Текст книги "Шербурские зонтики для «Адмирала Сенявина»"

Сима бесцельно валялся на подвесной койке. Мыслей у него никаких не было, глухая тоскливая боль по погибшему товарищу, с которым он простился позавчера и который лежит сейчас в рефрижераторе, успокоившись навсегда, постепенно отпускала, он уже перестал перебирать в сознании варианты, как можно было спасти Миху – значит такова судьба наша – надо жить дальше тем, кто остался живым. На следующий день, после того, как лодка ушла с Ньюфауленда, он с Африканом полностью расписал выполнение своей группой операции поминутно, где, когда и сколько времени, находились, на каких глубинах был первый объект, и почему они не нашли второй буй, как сработало оборудование и снаряжение. Заглавным вопросом было, конечно, отсутствие второго буя, из-за чего они чуть не погибли, но здесь найти концы скорее всего было невозможно. Костев считал, что виноваты буксировщики, которые быстро сдохли, но Сима почему-то, думал, что там буя просто не было, видимость была почти 20 метров и не заметить буй, если он там был, было почти невозможно, уменьшение же скорости буксировщиков он учитывал с самого начала. Тем более, что первую станцию они нашли практически вовремя, хотя и определились с ней не сразу.

– Интересно, как там Пуля с Белым ? – подумал он. – Знают ли, что Миха погиб? Вряд ли конечно. – Неспешный ход его мыслей прервало появление в отсеке Гочи, за которым, задраив люк, вошёл знакомый ему по кают-компании молодой лейтенант с БЧ-5, которого он там пару раз встречал, но лично с ним знаком не был. Гоча, поначалу переживавший за гибель напарника не меньше Симы, быстро отошёл и, в отсутствие вахтенных обязанностей, слонялся по лодке, рассказывая об их выходе и о том, как всё случилось, при этом выпячивая, впрочем, вполне заслуженно, роль Симы в своём спасении до небес. Сима, конечно, эти славословия не очень поддерживал, хоть в общем-то было приятно, что он стал личностью полулегендарной и экипаж лодки относится к нему с уважением.

– Слушай, командир, тут к тебе земляк пришёл, хочет поближе познакомиться, пораспрашивать.

– Ну не совсем конечно земляк, – заметил лейтенант. Был он среднего роста, плотноватый, но не очень, с чернявым, чуть скуластым лицом, чем-то даже похожий на Симу, только глаза у него были карие а не тёмно-синие, как у него, да ещё может усы поплотнее. – Вы, как я слышал, главстаршина, призывались с Вольнодонска. Я оттуда родом, только вот, правда, не был там последние три года – после училища на Северный флот попал, а когда перевёлся, сразу на нашей лодке ушли. Говорят – там какая-то громадная стройка затевается, может расскажете. Лейтенант Гирченко, – представился он, – Олег. А чтобы перейти на «ты», прошу пройти ко мне, мой сокаютник на вахте, там и погутарим.

…Знаменитая на весь мир порода собак-водолазов с названием, одноимённым с островом, была выведена задолго до того, как первые европейцы появились на острове Ньюфаундленд. И, как сейчас говорят, заводчиками, то есть настоящими специалистами по выведению этой породы надо бы всё же назвать индейцев племени беатук, живущих на этом острове можно сказать с незапамятных времён. И только у этого племени и сейчас иногда встречаются такие экземпляры водолазов, чувствительность которых к живым, пусть и абсолютно неподвижным телам млекопитающих или человека, находящимся в воде, превосходит всякое воображение. Кит Белью вышел на своём «Бостонском китобое» ранним утром, затемно с зятем, мужем старшей его дочери и двумя сыновьями, которые шли за ним на мотодори, чтобы проверить ставные сети, выставленные вчера под вечер на треску. Они шли уже несколько часов, ориентируясь на радиобуи, привязанный к сетям в начале и конце сетевого порядка, пока не достигли наконец цели. Северо-восточный ветер, не сильно мешавший им утром постоянно усиливался и к тому времени, когда они добрались до сетей, превратился в штормовой, но они не собирались бросать оказавшийся неплохим улов и начали выбирать сети. Продвигаясь с наветренной стороны, иногда подрабатывая двигателями, чтобы не навалиться на сети, они выбирали треску и пикшу, которой было намного меньше, чем трески, и сначала набили рыбой дори, а затем начали кидать её во второй катер. Рыбы было много, один из сыновей пересел в «китобой», чтобы помочь отцу. Кит крикнул младшему сыну, оставшемуся в дори, чтобы тот отваливал и уходил по ветру, так как судёнышко было перегружено. Он не сомневался, что выбрав остальной улов из сетей, он быстро догонит его под двумя 75-ти сильными «Меркюри». Сидевший на широком закруглённом носу «китобоя» молодой восьмимесячный водолаз, до этого лишь взвизгивающий, когда брызги волн, ударяющих в нос катера, попадали в его морду, заворчал, обернувшись к уходившей «дори». Это был громадный пёс весом около 150 фунтов, ещё не достигший полной зрелости, однако уже с сформировавшимся характером.

