Текст книги "Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965"

Николай Алексеевич Вознесенский был невысокого роста, с проницательными умными глазами. Иногда взгляд его казался тяжёлым, нос от переносицы книзу широкий, губы припухлые, с правильным вырезом. Глаза тёмно-голубые, он производил впечатление человека, которому хотелось верить и доверять за его честность. В своих суждениях он был порой прямолинеен и суров, даже категоричен, ненавидел криводушие, трусость, неумение отвечать за свои поступки.

В семье Николай Алексеевич был третьим ребёнком, после старшего брата Александра и сестры Марии. Самой младшей была Валентина. Семья Вознесенских была родом из села Тёплое Черньского уезда Тульской губернии. Отец Алексей Дмитриевич отличался глубоким умом, душевностью, за плечами имел только два класса церковно-приходской школы, а мать Любовь Георгиевна сама выучилась читать и писать. В селе – они понимали – четверых детей не выучишь, не дашь хорошего образования. Именно такую цель они поставили перед собой: если им, родителям, выучиться не удалось, пусть уж тогда дети. И отец, и мать верили, что только образование способно вывести детей в люди. Поэтому они и решили в 1910 году уехать из родного села и поселились в уездном городке Чернь, где были купеческие лавки, постоялый двор, при нём, как тогда было заведено на Руси, имелся кабак. Столярная и распилочная мастерская, кустарная типография, кирпичный, спиртоводочный заводы. До переезда сюда Алексей Дмитриевич работал приказчиком у лесозаготовителя Соколова, вымерял делянки лесорубам, принимал от них готовый к отправке на склад кругляк. Этими скудными заработками отца и перебивалась семья, мать же вела домашнее хозяйство, скот, птицу.

В Черни Алексей Дмитриевич нашёл работу на бывшем лесозаготовительном складе того же промышленника Соколова. Но здесь больше негде было найти доходную работу, зато дети могли учиться в школе, на что и рассчитывал Алексей Дмитриевич, страдая хронической астмой.

Был он высокий, костистый, грудь впалая, плечи выдавались несколько вперёд. И он, как мог, заботился о семье, поднимал на ноги детей. А мать всё так же вела домашнее хозяйство. С трудом собрали денег на дорогу и обучение старшему Александру, который поступил в Петербурге в университет на экономический факультет, где он был участником революционных событий, чем гордился за брата Николай, и немного ему завидовал…

Николай рано выучился читать; любил художественную литературу, к чему его, как и других детей, приохотила мать, Любовь Георгиевна, которая хоть школу не окончила, но умела читать и писать.

Сразу после революции умер отец, и семье стало жить трудно, наступали голодные дни, нищета. Иногда деньги присылал брат Александр, который подрабатывал, давая уроки. Николай на время бросил учёбу в школе и пошёл в столярную мастерскую, был и конторщиком в земельном отделе, даже торговал в лавке. Ещё, будучи юношей, он сошёлся с большевиком С.Н.Мелеховым, который давал ему читать книги и нацеливал на партийную деятельность. От него он узнал о Ленине и целях революции.

И уже в 1919 году Николай стал секретарём отдела печати Черньского уездного комитета и вскоре вступил в партию и возглавил там же комсомольскую организацию. И потом – заведующим отделом и редактором газеты «Юный коммунар». В 1924 году – на партийной работе, а после был направлен на Украину, где руководил агитпропом. Затем секретарь металлургического завода в Енакиево. В этом городе Николай познакомился со своей будущей женой Машей Литвиновой, которая работала библиотекарем в клубе железнодорожников станции Дебальцево.

Мария Андреевна производила впечатление мягкой, женственной, с густыми русыми волосами, которые заплетала в косу и она получалась толстая и тяжёлая. У неё были поразительно ясные серые глаза, хотя не обладала яркой внешностью, но была очень привлекательная, симпатичная русская двадцатилетняя девушка. На четыре года моложе Николая. С ним она познакомилась на совещании по культурно-массовой работе. И тогда Николай сказал себе: «Это она, только она мне и нужна, но я посмотрю, смогу ли без неё жить!»

