группа ушла. Как бы человек не был смел и отважен, а чувство одиночества в первую минуту окутывает тебя, как влажная простынь после парной, и ты несколько мгновений прислушиваешься к своему новому состоянию и находишь, что сердце бьётся ровно, друзья твои ждут, стоит тебе только открыть двери, – и ты с ними. На этой благостной волне лейтенант, замаскировав себя зеленью, взобрался на ветку, поднялся на метр, где удобно уселся на толстый сук, пристроил пулемёт, снайперской винтовкой прикинул обзор. Прогалина, как на ладони, пошарил по междурядьям просеки. Спокойно. Посмотрел на часы. Половина пятого. На пять утра поставил бой, разрешил себе вздремнуть полчаса. И провалился в пропасть сна. Будильник сработал точно. Лейтенант очнулся. Прислушался, штиль, мёртвая тишина. Осмотрелся, вставало свежее утро, немецкий мундир, надетый поверх гимнастерки, грел слабо. Белухин поёжился, сидя размял плечи, руки, ноги и стал ждать врага по своим прикидкам. Он не заставил себя долго ждать. Донёсся приглушённый лай овчарок. Сколько их, успеет ли убрать всех?

Первая овчарка выскочила, как и ожидал, с правой стороны прогалины, точно там, где они несколько часов назад шли. Он быстро поймал собаку в прицел и спустил курок. Собака взвизгнула и упала замертво. Вторую собаку он ожидал увидеть слева, где специально наследил, идя к дубу. Немцы ударили по просеке из десятков автоматов. Пули срезали макушки невысоких сосёнок. Белухин, не обращая внимания на стрельбу, отыскал прицелом вторую овчарку. Выстрел его был точен. Третья пуля свалила унтер-офицера. Немцы залегли, стрельба усилилась. Теперь немедленно уходить!

Лейтенант быстро спустился на землю, едва не выронив пулемёт и пригибаясь от шальных пуль, которые веером шли довольно высоко, бегом устремился по лесу рядом с просекой. Вот он выскочил на крайний ряд посадок, делающий кривизну и скрывая офицера от вражеского бинокля. Глухо донеслась команда «Вперёд!», огонь автоматов усилился. Но за стеной молодой поросли он не мог достать отважного воина-мстителя. Не слышался и лай собак. Костя быстро отрывался от облавы.

Глава 17

Вечером, уставшая от работы, Люся подсела ближе к Тане и, пряча смущение в тихом голосе и взгляде в сторону леса, куда утром ушли бойцы, сказала:

– Нашим-то некогда присесть, поди, проголодались. Особенно Лёня, я видела вчера, как он жадно ел.

– Не беспокойся, наш командир не даст упасть от слабости. Сделает привал, поедят каши и – вперёд. Им задание выполнять надо, – ответила уверенно Таня, с мыслью о том, что девушке парень не безразличен. И хорошо! – А ты молодец, заботишься о Лёне.

– Как же не заботиться, он спас меня от насильников. Такой ловкий и боевой! Стрелял в мишень метко.

– Под рукой у товарища лейтенанта он всему научится, – сказала Таня, гася улыбку.

– Я тоже хочу научиться стрелять, как ты.

– У меня время было для учебы. Правда, не просто даётся меткая стрельба. Ходили на курсы многие, но не всем удавалось выбивать десятки.

– А ты выбивала?

– А как же, была чемпион группы.

– Лёня вчера выбил девятку.

– Федя тоже не в молоко бил, не говоря уж о Степане.

– Дядя Степан охотник. Всю жизнь стреляет, а Лёня недавно стал бойцом, а какой меткий. А штык-то как бросает в цель. У меня дух захватывает. Старательный!

– Из таких ребят настоящие герои рождаются – нам всем повезло, что под рукой товарища лейтенанта оказались.

– Он такой внимательный и добрый.

– Золотой человек, я его с первого взгляда полюбила, когда он раненый в палатку санбата вошёл.

– Я – Лёню не с первого. Тогда мне не до этого было. В походе присмотрелась к нему, и сердце моё цветком раскрылось. Только, Таня, не говори ему ничего. Мне стыдно. Война, а я парня буду смущать, в грех введу.

