Текст книги "Обязан побеждать"

– Лёня, как обзор, хорош? Думай о мести за Люсю, за нашествие зверья на Родину. Ты её защитник – смелый и дерзкий! У нас всё получится!

– Я думаю, – кивнул головой боец.

Разведчики приближались, утопая по колено в пожелтевшем разнотравье. Лица напряженные, каски низко опущены на лоб. Пальцы на спусковом крючке: в любую секунду откроют огонь. У первого из кармана маскхалата торчит ракетница. До Белухина долетела первая фраза:

– Густая трава, внизу ходил скот, а тут не тронуто.

– Спокойно, можно давать ракету.

– Поднимемся выше, к самому лесу, ротный наблюдает в бинокль, скажет, струсили.

– В лес заходить не обязательно. Встанем на самой кромке, и бросай ракету.

Белухин перевёл последнюю фразу Шелестову:

– В лес заходить не будут, дождёмся выход цепи и тогда ударим, ты по разведчикам, я – по офицеру СС и по шеренге.

Разведчики остановились у самой кромки леса, первый солдат выстрелил из ракетницы. Ракета ещё догорала, а длинная цепь карателей вышла из леса и устремилась вверх по крутому склону. Чуть приотстав, шёл офицер СС. Слева от него и впереди солдат с овчаркой. Второй офицер высунулся вперед на правом фланге, почти напротив Ивана и Степана. Разведчики кучкой уселись на землю, положив автоматы на колени. Цепь поднималась проворно. Глазомер лейтенанта отметил: пора.

– Уничтожь гранатой, выскочи и бросай, я тут же ударю, – в полголоса сказал лейтенант, – приготовились, огонь!

Боец вскочил, подхватил пулемёт левой рукой, правой сорвал с пояса гранату и, сделав два шага вперед, метнул её.

Короткая прицельная очередь «дегтяря» разорвала тишину. Следом ухнул близкий взрыв гранаты, раздался вопль. Слева в ту же секунду заговорили пулемёты Ивана и Степана. Ударил из-за дерева пулемёт Шелестова.

Вражеская шеренга от неожиданности замерла, искривилась с возгласами боли, затем центр качнулся вперёд, падая в траву. Туда полетели гранаты. Белухин видел, как офицер сначала остановился, взмахнул руками, опрокинулся навзничь, покатился под откос, вместе с ним несколько солдат. Взвизгнула пораженная собака. Взрывы почти одновременно накрыли цепь, диверсанты бросили каждый по второй гранате, поражая лежащих солдат.

Фланги залегли тоже. Шок у немцев прошёл быстро, раздалась команда открыть огонь, и по лесу ударили многочисленные автоматы и винтовки. Пули веером уходили выше диверсантов. Цепь поднялась, но кинжальный огонь пулемётов с высоты снова прижал солдат к земле. Полетели последние гранаты. В балке, отстав от шеренги, расчёт артиллеристов принялся устанавливать миномёт. Белухин перенёс огонь туда. Бил всё также прицельно короткими очередями. Возня там прекратилась. «Достал!» – и ударил по флангу, где солдаты перебежками и ползком постепенно продвигались к гребню с целью зайти партизанам с тыла. То же самое делало и левое крыло облавы, куда стали бить пулемёты кумовьёв, прижимая противника к земле. Сил сдержать атакующих явно не хватало. Лейтенант выхватил ракетницу, и в небо взвилась красная ракета.

– Уходим!

Они сначала бежали, освободив себя от груза гранат, по три у каждого. Одна только осталась у лейтенанта, немецкая, с длинной ручкой, взятая им на Бобровом. Облегчились и рюкзаки. Расстреляли по диску и по ленте. Но не это главным образом облегчало ход, а дух солдатский, от того, что снова нанесли врагу урон и вовремя снялись. Какой урон? Капля в море против всех сил немецких на Восточном фронте. И все же, если каждый срезал, можно сказать, в упор двух-трех захватчиков, а стрелки, кроме Лёни, отменные, да и Шелестов стал бить прилично, гранаты, брошенные в разные точки, тоже разрядили цепь! В целом выходит – около взвода. И вот это сознание, что превосходят они не только отвагой и дерзостью, но и выучкой, поднимало дух на такую высоту, что фрицам не подняться и наполовину.

