Текст книги "Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965"

Однажды Зинаида Прохоровна пришла с работы домой; мужа со службы пока ещё не было. Она привела из детсада шестилетнюю дочь Свету, приготовила ужин, а потом в комнате прилегла на диван и ждала Сергея Николаевича (она иначе как по отчеству не хотела бы к нему обращаться, и чтобы и он к ней также, что придавало ей весу и солидности, уж такая нынче жизнь: положение, связи).

Первым делом она думала высказать ему наболевшее за последнее время, так как в городском управлении образования ходили слухи, что высшие власти возьмутся за чистку тех фронтовиков, которые вывезли из Германии много разного барахла. Ведь некоторые привезли даже немецкую мебель, фарфор, фаянс, предметы искусства, живописные картины. И всё это как бы на правах победителей. Она втайне от мужа завидовала всем тем, кто на трофеях нажился (говорят, везли эшелонами), а вот Сергей Николаевич всё время её осаживал, дескать, не выказывай жадность, скряжничество.

Она тогда была вынуждена в секрете от мужа припрятывать дорогие вещи женского туалета: платья, нижнее бельё. И Зинаида Прохоровна в досаде думала, что опять ей не повезло с мужем, Давыд был равнодушен к тряпкам, хотя представление о богатстве у него не заключалось в приобретении как можно больше тряпок, а в домашнем хозяйстве. Если оно будет, то и всё само придёт. Она спорила, дескать, если не за что купить, само по себе ничего никогда не наживётся.

Зинаида Прохоровна не могла не сказать, что они с Сергеем Николаевичем ничего не привезли. Видя её слабость к шмоткам, он как бы нарочно закрывал глаза, проявляя великодушие и снисхождение к её притязаниям на богатство. В занятых советскими войсками немецких городах растаскивалось из магазинов всё ценное. Они же были в Дрездене, Берлине, Веймаре, Лейпциге и везде им что-то перепадало. Везли несколько чемоданов (опять-таки трофейные), разных дорогих предметов быта, несколько шуб, манто, женские платья, мужские костюмы (это она сама от него же для него припрятывала), тканей, вещей, детских игрушек для мальчика и девочки (они так загадывали рождение детей). Так что Зинаида Прохоровна полагала, что они привезли в отличие от других несоизмеримо мало трофеев из побеждённой фашистской Германии. Причём это делали не только офицеры, но и генералы, даже не возбранялось брать и солдатам у разбитого, поверженного врага, который из России вывозил всё, что мог: зерно, сахар, драгоценности, предметы искусства, промышленное и строительное сырьё. Правда, они были свидетелями того, как группа офицеров изымала самые дорогие трофеи в основном у солдат, а их самих арестовывало за мародёрство. Сергею Николаевичу пришлось даже вмешаться, оградить солдат-победителей от ареста и суда. Но, как выяснилось, эти офицеры занимались сами мародёрством даже у своих солдат, прикрывшись указом о мародёрстве…

В тот день, когда Зинаида Прохоровна пришла домой расстроенная слухами о возможных преследованиях мародёров, она с нетерпением ждала мужа, который всегда со службы задерживался. Она покормила дочь, отвела её в детскую, а сама, с чувством обожания осмотрев богатое убранство квартиры, прилегла опять на диван и стала думать, хорошо ли они тогда сделали с мужем, когда привезли из Германии не один большой чемодан вражеского добра? На этот вопрос она не находила ответа, а если его не было, значит, и претензий к ним быть не должно. Хотя хорошо помнила то, какие она тогда испытала восхитительные чувства при виде отличных немецких вещей в разгромленных больших магазинах. Правда, был отдан приказ о преследовании за мародёрство. Но все видели, как наши солдаты выносили мебель, холодильники, кухонную утварь, дорогие ткани, вещи, сувениры, одежду. И все знали, что всё это богатство предназначалось генералитету, а уж остатки всем остальным. Всё нахапанное отправлялось в неизвестном направлении и, несмотря на суровый приказ, всё это разворовывалось и растаскивалось.

