Текст книги "Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965"

За день-два, конечно, вода его полностью не наполнит, на что уйдёт недели две-три.

Августовский день клонился к закату, солнце неумолимо скатывалось за горизонт как раз того самого поля, которое начинало свой постепенный разбег почти от берега будущего пруда и уходило в бескрайнюю даль. И там солнце неотвратимо угасало, разливая по небосводу свои ало-розовые отблески, которые постепенно изменялись от оранжевого до лилового и затем превращались в изумрудно-водянистый оттенок.

Молодые и пожилые мужчины и женщины, под лучами горячего солнца наработались вдоволь за день. И теперь ужинали всем скопом прямо на траве, привезённым варевом из трёх блюд колхозными поварами, которые наливали наваристый донской борщ в алюминиевые чашки, затем пшённую на мясе кашу и компот из сушёных абрикосов.

– Ну, товарищи, вы потрудились на славу для пользы всего колхоза и в том числе для себя! Здесь будет отличная зона отдыха! – бодрым тоном проговорил Корсаков. – А теперь после сытной еды не мешало бы попеть, а плясать уж погодим.

– А ты бы свою Тамару запряг сюды да и пускай нам спляшет! – выкрикнула Авдотья Треухова. – Гаврила, ты скажи нам, чего это она не вышла? Почему её бережёшь, а нас как в распыл пускаешь? Может, она беременна? А мы должны пахать за неё и ещё за троих?

– Наш Гаврила Харлампиевич и сам не перетрудился, – сказала весело Анисья Гревцева, глядя насмешливо на бригадира. – Только бы в шею толкать, а ты бы Волкову Файку позвал… – и она рассыпчато рассмеялось, точно блеющая овца.

– А недовольно ли языками полоскать! – сердито проговорил Корсаков, и его лицо покрылось от шеи арбузным жаром, глаза под мохнатыми чёрными бровями, пылали гневом. – Вам только дай поблажку, так вы меня своей ровней посчитаете… – Корсаков встал с травы и ушёл…

Однако бригадир знал, что не только не было тут его жены, дочери, но и Шуры и Сергея Чернушкиных, Алексея Жернова, Никиты Зуева, Макара Костылёва, его сына Назара, а также их жён, Фрола Староумова и его жены Раисы. Что бы это значило, люди не очень задумывались над этим, поскольку они уже видели не первый год, как создавались предпочтительные условия для жизни названных персон.

Но к этому мы ещё вернёмся, поскольку как бы партия искусственно не уравнивала сословные различия населения, оно жило по своим законам независимо от социальной политики. А что влияло на эти процессы, мы увидим позже. А пока вернёмся к нашему повествованию.

В те времена ни одно коллективное мероприятие не обходилось без браги и гармошки. В посёлке было трое гармонистов: Гриша Пирогов, Дрон Овечкин, Федул Треухов. И вот, несмотря на усталость, наевшись, выпив по кружке сладкой браги, а то и кое-что покрепче, Федул подученный отцом Гурием прихватил гармошку, которую он купил сыну случайно. Однажды на рынке один мужичок сам назвался, что инструмент у него остался после смерти сына-фронтовика. Но от ран тот умер. А гармошка осталась, и он не может без слёз смотреть на неё. Гурий нисколько не торговался, купил.

Бабы друг над другом подшучивали; Анисья, после того, как выслушала отповедь бригадира, ещё пуще рассмеялась, перегибалась, глядя тому вслед, уходящему к Тихону Кузнехину, который стоял возле его двуколки и неспешно тянул цигарку, поглядывая в сизую даль, наступающих сумерек. И над его сивой головой вился дымок самокрутки…

Антонина Кораблёва не преминула задеть Анисью-зубоскалку.

– А ты чего Файку трогаешь. Или завидки берут? Бригадир на тебя не смотрит, вот ты его и поддеваешь! – и она зычно засмеялась.

Мартын это услышал, покраснел и сплюнул, поглядев осерчённо на жену. Но промолчал, достал кисет и закурил…

– И-и, это ты можешь Домке говорить. А мне никто не нужен! – как можно спокойней ответила Анисья.

