Текст книги "Игра с тенью"

– Ты стал мизантропом?

– Не надо ярлыков. Кто не дурак, понимает – с людьми в наше время каши не сваришь. Они обязательно или отберут её у тебя, или всыплют в неё яду.

– А тщеславие?

– Оно и так-то только претензия на значимость. А там вообще ничто. Исчезает, как дурной сон. Там нет для него пищи.

– А общение? Всё-таки человек – общественное животное. Да и самореализация что-то значит. Каждый хочет оставить свой след…

– И от этого все его беды.

– Ну, ты и суров. Целую лекцию прочёл! Просветил. Я и не знала, что ты так можешь… И по твоей версии я, скорей, похожа на крокодила. Осталось выяснить, кто снимет с меня шкуру. И на какую забойную вещицу её хватит? Пожалуй, я не только на сумочку или жилет, а и на чемодан потяну, а? – она весело рассмеялась.

Бросов понял, что перегнул палку. Он и сам был в смущении от своего сбивчивого и многословного монолога. Да ещё произнесённого с таким напором, как будто он от кого-то оборонялся. А она молодец, с юмором вышла из ситуации. И по нему прошлась и себя не пожалела.

– А любовь, Вадим?

– Любовь?.. – перед этим вопросом он чувствовал себя беззащитным и потому, выстраивая внутреннюю оборону, продолжал перегибать палку. – Это такая редкость в присутствии людей… что их отсутствие не может нанести сколько-нибудь существенного урона самочувствию.

– Значит, по-твоему, счастье неопределяемо, потому что мимолётно и неуловимо.

– Почему, определяемо, но не как постоянная категория. Особенно в любви. И оно есть пища для импровизаций. Кузьма знал в этом толк. А подсказал ему Александр Сергеич: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей».

– Это взгляд человека разочарованного.

– Скорее, умудрённого. И это честный взгляд.

– А вот любопытно… – она замолчала.

– Что?

– Если бы я сейчас пришла к тебе… ты бы испытал это, как счастье?

Вот оно! Удар ниже пояса. Ахиллесову пяту распознали. В этот момент ему захотелось заглянуть в глаза тому, кто нанёс поражение. Ой, как хотелось! Однако он был лишён такой возможности. И вынужден был гадать по интонациям её голоса, считывать «ноты». А поскольку в них был немалый элемент игры, определить серьёзность её намерений, на самом деле, было почти невозможно. Требовалось мимическое подтверждение. И этот радиотеатр ему не нравился. Зато она могла беспрепятственно наблюдать за его реакцией. Он это хорошо понимал и не сразу нашёлся, потому и ляпнул в лоб:

– А ты собралась прийти?

– Я… – она замялась.

Ему показалось, что его прямой вопрос испортил ей игру, спутал карты, припёр к стенке. А сам он чего-то испугался и не стал ждать парирующего ответа. Расставил все точки над i.

– Знаешь, ты бы тоже со мной не выдержала. Женщинам с писателем, как правило, жить невмоготу.

– Я не о браке. И потом я говорю про сейчас.

Нет, не испортил, не спутал, не припёр – она продолжала играть, выпытывая некую тайну, в которой он и сам-то себе не признавался. У него в мыслях образовалась паника, но он сделал вид, что не понял, пропустил мимо ушей заигрывающий комментарий и продолжил свою мысль.

– Мало внимания. Да и с деньгами туговато. Вы, женщины, упорно принимаете это за чисто мужской эгоизм.

– А ты, конечно, думаешь иначе?

– Неважно, что я думаю…

– Мужчинам менять жён на пользу. Впрочем, как и женщинам – любовников. Бездна впечатлений. И скуки как не бывало.

Он обратил внимание на одну деталь: когда она говорила о мужчинах, употребила слово «жена», а женщины у неё обходились «любовниками». Её визуальная анонимность стала его раздражать, и ему захотелось сказать что-нибудь наперекор.

– А по-моему, шило на мыло.

Она помолчала.

– А дети у тебя есть?

– Не удосужился.

– И правильно. Плодить бедняков – глупо и неосмотрительно. Особенно в вашей забытой богом стране.

«Опять!» Внутренне он вспылил.