Сбежав с косогора, не слыша погони, пошли размеренным шагом. Командир смотрел на своих бойцов, особенно на Шелестова, на его возбужденное и довольное лицо с горящими радостью глазами и вспоминал Федю Осинина. Сейчас бы он выдал свою оценку бою. За него это сделал Иван, когда они перешли на ровный шаг и двигались кучкой.

– Умыли фрицев, товарищ командир. Десятка два отправили на тот свет, как думаете?

– Пожалуй, чесанули неплохо! Удобнее считать поезда. Они безопаснее, только потом огрызаются облавами, вот как сейчас, но и эти получили по зубам! – Лейтенант широко улыбался своим бойцам.

Диверсанты уверенно двигались в сторону посёлка Клинового. Облавы по-прежнему не слышали. Вечерело. Вскоре лес поредел, на каменистой почве стоял пляшущий березняк со щеткой густого шиповника, островки жимолости и чилиги.

– Привал, десять минут. Где мы находимся? – Командир стал извлекать из планшетки карту.

– Недалеко дорога, на которой мы взяли обоз.

– В таком случае надо подыскать удобное место для ночлега, желательно холмик или косогор, какие попадались на нашем пути.

– Да вот, левее будет возвышенка, на ней осина с березняком. Костер наладим, согреем кашу. А дальше куда, товарищ лейтенант?

– Надо бы на Кривое заглянуть. Посмотреть – уцелел ли схрон, пополнить боезапас. И – к своим. К детям.

Если на Кривом Люся была для Тани прекрасным собеседником, то теперь ею стала Валентина. Девушка всё ещё была слаба и докучать разговорами не стоило. Таня переживала за Костю и в целом за исход непредсказуемого рейда боевой группы, не скрывая этого. Боевые подруги сидели на березовой листве возле телеги, на которой лежала Люся, тихо разговаривали. Дул ветер, и деревья напевали свою вечную песню тайги. Иногда в порывах ветра слышался легкий дымок костра, у которого хлопотала Дарья и мальчишки.

– Таня, ты так волнуешься, что и мне тревожно на душе.

– Прости, Валя, как не переживать, если любимый человек постоянно ходит по лезвию не ножа, а острейшей бритвы.

– Вы давно вместе?

– С первого дня встречи в конце августа, когда наш полк не сдержал натиск танков. Он был ко мне гораздо внимательнее, может потому, что нас сначала было двое, потом четверо. Он брал меня на операции вторым номером, я тебе рассказывала, а сейчас сижу кукушкой бесполезной. Костя же постоянно в движении, всё время хочет спать. Он мне признался: после Победы завалюсь и просплю двое суток. А я – снайпер. И вдруг понадобится, хотя я этого всей душой не желаю, моя помощь медика.

– Таня, ты не права, ты просто ревнуешь своего лейтенанта.

– О чём ты говоришь! Я до тебя не меньше переживала.

– Да не ко мне, а к бойцам ревнуешь. Твой Костя, я вижу, очень хорошо подготовлен для диверсий, расчётлив и, конечно, знает элементарную обработку раны, если кто-то не убережётся от пули. Ты слабая женщина…

– Я не слабая, – возмутилась Таня, – выдержала вон какой марш-бросок, причём на твоих глазах. Как ты можешь так рассуждать!

– Прости, Таня, я хотела сказать, что не женское дело ходить в рейды, особенно на хвосте у фашистов. Не беспокойся, командир осторожный, не подставится сам и бойцов убережёт.

– Да, у Кости разумная осторожность. Ему надо бить и бить врага, а не лежать с раной, как Люся, или быть убитым. Кому польза в поражении партизан – только фашистам.

– Люся, как я поняла, сама виновата. Подставила спину снайперу, вместо того чтобы скрытно передвигаться, если враг рядом. Молодо-зелено.

– Мы с тобой не старухи. Просто у неё нет той подготовки, что у нас. Мы, как ни говори, а военные девушки. Люся способная, только некому с ней заниматься. Я давала уроки стрельбы, она быстро схватывает, настырная такая. И в Лёню влюбилась!