– Люся, тебе скоро семнадцать. Раньше в эти годы замуж выдавали. Первая жена Ивана Грозного Анастасия в твои годы уже родила. Никакой это не грех, если, как ты говоришь, перед ним сердце твоё цветком раскрылось. Это любовь, как говорит товарищ Костя, никакая война любовь не остановит.

– Правда!

Неожиданно раздался крик кряквы. Утки гнездились на обширных лывах болота, их порой прилетало много. Они чаще всего шли плотными стаями с северной стороны, как пояснил дед Евграф, с колхозных полей, где кормились, готовясь к перелету на юг. Птицы с шумом опускались на воду и почти не крякали. Только утром поднимали перекличку, тревожа табуны серых гусей. А тут кряк раздался с западной стороны, где росли высокие и густостоящие сосны. Таня испуганно вскочила, потянулась за автоматом, что стоял прислонённый к лавке стола. Вскочил и дед Евграф, сидящий на чурке. И тут раздался крик.

– Люди, не стреляйте, свои идут! Русские!

– Кто бы это мог быть?

– Небось окруженцы?

В просвете между соснами появился Иван, вооружённый немецким автоматом. Он увидел партизан.

– Товарищ лейтенант к вам направил. Мы со станции Локоть. Не стреляйте!

– Господи, Иван, Степанов кум! – вскричал изумлённый дед Евграф. – Батюшки, да ты не один, целая орава вас!

Иван закинул автомат на плечо, бросился к деду Евграфу. Они обнялись, прослезились. За Иваном вышли из лесу подростки, женщины и пожилой мужчина, тоже вооруженные автоматами, с котелками, фляжками и ранцами, одетые кто как: в пиджаки полицаев, в немецкие кители.

– Что случилось, как вы к нам попали? – строго спросила Таня. – Кто вы такие?

– Не обессудьте, товарищ санинструктор. От смерти нас спас товарищ лейтенант со своими бойцами и к вам направил.

– Да где же он вас встретил?

– А вот послушайте, дайте присесть, уморились. – Иван опустился на лавку, за ним попадали на землю остальные. И он подробно рассказал о коллективной беде, негаданном освобождении, прерываемый горестными возгласами Клавдии.

– Так что у вас пополнение, товарищи, с оружием пришли, с патронами. Будем драться.

– Дождёмся командира, он решит что да как, – сказала Таня, недоверчиво глядя на женщин и подростков. – Садитесь за стол, попьёте чай с сухарями.

– У нас в немецких ранцах сухой паёк вражеский. Лейтенант велел всё взять. Правда, часть груза мы оставили в мокрой балке, когда дорогу перешли. Спрятали, не донесли бы. Слава богу, было двенадцать автоматов с подсумками, шесть винтовок и тоже с подсумками, фляжки, котелки. Ранцы с продуктами все при нас. Кабы мешки были…

– Ладно, перекусывайте пока, рано утром пойдете за остальным грузом, – распорядилась Таня.

Глава 18

Второй день прошёл в тревожном ожидании лейтенанта Белухина и его группы. Партизаны пилили лес, обрубали со стволов ветки, возили хлысты к котловану землянки. Выкопали второй котлован между деревьями.

Больше всех тревожилась Таня. Она нашла в Люсе хорошую сочувствующую собеседницу. Девушка тоже переживала за Лёню и не скрывала своего беспокойства.

– Я уверена, товарищ Костя рисковать не будет, и все придут живы и здоровы, – говорила она Люсе, скорее всего успокаивая себя, – у него выработалось правило: наносить удары наверняка, без большого риска, глупо погибать не собирается. Смерть только на пользу фрицам. Он мне не раз говорил: мертвого не бояться, а только живого.

– Товарищ лейтенант бесстрашен, но умный.

– Вот-вот, у него умное бесстрашие. Всегда трезвый расчет на победу. Без этого нам нельзя, иначе немцы нас быстро накроют.

– Вас военных только четверо, а гражданских одиннадцать человек. Я не хочу быть обузой, потому прошу научить меня стрелять.

– Хороши же были бы мы, если бы своих людей не защищали. Наша земля, люди и армия – одно целое.

– Я согласна, Таня, но дайте мне первый урок стрельбы.

– Хорошо. Во время обеда, пока отдыхаем, изучим винтовку. Разберём и соберём. Покажу, как надо целиться.