– Она и твоя страна, между прочим.

– Уже не моя. Двадцать пять лет она унижала меня на каждом шагу. И я от неё отвернулась.

– Что знаешь об унижении? Ты сидела в лагере? Тебя не принимали на работу? Тебя насиловали при свете дня?

– Ты привёл крайние случаи. Есть ещё и… Ладно, не будем об этом. С глаз долой, из сердца вон. Забыла.

– Понятно…

Он был готов прекратить разговор. И она это почувствовала и вовремя сменила тему.

– А у меня дочь от первого мужа. Четырнадцать лет. Назвала Мальвиной. Ей идёт. Моя маленькая баронесса до сих пор словно куколка. От богатых женихов нет отбоя.

– Но среди них, разумеется, нет места для Пьеро.

– Естественно! Бледные печальники нам ни к чему.

– Вам нужны загорелые и мускулистые насильники?

– Ого, сказанул! Нет. Нам нужны успешные в деловом отношении. Правда, ей ещё рановато ложиться в постель с мужчиной.

Он вдруг решил сострить в тон разговору. И не без ёрничества.

– Обходится пока женщинами?

Она рассмеялась заливисто, но вдруг оборвала себя, изобразила оскорблённую невинность.

– Не ожидала от тебя подобной шутки.

Ему стало почему-то стыдно.

– Прости. Вырвалось.

– Да не бери в голову. Я отношусь к этому спокойно. Нет, похоже, лесбиянство не её путь. А как твои успехи в литературе?

– Средне.

– Звучит удручающе. Чем сейчас занят?

– Пишу… роман.

– Рома-а-ан?!

Она так удивилась, словно ей сообщили о чём-то весьма неприличном, и опять рассмеялась. А он сгорбился от неловкости. Уязвлённое самолюбие прожгло грудь.

– А что?

– Да ты не обижайся. Понимаю. Тщеславие, которое ты упорно отрицаешь.

Теперь он пошёл в наступление.

– При чём тут тщеславие?!

– О, да! Ты всё такой же… Вадим, сейчас только ленивый не хочет написать гениальный роман.

– На гениальность не претендую. Вышел из этого возраста.

– Тебе так кажется. Надеюсь, не детектив?

– Ни под каким видом.

– Думаешь, осилишь? По-моему, это не совсем твоё. У тебя короткое дыхание. На рассказ хватает. На пьеску – куда ни шло. А вот на роман, не знаю…

– Посмотрим.

Он скрипнул зубами, передёрнул плечами и отключил видео. «Самодовольная баба! Баронесса с бугра!»

– Ау! Я тебя не вижу.

– Связь плохая. Отключил камеру.

– Похоже, задела за живое. Прости.

– Да нет…

– Помню, ты со мной и раньше так себя вёл. Хотел целовать, а я не давалась. Объяснялся в любви, а я убегала. А ты на следующий день дулся, но всё равно искал встречи со мной и начинал всё сначала.

– Да нет, всё нормально.

– Точно?

Сердце камнем потянуло вниз. С трудом сдерживая себя, чтобы не влепить какую-нибудь чумную фразу, за которую потом будет стыдно, он выговорил онемевшими губами:

– Конечно.

– И о чём будет твой роман? О несостоявшейся любви, где в качестве злодейки ты выведешь меня?..