– Тю, ты белены объелась! – взъярилась Домна, подводя перед карманным зеркальцем помадой губы. – Ты сама не зря перед Гаврилой крутишься, всё в первые лица метишь, гадюка подколодная.

– Я же вроде тихо сказала, а вона услышала! – хватая азартно за руку Анисью, бросила Антонина, но та отдёрнула руку и отвернулась, довольная Домной. И видела то, как её Мартын курил и покачивал головой, не подавая протестного голоса.

– Хоть бы разок меня не задели! Так нет, небось у вас черти в требухе пляшут! – проговорила Домна, сверкая злобно глазами.

– Домна, а чего ты обижаешься, ты у нас самая популярная, як артистка из погорелова театра! – вставила Натаха Мощева, удивлённо глядя на товарку.

– Сиди и молчи, а то я тебе дам счас артистку. Лучше смотри за своим одноглазым. А то не знаешь, к кому он ходит? Так я мигом подскажу!

Мартын слушали перебранку баб и тихо посмеивался.

В этот момент Федул, взяв гармошку с телеги, развернул лихо её меха. И первая приподнято звонко запела Авдотья, за ней подхватила песню Пава Пирогова, которая всё ещё мнила себя её соперницей и вместе с тем почитала ту высоко, готовая даже во всём брать с неё пример. И другие бабы подхватили песню голосисто под страдания. И к ним присоединились Антонина Кораблёва и Ульяна Половинкина. Мартын слушал и одобрительно кивал, как бы говоря: «Вот это лучше, чем ругаться». И продолжал задумчиво курить, поглядывая на женщин.

Натаха Мощева, после острословья бывшей подруги, выглядела несколько потерянной; она прятала глаза и стала кончиком платка вытирать слёзы, украдкой высматривая мужа и Эвлалию.

С Домной она рассорилась вскоре, как объявился Афанасий, который мог вертеться возле Домны, зазывно направив на неё свой единственный глаз. Но это произошло, когда стало определённо ясно, что Демид сгинул бесследно. Натаха тотчас почувствовала, что подруга для неё стала опасна, того и гляди отобьёт Афанасия.

И с того раза между ними пробежала чёрная кошка. Натаха тогда ей высказала то, что думала, а Домна лишь рассмеялась. Хотя удивлялась тому, как она ещё воздержалась сказать той правду об отношениях Афанасия и Эвлалии Старкиной. И вот, когда случай подвернулся, она и отомстила, но вовсе не за фразу о погорелом театре, а за неправду, так как серьёзно увлечься её рябым Афанасием она не горела желанием, продолжая между тем втайне думать о Жернове. И однажды ночью даже отважилась пройтись мимо его двора в надежде, что Павел Ефимович так же, как и она думает о ней и должен выходить и курить у калитки. Но его она не увидела, зашла тогда к Василисе и попросила выпить с ней. Аркадий тогда ещё не пришёл, а дочь Людмила уже упорхнула в областной центр. Вот они и сидели до первых кочетов…

Несмотря на усталость, народ на пруду пел и танцевал до захода солнца, славили новую купель под ясным небом. А затем одни поехали домой на трёх грузовиках, другие на быках, запряжённых в широкие с перилами возилки и брички. Ветер хлестал в лица пахнущими прохладой травами. И пели дорогой протяжные страдания, хотя гармонист уехал первым грузовиком и его разливы были слышны, а потом смолкли. Лучшие места на грузовиках заняли Авдотья, Гурий, Тихон с женой Евдокией, их сын Пётр, Антонина, Мартын, Анисья, Гордей, Ксения, Мальвина Зуева. А затем Никифор Серков, Дрон Овечкин и Алёна, Боря Зябликов с Мирой (он советовал жене взять имя Мария и тайно наново перекреститься), Гриша Пирогов и жена Глаша и многие другие, кто участвовал во второй раз в коллективной работе.