После знакомства с девушкой Николай Алексеевич почувствовал, что не может забыть Марию Андреевну. Несколько дней она не выходила из головы. Он позвонил девушке, назначил свидание. Мария Андреевна пришла вовремя. При близком знакомстве Мария оказалась не такой уж мягкой, она собиралась учиться, обладала ясным умом. Была начитана, рассказывала увлечённо о прочитанных книгах, даже пробовала писать стихи, рассказы. Но считала, что по-настоящему к этому не готова. Часто встречаться не могли, зато переписывались…

Меньше чем через год Николай Алексеевич сделал Марии Андреевне предложение.

– Коля, а не спешим ли мы? – спросила она, и прибавила: – Я буду ещё учиться, да и ты, наверно, тоже пойдёшь?

– Нет, Маша, я давно тебя люблю. Ты это знаешь, учти, врать – это не для меня. Мы должны узаконить наши отношения. Я не могу уехать на учёбу, не сделав этого. Говори: ты согласна?

– Может, да, а может, нет?! – покачала она головой, пытливо глядя на жениха.

– Почему ты во мне сомневаешься? – Николай привлёк девушку к себе, она заглянула ему в глаза. В её взгляде мелькнула лукавинка, снисходительная и вместе с тем пытливая искорка.

– А что же я должна тебе дать тут же ответ? – она даже не улыбнулась. – Может, ты меня проверяешь. И потом, тебя мои сотрудницы видели с двумя девушками, они из себя ничего. И говорят, бывают у тебя, а ты не знаешь, какой отдать предпочтение. Было же такое?

– Неужели я похож на хитреца, ловеласа? Эти девушки славные! Но не мои: ни одна не отозвалась в сердце так, как ты. Одному товарищу я говорил: как увижу девушку и пойму, что мне нравится, я ей скажу: «Ты моя!» Но мне долго ты не попадалась на глаза. Когда мы решили заняться делами культуры, я чувствовал, что должно произойти для меня знаменательное событие, которым оказалась встреча с тобой.

– И ты меня правда любишь?

– Да, Машенька, я теперь не представляю своей жизни без тебя, своего существования!

– Почему ты любишь так яростно спорить? – спросила она, напомнив ему, как он отстаивал позицию Сталина по борьбе с кулачеством и перехода от единоличной жизни к коллективизации. А некоторые молодые люди видели в переходе села к коллективизации ломку уклада всей жизни, и коллективизация может привести к обострению ситуации…

– Потому что товарищ Сталин не может ошибаться. Я его поддерживаю, а Бухарин и Рыков ведут половинчатую политику. При таком раскладе дела планирование невозможно. Должна быть система, то есть единая экономика села и города. Нам нужны перемены. Надо изменить производственные отношения, как в городе, так и в селе. Индустриализация, коллективизация – две стороны медали. Они изменят и двинут жизнь по пути подъёма и прогресса. Я против патриархальной деревни, против безграмотных бородатых мужиков с кукишем в кармане. Они пашут, сеют по народным приметам, надо уже отходить от дедовских подходов в земледелии, надо всё подчинять науке и практике современности. Я работал на прижимистых малокультурных мужиков. Знаю этих жмотов! Частную лавочку закроем, и поставим монополию государственной торговли хлебом. А эти молодые люди – прихвостни Троцкого и Бухарина! Половинчатость нам не подходит…

– Грамотно ты говоришь, а что может произойти в результате ломки, например, сельской общины, ты себе это хорошо представляешь? Мой отец тоже хватил лиха. Рано осиротел, мама умерла. Но он самозабвенно любил музыку, женился, создал оркестр. Он тоже умер, как и твой отец, от астмы… Знаешь, он боялся революции. Я пела в церковном хоре. А потом его запретили. Правда, я училась уже в техникуме.

– Напрасно Андрей Маркович боялся революции! А хорошо жить в нищете, ходить в лаптях и постоянно испытывать чувство голода?