Дальше продолжать не было смысла. Бросову вдруг захотелось сказать ей какую-нибудь гадость. В глазах потемнело. И он испугался собственной тени. Да что я как мальчишка, в самом деле. И чего завёлся? Нет-нет, только не это. Держи себя в рамках. Не то будешь потом жалеть об этом до конца жизни. И он отключился почти бессознательно, как автомат при коротком замыкании в электроцепи или как зажмуривается ребёнок, увидевший перед собой нечто сверхужасное – послал ей смайлик, рожицу с заклеенным крест накрест ртом, и вышел из skype. Разговор не задался. Он терпеть не мог, когда с ним разговаривали свысока. И кто! Его мгновенно затопили воспоминания о его былой любовной лихорадке, когда она выматывала его одним своим фактом существования, закованного в броню неприступности, и в то же время позволяла себе кокетничать с другими в его присутствии, словно дразнила, посмеивалась над его чувствами. Он тогда так и не понял логики её поведения. Неужели он был для неё хуже других? К тому же, сейчас она отозвалась о его литературных способностях откровенно презрительно, и это его сильно задело. Он и сам был к себе довольно суров. Тем больнее ударило негативное мнение со стороны. Тщеславием он не грешил, даже потешался над теми, кому оно служило путеводной звездой. Тут было другое. Внезапная потеря друга тринадцать лет назад, поставила перед ним один загадочный вопрос. Бросову было известно кое-что от самого Кузьмы, то, во что ему с трудом верилось, нечто загадочное, можно даже сказать, сверхъестественное. Или скажем так: непривычное для обывательского сознания. И он хотел в этом разобраться. Но при отсутствии какой-либо реальной опоры надо было подключить максимум воображения, следовало поставить себя на его место. И в связи с этим он хотел кое о чём попросить Офелию. Но, как уже говорилось, разговор не задался. Он был уязвлён не на шутку и пару дней приходил в себя, вспоминая то время, когда он унижался перед ней и даже был готов ради неё, будь на то случай, лишить себя жизни.

Через неделю Офелия позвонила сама. И на этот раз показала себя во всём блеске. Разумеется, перед этим долго работала над своей внешностью. Что было заметно и по туалету, и по слишком тщательно уложенным волосам, и по продуманному макияжу, не вызывающему, но явно имеющему место и разоблачённому, благодаря некоторым предательским штрихам, вроде перебора туши на ресницах. На высокой матово-розовой груди, как речушка в долине, поблёскивало то самое ожерелье, которое он видел на фотографии. На ушах подрагивали бриллиантовые серёжки – она умело демонстрировала их едва заметными движениями головы из стороны в сторону. А на холёных руках с тёмным маникюром, выставленных перед собой нарочитым домиком, сверкали три кольца, одно другого витиеватей. И во всём её облике была какая-то натянутость, прилизанность, некая рекламная статуарность, как у манекена. Ему показывали гламурную картинку. И он почувствовал неловкость от того, что она видит его сейчас в той же рубашке, в которой он был прошлый раз – он прочитал это по движению её глаз и последовавшему изменению мимики на лице, не явной, но обозначившейся лёгкой деформацией кожи возле губ, так возникают слабые круги на воде от движения водомерки. Поначалу он хотел отключить видео, но, заглядевшись на Офелию, замешкал, а потом это было уже не актуально. Начала она вполне миролюбиво, с вежливостью дипломата проштрафившейся стороны.

– Спасибо, что ответил на мой звонок. Наш последний разговор и мне не очень понравился. Прости. Я была чересчур… – она жеманно подбирала подходящее слово, но не успела, он перебил.

– Пустяки.

– Ладно.

С гримасой виноватости Офелия, словно оправдываясь перед ним, снова и снова комментировала содержание их предыдущего разговора. В какой-то момент Бросов утратил смысл её воркования. Он слушал Офелию, как слушают журчание ручейка в лесном овражке – течёт себе и течёт, обтекая коряги и камушки, сверкая в лучах солнца и не мешая тебе думать о своём. Он слышал лишь звучание её голоса, то понижающееся до бархатистых низов, то по-молодому звонко взлетающее в небесные пределы и рассыпающееся фейерверком на множество разноцветных звёзд, и одновременно рассматривал кокетливые движения её губ, чувственные вздувания крыльев носа и кипение зубов, таких ослепительно-белых, что казалось, их у неё во рту гораздо больше, чем положено природой, ещё немного и они выйдут из его пределов, как молоко на плите…

– Так о чём твой роман? Я бы с удовольствием почитала.

Он подумал, что у дамы столь болезненно относящейся к своей внешности вряд ли может быть здоровый интерес к чтению (к чтению именно его текстов), и ответил неопределённо:

– Он ещё не закончен. Есть всего несколько глав, написанных в разном порядке, хаотично и… слабо связанных друг с другом. С замыслом проблемы. Что-то не даётся… не могу понять…

– Неважно. Покажи, что есть. Мне в самом деле очень интересно, как ты теперь пишешь. И всё-таки, о чём твой роман?