Что чувствовали, что испытывали солдаты, видя, как опустошались их руками магазины, склады, базы с продовольствием? Хотя некоторые ещё до прихода наших войск, уже были разграблены самими немцами.

Зинаида Прохоровна задремала, и привиделось ей, как из квартиры выносят всю обстановку. Потом из кучи дорогого барахла, разломанных детских игрушек (а их было так необычайно много) она увидела милое лицо ребёнка, которое быстро приближалось к ней. И Зинаида Прохоровна ясно услышала: «Я твоя дочь!» Причём последнее слово почему-то прозвучало на немецком языке. И она без труда догадалась, что дочь родила от немца, в чём теперь не было сомнения.

С тех пор она изредка вспоминала своего оставленного в Актюбинске ребёнка, за которым обещала после войны приехать. Об этом она напоминала Сергею Николаевичу всего дважды. Но он тогда отмалчивался, что её уверяло в его не особом согласии. А впоследствии это молчание она истолковывала так, чтобы больше не касалась этой темы, и она примирилась, действительно, зачем тревожить своей болью мужа. Хотя тогда он сам ей говорил, когда она хотела взять ребёнка, что на это будет ещё время…

Однако Зинаида Прохоровна чувствовала, что Сергей Николаевич сомневался в том, что она родила ребёнка от него.

Вот и выходило, первого она оставила ради жизни в городе, а второго из-за того, что шла война. Но сейчас ей казалось, что в обоих случаях ею руководил вовсе не материнский инстинкт, а исключительно личное желание устроить свою жизнь с другим мужчиной, которого всего лишь уважала, не испытывая к нему сильного чувства. Хотя после того, что с ней произошло, не забыть никогда то, к какому состоянию привела её городская жизнь впроголодь в первые месяцы, и теперь она у неё вызывала омерзение. А потом и то существование в условиях оккупации, когда ей было позволено для добывания стратегической информации сближаться с немецкими офицерами, играя роль обиженной советской властью, хотя к тому были и впрямь все основания, и ради этого была принуждена с ними спать.

И на это её толкал Светозар, якобы по приказу партизанского штаба, и что она тогда вытерпела, такое только можно представить в кошмарном сне или аду. Хорошо хоть то, что Светозар ни разу не обозвал её за это грязным словом, оскорбляющим честь порядочной женщины. Она даже не говорила мужу, что иногда ей снился тот немецкий офицер, от которого могла понести. Хотя старалась делать всё, чтобы этого не произошло. Но в её подневольном существовании известных средств по предупреждению беременности было немного, да и то они относились к народным способам.

После того, как Зинаида Прохоровна во сне увидела ребёнка, она уже не могла заснуть. Но скоро заявился муж, у которого на работе возникли свои проблемы, так как в городе появилась банда, она вскрывала квартиры состоятельных советских чиновников, а в колхозах Новочеркасского района (и даже за его пределами) пропадали поросята, коровы, лошади, птица, кролики.

Банда, судя безграмотно нацарапанным буквам, именовала себя «Чёрным вороном». Городской комитет партии призвал милицию и госбезопасность к совместным действиям. И эту работу поручили подполковнику Сергею Николаевичу Светозарову, который тогда, как было сказано, занимался расследованием того, кто предал подпольные группы, которые были созданы самими чекистами и подпольным горкомом партии. Он было уже вышел на предателей, как вдруг его вызвал к себе начальник городского управления КГБ полковник Иван Каземирович Верховский.

– Вызывали, товарищ полковник? – спросил Сергей Николаевич.

– Вам передали, значит, вызывал! Проходи и садись, – ответил Иван Каземирович. У него было широкое лицо, нос небольшой, зато большие уши, светлые глаза.

Когда Светозаров сел, Верховский встал из-за стола и устроился перед своим первым заместителем.

– Чем вы сейчас занимаетесь, подполковник?