– Так ты говорил, что в лаптях не ходил?

– Зато знаю, что такое голод и когда не на что купить ботинки. Маша, я мечтаю создать новые экономические отношения, чтобы всем всего всегда хватало. Нет, нэпу уже подошёл конец. Я представляю, какой должна быть экономика при коммунизме.

– И денег не будет, и нищеты? Но это же невозможно, если в других странах останутся денежные отношения…

– Развить все производства до такой степени, что понятие дефицит сам по себе исчезнет, а спекуляция превратится в анахронизм.

– Коленька, мечтатель ты мой! – она, улыбаясь, покачала головой. – Хотела бы, чтобы ты достиг большого успеха. Но этого я пока не представляю, невозможно похоронить, изъять из жизни ни спекуляцию, ни дефицита, так как они есть тот инструмент (вспомни, как сам говорил), который существует для наживы и основы обогащения…

– Для социалистической экономики – это совершенно чуждо. Я читал «Капитал» Маркса, работу Ленина «Развитие капитализма в России». Конечно, трудно построить социализм в одной стране, хорошо зная, что мы не прошли полную стадию капитализма. А воспроизводство потребляемого есть беспрерывный цикл, причём гибкий, не зацикленный на одних и тех же товарах.

– Значит, ты считаешь, что нам не нужен социализм? Думай, Коля, что говоришь? Товарищ Сталин нэп отменил, а Бухарин выступил против волевого решения, чего экономика не терпит, если говорил… – но тут он перебил её:

– История – это не планомерное развитие, она ещё предполагает эволюционные скачки. Так что социализм без капитализма вполне возможен. Но одно планирование без конкуренции приведёт к тупику. Экономика – как часовой механизм…

– Коля, мне пора. Мачеха идёт, хотя она хорошая женщина, – прервала она Николая, но увидев, что он нахмурился, она прибавила: – Не бойся, я буду разделять твои экономические взгляды, авось твоя мечта из утопии превратится в реальность, она поцеловала его в щёку, привстав на цыпочки.

– Я очень рад, поэтому мы должны срочно пожениться! Я сообщу своим, и мы поедем ко мне. Нет, распишемся здесь. И будем жить вместе.

…Через месяц они стали мужем и женой. Правда, Мария Андреевна не взяла фамилию мужа, сказав, что обещала отцу сохранить её. Ведь он так мечтал иметь сына…

Прошло два месяца их безоблачного семейного счастья. Оба читали книги, иногда спорили. Мария Андреевна скоро уяснила, что она должна ему уступать, ведь Николай Алексеевич так самозабвенно штудировал книги по экономике, которые она приносила мужу. Хотя сама тянулась больше к художественной литературе. Он смотрел на них, вздыхал, говорил, как увлекался, читая дважды Л. Войновича «Овод», Н. Чернышевского «Что делать». Она знала, как он превосходно танцевал и пел, чувствовал слово и мог стать артистом и писателем. Но он выбрал другой путь. Значит, у каждого человека судьба зависит от каких-то других обстоятельств, но только не от него самого.

Уже где-то в середине лета Николай ушёл в отпуск, а через неделю и Маша. Мать его, Любовь Георгиевна, пригласила сына погостить у неё с молодой женой (она тогда ещё жила в своём городке Черни). И они поехали, ходили в лес по грибы и ягоды, строили дальнейшие планы. Николай написал прошение на поступление в институт Красной профессуры, который в те годы считался престижным.

Вернулись опять в Енакиево, Николаю пришло направление в институт, и он собирался к отъезду. А Маша поступила в институт народного образования в Харькове. Но не проучилась там и трёх месяцев, как по её просьбе была переведена в Москву продолжать учёбу во втором государственном университете, который позже стал педагогическим институтом имени Ленина.