– Я пишу о нём, Офелия.

– О ком?

– О Кузьме. Мой главный герой – поэт-импровизатор. И мне нужна твоя помощь. Я, собственно, поэтому и разыскал тебя.

Какое-то время она молчала, прикусив нижнюю губу и, осторожно касаясь пальцами причёски, рассеянно разглядывала предметы в комнате. Затем положила руки на стол и несколько расслабилась.

– Понимаю. Сколько?

Он вздрогнул, как от удара.

– Не понимаешь. Я вовсе не хотел…

– Вадим, я уже взрослая девочка. Кое-что пережила и до многого самостоятельно дошла в этой жизни. Я изменилась. А ты держишь меня за прежнюю легкомысленную дурочку?

– Я этого не говорил.

– Но подумал.

– Я тоже изменился, Офелия.

– Больше я ничем не смогу тебе помочь. И давай без комплексов. Называй сумму, и я перешлю. Без проблем.

– Спасибо, конечно. Но основная проблема не финансы.

– Напрасно так думаешь. Без денег тебя никто не напечатает. Если только ты не создашь нечто сверхгениальное. Хотя именно это может отпугнуть ещё больше. Но, зная тебя… хотя всё возможно… и потом, увы, молодость прошла… Не поздно ли начинать?

– С этим я как-нибудь сам разберусь. Мне нужны от тебя кое-какие тексты, Офелия.

Она удивлённо вскинула голову, блеснув бриллиантовыми серёжками.

– Тексты? Какие тексты?

– Я знаю, они у тебя есть. Ты ходила за Кузьмой хвостом и много записывала за ним.

– Ах, вот в чём дело! Его импровизации… Да, ходила. Да, записывала. Я не могла допустить, чтобы то, что он сочинял на ходу, улетало вместе с ветром. Я носила в сумочке плеер… я… Я не могла без него дышать. А он от меня бегал. Возможно, даже презирал.

– Это не так. Просто он чего-то боялся и ко всем относился с предубеждением.

– Боялся? Меня?

– Дело не в тебе и не в ком-то другом.

– А может быть, – в другой?

– Возможно. Но главное, что-то его не устраивало в нём самом. Что-то глодало его изнутри…

– Не рассказывай сказки! Он всегда был самовлюблённым эгоистом!

– Понятно. Давай как-нибудь в другой раз… Привет фотографу.

Он потянулся к мышке.

– Постой! Не отключайся. Обидчив, как ребёнок, честное слово! Пожалуйста, веди себя по-мужски. Говори, что нужно.

– Я же сказал… Мне нужны его импровизации. Всё, что осталось на бумаге. Я знаю, они у тебя есть. Ты мне показывала когда-то. Необходимо для романа… я хочу понять его.

– А… у тебя совсем ничего?

– Хорошо помню только «Белого кролика». Это единственное, что он часто пел. И никогда не менял. И ещё пару строк… после того, как он вернулся из деревни… «Девочка бегущая к реке/Бабочкой мелькает вдалеке…». И дальше что-то про туман или мираж… Сейчас не помню. Я записал когда-то.

– Такого у меня нет. Да, Вадим, сочувствую. С текстами возможна проблема… – Офелия изобразила многозначительную паузу, чем сразу уличила себя во лжи. – Я их сожгла.

Она отвернулась, провела пальцами чуть выше груди. Он откинулся на спинку стула, выдохнул с сожалением. И вдруг посмотрел на неё с улыбкой.

– Не верю.

Она склонила голову, уставившись в стол. Он видел её пёстро покрашенные пряди, сквозь которые посверкивали камушки на кольцах.

– Это всё, что у меня осталось от него. Никому не дам, – сказала глухо, и тут же вскинула голову, поводив ею из стороны в сторону. – А в чём, собственно, дело? Давно подмывало спросить: как он? Женился?

– Офелия…

– Нет, ничего не говори. Спроси у него. Наверняка он что-нибудь и сам вспомнит. И передай привет, если хочешь.

Она усталым движением подняла голову и молча отключилась.