– Я заметила: у них чувства обоюдные, горячие. Я гляжу на Лёню и своего парня вспоминаю. Мой Славик такой же худющий, даже характером чем-то схож. Где он сейчас, жив ли? Ты счастливая, Таня, твой Костя рядом с тобой, он – орёл и по-орлиному бьёт врага. Знаешь, как орлы одним ударом клюва сбивают большую часть оперения своей жертвы, а потом разрывают и заглатывают.

– Не представляю.

– А я видела. Вот и командир наш так бьёт врага – не только перья с него сыплются, но и шкура трескается.

– Как ты образно говоришь, молодец!

– Я немного пишу стихи. Песню партизанскую пытаюсь сочинить. Вот послушай, и Валентина запела низким приятным голосом:

 
В тот час, когда набат войны ударил,
Мы встали на защиту Родины своей.
Нас не согнуть, мы в тыл врага попали,
Ты всюду первый, я иду второй.
Партизанская тропа,
Сосны, ветер, мать-луна.
Это наши с тобой
Вехи трудной судьбы боевой.
 

И повторила припев под гул леса от свежего ветра, наблюдая реакцию Тани, и, убедившись, что зацепила, с удовольствием продолжила:

 
Рассвет придет, и вспомним, несомненно,
Как под откос пускал ты поезда
И говорил: «Любимая, я дрался неизменно
С горячим сердцем, с именем твоим всегда».
Партизанская тропа,
Сосны, ветер, мать-луна.
Это наши с тобой
Вехи трудной судьбы боевой.
 

– Как? Не дописала, правда, но попробую дальше. Это о тебе и твоём лейтенанте!

– Ой, Валя, у тебя талант! А голос, какой приятный, я тоже пою. Давай дописывай да разучим песню к приходу боевой группы.

Песню услышали Люся и сержант.

– Девчонки, пойте громче. Так хочется услышать что-то необычное, приятное. Поправлюсь и вольюсь в ваш дуэт.

– Люся, да пока с песней – не у шубы рукав, – засмущалась Валентина, – это только проба пера.

– Я поддержу Люсю, – раздался голос сержанта, – дописывай песню, и мы – партизанский квартет.

Подошли к девушкам остальные партизаны. Дед Евграф попросил:

– Напойте, девчата, я мастер на ложках мелодию выстукивать.

– Товарищ Евграф, я слов не знаю. Дайте срок, напоём.

– Ладно, когда так-то, обождём, – сказал дед, подражая лейтенанту. – Даша с Димой чай наладили, ступайте к костру. А вы, товарищ сержант, обождёте, я принесу.

– Нет-нет, к чаю встану сам. Мне пора в строй, залежался, как валенок на печи! Подошло время караул сменить.

Сержант слез с подводы, опираясь на свой самодельный костыль, заковылял к кухне. За ним потянулись остальные, а дед стал хлопотать возле Люси.

Глава 30

В рейд к детям и, возможно, с последующей диверсией на шоссе вышли впятером на лошадях. Ивана заменил сержант, а пятой была Татьяна. В последние дни она брала уроки у деда Евграфа, научилась прилично сидеть в седле и гарцевать. Костя, поскольку обещал, не смог ей отказать: снайперский глаз в таких огневых атаках всегда – золото. Кроме того, возможно, детям потребуется медицинская помощь.

Очень настойчиво просился в рейд Кривич, но санинструктор возражала, заявив, что неделя покоя и – Тимофей вернется в строй здоровым. Иначе ребра могут быть снова повреждены и неправильно срастутся, угрожая травмой печени. Словом, вопрос был исчерпан.

Белухин очень беспокоился за безопасность остающихся людей и безлошадного обоза. Пока на остров возвращаться командир опасался, боясь повторной экспедиции фашистов. По совету Степана отряд мигрировал к Широкому озеру на юго-западную сторону, встал в глубокой и густо заросшей балке. В теснине меж кустарника разбили палатку, замаскировав хвойными ветками, хлеб накрыли брезентовыми накидками и тоже завалили лапником.

Успокаивало то, что с ними находились опытные охотники, Иван и Тимофей. Кривич знал местные леса не хуже Степана. В случае опасности он уведёт группу в другое место, хотя перемещаться с больной Люсей будет непросто. Кривич также высказал мысль, что по возвращении боевого отряда стоит наведаться в колхоз, разыскать его помощника с телятами, которых следует перегнать сюда. В гурте есть годовалые бычки, их можно использовать как тягловую силу для телег, если не удастся добыть ещё лошадей. В колхозе же он возьмёт и так необходимую соль. Выходило – с продуктами в отряде намечается изобилие. Смущало главное – не было безопасности! Словно над шеей всегда висела гильотина. Сорвётся – успевай выдернуть голову.