– Молчи, Гранд, – сказал глава семейства. – Сейчас треску заберём и догоним его. Катер быстро заполнялся рыбой, они подошли к последним сетям и начали их выбирать, через 20, максимум 30 минут можно было уйти, но в это время Гранд сначала заворчал и потом начал лаять, смотря куда-то вдаль.

– Ты что, Гранд, – закричал на него зять, – совсем ополоумел – здесь тебе спасать некого, разве что утопленника вынесло, ну так его спасать уже не к чему. – Он был доволен уловом – доволен своей новой жизнью в примаках, так как был с севера из племени кечуа и считал, что вошёл в хорошую индейскую семью. Кит посмотрел в ту сторону, куда лаял пёс и увидел вдалеке, почти в полумиле от них какой-то продолговатый притопленный предмет, похожий на длинный ящик или на бревно. Они иногда встречали здесь 20-тифутовые брёвна, которые смывало с лесовозов, идущих с севера. – Ну-ка посмотри, чего там Гранд высмотрел, – спросил он старшего сына.

– Да ничего там нет, кроме бревна, отец, не может же бревно быть живым, – сын продолжал быстро выбирать рыбу, надо было побыстрее заканчивать, потому что ветер всё усиливался и переходил уже по-настоящему в штормовой. Внезапно Гранд спрыгнул в воду и быстро поплыл в направлении бревна, которое сносило ветром мимо них. Кит знал, что упрямая собака никогда и никого не слушалась, даже его младшую дочь, которая выкормила его с двухнедельного возраста, когда погибла его мать, если видел или чувствовал тонущего человека. Ему показалось, что под бревном мелькнуло что-то белое, похожее на человеческое лицо.

– Бросайте, – крикнул он сыну и зятю. – Всё равно всё не возьмём, надо Гранда забирать.

– Этот упрямец пока до бревна не доплывёт, в катер не поднимется, и чего он там нашёл, не пойму.

– Да мертвеца, отец, – опять засмеялся зять.

– Не каркай, – оборвал его индеец. Кит Белью не любил утопленников. Он врубил подвесные моторы и катер рванулся, подгоняемый волной, бьющей почти в корму, догонять уплывшую к бревну собаку. Вскоре «Бостонский китобой», обогнав Гранда, подходил к бревну. Ещё метров за 150 Кит увидел привязанную к бревну фигуру человека в гидрокостюме, на фоне которого белым пятном действительно выделялось лицо, выглядевшее абсолютно безжизненным.

Контр-адмирал Михайлов вторые сутки не выходил из своей каюты, лишь изредка ночью, чтобы подышать свежим воздухом, который, правда называть свежим можно было с большой натяжкой – «Сенявин» находился примерно между Уэст-Палм-Бичем на юго-востоке Флориды и островом Большая Багама, и, несмотря на осень и изредка набегающие шквальные порывистые ветра, здесь было по южному жарко. Составление отчёта об операции подходило к концу – в заключение ему необходимо было как командующему её непосредственным исполнением сделать предварительные выводы, потом их доработают в главном штабе ВМФ в Москве, потом обсудят на коллегии Министерства обороны. Теперь, в самом конце отчёта предстояла раздача слонов – представление к наградам отличившихся в операции «Марлин». По приходу крейсера в Гавану его отчёт улетит спецрейсом в Москву, а там решат, кого казнить – кого миловать. Он уже знал по своему опыту, что казнят у нас довольно быстро, а вот награждают далеко не всегда. Но порядок есть порядок: надо было начинать работать с предложениями по наградным листам и контр-адмирал поднял прямой телефон связи с командиром корабля. Он оказался в своей каюте.