Нина Зябликова стеснялась быть с мужем на виду у людей и потому старалась держаться ближе к Стеше Утериной. Анфиса Путилина была освобождена от участия в общих работах, так как отвечала за отправку молока на молокозавод. Ведь коров доили три раза в день. И Нина думала, как бы ни счастливо не сложилась личная жизнь Анфисы, из-за этого она нисколько не горевала, разве что не было детей. В душе Нина была немного обижена на неё, что убедила её выйти замуж за своего брата. И вот теперь она должна была из-за него краснеть, выслушивать на его счёт какие-то насмешки, работавшего в перчатках. Так лучше было бы, если бы она осталась навеки одна. И она снова беременна, по крайней мере, на это указывали все признаки: то её дурнило, то уже второй цикл не идут месячные. Хотя мать как-то говорила, что задержка, может быть, вызвана нервными расстройствами. На кирпичном заводе она работала вынимальщицей кирпича из обжигательных печей. Труд для слабой женщины неимоверно тяжёлый, что сравнимо с настоящей каторгой, которую она прошла, работая в угольной шахте.

В городе жизнь тоже складывалась несладкая, так как в коммунальном доме обитали все те, кто работал на заводе вместе с мужем и часто мужчины подбивали Антона скинуться на троих, а затем играли во дворе в домино. Нина тем временем стирала, готовила, уделяла время детям, гуляла с ними во дворе, так как оставлять без присмотра маленьких детей не рискнёт ни одна порядочная мать. И Нина часто вспоминала жизнь в доме родителей, как она полола картошку, а осенью убирала. А здесь женщины были, как и она, не городские, но в общем коридоре и на общей кухне, где было очень скученно и шумно, она не сразу научилась зажигать керогаз. Кстати, в то время природный газ ещё не провели, но зато было электричество. Правда, первое время боялась притрагиваться даже к чёрному выключателю. Но Антон добродушно смеялся и объяснял, что электроток опасен только, когда провода голые и оголённые контакты не изолированы и не спрятаны в распределительную коробку. Антона бывало звали к себе женщины отремонтировать электроутюг или электроплитку. У некоторых уже тогда были даже холодильники, телевизоры. И такие люди считались богатыми и состоятельными. Нина про себя поражалась техническому прогрессу. Особенно, когда Антон рассказывал об огромных прессах, ленточных транспортёрах, и других станках и подвижных механизмах, которые приводились большими электродвигателями. И всё равно, как бы она не восхищалась достижениями техники, как бы ни завораживали её городские магазины, полные товаров и продуктов, как бы ни удивляли модницы, городские автобусы, новые такси, она всё равно чувствовала себя здесь весьма скованно. И мечтала о спокойной деревенской жизни, как жила до переезда в город…

Часть вторая. Опасные граждане33
  Для написания отдельных глав о банде «Чёрный ворон» использованы данные из книги Е. И. Кирсанова «Слава и трагедия Новочеркасска – 1805—2005», а также свидетельства жителей этого же города.


[Закрыть]

Послевоенный Новочеркасск постепенно залечивал раны, нанесённые вражескими и нашими бомбёжками, а также подрывной деятельностью подпольщиков. Быстрее, чем предполагалось, восстанавливались заводы, фабрики, мастерские, учебные заведения, однако значительно медленнее вставали полуразрушенные жилые кварталы. Но и новые строились там, где старые дома уже не подлежали ремонту.

В те времена над каждым городом, посёлком городского типа, сильно разрушенным войной, шефствовали те города, которые не попали в зону немецкой оккупации. Новочеркасск также был прикреплён к Краснокамску Пермской области. Из северного города эшелонами везли строительные материалы: лес, цемент, железо, шифер.

В бывшей столице войска Донского к концу войны оставалось чуть меньше пятидесяти тысяч человек, тогда как до войны оно превышало сто пятнадцать. Сегодня никто точно не подсчитает: сколько населения было эвакуировано вместе с предприятиями, сколько стихийно выехало в тыл. Но наиболее точно можно назвать тех, кто был мобилизован на войну, сколько записалось в добровольцы? Так что на фронт ушло более тридцати тысяч.