– Спасибо, Таня, – девушка обняла подругу, – я буду стараться, как в школе была хорошисткой, так и тут постараюсь. Я спортсменка, быстро бегаю и высоко прыгаю. Чемпионка школы.

– Выносливость для партизана – это жизнь. Пройти за день тридцать километров по лесу с грузом очень не просто. Тут Лёня и Федя пока слабаки.

– Ничего, товарищ Костя их подтянет.

– Такая наука даётся не сразу. Вот я и переживаю, что группе надо быстро уходить, а бойцы не смогут выдержать темп.

Люся от таких слов подруги заволновалась, примолкла. Таня вновь успокоила.

– Не переживай, сама говорила, что товарищ лейтенант умный. Он дорожит каждым бойцом. Будет устраивать привалы, перекусывать. А ночью отдохнут, пока темно. Верь в успех.

– Я верю. Вот и на обед кличит моя баба Клава.

Девчата устали, но, быстро пообедав, Таня взяла винтовку и стала обучать Люсю разборке и сборке винтовки. К ним присоединились подростки, с любознательной настырностью сначала смотрели, а потом сами взялись изучать винтовки, которых в лагере было несколько. Затем Таня всем четверым показала сухой тренаж ведения огня. И снова работа до пота. А он уже въелся в поры, белье заскорузло и тело, не знающее мыла и воды, к ночи зудело. Солнце хорошо прогрело воздух да озерную стоячую воду, и Таня решила сполоснуться. В рюкзаке у нее лежало запасное белье для смены.

– Люся, у вас есть в запасе мыло?

– Вроде есть, а что?

– Я как попала на передовую, так ни разу не мылась. Возьми у бабы Клавы печатку и идем, пока солнце не село, искупаемся.

Люся бросилась к бабе, взяла кусок хозяйственного мыла и побежала догонять Таню, которая уходила за сосны, к тому месту, где озеро давало кривизну в сторону запада с открытой водой, утками, чирками, тяжеловесными гусями и турпанами, где можно свободно окунуться с головой и поплавать.

Вода потеряла летнее тепло, но студеной не казалась. Девчата, раздевшись до нога, скрытые от лагеря деревьями, сначала с опаской ступили на податливое илистое дно, потом разом с криком отчаяния бросились в воду, окунаясь с головой, поплыли. Глубина небольшая, ноги цепляли водоросли, вызывая неприятные ощущения. Побарахтались немного, вышли на берег, и Таня принялась драить намыленной мочалкой спину. Ей казалось, что вместе с мыльной пеной она смывает слой пропотевшей кожи – так было зудяще щекотно, что она от блаженства зажмурилась, продолжая неистово елозить мочалкой по спине, упругим ягодицам, ногам.

– Таня, у тебя тело – рюмочка!

– Да и у тебя – загляденье. Эх бы, сейчас водички погорячее тазик. Я в банях не парилась, а сейчас бы с удовольствием!

– Я без веничка и баню не признаю, – откликнулась Люся, – придётся привыкать.

– Придётся, никуда не денешься.

Намылив голову, продрав волосы короткой стрижки ногтями так, что мыльная пена стала хлопьями падать с головы, Таня, взвизгнув, бросилась в воду. За ней последовала Люся. Девчата несколько минут барахтались, хохоча, смывая мыло, а вместе с ним исчезал месячный Танин пот и зуд.

Одевшись, они простирнули белье и довольные, слегка продрогшие отправились в лагерь, где баба Клава вскипятила в котелке воду и запарила душицу. Девчата с благодарностью принялись чаёвничать, согреваясь от горячего напитка.

Вечер опускался на крошечный партизанский лагерь, нёс прохладу, требовал плотнее одеться. Теплые вещи были только у деда Евграфа да в мешке Степана. Пришлось поделиться с вновь прибывшими женщинами. Они никак не хотели надевать принесённые кителя убитых немцев. Сполоснуть бы хотя, высушить, тогда можно. Дед Евграф согласился с ними, а Таня разрешила пройти к воде и там прополоскать одежду.

Иван первый увидел, как стая уток спикировала из-за леса на озеро, открытая гладь которого угадывалась за стеной камыша и осоки. Крякнул, сожалея, что не время сейчас для охоты, хотя дичь пополнила бы запасы продуктов.