– Владимир Алексеевич, нам до подхода к Гаване надо слонов распределить, чтобы они сразу ушли с моим отчётом по операции. У вас есть предложения?

– Да, Вадим Алексеевич, мы вчера с моим заместителем по политической части этот вопрос проработали – предварительные списки у нас с ним готовы.

Михайлов понял тонкий намёк в словосочетании «у нас с ним» и, усмехнувшись про себя, шутливо спросил:

– Так почему ж не представляете, товарищ командир корабля? – это ведь ваша наиглавнейшая обязанность.

– Во-первых, команды не было, товарищ адмирал, – в тон ему ответил Вольский. – А во-вторых, – он немного помедлил, – есть тут одна заковыка.

– Я так понимаю, наверное не сошлись во мнении со Стебловым по каким-то кандидатурам?

– Да, собственно говоря, по одной.

– Ну тогда, Владимир Алексеич, прошу ко мне со списком – проработаем, и, я думаю, после моей закорючки и он тоже подпишет и такие представления на награждаемых накропает, что всех их хоть к герою представляй.

Лейтенант Гирченко приоткрыл дверь, пропуская Симу в тесноватую каютку с полукруглым подволоком, переходящим в бортовую стену с маленьким столиком, посредине над которым вместо иллюминатора висела картина шлюза с двумя массивными башнями, соединёнными высокой перемычкой над ним, и раскрытыми воротами, из которых выплывал теплоход. В торцах каюты были аккуратно застеленные кровати, над одной из которых на изготовленной видно самим хозяином полке стоял аккордеон. Гирченко широким жестом показал Симе на маленький круглый стул перед столиком, сам сел в изголовье кровати с аккордеоном, достал незаметным жестом из-под неё пузырь с притёртой пробкой, поставил два небольших стаканчика. Сима с интересом всматривался в картину, которая оказалась сильно увеличенной фотографией.

– Мой отец снимал, 22-й шлюз – он его строил, – заметил офицер, разливая спирт, – я ведь ровесник Вольнодонска. Ну что, за знакомство, земляк, – он поднял стакан.

– Только чокаться не будем, – заметил Сима

– Понимаю – не каждый день боевые товарищи погибают, давай тогда за упокой души раба божьего, как его звать?

– Николай, – ответил Сима и выпил. Спирт растёкся, испаряясь по губам, и пролившись вниз в желудок, опалил его своим жаром. Гирченко пододвинул бутерброд – чёрный хлеб с кусочком масла и небольшой эмалированный чайник с компотом.

– Хочешь закусывай, а хочешь запивай. Мне наш док говорил, когда я на севере на «Кирове» служил – 50 грамм спирта ни в коем случае сразу запивать нельзя, только чуть-чуть чёрного хлеба со сливочным маслом, а вот потом через полчаса-час рубай как следует. Тогда ни язвы, ни микробов никогда не будет

– Может он и прав, – заметил Сима, откусив немного от бутерброда, – я вот тоже никогда спирт не запиваю, только где же тогда столько спирта для профилактики от язвы и от микробов на флот взять?

– Ну положим, в царском флоте перед обедом всегда наливали пусть не спирт, водку, но ведь хватало же… Ну что, ещё по одной?

– Ннналивай, – показал жестом большого пальца Сима, – на фронте тоже 100 грамм наркомовских давали. Аккордеон твой, не разрешишь?

– А ты что, играешь?

– Ну как тебе сказать – Мирей Матье вроде бы понравилось. – Сима встал, аккуратно снял аккордеон, поудобнее устроился на стульчике и пробежал пальцами по клавишам.

– Не понял. Какой Мирей Матье? – отставил поднятую стопку Гирченко.