И тысячи добровольцев по зову партии принимали участие в сооружении оборонительных укреплений и затем сотни вступили в гражданское ополчение оборонять город и участвовать в городском подполье в условиях оккупации. Таких всего насчитывалось более десяти тысяч человек. Но ещё больше перешло на сторону немцев. Хотя по данным некоторых историков их насчитывалось более четверти от всего оставшегося в городе населения, то есть около пятнадцати тысяч человек.

И просто мирных жителей осталось в городе абсолютное большинство в силу того, что им некуда было уезжать. Хотя считается, что советская власть никого не принуждала покидать город, ведь шла война; учёным было не до науки, педагогам не до учёбы детей, и только врачи, пока не было врага, выполняли свой долг. Служащие советских учреждений до прихода немцев выполняли свои обязанности, потом немногие из них взяли винтовки и бутылки с зажигательной смесью. Хотя каждый коммунист по зову сердца должен был записаться в городское ополчение, чем выказать свою политическую сознательность. НКВД и партийные органы создавали боевые подпольные организации.

Однако городское подполье уже существовало ещё до захвата города. Были также построены оборонительные рубежи. Единственно не успели арестовать и расстрелять старых казаков, которые всегда оставались под подозрением. Но они уцелели только потому, что для них находились защитники, которые не хотели уничтожением неблагонадёжных казаков настраивать против советской власти всё население.

Как уже известно, из предыдущих книг, Новочеркасск долго не продержался, хотя с ходу так и не был взят врагом. И, как объясняют историки, оборона была создана почти по всему городу. Враг превосходил как в живой силе, так и в технике…

После взятия красными города, вместе с отступающим врагом ушли со своими семьями, взятым скарбом и скотом те казаки, которые воевали на стороне немцев. Сколько тысяч их служило фашистам, сколько воевало на фронтах против Красной армии, чтобы свергнуть большевиков, точно не скажет ни один историк, и ни один архив. Хотя назывались цифры в сто и выше тысяч казаков. Но ещё больше ушли вместе с донскими казаками – кубанские, терские и члены их семей.

Вот какие цифры по этому вопросу приводят историки: всего кавказцев, туркестанцев, калмыков и татар воевало на стороне гитлеровцев – 147 000 человек, эстонцев – 90 000, латышей – 89 000, литовцев – 21 500, белорусов – 12 500, украинцев – до 180 000, казаков – 94 500 и русских – 530 000 человек. А всего на стороне Германии выступило 1 164 500 человек.

Но вполне можно уверенно констатировать: не один десяток тысяч казаков бежало с немцами. И в то же время осталось дома во много раз больше. И как раз это было то гражданское население, как уже сказано выше, которое никак не противодействовало немцам по той причине, что оно не оказалось ни на чьей стороне, в силу того, что эти люди в основном были пожилого и престарелого возраста и в том числе дети.

Могли ли в городе остаться антисоветски настроенные и затаиться, как это удалось в своё время С. В. Павлову, П.М.Духопельникову, А. И. Сюсюкину, А. Адмиралову. Однако почти доподлинно было установлено, что как только война началась, Адмиралов с Павловым создали подпольную ячейку. Но ещё до неё они не раз встречались и обсуждали, как говорила одна казачка, у которой на квартире стоял Павлов со своей будущей женой, поскольку её мать в нём видела странного человека…

Итак, вполне могли затаиться те, кто выдавал гестаповцам подпольщиков, коммунистов, активистов, евреев и всех тех, кто горячо сочувствовал советской власти.

Над этим многотрудным вопросом не один вечер ломал голову заместитель начальника городского управления НКВД-КГБ подполковник Сергей Николаевич Светозаров, или просто Светозар. Под этим именем он был известен среди подпольщиков, которых тайно готовило перед началом войны чекистское ведомство.

Сергей Николаевич вместе со своей женой Зинаидой Прохоровной прошёл военными дорогами до дня Победы. Они, как известно из предыдущего повествования*, благополучно отвоевали и приехали домой. И вскоре влились в мирную жизнь. Зинаида Прохоровна родила дочь Светлану, окончила вечернюю семилетнюю школу, училась на бухгалтера в техникуме и работала в бухгалтерии при городском отделе образования.

