Текст книги "Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965"

Эта одиозная четвёртка собиралась встретиться с того часа, как жарким августовским вечером в очередной раз в южном направлении проводила И.В.Сталина на отдых. Иначе это не могло случиться, поскольку на север или восток, он не выезжап, или на том же вражеском и некогда союзном Западе он никогда не отдыхал. Разве что в таких случаях он иногда шутил, как в тот прощальный вечер:

– Почему меня на юг тянет? Думаете, только из-за того, что я родился в солнечной Грузии? Нет, товарищи. На сэвере, в Восточной Сибири, я не раз отдыхал, это когда меня в ссылку отправляли! Я убегу, а меня туда опять запирали… Из вас, молодых, кто может этим похвастаться? – Сталин иронично обвёл всех взглядом, пригладил пальцами свои усы и продолжал, видя, как Маленков, будто стыдливо опустил глаза. Хрущёв тоже смотрел себе под ноги. Булганин и Берия быстро переглянулись и про себя заулыбались. Хотя их сытые, гладко выбритые физиономии, хранили деланное суровое спокойствие. Каганович, Микоян, Молотов смотрели слегка подобострастно и улыбались сдержанно, при этом делая вид, что им было весьма интересно слушать остроумие вождя. Хотя Сталин на эту троицу не посмотрел, поскольку для него они были скучными, как прочитанная книга. Зато четвёртка молодцев, не считая остальную свиту из партаппарата, вызывала у него неподдельный интерес. Во-первых, они оставались за него, во-вторых, они, именно они: ни Каганович, ни Молотов, ни тем более Микоян, не подсказывали ему, с какой стороны надо ожидать опасность возможного контрреволюционного переворота. И они имели в виду ни кого-нибудь, а Н.А.Вознесенского, Кузнецова, Родионова, Попкова. Но сейчас Сталин нарочно досказал свою мысль, продолжая рассматривать четвёртку прощупывающим взглядом.

– И что я этим вам хочу сказать? Никто из вас не был на отдыхе в Сибири, а я был! Поэтому вы поедете в Сибирь, а я на юг. А Маленкова я посылаю в Ташкент. Нет, ты, Георгий, где был?

– В Узбекской республике, товарищ Сталин, – по-военному быстро отрапортовал Маленков.

– Хорошо, а теперь побудь в Казахстане. Мне Мэкита подсказал, там надо будет зэмли целинные поднимать. Так Мэкита Сергеевич? – повернулся вполуоборот к Хрущёву Сталин, глянув на того больше, чем сурово. Хотя тот всегда у него вызывал своим круглым лицом и лысеющей головой невольную улыбку. Но сейчас он оставался без его присмотра. И тому надо было взглядом, пробирающим до костей, внушить прилежное послушание…

– Да, товарищ Сталин, я вам говорил именно так! Залежные земли конские табуны да сайгаки утрамбовали за века, превратив в камень.

– А ты, Георгий, пока займись там, нет, не зэмлёй, а партийной работой. И почисть там этим степнякам перья, а то совсем от нас отбиваются. Ты понимаешь, как надо чистить? Вот и хорошо! Ты это хорошо умеешь. И здесь это тоже помни…

– Слушаюсь! Так и будет сделано, товарищ Сталин!

– А Вознесенского нет среди вас?

– Вы ему поручили написать книгу по экономике, – подсказал Вячеслав Михайлович Молотов, искательно глядя на вождя, и сейчас присущая ему строгость сменилась улыбкой. Хотя знал, что вождь об этом того не просил, просто хотелось угодить. Да и помнил ли он всё, что кому-либо поручал? Но Сталин даже не посмотрел на Молотова, а взглянул на Маленкова так выразительно, что тому показалось, будто тот сжался в плечах и сделался меньше ростом. Однако в тот момент Сталин не заметил, как на него сбоку осторожно смотрели Берия и Хрущёв.