– Какой, какой – французской певице.

– Александр, хорош заливать, где ты мог её видеть?

Сима начал рассказывать историю знакомства с француженкой.

…Кенайна увидела проваливающиеся в волнах тяжело нагруженные катер и дори, подходившие к волнорезу, вот они повернули за мыс и уже свободно, убирая под себя мелкие гребешки небольшой зыби, устремились к причалу. Что-то они припозднились сегодня, может потому, что улов большой, – подумала девушка. Сидящий как всегда на носу «Бостонского китобоя» Гранд увидев Кенайну зажмурился, втягивая в себя самый знакомый в мире запах и тихонько подскуливая, стал ждать момента, когда он сможет спрыгнуть на причал, чтобы продемонстрировать ей спасенного им человека. Подошла старшая сестра Кенайны. Она всматривалась в подходившие суда, говоря по-советски «с чувством глубокого внутреннего удовлетворения», однако стояла спокойно, без эмоций, пока не увидела неподвижно лежащую вверху в слое рыбы, заполнившей почти по планширь внутренность китобоя, человеческую фигуру в резиновом комбинезоне, похожем на те, что иногда надевали их мужчины, но чем-то всё же отличном от них. «Кого-то они ещё везут?» – поинтересовалась старшая сестра у Кенайны и, увидев, что все её мужчины живы и здоровы, повернулась и пошла в стоящий неподалеку на невысоком пригорке большой немного несуразный дом, не только с покрытый жестью крышей, но и с жестяными стенами, в которых были вырезаны небольшие окна. Возле дома, стоявшего по центру береговой черты небольшого заливчика, стояли многочисленные надворные постройки, ледник, сараи для рыбацких судов, к которым от залива были протянуты деревянные слипы. К дому и постройкам подступал редкий сосновый лес, простирающийся на несколько километров от берега. В это время рыбацкие суда подошли к причалу и мужчины осторожно сняли с китобоя человека в гидрокомбинезоне, и понесли его в дом. Гранд важно шёл рядом.

– Человек в море был, – сказал Кенайне отец, – вроде бы живой, дышит, только очень слабый, не знаю, выживет ли… Мы сейчас снимем с него комбинезон, разденем – приготовь жир и сухие одеяла, и подогрей всё. Нам ещё рыбу до ночи разгружать, утром опять уйдём – треска пошла.

…Сима подружился с лейтенантом Гирченко как это ни странно на почве тайной страсти к «бумагомаранию», то бишь к стихотворному и песенному творчеству. Делать ему, пока лодка кралась к Кубе, было особо нечего, и в свободное от своей вахты время лейтенант звал его в каюту, где они по очереди играли на аккордеоне, передавая друг другу «творческое наследие» каждого. Иногда к ним заглядывал Гоча, неплохо певший гуцульские песни, но чаще всего в этот импровизированный «клуб по интересам» приходил Африкан Африканыч, который знал Гирченко ещё по Севастопольскому военно-морскому училищу и, собственно говоря, поучаствовал в его переводе на лодку . Согласно последним новостям «сверху», поход на Кубу, если «хитрый хохол» проведёт К-309 необнаруженной средствами противолодочной обороны США до рейда Гаваны, тянул для него на героя, о чём ему намекнули на последней связи из штаба Черноморского флота, который широко развернул учебно-боевую деятельность 5-ой Средиземноморской эскадры и довольно серьёзно прижал Шестой американский флот в Средиземном море и западной Атлантике. Фактически он стремился стать главным флотом страны по своему стратегическому значению и ему были необходимы крупные успехи.