Сначала Светозаровы жили на той квартире, которую Сергей Николаевич занимал в старом доме на улице Просвещения в сторону политехнического института. Хотя сам он был родом из станицы Красюковской. Родился в предпоследний год гражданской войны в бедной казачьей семье. Его отец не сражался на стороне красных, но служил только в первую мировую в казачьем корпусе. Был ранен, лечился в госпитале. А потом, когда грянула революция семнадцатого года, вернулся домой в станицу, где тоже начала формироваться советская власть.

Но зажиточные казаки не допустили её установление, подняли восстание. Николай Артемьевич не примыкал ни к одной из вражеских сторон, занимаясь мирным трудом, сеял хлеб, а потом женился на простой местной казачке. Её родители разводили овец. Валентина Сенцова полюбила Николая, помня его ещё молодым парнем, хотя сама в довоенное время была ещё совсем ребёнком.

У родителей Сергея после него ещё родилось двое детей – сын и дочь. Жили худо-бедно – сносно и не жаловались. Потом умерли дед и бабка – родители отца. Да и сам часто болел Николай Артемьевич. В станице даже не было постоянной медицинской помощи; немца-фельдшера забрали красные. А станичные знахарки по доброй воле не лечили. Укажут травы, и сам избавляйся от хворобы.

У Николая Артемьевича она была не одна: мучил кашель, подчас тревожил желудок. Хотя питанием не бедствовали, так как, кроме овец, держали разную птицу: уток, гусей, кур. И даже конь с телегой был, пахал на нём. В станице тогда образовалась артель, чтобы сообща пахать да сеять да скот держать. Но где собрались одни богатые, отца в неё не брали, он и сам, пока был здоров, вполне справлялся, хотя не мог тянуть отару более десяти голов.

Дети учились в станичной школе, учитель был прислан из округа временно, а когда он уехал, школа пустовала. И после гражданской войны стала вновь набирать ребятишек. Сергей доучивался в Новочеркасске, где жила старшая сестра матери, у которой он квартировал.

В городе в семнадцать лет Сергей попал в командирское училище, где готовили милиционеров. А потом ему, выходцу из бедняков, предложили учиться на чекиста в краевом центре. Через три года он уже был небольшим начальником – уполномоченным по борьбе с затаившимися врагами. Говорили, будто при отступлении белые нарочно оставили его для подрыва устоев советской власти, и объяснять народу о злодеяниях её против казачества.

На плечи Сергея легли обязанности по агитации подходящих граждан для сбора информации на предприятиях, заводах, фабриках, в учебных заведениях и даже среди жителей старого города, где и могли якобы обитать контрреволюционно настроенные затаившиеся элементы, которых и оставили для связи с белогвардейской эмиграцией.

Вербовать на свою сторону было не так-то просто, особенно среди бывших осуждённых, которые отличались дремучей аполитичностью и вместе с тем принимали ту власть, которая хозяйничала в городе. С одним из бывших заключённых Сергей Николаевич поговорил в одной пивнушке, куда он иногда заглядывал, вспоминая напряжённые дни подпольной работы в условиях оккупации.

– Ну, так что, товарищ, будем сотрудничать? – с ходу, как в омут с головой, спросил Сергей Николаевич.

– По-нашему, вы меня считаете сукой, который сейчас карман раскрыл и кричит, ты у меня украл! Лучше не будем разводить базар.

– Почему же, хорошо будешь жить…

– А я и так хорошо живу. Зачем мне дохлая политика?

– Советскую власть не уважаешь?

– А что она мне крёстная мать! Я уважаю того, кто меня за человека считает. А ты в суку хочешь заломить? А вообще, не жил я при монархии, так что советская власть моя защитница от эксплуатации.

– Вот примут закон о тунеядстве, тогда узнаешь!

– Ничего, на зоне я наперёд отработал три пятилетки. Лучше не будем базарить и разойдёмся мирно, пока я тебя уважаю как советскую власть.