Между прочим, Николай, будучи пылким, горячим, не мог долго терпеть разлуку и сделал всё, чтобы жену перевели учиться ближе к нему. Они жили на Остоженке в небольшом доме института красной профессуры. В 1930 году у молодых студентов родилась дочь Майя. И жизнь молодых родителей усложнилась. Любовь Георгиевна была готова воспитывать внучку. Но Маша перевелась на заочное отделение. Через год Николай окончил экономический институт красной профессуры. Его успехи были настолько внушительны, что молодого учёного-экономиста оставили вести научную работу. Однако не прошло и года, как его в качестве инспектора приняли в наркомат рабоче-крестьянской инспекции…

Для молодого учёного-экономиста обстановка складывалась как нельзя удачно. Однако в 1935 году Николая Алексеевича перевели в Ленинград, где он стал председателем городской плановой комиссии. И в тот же год к мужу с дочерью Майей приехала жить Мария Андреевна. Николаю дали квартиру, он обставил её, а до этого жил у старшего брата Александра, у которого в то время ютилась мать Любовь Георгиевна. С этого времени он стал стремительно расти по службе, заняв пост заместителя председателя Ленинградского горисполкома, чему способствовали повальные ежовские репрессии против старых испытанных хозяйственных руководителей.

За последние годы Вознесенский уже прочно стоял во власти, приобретя репутацию непоколебимого сталиниста, прочно освоил экономику, создал свою теорию политэкономии, став её чуть ли не ортодоксом. Хотя он всегда говорил, что ни один экономический закон не рассматривает в неизменном виде. И многие расценивали это, как слепое следование указаниям Сталина.

В период жизни и работы в Ленинграде Николай Алексеевич тесно сошёлся с А. Кузнецовым, Г. Попковым, М. Родионовым. Все они были почти сверстники. Бывало, собирались вместе у кого-нибудь на квартире или даче, и спорили по многим вопросам устройства общества. Они сходились во взглядах. Разумеется, тон спора задавали Вознесенский и Кузнецов. Оба выступали против сторонников троцкизма. Однажды заговорили о репрессиях, которые прокатились по стране после убийства в декабре 1934 года С.М.Кирова. Нужно ли их было проводить?

– Обязательно! – воскликнул Кузнецов.

– Смотря против кого, – заметил Вознесенский.

Мария Андреевна в это время занималась с дочерью Майей, до них долетали мужские голоса. И после она помнила, как эта фраза мужа, сказанная громко, почти с вызовом и задиристостью, испугала её.

– Вот-вот, – вмешался Попков, – общество должно развиваться, а не истребляться.

– Петя, ты неправ! Сергей Миронович погиб от рук троцкистов и зиновьевцев. А кто они такие, мы знаем. А направили против Кирова неудачника и провокатора Николаева. Наших русских вождей стреляют эмигранты! Из далёких веков пришли к нам. Своих бы и стреляли. Я считаю, идёт открытая борьба. Сталина хотят убрать. Но у него хорошая, надёжная охрана. Киров же был настолько уверен в своей популярности среди масс, что на его жизнь некому покушаться. Зиновьевцы почувствовали, что мы начинаем теснить их ряды, стали прибегать к террору. А Троцкий за океаном разрабатывает истребительные операции, писал бы уж мемуары.

– А я так не думаю, хотя предположить нетрудно, чем он там занимается, – начал Николай Алексеевич. – Самая лучшая борьба – это развитие социалистической экономики, под которой я подразумеваю – создание социалистической системы хозяйствования, чтобы экономисты капитализма почувствовали свой полный провал.

– Надо не забывать, как мы попали в большую политику, – заметил Михаил Попков. – Мы заменили тех, кто был отдан под суд…

– И что ты хочешь, мы не должны выяснять и разоблачать врагов? – спросил с вызовом Кузнецов, вытаращив на Попкова свои чёрные глаза.

– Полно вам задираться! – с долей возмущения вмешался Вознесенский, который избегал говорить о проводимой Сталиным жёсткой политике, хотя он никогда не сомневался в её правильном проведении. – Наша цель – улучшать жизнь людей, хотя руководители у нас разные. На словах у них всё идёт гладко, а на деле – только личная жизнь да карьера!