Спустя неделю она позвонила снова. На этот раз в её внешности просматривалась некоторая небрежность. Словно она только что встала с постели и даже ещё не совсем проснулась – шёлковый халат едва ли не нараспашку, волосы не то чтобы всклокоченные, но наспех приглаженные руками, макияжа никакого. И на этот раз она показалась ему намного ближе.

– Я отниму у тебя всего одну минутку. Извини за мой вид… Вот что я хотела спросить… Ты за это время встречался с Кузей?

– Офелия… так ты не знаешь?

– Не знаю, что?

– Кузьмы больше нет…

Она вскрикнула высоко и нелепо, по-птичьи.

– Умер?

– Офелия…

– Говори как есть! Что с ним случилось? А что говорит его мама? Она жива?

– Жива. Вернулась тогда с работы, а его нет. Только окно было открыто. Старинный сундук – под окном. Старое зеркало рядом, треснутое. Говорит, раньше не видела. И окно нараспашку…

– Покончил с собой?

Бросов помедлил с ответом.

– Не уверен… О чём-то странном он мне рассказывал после одного своего путешествия, но я не поверил…

– Не поняла?

– Для меня это тоже загадка. И я хочу рассказать об этом в романе.

– Ты что-то не договариваешь. Ты его искал? Его вообще кто-нибудь искал? Кто-нибудь видел его живого или мёртвого?

– Я думал, он, как и раньше бывало, погуляет где-нибудь и объявится, но… столько лет прошло…

– О чём он тебе рассказывал, Вадим?

– Прочтёшь роман, узнаешь. Это, разумеется, только моя догадка. Мне самому трудно в это поверить… И тем не менее.

– Представляю, что ты пережил. Вы были неразлучны до смешного. И по истечении времени слились для меня в один образ.

– Его ты любила…

– Да-да!..

Офелия птицей снялась с места, вскинув руки и, схватившись за голову, стала ходить по комнате. Он молча и терпеливо ждал. Наконец, она вспомнила, что разговор не окончен, приблизилась к столу, не садясь.

Он увидел во весь экран прямо перед собой через полураспахнутый халат её гладкий живот с маленьким слегка приплюснутым углублением и оторопел.

Постучав пальцами по столу, она сказала коротко, деловито:

– Импровизации я тебе пришлю. Без вопросов. Всё, что у меня есть. Но с одним условием…

– С каким?

– Ты будешь присылать мне свои тексты. По мере написания. По одной главе или по несколько сразу. Как захочешь.

– Согласен.

– И ещё… Нет, всё.

Она вдруг вскрикнула, паническим жестом запахнула халат и отключилась.

В тот же день, к вечеру, он получил по электронной почте желаемую запись импровизаций Кузьмы. А через неделю послал Офелии первые пять глав своего романа-гротеска под условным названием «Девочка бегущая к реке» и начинавшегося, как известно, фразой «Февраль 201… года в Москве был скуп на снег и морозы…»

Часть II

Принцип ломехузы

Люди разумные часто бывают

ненавистны могущественным властителям.

Эразм Роттердамский22
  Изречения известных в истории людей и анекдоты, предпосланные каждой из имеющихся в романе глав, не обязательно соотносятся с их содержанием. Просто они питали воображение автора во время работы над текстом, вызывая определённые ассоциации, и, несомненно, любому читателю также дадут импульс для размышлений. У людей нет параллельных мыслей – все они, так или иначе, пересекаются в одной болевой точке: как жить?..


[Закрыть]

Есть два рычага, которыми можно двигать людей:

страх и личный интерес.33
  Но когда люди двигают сами, эти рычаги не действуют. Отсюда и ненависть могущественных властителей к этим людям. (прим. В.Б.)