Эти новости по секрету им только что принёс Африкан, который утром имел можно сказать лицеприятный разговор с командиром корабля, который в свою очередь намекнул капитан-лейтенанту Костеву, что если уси будэ гарно, то он не только представит его к очередному званию, на что он собственно недавно подписал документы на представление, но и будет рекомендовать его на должность командира лодки, причём приказ на самостоятельное командование он получит на обратном пути в Средиземное море по выходу из Гаваны. «В общем, хлопчик, я уже на обратном пути пойду с тобой, як штабная крыса». В то, что К-309 свою задачу способна выполнить, всё же верилось – она дошла до траверза Норфолка и в районе мыса Хуатерос приблизилась на минимальное расстояние к побережью США, хотя, конечно, предстояло ещё пройти 4-ый противолодочный рубеж системы «Сокус», злополучный рубеж, на котором когда-то споткнулись лодки Северного флота. Они сегодня долго совещались утром с командиром и в конце концов приняли решение пройти Флоридский пролив как можно ближе к побережью Флориды, для чего придётся, возможно, нарушить морскую государственную границу США. Костев был здорово возбуждён этим разговором, продолжавшимся почти до самого обеда, он долго уговаривал командира не идти в направлении Багамских островов, потому что именно там находились гидролокационные станции, которые прослушивали районы патрулирования наших лодок в районе Бермуд, и никакие способности командира скрываться по кромке шельфа, как он привык делать, вводя в заблуждение условного и вероятного противника в Чёрном море или в Средиземном, здесь не помогут.

– Василий Петрович, да нас на Багамах только раз засекут и потом никуда мы не денемся. Обложат как волков, идти надо только через Флориду.

– Ты, Африкан, прямо хочешь, шоб нас аллигаторы покусали, или шоб наша лодка стала называться «лоридским комсомольцем» – о це буде цикаво, – шутливо отбивался от напористого молодого офицера осторожный шеф, но в конце концов сдался – в пользу командира БЧ-1 сыграло отсутствие хороших карт района Багамских островов и наоборот наличие скрупулёзно отмеченных глубин в районе Флоридского пролива, где проходили основные судоходные пути с юга на север Америки.

– Вот так-то парни, – взволнованно закончил Костев свой рассказ про нелёгкие споры с командиром, – в конце концов, если нас не дай бог где-нибудь засекут с шумом и гамом, то я, получится, лишу своего шефа награды.

Лейтенант Гирченко, выслушав Костева, без слов достал пузырь с притёртой пробкой:

– Давай, Африкан Африканыч, снимем твой стресс и выпьем за то, чтобы мы с вами, товарищи старшины и офицеры, увидели в скором будущем Гавану и познакомились с очаровательными кубинскими сеньоритами.

– Да ну тебя, Олег, – обиделся Костев, – тут моё будущее может быть решается, а ты выпить – так можно всё пропить.

– Но флот не опозорить… – подхватил Гирченко. – А если ты сейчас не выпьешь, а на тебе лица нет, то адмиралом никогда не станешь, потому что стресс снимать не умеешь. И ещё, Африкан, если сейчас не выпьешь, то никогда не узнаешь, откуда пошло это выражение.

– В самом деле, Африкан Африканыч, – поддержал лейтенанта Сима, – ты бы посмотрел на себя в зеркало, надо немного расслабиться.

– Ладно, – согласился Костев, – наверно вы правы – голова какая-то чугунная.

Они выпили, и лейтенант Гирченко начал свой рассказ. Который конечно заслуживает отдельного повествования.

Откуда и кто пустил слух о том, что очень важная, сугубо секретная операция, в которой участвовал крейсер «Адмирал Сенявин», увенчалась успехом и составляются списки награждаемых, не знал даже заместитель командира корабля по политической части капитан второго ранга Стеблов. Всё вроде бы должно было делаться тайно и может быть даже келейно, но слухи по кораблю поползли. Нетрудно конечно было догадаться, что операция проходила возле американского побережья и в ней участвовали боевые пловцы, в том числе и улетевший на корабельном вертолёте главстаршина Александр Симушкин – Сима. И вот тут наш док – лейтенант медицинской службы Крайний встрепенулся и сделал как легаш, почувствовавший добычу, стойку. Мечта повесить на грудь не только значок «За дальний поход», который он уже считал вполне заслуженным и ненароком забыл вернуть всё ещё тихо страдающему по своей Жаннетт мичману Первелову, но и какую-нибудь медальку – не надо орден, чтобы с гордостью, при полном пусть небольшом иконостасе на груди дефилировать в своей белой парадной форме и в белых французских адмиральских туфлях по Дерибасовской в праздничные дни – мечта эта всецело завладела одесситом. Он почти лишился сна и неплохого до этого аппетита, даже несмотря на то, что ввиду южных широт на обеде в кают-компании официально разрешалось пить сухое вино, и запасы французских вин, полученных с авианосца «Клемансо», постепенно подходили к концу, и он тоже до того с превеликим удовольствием принимал в этом непосредственное участие. И наш док после долгих размышлений придумал хитроумную и можно отметить даже блестящую комбинацию, как внести свою фамилию в списки представляемых на награждение.