По взгляду вождя Маленков тотчас понял, что в Казахстан ему ехать незачем, лучше бы туда отправиться Хрущёву. Но Сталин, как того и ожидал Маленков, не проронил ни слова: он слегка поднял руку, помахал и стал подниматься в правительственный вагон по устланным ковровой дорожкой ступенькам. На перроне, кроме войск оцепления и провожающих, из гражданских лиц никого не было.

– Ты, Лаврентий.., – на последней ступеньке, при входе в вагон, Сталин остановился, обернулся, нашёл глазами Берию и продолжал: – ко мне приедешь и всё доложишь!

– Хорошо, товарищ Сталин! С Валентиной я приеду. Вы её оставили на этот раз, она к своим поехала, чтобы я отвёз её и назад привёз после всей проверки, я помню…

Сталин помахал рукой медленно и вошёл в вагон…

Именно этот момент проводов на юг Сталин вспоминал не раз, пока отдыхал на специально сделанной для него даче в горах с видом на снежные вершины главного Кавказского хребта.

А четвёрка незаметно отделится ото всех провожающих и рассредоточится по своим машинам, чтобы через час собраться для обсуждения совместных действий против более молодой партийной группы Н. Вознесенского и А. Кузнецова… И это, к сожалению, скоро произойдёт…

Но опасаясь прослушки, которую Сталин мог организовать на время своего отсутствия (хотя он это делал постоянно), они даже боялись уединиться в Подмосковье, где-нибудь в лесу. Однако Берия предложил сателлитам на Садовой свой внушительный двухэтажный особняк…

– У меня они не посмеют прослушивать, – заговорил Лаврентий Павлович, блестя стёклами пенсне, что казалось, он не без злобности алчно смеялся.

– Лаврентий, мы знаем, ты у нас самоуверенный, – сказал Хрущёв. – Один Вышинский что прокурор, что министр, у него и Абакумов по верёвочке ходит. Один иголка – другой нитка. Это связка, тандем! А наш Сёмочка Игнатьев как мальчишка, все его пинают, но мы его не дадим в обиду.

– Нет, ну вот чего вы разговорились здесь, посреди дороги? – возвысил тон Маленков. – Чтобы нас видели вместе? Хозяину всё равно доложат. Надо сообщаться по парам. Я с Лаврентием Павловичем, а ты, Николай, с Никитой Сергеевичем.

– Поедем ко мне или не поедем? – быстро проговорил Берия, обращаясь к Маленкову.

– Ну да ладно уж! – махнул рукой Хрущёв. – Можем и к тебе! Дача твоя точно без прослушки? А может, пока мы тут тары-бары, а там связисты у тебя поработали, – рассмеялся Хрущёв, добродушно глянув на Берию, вспомнив, как хозяин персонально пригласил того приехать и всё доложить…

На эту реплику никто не ответил, а Лаврентий Павлович подобострастно улыбнулся на какую-то долю секунды, так как намёк «шута горохового» он воспринял однозначно. А в следующий миг Берия так сурово посмотрел на Хрущёва, что тот нахмурился и несколько лихорадочно взирал то на Булганина, то на Маленкова. Нет, первый его не очень волновал, а вот Маленков, который рьяно развернул деятельность по оттеснению Сталина от власти, вызывал у него ревность и беспокойство. К тому же Маленков, как и Булганин, моложе его совсем ненамного, и они ровесники. Берия тоже, но этот всех моложе и, похоже, поэтому по праву считал себя единственной кандидатурой, чтобы в будущем безраздельно возглавить правительство и повести страну вперёд. Но Хрущёв, отличавшийся наблюдательностью, замечал то, как Сталин смотрел на Берию, то есть совсем не так, когда останавливал взгляд на Вознесенском, которого уважал за его всестороннюю образованность и честный взгляд. Только Вознесенского Сталин слушал внимательно, видя в нём само воплощение совестливости и порядочности; он уважал его и за то, что Николай Алексеевич никогда не рассуждал вслух без надобности о политике. Да, глаза Сталина при взгляде на своего заместителя лучились особым светом почтительности. И Хрущёву, видевшему это, в душе делалось не по себе; он чувствовал в сердце ноющую ревность, которую всегда испытывал к этому выдержанному внешне спокойному человеку, далёкому от закулисных аппаратных противоборств. Причём вполне искренне, но про себя злился, когда однажды услышал от Вознесенского такие слова, которые вызвали у него лютое возмущение, а может, ту же самую ревность, что Сталин не смотрел на него, Хрущёва, точно так, как воспринимал вождь самым серьёзным образом Вознесенского? А слова того были такие: «Вы знаете, Никита Сергеевич, я работаю ради воплощения идей в жизнь Иосифа Виссарионовича, и ему верю, и никто из нас не может его заменить: «Правильно, Николай Алексеевич, мы его и не будем просить уйти, да это и недопустимо! – ответил Хрущёв. – Он же, помните, хотел уйти сам? Но мы этого не позволили. Да, его никто не заменит, как он руководит у всех мороз по коже. Только ты, как его любимец, не скажи, не передай ему мои слова. Пока не хочу быть расстрелянным, – и Хрущёв по-бесовски рассмеялся.