– Пока всё тем же, и одновременно налаживаем связи с коллективами и нашими осведомителями. В городе проживает больше десяти тысяч некоренного населения. Много переехало из станиц и хуторов. А также из других уголков страны…

– Это хорошо… Мне позвонили, просили не тратить на установление предателей время, которое когда-нибудь нам само подскажет и даже укажет на негодяев. А то мы много тратим сил, когда ждут другие участки оперативной работы.

– Но надо же довести дело до конца! – возразил Светозаров.

– Тебе так хочется?

– Так точно, товарищ полковник.

– Хорошо, занимайся! Но только в свободное от работы время, – согласился Иван Каземирович. – Сегодня поступила другая задача, – продолжал Верховский. – Мне позвонил первый секретарь горкома Георгий Константинович Передреев. В городе по сводкам милиции больше года действует нагло банда по квартирным кражам, грабит состоятельных граждан: профессоров, докторов, одного зубопротезника. Но это ещё не всё. По донесениям милиции действует хорошо организованная банда числом не менее двадцати человек из бывших уголовников. Среди них, говорят, есть и политические. Известно, что из хуторов и станиц пропадают овцы, свиньи, лошади, коровы, телята, птица. Есть все основания считать, что действует одна и та же банда, поскольку кражи, грабежи происходят как по команде почти в одно и то же время. Вот среди них ищите и своих предателей. И главное, оставляют пресловутую надпись: «Чёрный ворон». Так что нам велено подключиться к милиции. У них нет опытных сыщиков, нет среди населения своей агентуры. В этом обвиняют нас, дескать, проводили чистку среди сотрудников, и тех, которые вели агентуру, их уже нет. Я это рассматриваю, как… В общем, нет, с выводами потерпим, а пока за работу. Хотя должен сказать, их начальник Бугров только сажает алиментщиков, которые уклоняются от уплаты долгов, тогда как на базаре немало развелось карманников. Мы проведём работу, напишем докладную и Бугрова отстраним. А тебя будем рекомендовать на повышение…

– Я должен стать начальником милиции и наладить агентурное дело?

– Ты не смейся. Надо помочь, найдёшь себе замену и вернёшься… Коров воруют прямо с пастбища не только колхозных… так что ты подключи свою группу. Я читал отчёт по работе с населением. Кстати, ты знаешь, что атамана Павлова уничтожили наши, переодетые в полицаев, по нашему приказу одним из атаманов. Хотя, кто его застрелил, уж точно не установлено. Казаки расстреляли то ли вестового, то ли сигнальщика. Но оба были ни при чём. Хотя Павлова боялись и немцы, и казаки. Тот же Доманов боялся быть уличённым в связях с нашими агентами. Но его это всё равно не спасло. Павлов был ликом гордый, чуть было Духопельникова и Сюсюкина не расстрелял, которым мы обещали после разгрома немцев свободу. Говорят, Доманов не дал через своих сообщников. Хотя с Павловым он и вёл подпольную войну. Так вот: поступило распоряжение: казаков не трогать, чтобы забыть о них на то время, пока не наладят антисоветскую деятельность. Вот тогда картина станет ясная. Должна проявить себя в полной мере подпольная организация. Кстати, в штабе Павлова ты был месяца три…

– Что вы хотите этим сказать, Иван Каземирович? Сюсюкин содержал собранные Павловым деньги. Он кутил с Духопельниковым и женщинами в Ростове по нашему приказу! Мне поручили нейтрализовать Павлова и всю верхушку штаба казаков. Их арестовали, а потом выпустили. Но тогда у меня была другая задача: сеять в среде немцев недоверие к Павлову и казакам…

– Я хочу вам посоветовать: уже пора списать все наши провалы на войну, на того же негодяя и предателя Павлова. Его храбрости надо отдать должное. Смерть Кривопустенко на его совести. Но разве Сюсюкин не расстроил ряды казаков уже без вас, разве не он вбил клин между Павловым и другими атаманами? Вы сбежали из города после первого провала. Этому есть свидетели, Сергей Николаевич. Вы забрали своих прелестных дамочек и сбежали, не получив на это приказа…