– Нет, товарищи, будем откровенны: хватит искать врагов, взаимная подозрительность – опасное занятие, – возразил Родионов. – На это столько сил уходит. И вообще, мнения у нас с вами разные! Не сходимся во взглядах. И в то же время говорим о взаимопонимании, единстве взглядов. А сами знаем, что лжём народу, который не догадывается даже, о чём мы сейчас тут говорим. Я бы предложил сменить систему подозрительности – это же не секрет, что она искусственно насаждается не руководством партии, а низовыми звеньями из желания демонстрировать бдительность. И плюс страх, что как бы самому не попасть в списки неблагонадёжных. И насаждается она, чтобы мы с вами видели друг в друге противника, чтобы доносили. Ведь в атмосфере страха легче управлять?..

– Миша, твои рассуждения смахивают на махрового оппортуниста и ревизиониста, который в нашем стане только для раскола и значится, – перебил Кузнецов. – Подозрительность, соглашусь, нехорошее, дрянное явление, когда её используют с целью расправы с неугодными. Разве они могут быть в партии, когда мы знаем, что им давали рекомендации проверенные товарищи? Значит, притворялись, чтобы принять своих пособников. Но мы должны не забывать, как в нашу партию с целью дестабилизации, попадали сомнительные личности. К примеру, Троцкий, который никогда не был большевиком. Какой-то там эсер. Или уклонист Н. И. Бухарин, не соглашенец Рыков, подпевала Томский. И ещё многие их последователи по всей стране. Они, мы знаем, не признавали политический курс товарища Сталина, и как тогда они могли быть и дальше в партии?

– Товарищи, что же получается: всех попутчиков наших надо было расстрелять? – удивлённо сказал Попков. – А не лучше ли ограничиваться только изгнанием из партии?

– А ты можешь представить вне партии Бухарина или Троцкого? Эти большие деятели не сидели бы, сложа руки, имея в народе популярность политических вождей, если бы их оставить жить, – запальчиво возразил Кузнецов.

– Правильно Алёша говорит, – вставил нервно Вознесенский и его щёки побледнели. – Наша партия не может ошибаться. Борьба не терпит соглашательства, уступок оппонентам. Это привело бы к тому, что твёрдый, выверенный курс построения социализма не состоялся бы. Всякая борьба предполагает жертвы. Если бы я, проводя теорию социалистического распределения, ошибусь, или неверно её буду воплощать, это неизбежно приведёт к искажению сути нашего курса социальной справедливости…

– Мне кажется, этот путь гибельный, то есть не социализм… А путь уничтожения врагов, – заговорил Попков. – Мы создали мясорубку! Я не уверен, что каждый из нас не попадёт в неё. Так что, Коля, ты неправ. Коллективного руководства, – это надо чётко признать, – у нас нет. Ленин хотел, но и он навязывал ту политику, которую считал единственно верной. Но с ним не согласился Троцкий. Товарищ Сталин – верный продолжатель дела Ленина… Но когда-нибудь эта мясорубка и его поглотит, как поглотила всех парижских коммунаров!

– Да как ты смеешь так смело заявлять! – вскричал Кузнецов. – Ты нас тоже засовываешь в мясорубку? Я за русский народ, за создание русского государства. У всех народов есть республиканская власть, есть столицы. А Москва – столица СССР! А у РСФСР нет столицы. А, каково?

– О боже, надо видеть последствия всякого заведённого механизма! – протяжно, тоном убеждения проговорил Пётр Сергеевич. – Причинно-следственные обстоятельства говорят сами за себя.

– Диалектик нашёлся! – вспылил Кузнецов, хотя в душе соглашался с Попковым.

– А ведь ты прав, у нас нет своей государственности, – сказал Вознесенский. – Надо товарищу Сталину подсказать, как он на это посмотрит?

– А вы думаете, товарищи, он не знает? Ему не выгодно так смотреть, как мы, – сказал Родионов. – Это специально сделано ещё Лениным, да, специально, чтобы в случае переворота, заговорщики-великороссы остались с носом…

Посчитайте, сколько тогда в правительстве было русских? То-то и оно, расчёт их был верен! Уничтожить русскую государственность… и вся не долга.