А Вознесенский растерянно пожал плечами, смущённо, застенчиво улыбнулся и пошёл прочь. «Вот чудак, фанатик, – подумал тогда Хрущёв. – Плохо, что у нас так поставлено, что никого нельзя заменить. А я бы правил демократично».

Не зря, неверное, о Вознесенском ходил слух, что его боялись коллеги и старались обходить стороной его кабинет, поскольку он был накоротке с вождём и никто не знал, а только мог догадываться, о чём между ними проходили беседы….

– Ну, так чего притихли? – спросил Хрущёв. – Едем, или тут будем решать?

– Ко мне на дачу! – предложил вторично Берия. – У меня Семёна и близко нет. А вот Абакумов…

– Давай тогда по машинам, да чтобы хвоста не привели! А что Абакумов?

– А кто нас будет прослушивать? – вставил до этого молчавший Маленков. – Я им обоим не доверяю. Но Игнатьев нам ближе по духу. Кстати, Лаврентий, а хозяин думает, что ты Абакумову сочувствуешь по делу врачей?..

– Вздор! С Виктором я и близко не знаюсь. Ты же, Георгий, и ставил его, а ко мне впредь не подходи с такими подозрениями. Не я разгонял еврейский комитет, а ваш Игнатьев, когда Абакумова не было в Москве, – резко проговорил Берия, глаза его, если бы не очки, было бы видно, как огненно сверкали.

Когда не последовало ответа, Берия молча смерил всех колючим взглядом и пошагал, косолапя, к машине. Причём все трое послушно пошли следом, не глядя друг на друга.

«А чего ради он к нам клеится, сам хозяина боится, а клеится, не иначе будет ему на нас депеши клепать» – думал мрачно о Берии Хрущёв, садясь в правительственную машину, где уже сидел Булганин.

Дача Берии, однако, никого не привлекала. В пути все отреклись от неё. И тогда Лаврентий Павлович повёз своих «соратников» в известный сегодня особняк на Малой Никитинской в центре Москвы, те это встретили обыкновенно. Его жена, Нино Теймуразовна Гегечкория, проживала тогда за городом, у сына Серго…

Этот особняк был большой, с множеством комнат и обширной территорией, который находился под круглосуточной охраной. В одной из комнат пребывала молодая домработница, одна из тех соискательниц «тёплого местечка». Через комнаты этой квартиры, как пишут некоторые историки, их прошло более двухсот, хотя точно не могли установить, сколько же на самом деле Лаврентий Павлович обесчестил, а потом по просьбе самых сговорчивых или по своей барственности, снисходительно находил им место работы в каком-нибудь престижном ведомстве… Причём о бериевском особняке до сих пор слышны зловещие легенды. А в его окрестностях даже находят якобы тайные захоронения тех женщин и девушек, которые не должны были знать, что происходило в его стенах, пока Берия жил в нём…

Однако сегодня находятся историки, которые очищают Берия, что не было у него столько женщин и вообще он не шпион, а душка и вовсе не злодей-душегуб, который мечтал исключительно о перестройке экономики и реформах…

Но вернёмся к той реальности. Одна из его соискательниц была выше среднего роста, с хорошей фигурой, миловидная, (а Берия был знаток женской красоты) Дарья Михайловна, в прошлом библиотекарь, а теперь его домоправительница.