[Закрыть]

Наполеон I (Бонапарт)

Февраль 201… года в Москве был скуп на снег и морозы. Зато Германии синоптики предрекли аномальную стужу, и на этот раз их ожидания с лихвой оправдались. На Пиренеях играли в снежки. На Балканах из-за обильных снегопадов объявили режим чрезвычайной ситуации. А в Хорватии до ближайшего магазина люди могли добраться только на лошадях. Да и Новому свету не повезло. За месяц до этого Калифорнию накрыл арктический холод, а Ниагарский водопад сковало лютым морозом, и он в считанные дни превратился в гигантскую сосульку, плачущую редкими ручейками. А сибирские мужики и бабы, обливаясь пóтом, вышли на митинг с лозунгами: «Долой коррупцию!» и «Даёшь холод!» Видно, русская зима со всеми её прелестями была вывезена из России заодно с прикарманенными миллиардами и разбросана щедрой рукой по странам Европы и заокеаническому континенту…

И потому Правитель Мира и основатель Тайной Иерархической Конституции (ТИК), господин Эстээраха, лелея геополитические амбиции и опасаясь за собственное здоровье, распорядился перенести свою штаб-квартиру в места не скучающие по экстремальным сдвигам природы, спровоцированным человеческой жадностью, недальновидностью и бесхозяйственностью – туда, где не засыпают глаза песчаные бури; где всемирный потоп, как следствие глобального потепления, не заливает долины, леса и подвалы домов; где местные жители не загибаются от превышающей все мыслимые нормы радиации; где людей не лишают свежего воздуха и безопасного для жизни питья попирающие экологию помойки; где кажущиеся сонными вулканы не исторгают наружу огонь и серу; где засуха не иссушает дотла человеческие организмы; где земля ещё не испытала на себе погромов от метеоритных атак; и где не трескаются от свирепых морозов и не самовозгораются от непомерной жары компьютерные планшеты – туда, где ещё светит солнце, цветут сады, поют птицы, журчит родниковая вода и веет прохлаждающий ветерок. Более точного адреса обнародовать, по известным причинам, нам не светит, даже если бы он и был известен. Достойный выбор. Браво господин Эстээраха! И слава (теперь уже трудно сказать – кому), что такие места пока ещё существуют на нашей истерзанной прогрессом планете.

Господин Эстээраха сидел на нижней каменной площадке приморской виллы в белоснежном пляжном халате и размышлял о свойствах человеческой натуры. Под ним покоилось широкое кресло из тёмно-шоколадного палисандра, украшенное резьбой из слоновой кости; за его спиной – по обе стороны виллы, в несколько ярусов зеленели сады с оливковыми и фруктовыми деревьями; перед ним – с собачьей преданностью лизало солёными языками каменную лестницу, сходящую с площадки к самой воде, бескрайнее море; над ним – высоко в ослепительно бирюзовом просторе парил орёл, высматривая среди прибрежных камней зазевавшуюся черепаху; рядом с ним, по правую руку стоял круглый мраморный столик с бокалом гранатового сока, рубиновым блеском играющим в лучах восходящего солнца. Повелитель Мира, погружённый в медитацию, был неподвижен, как каменный истукан. В его зеркальных очках в золотой оправе, закрывавших глазницы, отражалась морская лазурь, а его жидкие рыжеватые волосы гладил свежий утренний бриз.

Господин Эстээраха – приверженец абсолютной власти и редкий любитель парадоксов. Своё любимое изречение: «чем больше мы настаиваем на том, что мы есть, тем с большей очевидностью приходим к тому, что нас нет» – он смакует для себя с завидным интеллектуальным наслаждением. Однако широко обнародовать столь катастрофически величественную мысль он не спешит, сознавая, что её доступ к головам незамутнённым глубокомыслием затруднён зашкаливающей абсурдностью и благодаря этому не может быть настолько устрашающим, как бы ему того хотелось. Ведь то, чего мы не понимаем, для нас как бы не существует. А бояться несуществующего – милости просим круглых дураков, а для нас, господа хорошие, пустое место и есть пустое место, ни к чему не обязывающее и ничем не стесняющее. И потому Правитель Мира извлекает из своего богатого философического арсенала и пускает в обращение другой парадокс, с щадящим порогом сложности, чем вызывает у всякого пытающегося его переварить паническое недоумение: «чем большего мы хотим, тем меньше нам достаётся». Его он изрекает неустанно и призывает своих бесчисленных адептов во всех концах света принимать как руководство к действию. И адепты, с непременной оглядкой на свой карман – преданность идее в данном случае хорошо окупается – усердствуют не на шутку. Разъясняя людям суть парадокса, они виртуозно манипулируют понятиями и доводят его до своего логического завершения, превращая в соблазнительный семантический перевёртыш: «чем меньшего мы хотим, тем больше нам достаётся». При этом предикаты «хотим» и «достаётся» в процессе грамматического аттракциона благополучно теряют своего субъекта, и любой храбрец, не лишённый остроумия, может смело задать правомерный вопрос: а то ли нам достаётся, чего мы хотим, и кто это мы? А в результате нехитрой умственной операции, если бы он на такое отважился, смог бы набрести и на достойное решение сей головоломки: чем меньшего хотите вы, тем больше достаётся нам. И таким образом, с помощью простой арифметики смог бы выявить истинную подоплёку насаждаемого Правителем Мира парадокса. Проще говоря, господин Эстээраха под видом беспокойства о нашем благосостоянии сдирает с нас последнюю рубаху, и его руки тянутся к нашему горлу, чтобы перекрыть кислород – последнюю зацепку в этой жизни.