Бездействовать хозгруппа не будет. Находясь вблизи Широкого, возьмутся заготавливать дрова, срубят второй плот. Не мешает заготовить гусей и уток, поставить в ямах озера сеть, взять и подвялить рыбу. Правда, на это уйдёт весь запас соли, но ведь Кривич обещает привезти пару кулей из колхоза.

– Ваш энтузиазм мне понятен, – сказал командир, по-доброму улыбаясь. – Я не возражаю, трудитесь, но с большой осторожностью, чтоб ушки на макушке были. Мы рассчитываем вернуться через два, максимум через три дня.

– Товарищ лейтенант, разрешите доложить об очередном сеансе связи с Центром, – раздался взволнованный голос радистки.

– Докладывайте!

– Центр выражает личную благодарность за успешные диверсии в тылу врага лейтенанту Белухину и его боевым товарищам! Ура!

– Ура! – дружно воскликнули диверсанты.

– Но это не все! Санинструктор Татьяна Сергеевна Котомкина награждена медалью «За боевые заслуги» по представлению командования 117-го стрелкового полка! Центр поздравляет санинструктора с наградой! Ура!

– Ура! – вновь раздался дружный возглас.

– Какое счастье! – воскликнула Таня. – Я не о себе. Моя наградная была отправлена в штаб дивизии за день до прорыва обороны полка. Она дошла до штаба армии, значит, дивизия наша дерётся!

– Танюша, я поздравляю тебя с наградой, – взволнованно сказал Константин, – жму твою мужественную и такую нежную руку! Ты знала о наградной и молчала! Она, товарищи, за неделю упорных боёв вынесла с поля боя, часто под огнем врага, двадцать одного раненого, среди них одного офицера, которого ночью вместе с командиром полка отвезла в дивизионный госпиталь. Шестнадцать были тяжелораненые парни! Она спасла их – вот за этот подвиг наша санинструктор получила боевую награду!

Первым за командиром бросился поздравлять Таню дед Евграф, за ним Степан и все остальные. Каждый жал руку и целовал в щёку.

– Настоящая героиня! – твердил одну и ту же фразу дед Евграф. – Настоящая героиня!

– Не забывай, дед, что она спасла от смерти твою внучку, меня вылечила и Федю Осинина, думаю, тоже спасла, – сказал сержант Ботагов, пожимая и целуя Тане руку.

– Да как тут забыть! Слава Татьяне!

– Таня, Таня! – раздался звонкий голос Люси. – Подойди ко мне, я тебя поцелую, моя дорогая подруга!

Таня, приняв от всех партизан поздравления, расчувствовалась так, что на глазах выступили слезы счастья, и она, не скрывая их, подошла к Люсе. Та притянула девушку здоровой рукой к себе и поцеловала в губы.

– Огромное тебе спасибо, Танюша, за себя и за тех, кого ты спасла! Я горжусь тобой, и хочу быть такой же отважной, как ты!

– Спасибо, Люся, встанешь, окрепнешь, и мы будем с тобой бить врага!

Эту радость небольшой боевой и мобильной группы, казалось, подхватил легкий утренний ветерок и понёс в кроны могучих деревьев, и давай с ними шептаться. Да, эти исполины были союзниками партизан, надежно укрывая и защищая отважных хозяев своей земли. Во всяком случае, так увидела маленький праздник и ликование боевых товарищей поэтическая натура радистки Валентины.

Боевой отряд вышёл в рейд на рассвете. Стояло на удивление сухое солнечное утро. Длинными нитями тянулись паутины и серебристо колыхались на легком низовом ветерке. Опавший лист лежал красочно, как драгоценная акварель, манящая к отдыху. Дышалось легко, и Тане не хотелось думать о будущей опасности, а вот так ехать, стремя в стремя, с любимым человеком до бесконечности, вздрагивать от вдруг раздавшейся трели дятла, добывающего короеда на завтрак, а не от пулеметных выстрелов.