Сергей Николаевич допил кружку пива, взял шляпу, приподнял её над головой и пошёл, понимая, что с такими лучше не светиться. А то чего доброго недруги заподозрят его в связях с воровским миром. Этот был известен в городе под кличкой карманного вора Серпок. Тогда Сергей Николаевич слышал, что среди блатных появлялись «политические воры», которые специализировались на кражах из квартир состоятельных советских служащих. За этот особый слой людей в воровском мире даже шла борьба. И «политические воры» брали верх убедительностью того, чем они занимались. Но в то время Сергей Николаевич такие слухи принимал за мифы, которые были кому-то очень выгодны. И он, увидев в пивнушке Серпка, (имени которого он не знал) решил позондировать почву. Он вспомнил, что нарушил инструкцию, так как руководство ему пока поручило собирать своим отделом информацию, посылкой своих людей в студенческую и рабочую среду с целью изучения политических настроений народных масс. Скоро Сергей понял, что люди крайне недовольны принуждением к подписке на государственные займы, недовольны повышением цен, хоть и небольшое на продукты питания и некоторые промышленные товары, что время от времени происходило ещё до войны.

– Не дают народу свободно вздохнуть, – слышал Сергей и не находил в этом ничего крамольного. Но именно инструкция позволяла пресекать такие возмущения. Он был и сам из полубедной семьи, поэтому в душе поддерживал народные недовольства, а на деле упреждал, что нечего подстрекать и распускать языки, а то загремят, куда следует.

– А ты кто, чекист, или шпион-провокатор? – спросил один говорун солидного вида, нерабочего происхождения и приглядывался к гражданскому костюму Сергея. Он приблизился нарочито к тому вразвалочку и сказал вальяжно:

– Нужно жизнь знать, дядя, может, сыграем в карты и тогда я тебе покажу, кто я есть?

И мужчина от него тотчас трусовато, в оторопи попятился, расширяя глаза. А Сергей натянул на глаза фуражку, дивясь про себя тому, как он хорошо разыграл протестанта. Но этому его не учили. Хотя на занятиях объясняли, что надо быть готовым к самым неожиданным ситуациям, даже суметь, как актёр, перевоплощаться в разбитного, или блатного, чтобы отогнать от себя подозрения…

Когда наступила коллективизация, Сергей тогда был ещё пацаном. Но он хорошо запомнил, сколько горя она принесла народу. Она укоротила жизнь деда и бабки. И они остались с одной тощей коровой. А вот коня и телегу забрали. Овец отец часть продал, часть порезал, ещё до того, как она началась, словно её предвидел…

И вот Сергей стал особистом карательного органа, он о многом передумал, не стал затаившимся врагом внутри этой суровой организации, которая была призвана бороться со всеми контрреволюционными, саботажными элементами. Он пошёл на эту службу только потому, что она давала крышу над головой и веру в будущее. Главное, честно служить, не перегибать палку, не усердствовать, а только добросовестно выполнять задания.

От него требовалось одно – создать надёжную сеть агентов на всех вверенных ему предприятиях. Так однажды он узнал, что на рынке сбывают краденое зерно, а милиция почему-то не реагировала. Сергей через своих осведомителей выяснил, что зерно продавали две женщины, нужно было установить, откуда они приезжали. И скоро стало известно – из хутора Большой Мишкин. За ними установили неусыпное наблюдение. Но зерно воровали не они, а их малолетние сыновья залезали в колхозное хранилище. Сергей тогда их пожалел, но предупредил, что в следующий раз отправятся в лагерь не они, а их матери.

Он пожалел пацанов потому, что самому в бесхлебицу приходилось ходить по полю в поисках колосков, за которые тогда сажали. И в этих пацанах он увидел своё босоногое детство. Его агентура о том, что воров простил, разумеется, не узнала.