– Николай Алексанрович, голубчик, – подхватил он под руку начмеда, меланхолично смотревшего на видневшиеся вдали тоненькой ниточкой у горизонта невысокие берега Флоридского полуострова. Они заканчивали обход боевых частей и служб, проверяя наличие на боевых постах средств оказания срочной медицинской помощи и работу вентиляционных систем, – вчера поздно вечером в котельном отделении опять случился тепловой удар с матросом, и в аптечке не оказалось нашатыря, за что Симонов получил утром замечание от командира. Он только что вылез из шлюза котельного отделения и пытался отдышаться на палубе. Перепад давления при выходе из него начмед всегда выносил с трудом и поэтому старался бывать в этой «преисподней» только в случае крайней необходимости. – Ну так за что мы с вами страдаем товарищ капитан третьего ранга, за что? – начал издали лейтенант Крайний. – Ведь от нас в первую очередь зависит боеспособность корабля, не от какого там капитан-лейтенанта Штанько, у которого нашатыря в аптечке не оказалось, – он на всякий случай обернулся, не слышит ли тот его и продолжал: – а ведь это мы с вами, Николай Александрович, вчера спасли старшего матроса Бунина, ну и что же нам за это – втык только. А у нас что с вами, кто-нибудь умер в походе или сильно заболел? Или мы с вами не смогли спасти мичмана Никольчука, у которого я вырезал аппендицит, а он лопнул на операционном столе? Ведь всего две недели прошло и именно при вашем медикаментозном курсе он скоро встанет и пойдёт, – продолжал навивать свою мульку хитрый одессит.

– Да понятно тут всё, Юрий Павлович, – очень в тему, ещё не подозревая о том, подыграл ему начмед. – Мы же не БЧ-1 или БЧ-2, или на худой конец БЧ-5 – это им у нас все ордена и медали, а нам только втыки.

– Вот-вот!! – взвился одессит, проницательным завораживающим взором глядя прямо в глаза начмеда,– нам всегда только шишки. А почему?

– Да почему, почему, – тяжело вздохнул Симонов, – мы ж не основная служба – не самим же нам себя награждать? – Он, конечно, знал о том, что командиры боевых частей готовят представления на награждение, но даже и думать не мог, что его службе что-то полагается – был Николай Александрович человеком несколько медлительным, скорее меланхоличным даже, хотя и неплохим терапевтом.

– Конечно, Николай Александрович, нас никто не похвалит, тем более не наградит, пока мы сами себя не наградим.

– Да ты что же, предлагаешь мне на самого себя представление написать?

– Вам на себя писать не надо – напишите на меня, – отрезал Крайний и тут же, развивая тему, продолжил: – Неужели вы не понимаете, глубокоуважаемый мною начальник медицинской службы крейсера «Адмирал Сенявин», что только благодаря вам, ну и мне, конечно, и осуществлена операция, за которую все, кроме нас, получат награды. Ведь это же мы с вами, выполняя личное поручение командующего Тихоокеанским флотом, поставили на ноги подводного диверсанта, который может быть уже там их штаб в Норфолке, который мы недавно прошли, взрывает, – распалился док – его понесло уже так, что и Остап бы здесь отдыхал. – А ведь вы ж понимаете, Николай Александрович, вы же специалист, как нелегко было, можно сказать почти в полевых условиях, поставить его на ноги, какие ему раны эти китайцы нанесли, пока он от них уходил. Вам же показывал командир радиограмму командующего флотом, где он его «китайцем» называл Она же у вас осталась?

– Копия осталась, – ответил Симонов, находившийся уже в сомнамбулическом состоянии, – я её в карточку больного подшил.