У людей, не обладающих способностью логически и хладнокровно рассуждать, волосы встают дыбом от такой казуистики, сердце сжимает безжалостная рука страха, а сами они проваливаются в чёрные дыры сознания, откуда нет благопристойного выхода, если он есть вообще.

Господин Эстээраха очень хорошо осведомлён об этом. И потому не устаёт везде и всюду, используя средства массовой информации, впаривать публике, сидящей у телевизора или погружённой по самое эго в мир виртуальной реальности, столь полюбившийся ему парадокс; где-то употребляя власть, где-то выдавая его за божественный постулат; а там, где религиозное рвение потихоньку сходит на нет, представляя его как неопровержимый довод в пользу разума. Действие сего спекулятивного суждения на его персону, естественно, не распространяется, и лишь губительно сказывается на тех, кто ни сном, ни духом не ведает о существовании его самого. И таким образом его методика оболванивания масс (называемое для отвода глаз красивым иностранным словечком индоктринация, что означает попросту: промывание мозгов, исключающее любую попытку критического восприятия; или иначе – элементарная пропаганда, не всегда махровая, но непременно с надеждой на махровый результат) с успехом претворяется в жизнь. Короче, пользуясь известной народной поговоркой, Правитель Мира наводит тень на плетень. И людские сообщества, клюнувшие на его приманки, всё чаще напоминают караван незрячих, плетущийся вслед за ими же избранным среди себе подобных к неминуемой пропасти – средневековый юмор Питера Брейгеля Старшего с каждой новой эпохой становится всё менее смешным, а фантасмагорический «Сад земных наслаждений» Иеронима Босха повсеместно приобретает реальные очертания.

И только люди мыслящие, не поддающиеся гипнозу демагогических утверждений и вообразившие про себя, что обладают в достаточной мере свободой воли, являются для господина Эстээраха досадным камнем преткновения. Ибо он не заинтересован в честной борьбе с кем-либо и хочет иметь абсолютное превосходство во всех сферах и надо всеми, находящимися в любой точке земного шара. И он делает всё для того, чтобы непокорные ему экземпляры исчезли с лица земли. Будущее принадлежит ему. И только ему. И кучке приближённых. Остальные имеют право на жизнь только при условии полного подчинения всем статьям основанной им Тайной Иерархической Конституции. Именно поэтому Правитель Мира не любит философов и литераторов. И напрасно. Огульно называть всех, владеющих пером, людьми мыслящими, а стало быть, «двигающими», значило бы сильно погрешить против истины. В общей массе они безоговорочно следуют его иерархическим предписаниям, то есть, с успехом загоняют абсолютное большинство под крышу общего знаменателя. И лишь немногие из них пытаются раскачать выстроенную Правителем картину мира – берут на себя смелость называть белое белым, а чёрное чёрным с тем, чтобы вырвать среднестатистического человека из той ловушки, которая уготована ему господином Эстээраха и в которую он постоянно попадает, не желая браться за ум и потакая своим слабостям.