Ему также приказывали разоблачать на заводах, стройках, фабриках вредителей. Один рабочий украл приводной ремень, что тогда расценивалось и как воровство, и как вредительство, поскольку за неимением запасного ремня дизельная подстанция простаивала. И рабочего отдали под суд, он получил восемь лет лагерей…

Когда началась война, Сергей получил задание от своего руководства о создании из проверенных добровольцев подпольную группу, которая должна была в условиях оккупации выводить из строя вражеские стратегические объекты, уничтожать технику, склады с боеприпасами. Задание партии Сергей выполнил с честью. Но его группа в условиях вражеской оккупации недолго действовала. Он был уверен, что кто-то их предал…

В своей квартире он не жил, для конспирации снимал комнатёнку на окраине города у одинокой старушки, у которой был один сын, но и тот погиб в первые дни войны. А мужа у неё не было, сына родила поздно…

Когда пришли немцы, Сергей добыл документы через своего агента, который по заданию партизанского штаба служил в полиции. А потом записался в полк атамана Павлова. Так Сергей Николаевич стал Светозаром Петровичем, заброшенным разведкой казачьего повстанческого ополчения к подпольщикам. Его целью было вносить в среду казаков смятение, что чекисты внедрили в главный штаб казачьих войск своих людей, которые сообщали партизанскому штабу обо всех передвижениях Походного Атамана, что это их люди донесли о прибытии в город генерала Краснова. И казаками тогда был послан на самолёте разведчик, который передал сведения о встрече Краснова на площади Крещения Господня. Но генерал Краснов тогда словно предчувствовал подвох, вместо себя прислал своего племянника…

И много разной другой ложной информации подбрасывал Светозар со своими сподвижниками казакам и вертмаху. Причём немцы не зря не верили Павлову и другим атаманам, а теперь знали о том, что атаманы мечтали собрать большое войско и в подходящий момент выступить против немцев, а затем перетянуть красных бойцов на свою сторону. Именно такие планы вынашивал Походный Атаман Павлов…

После войны Сергей Николаевич, который прошёл с боями до Берлина, был назначен заместителем начальника городского управления КГБ.

Как опытный подпольщик, от него требовалось одно: выяснить, кто предал Кривопустенко? Ведь немцы засылали к подпольщикам своих агентов. Однако, чтобы установить истину, надо было достать из тайника списки подпольщиков. Когда секретные документы у него лежали на столе, Сергей Николаевич столкнулся с не менее важной проблемой. Не одна тысяча жителей довоенного города просто перестала существовать. Список казаков, которые перешли на сторону немцев получился внушительным. Была исписана не одна ученическая тетрадь…

Сергей Николаевич убедился, что чуть ли не больше половины населения Новочеркасска по разным причинам приветствовало оккупантов во что, однако, он не хотел верить. И ему было обидно за советскую власть, что многие казаки так и не признали её, и жили затаившимися приспособленцами. Не смогли, выходит, они эмигрировать после разгрома Добровольческой армии, остались тут жить…

После войны город наполнялся фронтовиками, тем гражданским населением, которое покинуло его перед оккупацией. До войны население со всеми пригородными посёлками доходило до ста сорока тысяч человек. Выходило, на день освобождения в городе осталось сорок восемь тысяч человек. Так что вряд ли все те, которые приняли немцев с хлебом и солью, остались жить и после освобождения. Но скоро выяснилось, большая часть ушла с немцами, кто-то, не видя смысла отступать из родного города, покончили с собой. Правда, таких было весьма немного За два года Светозарову удалось установить. более тысячи человек. На них были заведены дела по статье, как пособничество врагу, что приравнивалось к измене. Многие из них были расстреляны, немало осуждены к десяти и более годам лагерей без права переписки.

И всё-таки Светозаров связался со многими регионами и республиками СССР по выявлению бывших горожан, которые передались врагу, но сумели бежать из города сразу после освобождения, куда глаза глядят.

Главное, Светозаров установил, когда жил на квартире, хозяйка ходила в полицейский участок и докладывала письменно, что её постоялец по ночам принимал гостей, и они подолгу секретничали. У одного видела пистолет…

Светозаров выяснил, что его бывшая хозяйка уехала к сестре в станицу Бессергеневскую. Но там её следы затерялись, а сестра пояснила, что та у неё недолго жила. И не знает, куда она направилась. Говорила, что боялась жить в городе, так как слышала о своём бывшем постояльце, который теперь занимал высокую должность в карательном органе…

Словом, в город съезжались все те, кто перед советской властью ни в чём себя не запятнал…