– У нас пошли провал за провалом. Кто заставил учителя Данилова организоваться? Он же мухи боялся! А тут вдруг стал немцам вредить. Этим он нас чуть всех не погубил. Подумаешь, мельницу сломал, а другие пустили. Его подвиги кому-то было выгодно раздуть. А меня несправедливо объявить беглецом с поля боя? Кстати, к тому моменту связи со штабом уже не было, мы не смогли ни с кем связаться. К тому же намного раньше нас ушли представители подпольного горкома во главе с Семерниным. А почему их не объявили беглецами? А потому что пошли повальные аресты активистов, коммунистов. Тут развернулись все те, кто ждал немцев. И в этом больше всех усердствовал со своими казаками Павлов. Сделав грязное дело, он убрался на фронт, так как понял, что в его рядах кто-то активно работает на раскол казаков. И Кривоспустенко взялся руководить подпольем. Павлов был не дурак, он оставил своих, чтобы вычислили наших агентов, и заслал к Кривоспустенко шпиона. Так был он схвачен во время задания. Мы его освободили, но бургомистр, кажется, по фамилии Вершинин со своими распознал его даже в парике. И его снова схватили. Кстати, при помощи друга Павлова. А после пыток в гестапо Василий Григорьевич был расстрелян.

– Где твои предатели? Их нет! А Петра Фёдоровича Данилова негоже так принижать и записывать в труса. Никто его не уполномочивал на дело, он сам. Между прочим, его подпольщики уничтожили тридцать пять фашистских подрывников и факельщиков. Они поджигали городские объекты, арестовали сорок пять полицаев. А тринадцать сами перешли в его отряд. Правда, говорят, они были ещё самим Семерниным засланы к немцам и служили в казачьем полку. Не уходить же им с немцами?

– Предатели сбежали вместе с немцами. А другие убиты партизанами. Должен сказать, когда сейчас в городе многих, кто встречал немцев с хлебом и солью, уже нет в живых, а другие покинули город, так что нет и антисоветской деятельности. И думаю, не будет долго…

– Свежее мнение! – усмехнулся как-то нехорошо Иван Каземирович. – А ну вот на-ка да почитай при мне! – предложил начальник, подавая Светозарову клочок бумаги с изображением ворона, и под ним кривым почерком было написано: «Советская власть нас обманула: отняла землю, пастбища, не даёт заниматься рыбной ловлей, охотой. Наши деды и отцы были ограблены безбожными советами. Мы не хотим из-за её произвола умирать с голода. Держитесь, советы! Мы вас забьём своими чёрными вороньими крылами!»

Сергей Николаевич прочитал и положил от себя подальше грозную записку, точно и впрямь опасался чёрного воронья, которое будто могло вылететь из клочка бумаги, вырванного, скорее всего, из служебного блокнота. А это тотчас подсказывало, что тот, кто писал, использовал свой блокнот.

– А кто это писал, – заговорил Светозаров, – не просто вор, а деловой человек. Настоящие воры вряд ли носят при себе блокноты. И что им туда записывать, разве что было ими украдено?

– Вот сразу видно, Сергей Николаевич, вы не были связаны с уголовным розыском. Воры есть разные. Когда они действуют совместно, главари ведут учёт того, что подельники принесли с воровской вылазки. Этот вызов нам всем! Такой организованной банды давно не встречал даже в войну…

В первые послевоенные годы долгое время в городе случались перебои с продовольствием. Было немало случаев даже голода, от которого умирали в первую очередь старики и дети. Мирная жизнь налаживалась трудно. Со всех сторон пострадавшему от оккупации городу везли, кроме строительных материалов, продовольствие. Но всем его не хватало, немало его воровали, передавали детским домам, школам-интернатам, которые открылись после войны из-за наплыва беспризорников и сирот. В строй ввели все кирпичные заводы. Многие помещения с оборудованием были выведены из производственного цикла ещё в начале войны…

Не все горожане могли найти работу, многие на время уезжали к родственникам в хутора и станицы. Кроме своих сирот, немало беспризорников в поисках лучшей доли приезжало из других регионов. Некоторые пытались разыскать своих родителей и близких. Оседали в городе и бывшие уголовники, обитая в пустых домах. Жили на ворованное, так как у многих не было документов.