В то время, как господин Эстээраха наблюдал за охотничьей повадкой парящего орла, на площадке нарисовался Шаблон, Генеральный помощник Правителя Мира и одновременно куратор по идеологии Подчинения, человек, на первый взгляд, довольно неприятный… да и на второй – тоже. И на третий, если говорить начистоту, хотя вполне достаточно и двух, чтобы назвать его жутковатой личностью. Впрочем, если подходить строго к его сущностной характеристике, он и не личность вовсе, даже не человек, а некая риторическая фигура в образе человека, подстава, вымышленный персонаж, измерительная линейка, лекало, функция, плод практического ума, синтезированная модель межчеловеческих отношений, если хотите, то есть, продукт сугубо искусственный. Такой в чистом виде в природе не встречается.

Куратор вытек из потайной ниши, встроенной под лестницей, тихо, незаметно, как просачивается вода из прохудившейся бочки. Торопливым шагом, слегка заваливаясь на правую ногу, также бесшумно поднялся на площадку и застыл в подтянуто-подобострастной позе, ловко совмещая в пластике военную выправку и безусловное преклонение. Куратор был полюсной противоположностью господину Эстээраха: абсолютный раб – абсолютный господин. Последнего тоже трудно было бы назвать человеком в общепринятом смысле этого слова, ибо он представлял собой некий роковой фантом, прочно засевший в людском сознании и, благодаря этому, с завидной лёгкостью управляющий миром. На кураторе мешковато сидел синий мундир с золотыми отворотами на рукавах и орденом «ТИК»а I степени на шее, коим награждают за преданность Тайной Иерархической Конституции и вклад в дело стабилизации её незыблемых принципов. На его рябоватом лице с приплюснутым носом, трамплином взлетающим над тяжёлой челюстью, и напоминающем образ цивилизованной гориллы, застыло космического масштаба огорчение.

Господин Эстээраха, наконец, отвлёкся от орла и перехватил пронзительным взглядом проступивший сквозь солнечную дымку авиалайнер. Через минуту, когда авиалайнер обрисовался более чётко, господин Эстээраха вытянул руку, нацелил указательный палец на плывущий под небесами серебристый борт, и уже хотел нажать на воображаемый курок, как его прервали – постояв для приличия на некотором отдалении от шефа, куратор скрипучим покашливанием оповестил о своём присутствии. Правитель Мира хлопнул обеими руками по коленкам, досадливо поморщился. Однако ничего личного, как говорится, наоборот, напускное недовольство господина Эстээраха выражало отличное расположение его духа, это была обычная утренняя игра, психологический променад, особый ритуал, примитивная провокация, цель которой состояла в непринуждённом выяснении сиюминутного состояния Мира – всё ли находится на своих, санкционированных им, местах, нет ли причин для опасения, что его всемогущество в чём-то пошатнулось. И он вслед за этим, не глядя на помощника, задал, задаваемый им довольно часто, совсем простенький вопрос:

– Шаблон, без чего обычный человек не может обходиться прежде всего?

– Без пожрать и без потрахаться, сэр, – сходу и бесстрастно доложил куратор, принимая игру.

Но Правителя Мира нельзя было обмануть, он почувствовал едва уловимое напряжение в интонации Шаблона (в прошлый раз ответ звучал гораздо непринуждённей) и потому выставил уши, как локаторы, беспокойно пошарил в мировом пространстве в поисках смысла услышанного, и задал второй вопрос, наводящий:

– А деньги?

– Вы спросили про «прежде всего», сэр. А деньги не помешают ни тому, ни другому, – разъяснил куратор, слегка сконфузившись, и неожиданно для себя присовокупил скороговоркой: – Если не злоупотреблять.

– Что значит, «злоупотреблять»?

Куратор молчал, съёжившись. Обычно в разговоре с Правителем он не позволял себе комментариев, но тут, как чёрт дёрнул, сболтнул, нарушил субординацию, отвечай, когда спрашивают, а так – ни-ни!

Правитель насторожился.

– Ну же! Я задал вопрос, – сказал он с выражением кротости на холёном лице, отчего у куратора похолодело в груди. – Что значит, «злоупотреблять»?

– Очень просто, сэр: раскрывать рот на большее, чем сможешь проглотить, – отвечал Шаблон запинаясь и всё же не теряя присутствия духа. – Человек часто делает такие ошибки, подобно удаву, вознамерившемуся проглотить слона.