– Ну, Николай Александрович, голубчик вы мой, остальное ведь всё элементарно – вы пишите на меня представление, прикладываете копию этой радиограммы, и стоите на своём, особенно перед замполитом, говорите даже, что будете подавать рапорт на имя командующего, если меня не наградят, ну а если наградят меня, то кто же тогда оставит без награды моего непосредственного начальника? А? Ну ведь логично же, дорогой мой шеф?

– Да, я тоже так думаю, – начмед, услышав окончание речи лейтенанта Крайнего, взбодрился. – Ну так на что тебя будем представлять? – спросил он одессита.

– Николай Александрович, вы же знаете – я не гордый, давайте напишем «За службу в вооружённых силах». Вам ведь тогда что-нибудь повыше дадут, – аккуратно обнял за плечи Крайний шефа, – а представление я вам написать помогу, если что, – главное здесь стоять на своём и точка.

Вот так и случилась, что тонко задуманная лейтенантом Крайним операция под кодовым названием «Медаль» была успешно завершена и никакие возражения замполита Стеблова не были приняты во внимание вышестоящими командирами на крейсере «Сенявин», кому охота было бодяжиться из-за какой-то медали после успешного похода. Да и я бы для этих офицеров не пожалел наград – людских потерь нет, больных нет – почему ж не наградить.

…Рано утром мужчины опять ушли в море, пропускать во время путины, когда идёт треска, день лова было для семьи Кита Белью слишком непозволительной роскошью, они теряли в этом случае почти 12 тысяч фунтов рыбы. Старшая сестра укатила на старом Фордовском пикапе в Ардженшию сдавать рыбу на рыбоконсервный завод, и Кенайна осталась одна, если не считать Гранда, которого отец оставил дома, чтобы беспокойный пёс опять не сорвал им лов. Когда вчера вечером они аккуратно сняли с найденного ими, или если быть точнее, Грандом, мужчины комбинезон, под которым оказалось тёплый шерстяной костюм, то решили, что тут что-то не то, и хотя он вроде и был похож на обычного ныряльщика за омарами, их поразил висящий на поясе непонятный пистолет и нож. Кит решил пока не связываться с властями – если этот парень выживет, то он и сам их отблагодарит, а если нет, то нечего и с полицией связываться, индейцы не очень благоволили к местным властям, что вообще-то было взаимно – их неоднократно собирались переселить с их родового места, но Кит Белью хоть и был индейцем, можно сказать наполовину, – один из его дедов был англичанин, а одна из бабок полька, – считал себя чистокровным представителем племени беатук – и покидать этот залив, где он родился и вырос, не собирался. С раннего утра Кенайна сидела за длинным деревянным столом в сарае, доставая из деревянных чанов, стоящих вдоль стен рыбу, переложенную кусками льда и заученными до автоматизма движениями вспарывала треску, обрезала плавники и головы, отделяя внутренности и печень, после чего сбрасывала разделанную рыбу в свободные отделения чанов. Обычно они работала с сестрой, если та не готовила еду, если были свободны, то им помогали зять и братья, но это бывало не так часто, когда шла путина, так что работать женщинам приходилось всё свободное от сна время. Раньше конечно, когда была жива мать, сёстрам было легче по крайней мере Кенайне, но мать два года как умерла, когда ей было 14 лет и ей пришлось взрослеть быстрее, чем её сверстницы из индейских семей. К девушке подошёл Гранд и улёгся в конце стола, возле тележки, на которой подвозили рыбу с причала, в её тень. Ему было скучно, на рыбалку его не взяли, с утра он бесцельно слонялся по заливчику, обходя свои владения, затем зашёл в лес, спугнув там росомаху, которая быстро сбежала от него, после чего он опять вернулся во двор и уселся возле Кенайны. Девушка устало разогнулась, бросила нож на стол и прошла к выходу из сарая. Она решила сходить посмотреть на привезённого вчера мужчинами в их дом незнакомца – отец наказал дочерям присматривать за ним, всё время поить его, чтобы он пропотел, и если очнётся, попытаться накормить рыбьим жиром с тресковой печенью – другого лечения ввиду своей рыбацкой профессии, Кит Белью не признавал. Старшая сестра пыталась с утра пару раз влить ему травяной отвар и видя, как он растекается по губам и подбородку лежащего в забытьи странного молодого парня, и особенно после того как он чуть не захлебнулся, когда она раздвинула ему зубы ложкой, свои попытки оставила, наказав младшей напоить его, как только он будет способен пить сам. Кенайна сняла длинный клеёнчатый фартук, сполоснула заляпанные рыбьей кровью и жиром руки, и вдев ноги в широкие туфли без задников вместо сброшенных сапог, пошла в дом. Пёс лениво, не торопясь, поднялся и пошёл за ней.