Вскоре они сходились с местной шпаной, в результате участились ночные грабежи. Нападали на тех, кто возвращался домой со второй смены. Здание железнодорожного вокзала, которое в войну пострадало от бомбёжки и от боевых действий подпольщиков, несколько лет стояло не отремонтированным. Вот в нём и обитали летом беспризорники и просто бродяги. Они облюбовали подвалы бесхозных домов и зданий, даже жили в долго не ремонтированном бывшем доме Красной армии. В войну в нём немцы устроили госпиталь, а при отступлении фашисты его спалили.

* * *

В старом казачьем городе жизнь налаживалась не просто; те люди, которые не искали работу, промышляли воровством и грабежами. На них-то и вышли Валерий Чернов и Иван Воронин, которые работали в потребительской кооперации и вдвоём на фургоне ездили каждый день по хуторам и станицам, скупая у населения разную живность.

Иван был высокий, костистый, с чуть вытянутым худощавым лицом, крупными зубами, он курил папиросы «Беломор». И вот однажды этот человек увидел в займище на привязи молодую корову. Она щипала траву на вольном лугу, и этим была довольна.

До станицы Красюковской было метров пятьсот. Воронин остановил машину, глядя как зачарованный на пятнистую чёрно-белую корову.

– Видал, – сказал он Чернову, который работал заготовителем сырья от кооперации.

– Что там узрел за диво? – он посмотрел в окно и увидел корову. – Ну и что предлагаешь?..

– Увезём, смотри, нет вокруг ни души…

– А что, не спит ли пастух в камышах, или рыбу ловит в речке? – высказал тот опасения.

– Да никого! Я тебе говорю. Век воли не видать! Бабка, чую, выгнала на пастбище. А сама по старости про неё забыла…

Валерий Чернов был лет сорока. На войне недолго воевал, а после второго сложного ранения его оставили в тылу, где пригрелся при госпитале, занимаясь обслугой. Возил бельё в прачку, привозил продукты. За ним тогда ничего плохого не замечалось. До войны после ремесленного работал на мясокомбинате вальщиком и рубщиком.

После войны устроился в потребкооперацию, что гарантировало неголодное существование. Мясокомбинат в войну сильно пострадал, и от орудийных обстрелов, и от бомбёжки. Рядом с мясокомбинатом немцы создали концлагерь для военнопленных и его цеха хотели приспособить под газовые камеры. Но город тогда был плохо газифицирован, а везти в специальных ёмкостях не получалось, так как дважды попадали под бомбёжки и вскоре от этой цели отказались. Хотя концлагерь предназначался и для другой цели, самых здоровых военнопленных отправили в Германию, а менее – под охраной строили бараки и ремонтировали повреждённые подпольщиками предприятия.

Чернов не любил вспоминать войну и всё, что было с ней связано, так как не отличался храбростью. Поэтому предложение водителя Воронина увезти корову он встретил с большим сомнением. Пока Чернов раздумывал и озабоченно посматривал по сторонам. Воронин проворно выскочил из кабины, открыл задний борт, за верёвку спустил сходни и быстро побежал к корове. Он выдернул металлический кол, отцепил с ошейника цепь, просунул в кольцо верёвку, завязал в три узла и повёл корову к машине. Но тут корова упёрлась. Тогда Воронин стал постёгивать концом длинной верёвки, и та резво побежала в заданном направлении, точно там ждало её лучшее лакомство.