Отошли всего несколько километров сначала через густой смешенный лес и оказались в массиве спелого соснового бора. Белухин насторожился: с неба долетел гул близкого самолёта. Не иначе «рама»!

– Отряд, стой! Прижаться к соснам под кроны! – раздалась резкая команда командира. – Кажется, по нашу душу самолёт-разведчик.

Он спешился, передал удила встревоженной Татьяне и осторожно вышёл к прогалине, прислушался и увидел в небе «Фокке-Вульф». Он летел на небольшой высоте и тут же скрылся за кронами деревьев, держа направление на восток. Вскоре его гул раздался несколько южнее.

– Товарищ Степан, аллюр три креста, скрытно возвращайтесь к нашим, прикажите не высовываться из чащобника, костра не жечь. Объясните причину и немедленно возвращайтесь сюда.

Степан вернулся быстро и прервал размышления командира. Тот был задумчив: «Коль на поиски неуловимых диверсантов отправляют с фронта “раму”, значит, их в избытке и дела на фронте для фашистов успешны. Тем не менее его группа при поддержке группы капитана так насолила врагу, что он не может смириться с действиями партизан и собирается во что бы то ни стало найти отряд и уничтожить. Надо продолжать активные действия!»

– Слава богу, не успели ни костёр запалить, ни выйти к Широкому на заготовку дров. Только я всё обсказал, как слышим – рокочет над нами. Летел на запад. Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, Иван – ушлый, предупреждён, «раме» на глаза не попадётся, – доложил Степан.

– Ладно, по коням. Товарищ Степан – вперёд!

Степан вывел отряд к полям колхоза Кирова. Всадники, прижимаясь к кромке редкого леса, пустили лошадей рысью, внимательно наблюдая за открывшемся под пашнями пространством, сенокосами и выпасами. Ближе к полудню подошли к кукурузному полю. От него тянуло сладковатым запахом перестоявшего на корню урожая початков. Широкое и длинное, оно вдруг насторожило. Резко свернули в лес. Вдалеке на поле среди пожухлых высоких стеблей кукурузы, местами согнутых ветровалом, угадывались многочисленные тёмно-пестрые точки. Белухин дал команду – «стоп» и припал к окулярам бинокля, Татьяна и сержант – к прицелам винтовок. Так и есть – люди собирают початки метрах в ста от леса, на самых урожайных участках, и складывают на телеги, которые вереницей растянулись по кукурузе. Их лейтенант насчитал около десятка. На дороге, наискось пересекающей поле, стояли три мотоцикла с солдатами.

– На поле женщины убирают початки, – сообщил он своим спутникам. – Есть охрана: немцы на трёх мотоциклах и несколько полицаев видны среди стеблей кукурузы.

– Солдаты курят, – доложил Шелестов.

– Колхозники из Баранок, – высказал предположение Степан.

– Не только. Мальчишки с кордона! С ними две воспитательницы, – сказала Татьяна, – где же девочки и заведующий?

– Ты права, товарищ Таня. Подходим ближе лесом и определим: сколько человек охраны? Тогда решим, как действовать.

– Товарищ лейтенант, разрешите высказать своё мнение, – через паузу сказал Степан.

– Я слушаю.

– Я за то, чтобы врага бить всюду. Но здесь люди из колхоза. Как это отразится на них? – с волнением сказал Степан, которого командир раньше за ним не замечал.

– Товарищ Степан, пожалуй, мы бы не стали трогать фашистов, если бы на поле не было детей с кордона и воспитательниц. Где, вы думаете, их заведующий? Убит при оказании сопротивления? Не исключено. Где девочки, что с ними? Враг не щадит никого. Разбомбили под Витебском в первые дни войны пассажирский поезд. Погибли мои родные. На моих глазах расстреляли с воздуха санитарные машины с красными крестами на крышах, уничтожили машину с детьми, обстреляли вторую, хотя на них тоже были нанесены оберегающие знаки. Это зверье надо отстреливать всюду, где возможно.

– Верно, товарищ командир, верно, я только подумал о последствиях. Враг жесток, людей могут расстрелять.

– Ладно, товарищ Степан, прислушаюсь к вашему мнению. Сходим вдвоём на кордон, выясним, что с заведующим, с девочками. Решу, как поступить дальше.

– Товарищ командир, возьмите меня. Девочки голодные, перепуганные, им потребуется моя помощь.