– Найдите мне хорошую работу, – попросила она, когда Лаврентий Павлович спросил, что она ждёт от него, за доставленное ему удовольствие, какой милости?

Познакомился он с ней в библиотеке, когда выбирали книги по управлению экономикой при плановом производстве и распределении. И на его предложение – провести с ним вечер, Дарья Михайловна ответила согласием. Когда он за ней приехал к закрытию библиотеки, впрочем, стоял за углом, и она подошла, он открыл дверцу чёрной машины, спросил:

– Замужем?

– Да, ой, нет, была! – растерянно ответила женщина.

– Так замужем, или была? – уточнил Берия. И при этом так пронзительно и холодно глянул, что у неё по телу пробежали мурашки. Дарья Михайловна смутилась, покраснела, вспомнив со страхом, какой Берия занимал пост восемь лет. Она испугалась, что солгала. И тогда призналась, что замужем уже семь лет, у неё трое детей. А муж мастер стройтельно-ремонтного участка. Дарья Михайловна была импульсивная, заводная и такие люди, каким был Лаврентий Павлович, вызывали у неё огромное любопытство.

По Москве к тому же ходили слухи о его бесчисленных увлечениях женщинами, а у неё, влюбчивой, мужчины вызывали животный интерес. Но свой порок она скрывала от мужа, который был донельзя раздражительный, но при ней вёл себя покорно, так как любил её за неподдельное обаяние, чем она ловко умела управлять.

Когда Берия привёз к себе Дарью Михайловну, то первым делом отправил домой свою прежнюю домработницу – престарелую деву. Тогда такие ещё были в Москве. И Берия её не трогал из тех соображений, что не хотел, чтобы о нём думали дурно. Хотя вовсе не это его останавливало (ведь слухи всё равно ходили), а то, что домработница по своей натуре не испытывала к нему желания. Берию, это обстоятельство настолько злило, что он чуть было её не отправил в лагерь, как он не раз делал в отношении тех актрис, студенток, которые не разделяли его страсть и отказывали ему в своём расположении. Но в отношении домработницы от этого шага его удерживало одно: она умела хорошо готовить, убирать, содержала в идеальной чистоте огромный особняк и даже со вкусом обставила его комнаты. Правда, она не заходила на половину его жены Нино, которую видела редко…

Берия издавна считал себя эстетом, часто посещал театры. Из артисток у него перебывало тут довольно много, но далеко не все уступали его плотской страсти, за что изгонялись из театра или вообще бесследно исчезали…

Так что предшественницу Дарьи Михайловны Берия послал секретаршей к одному из своих заместителей, о котором та верноподданнически докладывала. Причём в бытность его наркомом НКВД Лаврентий Павлович из своих любовниц-ставленниц делал их осведомительницами.

Когда Дарья Михайловна попросила Берию в награду приискать ей приличную должность, Лаврентий Павлович, смеясь, сказал:

– Душечка-Дашечка, у меня дома уже три года заведует кухней, прачкой, уборкой одна старая мымра. Я её выгоню, а тебя поставлю. Хочешь?

– Ой, ну что вы, я так рада! А библиотека у вас есть?

– Не бойся, без книг не будешь сидеть! Я по твоим глазам вижу, сколько я буду тебе платить, так?

Дарья Михайловна подобострастно, трогательно волнуясь, кивнула.