По сходням корова пошла на удивление быстро, словно была только этому и обучена. Но тут и Чернов выскочил, помог справиться Воронову, глядя лихорадочно по сторонам. Им повезло. Высокий борт закрыли и поехали. Дорогой решали, как отчитаться перед начальством за корову?

– Нет, так не пойдёт, – сказал Чернов. – лучше на мясокомбинат сдать…

– А если уже хозяйка в милицию заявила, и она, милиция, устроила там засаду?

– Да, может, и так. А что тогда делать? Заварил кашу, а я теперь расхлёбывай.

– Вот что, сами порешим, мясо продадим в области. Надёжного ветеринара найди, – предложил Воронин.

– А наш, Сидорович, не подойдёт?

– Нет, он смотрит на меня и думает, что я мало ему заплачу…

– Я вспомнил: в посёлке Новом есть ветеринар! – воскликнул Воронин.

– Замечательно!

Воронин был моложе Чернова лет на пять, коренастый, подвижный, с энергичным скуластым лицом, живыми юркими серыми глазами. Он отвоевал всю войну почти без царапины, правда, однажды контузило. По фронтовым дорогам он возил комдива, имел одну медаль «За отвагу», когда из-под вражеской бомбёжки удачно выскочил с комдивом. Хотя бомбы рвались то спереди, то сзади, но Воронин умело объезжал все воронки и благополучно ушёл под Клином от насевшего вражеского «Мессершмидта».

Однако, несмотря на фронтовое везение, биография его изобиловала многими тёмными пятнами. Он был в прошлом из зажиточной семьи казаков, одни его родственники воевали за красных, другие за белых. Его же отец вообще не воевал, так как после германской уже оказался непригодным. А мать из хорошей семьи, в войну с немцами погибла на сенном рынке во время бомбёжки.

Дед по отцу всю жизнь содержал мелкую лавочку и торговал, скупая у местных и по всей округе ремесленников их изделия. В годы нэпа он хорошо развернулся, однако с приходом индустриализации и коллективизации его прижали, магазин и мыловарню он закрыл. Дед затужил без прибыльного дела и вскоре умер. Отец после пытался торговать из-под полы, тишком, но кто-то донёс, всё отобрали, а в войну он куда-то поехал и не вернулся…

Иван Воронин жил за Александровским садом на улице Кавказской. Когда вернулся с войны, он с ходу женился на соседской девушке, которая со своими родителями вернулась из эвакуации. Вся родня Ивана была неизвестно где, после войны не знал, где жили сёстры как матери, так и отца, а два брата матери полегли: один на фронте, второй не вернулся из концлагеря…

И вот так с Ворониным жестоко обошлась война. А тут голод вновь охватил и город, и деревню. Корову увели не от хорошей жизни. Думал ли Иван, что обездолил, лишив коровы семью, у которой, быть может, малые дети? Нет, ему и в голову это не пришло, так как год назад молодая жена родила сына. И надо было семью чем-то кормить.

Когда привезли свою добычу в далёкий хутор к знакомому ветеринару Фролу Ивановичу Староумову уже в сумерках, тут и открылось, что то была ещё не корова, а тёлка стельная…

Фрол Иванович не советовал изводить животное, надо было дождаться отёла. А это произойдёт месяца через два. Куда ж им с ней деваться, гадали два лиходея. И, видя, что мужики попали в сложное положение, Фрол Иванович предложил оставить до отёла животину у себя. Стояла как раз середина сухой похожей осени. Нечего было делать, уехали, а Фролу Ивановичу пришлось своим бабам сочинить историю болезни животного, что ему несподручно каждый день ездить в город для осмотра тёлки. А здесь он присмотрит за ней. За это они, хозяева тёлки, отдадут телёнка. На этом мать Полина и жена Раиса перестали его теребить, чью корову он у себя пригрел? Им-то теперь чего печалиться, коли сделку Фролушка обустроил с выгодой для себя.