– Хорошо, идём втроём. Сержанту и Шелестову вести наблюдение за немцами. Полтора часа нам хватит. По коням!

Диверсанты быстро преодолели овраг, вышли на дорогу лесника со свежими следами мотоцикла и пустили лошадей рысью. Ехали молча, говорить не хотелось, на душе тревога за малышей. Особенно переживала Татьяна, строя различные догадки, и все порывалась обогнать командира, идущего первым. Только раз он бросил подруге: «Не рви сердце, всё уже свершилось. Придём – увидим».

Вскоре показался кордон: высокий из жердей навес, за ним сарай с полыми дверями… Пахнуло гарью, и в следующий миг на месте дома диверсанты увидели пепелище!

Теряя всякую осторожность, Белухин ударил лошадь обеими пятками, она рванула в намёт. Константин услышал сдавленный крик Тани и вмиг очутился перед остовом русской печи. Лошадь как вкопанная встала перед трупом заведующего. Лейтенант спрыгнул с кобылы, бросился к пожарищу, больно ударив правое колено о свой пулемёт, и стал искать трупы детей, разгребая уже остывшие головешки. Но тщетно – трупов не было.

– Девочки спаслись! Они, наверное, в лесу? – раздался рядом надрывный голос Тани.

Константин не ответил, а только бросился к посиневшему от большого жара кольцу на обгорелой крышке, ведущей в подполье. Лихорадочно рванул, с крышки, как облако, посыпалась гарь. Открылся лаз в подполье с обгорелой лестницей.

– Дети там?! – услышал хриплый голос Степана над своим плечом.

Белухин сбросил с себя пулемёт, стремительно спустился в подпол с полками по стенам. Едва не наступил в темноте на сгрудившиеся в углу тела девочек.

– Они здесь! – крикнул он, не узнавая своего голоса. Торопливо взял уткнувшуюся в пол девочку, поднял. Она была мертва. Рука потянулась за второй малышкой, но и эта обдала пальцы холодом.

Константин с лихорадочной быстротой поднял третье закостеневшее тельце. Четвертая, самая нижняя, обдала его жаром.

– Живая, одна живая! – надтреснутым голосом от жути случившегося выпалил Константин. – Степан, Таня, принимайте живую. Дыхание, дыхание дай ей, Таня! Я подниму остальных.

Он встал во весь свой высокий рост, поднял над головой девочку, её подхватила Таня, бросилась вон из горельника на траву, сорвала с себя куртку, постелила на землю и принялась хлопотать над малышкой, приводя в сознание.

Над Таней склонился Костя.

– Как она, дышит?

– Дышит, хорошая реакция на нашатырный спирт. Пульс очень слабый. Бедняжка замерзла. Растирай ей ножки, согреть девочку надо, укутать. Несчастные дети! Изверги погубили невинные души! – Таня достала из сумки аспирин, принялась делить их пополам ножом. Костя широкими ладонями принялся растирать крохотные холодные ножки. – Боюсь, как бы у девочки ко всему не поднялась температура.

– Я сейчас разведу костер, заварю осиновой коры, девочку напоим отваром, – сказал Степан, – первейшее средство от простуды!

– Правильно, Степан Викторович, разжигайте костер, бедняжку отогреем. И наблюдать, товарищ Степан. От горя мы потеряли осторожность! Потом похороним погибших и отомстим, – сказал командир, продолжая растирать малышке посиневшие ножки.

Степан бросился к сараю, где лежали дрова, быстро подпалил одной спичкой бересту, кинжалом нащипал лучин с полена, и через минуту костёр занялся в полную силу. Кстати, у поленницы лежал топорик Степана, он им тут же воспользовался. Затем сходил к колодцу, набрал в котелок воды, срубил ветку черемухи, пристроил её вместо тагана, подвесил котелок над огнём. Малышку пододвинули ближе к костру, сначала дымно чадящему, подстелив немецкий китель, снятый с походного вьюка, висевшего на командирской лошади. Почувствовав тепло, несчастный ребенок открыл глаза. В них плескался страх.

У Тани на глаза навернулись слёзы.

– Не бойся нас, миленькая, мы тебя отогреем, накормим и напоим, – говорила она, поглаживая головку ребенка.