– Вот и отлично, платить буду хорошо! А твоего мужа до прораба повышу. Он и не узнает, за что!

– Ой, спасибо! У нас три сына!.. – дала понять, чтобы их тоже обласкал вниманием…

И вот Дарья Михайловна не успела открыть дверь своему покровителю, как Берия с порога быстро скомандовал:

– Так, Дашута, можешь уходить до утра! К мужу поезжай! Командировка твоя пока закончилась. По детям соскучилась?

– А что с ними произошло?

– Поезжай! Тогда узнаешь. Ты слыхала, что тебе велено? Уматывай да живей! Мне ты сегодня не нужна!

– Мне надо собраться…

– Пулей, пулей! А то в лагерную пыль превращу!

Дарья Михайловна, суматошно переодеваясь для улицы, ничего другого не могла подумать, как то, что Лаврентий Павлович отказывается от неё в пользу новой любовницы. Хотя за два года её нахождения у него сколько раз бывало, когда он привозил сюда молодых девушек и женщин. И при ней развлекался с ними и даже заставлял их себя раздевать, не стыдясь ни любовниц, ни её. Однажды Лаврентий Павлович послал её на кремлёвскую квартиру Сталина к Валентине Истоминой передать той букет роз, с вложенной в него запиской.

– А меня не пропустит комендант Кремля, – сказала Дарья Михайловна.

– Ты скажи, от кого, и тогда он тебя пропустит, а тебе пропуск… свой, – Берия усмехнулся нагло, самоуверенно, глядя на растерянную женщину.

– Лаврентий Павлович, не посылайте. Не надо, я очень боюсь!

– Кого, меня? Или?.. Если я тебя посылаю, ты не должна бояться. А, что я тебе говорю: не должна помнить и тут же карошо забыть! Мы все стареем, и он тоже, ничего не узнает. Мне сказали, что его нет дома. А это мне говорят мои люди…

И Дарья Михайловна исполнила его прихоть, поехала на служебной машине Берии, водитель которого без слов последовал по указанному адресу. И просила Истомину дать ему письменный ответ…

Это было вскоре после того, как Берия провёл на Семипалатинском полигоне первое испытание атомной бомбы, подготовка которой к производству заняла всего четыре года от Потсдамской конференции, на которой Сталин узнал от президента США Гария Трумэна, что американцы уже создали мощное оружие и взорвали в пустыне в предместье Аламогодо…

В этот период Сталин представил Берии неограниченные полномочия с единственной целью: чтобы бомба была во что бы ни стало! И потому Л. П. Берия в государстве считался, чуть ли ни вторым после Сталина лицом. Хотя вторая роль по разработке нового оружия была вручена Г. М. Маленкову, и между ними велась негласная борьба, несмотря на то что Маленков тогда занимал пост первого заместителя председателя Правительства И. В. Сталина. Однако Маленков пытался ограничить влияние Берии на Сталина, выставляя того, чуть ли не врагом самого вождя. Сколько раз тогда личный секретарь Сталина А. Н. Поскрёбышев, понимая, для чего рвётся к хозяину Берия, сначала звонил Маленкову, чтобы пока тот его немедленно принял. Поскрёбышева Берия возненавидел ещё раньше того, как стал работать в наркомате госбезопасности. А когда стал наркомом, он пытался подорвать ему доверие со стороны Сталина, который говорил несколько иронично:

– Лаврентий, ох, и мнительный ты, как поработал на мусовитскую контрразведку. Мы тогда поверили тебе, что ты не запятнал доверие партии. Мы, думаешь, поверили товарищам Давуду Гуссейнову и Касуму Измайлову, а Мирза что-то писал о тебе невнятное. Но мы ему вразумили и подсказали, как надо верить своим партийцам. А что ты мне говоришь о Поскрёбышеве? Какой он шпион? Английский или сионистский? Не верю я!