– …А история эта, братцы, произошла, в городе русской морской славы Севастополе, – начал лейтенант Гирченко после того как собравшиеся выпили по ритуальной стопке и закусили традиционной чёрной корочкой. – Ну что ты, Африкан, ну когда ты научишься спирт пить? – с сожалением упрекнул он Костева, прильнувшего к носику чайника. – Ну через… – он взглянул на часы, – через 48 минут по Нью-Йорскому времени мы пройдём в кают-компанию и нормально покушаем, ну зачем ты Андроповку из спирта делаешь?

– Отстань, Олег, – огрызнулся Костев, отставив чайник, – давай лучше рассказывай, как флот не опозорить.

– Это было как раз перед тем, – продолжил Гирченко, – как я с Севера перевёлся и получил назначение на нашу лодку. Домой в Вольнодонск без назначения ехать не хотелось – деньги были – отпускные за два года, в общем, болтаюсь по Севастополю, как неприкаянный, по кафешкам да по танцулькам, и тут встречается мне сокурсник по училищу Петя Арутинян. Ну обнялись, расцеловались – где был, кем стал, куда направляешься. Представил он мне своего непосредственного шефа – командира БЧ-5, Петя у него командир группы движения, ну и показывают они мне свой красавец БПЛК «Керчь». Корабль новенький – только что они приняли его в Николаеве – и стоит на рейде, ну так примерно в трёх кабельтовых от Графской пристани. Решили мы встречу немного отметить, проходим в это кафе знаменитое под колоннадой, а столики почти все заняты, ну Петя у нас все ходы и выходы всегда знал, и к маме Ире – там такая гранд-дама – завпроизводством, нельзя ли нам, мадам, отдельный столик организовать – мы, мол долго сидеть не будем – завтра рано утром уходим, намного столик не задержим, отметим встречу и отвалим. А та говорит – отдельных столиков при всём к вам, ребята, моём уважении нет. Вот только столик один товарищ только что заказал, он пока один, но ждёт гостей, я спрошу – если он согласится, то присаживайтесь. Товарищ этот был не против – мы подсели, ну пока сидим, Петя, ты ж знаешь его по-моему, Африкан, вечно весь, как с шилом в одном месте, спрашивает этого незнакомца: послушайте, где то я вас уже видел, вы случайно не на сторожевом корабле «Сообразительный» служите – там мой друг Алик Казарян – командир БЧ-5? Тот отвечает вежливо: да нет, уважаемый, не служу. – Принесли нам, мы как полагается этому товарищу предложили – он вежливо так отказался. Выпили мы, разговорились, а Пете опять неймётся – где он этого армянина видел – смотрел, смотрел, хлоп его по плечу: – Гарик ?! Бабаян?! – Мы с тобой на ремонте у погранцов в Балаклаве стояли – точно. Товарищ этот ему говорит так с акцентом: «Шляпу сними». Ну мы уже догадались – толкаем его ногами под столом – а ему опять неймётся: – Ну где я тебя всё-таки видел? Подходят друзья его – знакомимся – хохота под животики – армянин армянина не узнал, да ещё какого – самого товарища Саахова. Выпили мы за знакомство, автографы взяли, начали раскланиваться, а он нас не отпускает. Ну сначала там отмечали, потом он нас в гостиницу к себе пригласил там же на площади. – Угомонились мы только в четыре утра. Просыпаемся в половине десятого. А отход был назначен на 6 утра. Смотрим, а на рейде «Керчь» стоит под парами.