– Меня это волнует меньше всего. Я озабочен одним: экономическим образованием масс. А русский этнос как был, так и будет могучим большинством! Я также озабочен и созданием базовых экономических предпосылок для вытеснения политических аргументов в руководстве страны. Если экономика будет работать по своим объективным законам в необратимом режиме, то политика вся будет подчинена не подозрительности, а экономическим задачам наращивания и совершенствования её необратимого механизма. А волевое планирование подрывает производственные силы и сводит на нет производительность труда, – сказал решительно Вознесенский.

– Коля, ты блестящий теоретик и практик! – заметил, Родионов, иронично улыбаясь. Его серые глаза излучали доброжелательность. – Почему же цены растут, если ты говоришь, чем выше производительность труда, тем больше товаров и тем ниже их конечная стоимость?

– Миша, мы же все боремся с таким планированием, когда одним план поднимаем, а другим снижаем с тем условием, что сохраняется норма выработки. А если сказать честно, то план, чтобы его выполнить или перевыполнить, выгодно получать премии. Но у нас часто бывает последнее, то есть любой план к повышению приводит к припискам. Кстати, то же самое грозит и при повышении нормы выработки. А фактический план и тот, что в отчётах не совпадает с реальным. Мы это всё видим, а с приписками вон даже и «Крокодил» борется. А толку пока никакого. Поэтому планирование и выпуск товаров – это не одно и то же. Мы не всегда знаем, что такое спрос, и что есть предложение. У нас всё основано на стандартах и унификациях. Нашили обуви, одежды, а народ её не берёт. Не отвечает его запросам и вкусам и тому, что мы называем модой. И вот её-то при планировании мы совсем и не учитываем. То же самое происходит и с продовольствием, когда продукты выпускаем в нарушение гостов. Хотя тут дела идут получше! И в то же время государственная торговля и торговля рыночная никогда не сойдутся на одних и тех же ценах. Спекуляция вызывается недостатком товаров любого назначения и вида. Конвейерный выпуск не нужной продукции губит и подрывает экономику. Значит, нужны специалисты и новое оборудование. Зачем нам валовой продукт, который не пользуется спросом. Вот поэтому дорога на наши рынки импорту закрыта. Так и происходит затоварка, тогда откуда браться оборотным средствам, если товар лежит на складах? И как, чем платить зарплату рабочим и служащим? Из бюджета? Но он создаётся совсем на другие цели.

– Да, верно, Коля, когда репрессиями сокращается население, когда оно загоняется и подчиняется государственным интересам, его стратегическому развитию, когда жизнь людей перестаёт быть главной ценностью, – говорил Родионов, – когда жизнь ничего не стоит, а люди превращаются в лагерную пыль, то у такого государства очень много проблем, которые сгубят его и оно долго, даже сотни лет не продержится…

– Мы построили социализм… – начал было Кузнецов, но его перебил Вознесенский.

– Нет, Алёша, пока его только основы. Это опять-таки в отчётах партия перед народом пыль в глаза пускает. Пусть, дескать, народ верит, что это так. И получается, мы себя обманываем. За двадцать пять лет советской власти так и не справились с нищетой. Деревня прозябает и медленно-медленно развивается, где ещё нет электричества, водопровода, всех городских удобств, где расчёт производим натуральным продуктом. Меновый обмен там выражается так: колхозник отдаёт труд, за который получает хлеб. Это порождает теневую экономику, так как зерно колхозник вынужден продать и получить деньги. Колхозники не получают пенсию, не везде даже врачебную помощь. Если бы все эти блага были там, людям действительно веселей стало жить. Я бы так и сказал товарищу Сталину, когда бы он у меня спросил. Почти десять лет коллективизации. В газетах пишут, что в селе остался высокий процент единоличников, но это не так. На самом деле их уже давно нет. За единоличников считают лодырей, которых исключили из колхозов. А он, этот лодырь, возится на клочке земли. Сельсовет его отрезал, а бывший колхозник вместо того, чтобы вернуться в колхоз, уезжает из села. Этот невысокий показатель выдают за демократичность нашего общества. Вот мы и хотим создать необратимые механизмы экономики, которые изменяли показательно жизнь к лучшему и государство тогда добровольно откажется от собственности, которая по-прежнему не в руках народа, а у государства…