Тихий и ласковый голос тетеньки, мягкая ладонь и струящееся от костра тепло успокоили девочку, страх постепенно улетучился, и она что-то силилась сказать, но так и не смогла ничего произнести.

– Пусть Таня занимается девочкой, а мы придадим тела погибших земле, время летит, – распорядился командир. И оба принялись рыть неглубокую могилу в углу двора саперными лопатками.

– Что будем делать? – спросила Таня командира, когда мрачные и молчаливые они вернулись к костру. – Девочка приняла аспирин, с трудом напоила отваром коры с сахаром, горькая, но выпила больше ложки.

– Надо торопиться. Я уверен, фашисты погонят в село воспитателей и мальчиков. У нас нет иного выхода, как уничтожить захватчиков и передать девочку в добрые руки. Уходим!

– Малютке нужен покой, хорошие питание и уход, – сказала Таня, – как же они справятся, находясь в таком положении?

– У вас изменилось мнение, товарищ Степан? – вместо ответа Татьяне спросил Константин.

– Нет, товарищ командир, – довольно твердо ответил Степан. – Смерть детей гнетёт, и очень сильно.

– Беженцы на кордоне сидели тихо, фашистам не мешали. Однако последовали необъяснимая жестокость и расправа. Чем сильнее мы будим бить это зверьё, тем быстрее придёт Победа, меньше будет уничтожено детей, женщин, стариков.

– Я этого не отрицаю, я только о последствиях для колхозников.

– Куда же девать девочку? Я диверсант, вы теперь тоже. Моя задача бить врага как можно чаще, но я обрастаю гражданскими людьми, и наша оперативность снижается. Мы зря едим кашу, полученную с самолета. Полковник-инструктор ничего не говорил, как диверсантам поступать с гражданскими людьми, потому что вот так партизанить боевые группы не должны, а совершать рейды, громить, жечь захватчиков, возвращаться в полк, в дивизию. И снова в рейд! Так, а не иначе я сейчас поступаю вопреки предписанию. Жизнь и борьба внесли свои коррективы – прислушиваться к своей совести, действовать по велению души.

– Верно, товарищ командир! Вы спасли семью деда Евграфа, кума Ивана с подростками и остальными. Спасли бы и беженцев, если бы не каратели. Ваша группа хоть и обросла гражданскими, но она же и усилилась! Не тронув этих врагов, мы спасём колхозников, достанем немцев на шоссе.

– Детей, детей куда?

– Надо проследить, как поступят немцы с воспитателями и мальчиками, тогда принять окончательное решение, – не сдавался Степан.

Таня порывалась вклиниться в разговор, поддержать чью-то сторону, но не решалась, а только слушала, правда, она больше склонялась к мнению Степана, но вопрос: «Куда девать детей?» – сдерживал санинструктора от своей реплики.

– Я вам уже говорил: фашисты погонят всех в село. Зачем бы они выдергивали из кордона беспомощных мальчишек. Видно, какая-то цель?

– Логика у командира безупречная, – сказала, наконец, Таня, – давайте посмотрим, как будут развиваться события.

– Ладно, я ведь могу и приказать, поскольку в движении нам будет сложнее атаковать фашистов. Один мотоцикл пойдёт впереди, два сзади. Где окажутся полицаи, трудно предугадать. Как бы женщин не подстрелить.

– На этот случай, товарищ командир, есть очень удобное место. Дорога за полем идёт по кромке леса вдоль оврага, с ключом и поворотом на север. Вот там можно устроить засаду.

– Ладно, посмотрим.

Диверсанты замолчали, прислушиваясь к монотонному убаюкивающему шуму леса. Вид пепелища и его отвратительно удушливый запах будоражили нервы. Вскочили в седла. Девочку на коленях пристроил Белухин. Она заснула под мерное покачивание идущей широким, но мерным шагом лошади. Солнце давно перевалило полдень, выныривая меж бегущими хмурыми облаками, торопило диверсантов. Командир боялся, как бы не опоздать, застать людей в работе, а фашистов врасплох и всадить в них горячую очередь из «дегтяря».

Сержант Ботагов и рядовой Шелестов встретили командира с напряженными лицами.

– Как ведут себя враги? – первое, что спросил командир.

– Спокойно.

– У вас как?