– Стрелять только по разрешению товарища лейтенанта, – сказала Таня, и Иван согласился.

Вдруг в тишине раздался крик кедровки. Таня сорвалась с места и бросилась в лес.

– Наши идут! – успела крикнуть она и скрылась за соснами.

За ней пустились Люся и дед Евграф с Иваном. Таня не ошиблась. Навстречу ей из чащи выскочили разведчики-истребители.

– Наконец-то дождались! – вскрикнула девушка и повисла на Косте. Не стесняясь посторонних, она со слезами счастья целовала и целовала Костю. Он не сопротивлялся этой выстраданной ласки и сам отвечал тем же.

– Танюша, милая, – бормотал он тихо, – мы же пришли, мы все целы. Будет, будет, а то неудобно, люди смотрят.

– Ну и пусть смотрят на героя! Сам же говорил: нашу любовь никакая война не остановит, а я добавлю – ни какие люди не сглазят. Сегодня я тебя в лес уведу. Я так истосковалась по твоим ласкам!

– Хорошо, Танюша, двигаем в лагерь, корми нас, мы измотанные и голодные как чёрти! Бойцы едва ноги тащат. Кругаля дали километров на полста.

– Идём к столу. Видишь, под сосной дед Евграф стол из жердей наладил, лавки. Мы для вас наварили мясного супу со шкварками, с лапшой домашней и картошкой.

– Где лапшу взяли? – удивился Костя, идя рядом с Таней, которая ухватила его за руку и не отпускала.

– Баба Клава из своей муки сделала, на костре в котелках подсушила и мелко изрезала. Говорит, накормлю героев едой домашней! Иван нам всё рассказал о вашем подвиге. Я так переживала и радовалась! Это действительно, геройский поступок. Ну а как с железкой?

– Таня, накорми сначала, а потом Федю расспроси. Он мастер рассказывать, а я – не очень. Как бы нам маневрировать не пришлось?

– Что, сильно разозлили фрицев?

– Думаю, да, эшелон знатный был. – Лейтенант окликнул бойцов: – Идите за стол. Шнапса выпьем за успешные операции, за Победу! Взбодримся.

Измотанные быстрым переходом бойцы выглядели осунувшимися, не лучше своего первого появления. И хотя глаза ввалились, но в них плескались отвага и неукротимая сила воли: ни тяжесть операций, ни быстрый марш по пересечённой лесной местности, ни короткий сон ночью не могли сломить их боевой дух. Говор и похвала бойцам, несказанная любовь струились в погожем вечернем часе. Люся порывисто поднялась на носочки, обвила руками шею Лёни и поцеловала в щёку. Он, опираясь на рогатину, засмущался и сказал:

– Люся, спасибо!

Но девушка не отпускала парня, прижалась к нему всем телом, гордясь его мужеством. Шагая рядом, они и вышли из лесу на простор опушки. Баба Клава, увидев такую картину, всплеснула руками, но смолчала и утёрла набежавшую слезу уголком головного платка.

– У тебя болит нога? – спохватилась Люся.

– Подвернул ступню. Командир вправил, туго перебинтовал. Побаливает, но не очень. За ночь отойдёт.

– Как же ты поспевал за всеми?

– Вот рогатина спасает. Командир вырезал, прямо под мышку приставил.

Фёдор был обласкан спасённой молодухой Дарьей. Она кланялась всем, Федю же обняла и горячо расцеловала, смахивая с глаз набежавшие слёзы. Тут же подошли Иван и Силантий. Оба крепко пожали руки Степану, Фёдору, Лёне. Подростки стояли за их спиной, потрясая руками в знак приветствия и отваги. К лейтенанту не подступиться из-за Тани, бурно изливающей любовь к командиру. Так, в обнимку, она и пришла к столу со своим Костей, усадила, метнулась к ящику за шнапсом.

Клавдия деловито подставляла разведчикам котелки с домашней лапшой, не успевшей остыть.

– Ешьте, товарищ лейтенант, ешь, Степа, и вы, ребята. Ешьте до отвала. Старались, наварили много, вас дожидаючись.

– Пусть садятся все, если не ужинали, – сказал командир, – каждому за Победу шнапсу по двести граммов.