– Извини, Коля, говорят, товарищ Сталин любит правду. Но не ту, о которой ты говоришь, – сказал Кузнецов. – Но ты не бойся, я ему не доложу о твоём инакомыслии. Оно нам не опасно, оно нам нужно для расклада мнений, что у нас могут думать по-разному, что у нас возможно разномыслие, что мы за это не сажаем.

– Я не лицемер, Алёша, хоть ты ехидствуешь, но учти, товарищ Сталин всё знает. Я думаю, он знает то, в каком положении пребывает деревня. Поэтому скрывать правду о деревне – преступно. Трусливые руководители так и делают, и за это идут под суд. Таких примеров хватает, а вот примеров честности, порядочности, непредвзятости – большой дефицит. Почему товарищ Сталин уважал товарища Кирова?

– Он тебе об этом лично говорил? – усмехнулся Попков.

– Не смейся, Петя! Я ему уже говорил о положении в экономике деревни и города и в целом всей страны. И он меня поддержал. Товарищ Сталин сказал: «Вот вы, товарищ Вознесенский, хорошо, убедительно говорите, вот и делайте так, как говорите. У нас много экономистов. А не все понимают, как надо правильно строить социализм. Они, эти многие, только и делают, что умеют манипулировать цифрами. А нам нужна работа честная, продуктивная: сколько у нас зданий, жилого фонда, лесных и природных богатств и ископаемых, сколько пахотной и залежной земли, сколько нужно для обработки её тракторов, плугов, человеческих ресурсов. На какую сумму рублей они тянут. Мы строим социализм, а Чаянов, Кондратьев, Базаров¸ Громан, Юровский, Рубин, Гинзбург в один голос говорят – губим природу, фальсифицируем баланс народного хозяйства. Они говорят о диспропорциях во всех отраслях. Мы за баланс, а они о диспропорциях. Так нужны нам такие экономисты, которые не выяснили, что такое стоимость, а нам говорят об искажениях в народном хозяйстве? Нет, нам такие экономисты не нужны. Вот вы и должны воспитать новое поколение политэкономистов, которые будут развивать и дальше социализм. А не разоблачать наши недостатки…».

– А что, Коля, прав товарищ Сталин? Но ты превосходный артист! Как точно интонационно передал слова вождя! Разве такие ревизионисты нам попутчики? Они делали всё, чтобы убедить партию в неверности курса. Они ещё не стали убеждать в преимуществе капитализма над социализмом?

– Нет, с таким выводом я не согласен. Эти экономисты во многом были правы. Но они, указывая на просчёты, не понимали, что мы идём первые в мире по нехоженому никем пути…

– О, Коля, позволь с тобой не согласиться! Мы вступили в пятую общественную формацию, – сказал Родионов. – Капитализм у нас не состоялся: страна лапотная, нищая, феодально-патриархальная. Объективная реальность – никто мимо не проскочил ни одной формации развития… А эволюция этого уклонения не стерпит. Надо всё пройти. И капитализм с ходу не устанавливается. Его выдвинули на замену феодализму, зашедшие в тупик производственные отношения, которые отрицали подневольный обесцененный труд, а в России к тому же долго существовало крепостное право, оно и сдерживало нарождение капиталистических отношений. И вся Европа над нами смеялась. А мы, взяв курс на сплошную коллективизацию, наступили на те же грабли, создав подневольную колхозную систему, растоптав сельскую общину, которая у нас существовала ещё со времён Рюриковичей. Село тогда развивалось вовсе не по указанию князей, а по социальным заказам, и крестьяне их выполняли, получая за продукцию и свой труд деньги и землю. Князья же только велели крестьянам селиться на новых землях. И, крестьяне, имея много детей, отселяли их на те земли, где строили им дома. Так возникали новые сёла, города, а что сейчас происходит? Видим мы нарождение новых сёл? Ту же самую практику насаждал и Столыпин. Но убийство премьера и революция всё перечеркнули…