– Я всегда был вам верен. Всем сердцем! Я не хочу, чтобы когда-нибудь ваше место заняли Маленков, Булганин, Хрущёв. Вы должны продолжать своё дело, и только вы, товарищ Сталин. Я вам это сколько уже твержу, только вы!

– Мы давно с тобой условились на «ты», а ты опять мне выкаешь? Но ничего… Кого ты назвал – не будут державой управлять, мне дороже них всех Вознесенский… – Сталин, сказав это, тут же зорко, проницательно посмотрел на Берия, которому из всего окружения, что касалось захвата власти, не доверял ему первому. И потому пока не рассматривал его, как своего возможного преемника. Хотя, когда он думал об этом, у него душа мрачнела, так как не верил, что кто-нибудь из его окружения смог бы так же хорошо управлять страной, как он, великий Сталин! Но вслух при любом члене Политбюро он не мог так величать себя. И когда на партийных съездах, или пленумах, весь зал скандировал и исступлённо кричал: «Да здравствует великий вождь и учитель Сталин! – он выслушивал и пытался проникнуть в то, насколько эти возгласы были свободными, искренними, не по принуждению, и тогда поднимал кверху руку, чтобы зал затих. Но крики, возгласы и овации какое-то время ещё продолжались. Ему это не могло не льстить. Хотя Сталин понимал, что все эти возгласы, здравицы, слетали с их уст не столько из-за животного страха, а вполне искренне, они ему верили, что и впрямь проводит мудрую политику. Сознавать это было и приятно, что он такой великий, и в то же время досадно, что сама по себе борьба за власть с обеих сторон сопровождалась страхом. Но кто мог подумать, что он, как и все, тоже их всех боялся.

Берия в любой момент мог позвонить Сталину. Но он знал, что даже верховная связь могла прослушиваться, и это знал на своём опыте, не только наркома госбезопасности, но и когда возглавил оборонный комплекс. Первым долгом необходимо было прослушивать всех специалистов от науки, начиная с младших научных сотрудников и заканчивая Курчатовым и Королёвым. Особенно Берия ненавидел П. Капицу, который не любил, чтобы его работу контролировали. Причём Капица по своей натуре был человек нерасторопный, отчего Берии казалось, что тот нарочно затягивает разработки, а значит, и вредит всему делу. За это и был арестован, хотя Сталин пытался сам разобраться, в свою очередь не доверяя, Берии, который мог всякую неудачу свалить на любого.

Лаврентий Павлович, даже не признаваясь себе, был тайно влюблён Валентину Истомину – сестру-хозяйку Сталина. Хотя он, желая её подчинить себе, преследовал другую цель, а именно сделать ту не только своей любовницей, но и осведомительницей, как он поступал со всеми принуждёнными к сожительству женщинами. А точнее сказать, войти к ней в доверие настолько, чтобы она рассказывала ему о том, что говорит ей Сталин, о чём вождь беседует с высокими гостями? Берия лелеял наивную мечту прочитывать мысли хозяина. Хотя понимал, что это невозможно. Сталин не вёл никаких личных записей, тогда как Берия этим не гнушался, поскольку уже якобы найден его дневник. А какой он подлинный или подделанный решать экспертам…

Об устранении вождя Берия сначала думал про себя, потом стал рассуждать вслух о будущем страны с близким другом Г. Маленковым. А через него узнал о настроениях Булганина и Хрущёва. И даже иногда Каганович с Молотовым заглядывали наперёд, когда невольно думали, что никто на этом свете не вечен, и в том числе Сталин, который на одном из заседаний Политбюро заговорил о преемнике. И все знали, что это он сделал под хмурое настроение. Тогда его слова взволновали всех, и почти каждый в равной мере подумал также и о своём будущем, так как не мыслили себя вне власти. А преемник мог их отстранить в силу разных причин. И, затаив дыхание, все приготовились слушать Сталина. И единодушно пришли к мысли, что хозяин почувствовал приближение своего неминуемого конца, а значит, для них он тоже неминуем…