– Плохо. Кордон сожгли фашисты. Трое девочек задохнулись от дыма в подполье, одна чудом выжила. – Командир указал на закутанную, похожую на куль, девочку. Подошла спешившаяся Таня, приняла бедняжку в свои руки.

Они оставили лошадей в лесу, а малышку на попечение Тани, и выдвинулись к полю. Немцы по-прежнему стояли на дороге в сотне метров от леса, сгрудились у одного мотоцикла. Солдаты пили чай, сваренный на спиртовой конфорке. В руках парующие крышки от термосов и галеты. Выделялся своей грузной комплекцией унтер-офицер, сидящий на мотоцикле.

Около тридцати женщин, одетых в длинные чёрные юбки, в куртках из крепкой, так называемой чёртовой ткани, с головными однотонными платками, чтобы казаться перед похотливыми взглядами солдат менее заметными, продолжали собирать початки и тут же грузить их на подводы. Большая часть их стояли полные. Среди колхозниц затерялись, едва двигаясь, мальчики с кордона и воспитательницы. За ними со стороны поля и леса наблюдали шестеро вооруженных полицаев. Вот один из них – пожилой, обросший бородкой, в гражданской одежде и с повязкой полицая на руке – приблизился к немцам и стал что-то втолковывать, жестикулируя руками, показывая на полные телеги и на солнце.

Унтер-офицер встал с мотоцикла и прошёл к подводам. Видимо, убедившись, что они наполнены, властно махнул рукой, показывая направление. Унтер что-то кричал, размахивая руками. К сожалению, лейтенант не мог разобрать – о чём речь? Далеко, слова не долетали. Повозочные, а это были старики, встали слева подвод и, понукая лошадей, стали выводить их на дорогу. За ними потянулись женщины и полицаи. От глаз унтера не ускользнуло то, что воспитательницы собрали мальчиков возле себя и пытались спрятаться в кукурузе. Разгневанный немец выстрелил из пистолета вверх и, указывая на толпу колхозников, велел следовать воспитательницам за ними. Те, перепугавшись выстрела, растопырив руки и что-то крича, направили мальчиков вслед за женщинами. Унтер некоторое время наблюдал за шествием и вернулся к мотоциклам.

– Что я говорил: унтер заставляет идти беженцев за обозом. Приказываю: сержанту Ботагову и Степану Сёмкину уничтожить полицаев. Я и рядовой Шелестов атакуем немцев, переносим огонь, если понадобится, на оставшихся полицаев. Задание ясно?

– Так точно, – ответил сержант, – из самозарядки свалю двух полицаев.

– Успею достать двоих, – сказал Степан.

– Если вы выбьете четверых, двое нам вреда не принесут. Рассредоточьтесь и определите цель. Вот того, крайнего пожилого полицая, что приходил докладывать, можно оставить в живых. Допросим. Огонь открывать одновременно после моей команды. Готовность пять минут. Выполнять!

Степан и сержант перебежками отошли на исходную, указанную лейтенантом, изготовились к стрельбе.

– Степан, берите ближних, я свалю тех, что по ту сторону телег. Ждём команды.

Диверсанты поймали на мушку первые фигуры, замерли. Расстояние промахом не пугало. Оба первоклассные стрелки. Степана гложет мысль: кто из полицаев донёс унтеру о кордоне? Знал бы кто, на повал бить бы не стал, ранил бы, чтобы спросить. Ладно, колхозницы скажут, кто иуда.

Командир, прячась за толстым стволом берёзы, как и Шелестов, распределил цели:

– Лёня, срежь двух солдат, что уселись на землю и пьют чай. Я беру унтера и остальных. Они хорошо стоят кучкой.

Лейтенант сделал выдержку наизготовку к стрельбе своей гвардии и что есть мочи крикнул: «Огонь!» И тут же тишину разорвала его прицельная и точная очередь из «дегтяря». Шелестов не замешкался, поразил сидящих фашистов, не успевших даже вскочить. Лейтенант видел, как рухнули на землю полицаи. Двое все-таки остались живые. Пожилой выстрелил в своего соседа, что стоял напротив по ту сторону телеги, бросил винтовку и поднял руки. Женщины с криком ринулись в лес. Пятеро стариков-повозочных, остались на месте. Воспитательницы и обессиленные мальчики попадали на землю там, где шли.