– Да ты понимаешь, что ты говоришь? – вскричал Кузнецов. – Колхозы – это не возврат к крепостному праву, это та же русская общинная действительность, но со своими законами. И плохо, вредно, Петя, хоть революцию! А то, смотри, чтобы в расход не пустили и нас вместе с тобой…

– Вот как ты считаешь! Я прилежно изучал историю. А сейчас о древней Руси – в учебниках почти ничего не говорится, будто той Руси не было. Забвение истории может только навредить движению вперёд! Надо продолжать и совершенствовать опыт предков, а не выдумывать новую подневольницу. И не признавать или не замечать эволюционный принцип нельзя. В колхозе земля принадлежит не колхозникам, они как наёмные, поэтому не заинтересованы работать с высокой отдачей…

– Да, в те времена редко уходили из деревни в город. А сейчас это уже тенденция, корни подрублены. После войны в город народ повалил, ему нарезают землю, люди активно строятся. Встают новые пригороды. А деревня пустеет…

– Ничего, не обедняет. Зато подскочила рождаемость, – вставил Родионов. – Аборты надо было запретить ещё до войны. Война выбила городское и сельское население, поэтому деревня восполнила утраченные человеческие ресурсы…

– Россия затерялась не среди Мордвы и Чуди, а среди братских республик. Им мы всё поставляем, а что от них получаем назад? Не пора ли вернуть России статус основополагающего государства? – напомнил опять Попков.

– Ты предлагаешь вернуть Россию на карту вместо СССР? А что подумают народы этих республик? – спросил Кузнецов.

– Не играйте в опасную игру, – сказал Вознесенский. – Сепаратизм или национальная гордость, превосходство русских над другими национальностями попахивает русским шовинизмом. Хотя очевидно: мы живём в России, а столицу свою отдали СССР. Конечно, очень заманчиво сделать ею Ленинград! Но нас бы опять обвинили в противопоставлении самой большой нации национальным меньшинствам. Так что самый верный путь – это тот, о котором я уже говорил: развитие не одной плановой экономики, но и поиски новых решений для стимуляции воспроизводства и производительности труда. И тогда о национальном вопросе и гордости великороссов можно забыть…

– Я бы обеими руками поддержал тебя, Коля, – с грустью сказал Родионов. – Надо бы создать настоящие выборные органы, чтобы народ избирал самых лучших. Тогда это избавит от подозрительности, что кто-то роет тебе яму. Сразу создалась бы здоровая, состязательная атмосфера.

– О, куда тебя, Миша, занесло! – усмехнулся Попков. – Кто нас поймёт? Нет, в новые декабристы я не хочу угодить…

– Ничего, друзья мои, – приподнято сказал Вознесенский, – поверьте, если создать экономику со всеми её основными постулатами, она научит тому, как надо работать! Многие ведомства, которые выполняют исключительно бюрократические функции, но не выполняют свои прямые обязанности, то есть перестраховываются и надеются на смежные ведомства, то зачем нам тормоза? Они должны отпасть, поскольку экономика подчиняется не воле чиновника-бюрократа, а своим объективным законам, которыми нельзя управлять как хочется. Прибавочная стоимость при социализме и при капитализме одна и та же. Другой не может быть. Нам объясняли, что капиталист эксплуатирует рабочих, создав эту прибавочную стоимость. Рабочий работает на себя только четыре часа, а восемь – на хозяина. Государственный капитализм есть более точное определение нашего социализма. Социализм подразумевает долевое участие рабочих и управленцев в коллективном владении собственностью на все средства производства. У нас говорят: фабрики и заводы, недра и леса принадлежат народу. Но на самом деле этого ничего нет. Все богатства, вся собственность – государственные…