Но если ему пришла пора заявить о преемнике, то им до этого ещё далеко. Особенно это чувствовали, впрочем, верили в своё крепкое здоровье и Молотов, и Микоян, и Каганович. И, между прочим, как мы знаем, предчувствия их нисколько не обманули, так как на десятилетия пережили Сталина. Но Каганович опасался ещё и о тех слухах, будто Вождь задумал ударить не только по «безродным космополитам», но и по еврейскому народу, который собирался выслать на Восток. Эта акция его пугала, сионистские круги связывались с ним через его внуков (а еврейская молодёжь больше старших опасалась этого и потому не молчала). Лазарь Моисеевич просил не паниковать, что слухам вредно верить, а между тем сам боялся, ведь был же недаром отстранён от Сталина. А это указывало, что надо немедленно помешать вождю провести акцию выселения евреев. Ведь, наверное, не зря и военные суетились…

И он позвонил Маленкову, чтобы связаться с Берией и тому, при тайной встрече, тихо сказал: «Надо что-то делать». Берия уставился в болезненные глаза Кагановича и увидел как тот настороженно и тревожно смотрел. Однако Лаврентий Павлович ни слова не произнёс, а только кивнул, как-то суетливо протянул тому руку и резко удалился. Действительно ли была эта встреча или нет, но на это указывают последовавшие обстоятельства. Нам необходимо поспешить к вождю и продолжить его выступление…

– Товарищи, когда-то я вам говорил, – начал чрезвычайно медленно развивать свою мысль Сталин, и по своему обыкновению степенно, – что придёт время, и надо будет говорить о преемнике. Я предлагаю выдвинуть такую личность, которая могла бы руководить государством, как минимум лет двадцать—двадцать пять. Теперь я предложу вам кандидатуру замечательную, хорошо вам известную, которая может и должна возглавить государство после меня, как вы помните. Что я при этом должен сказать? Как это надо верно понимать? На высокий пост Ленин не предлагал мою кандидатуру. Кого угодно, но только не меня! И что мы сегодня видим? Если б не война, государство ещё бы лучше процветало. Мы всему миру диктуем политику. Значит, Ленин был неправ, отклоняя мою фигуру. Но он и не предложил никого, если не считать того, как он назвал Бухарина любимцем партии. Вот кого он подразумевал на своём месте! Но мы знаем, что из этого вышло. Бухарин расколол партию, создал политическую оппозицию нашему главному курсу. А я сейчас назову своего преемника. Он должен быть хорошо натаскан во всех государственных вопросах. И быть самостоятельным в своих решениях, но очень правильных. Я считаю таким человеком… – Сталин сделал паузу, обвёл всех спокойным взглядом, – Вознесенского, – прибавил он и продолжал: – Экономист он блестящий, государственную экономику знает хорошо, – при этом он коротко взглянул на Маленкова. – Я считаю, что лучше его кандидатуры у нас пока нэт.

После выступления Сталина все молчали. А потом хозяин сказал, что больше никого не задерживает. Можно ли слова вождя о будущем преемнике считать сигналом для атаки на Вознесенского, которого боялась не одна четвёртка, а также и все те из аппаратчиков, кто в будущем опасался за свои кресла. Ведь знали заносчивый нрав председателя Госплана, как его особо ценил вождь и вполне мог на него полностью в будущем опираться и видеть в нём преемника. Вот потому они старались избегать с ним общения, так как мог любого из них погубить, зная его нетерпимость ко всякому роду нарушителям государственной дисциплины.

По этому вопросу безоговорочного доверия вождя председателю Госплана историки расходятся в своих мнениях, поскольку дальнейшие события показали, что Вознесенским Сталин не очень дорожил, если после некоторых колебаний всё-таки поверил в те обвинения, которые несколькими ударами уничтожили преемника. И не одного его, а ещё несколько человек во главе с А. А. Кузнецовым, а всего по стране по «ленинградскому делу» было казнено и посажено, как утверждают историки, около пяти тысяч человек…