Текст книги "Игра с тенью"

– А в чём причина? – вкрадчиво продолжал Правитель, он уже давно всё понял, но ему нравилось поиграть со своим помощником. В последнее время он немного заскучал. Впрочем, наверняка от него многое скрывают, и его скука беспочвенна.

– А причина в том, сэр, что он непомерно тщеславен, – видя скуку на каменном лице господина, Шаблон не на шутку раздухарился, пора поиграть в клоуна, и его понесло. – А тщеславен, сэр, оттого что глуп. А глуп, сэр, оттого, что ленив. А ленив, сэр…

– Достаточно. Вот и занимай его внимание кулинарным бредом. А чтобы не думал, поставь его раком и дёргай за либидо каждую секунду, чтобы моча ударила ему в голову и затопила мыслительный орган. По всем каналам. Чтобы выжить, он слопает всё, что ему ни предложат. Человека легче всего погубить, запрограммировав его на жажду наслаждений. Повсюду и постоянно, где бы он ни был. Ad infinitum!44
  До бесконечности (лат).


[Закрыть] Такова моя доктрина. Я назвал её Принципом ломехузы. Знаешь, что такое ломехуза, Шаблон?

– Куда мне до ваших высоких соображений, – скромно ответил Шаблон, театрально потупившись.

– Ломехуза – насекомое, Шаблон. Маленький рыженький жучок, похожий на муравья и с виду абсолютно безобидный. Представь себе большой муравейник. Муравьиный мегаполис. У нас любят ставить муравьёв в пример людям, упоминая лишь об их положительных качествах. Муравьи, мол, – замечательные строители и организаторы и тому подобное. Хорошо работают, неплохо плодятся, заботятся о своём потомстве. Всё у них расписано, во всём вселенский порядок. И это действительно так. И стоял бы вечно их муравейник, не будь на свете ломехузы. Однажды этот коварный жучок, изловчившись, попадает в муравьиную детскую, к муравьиному потомству, и откладывает там свои яйца. Бдительные муравьи, разумеется, быстренько вычисляют непрошенного гостя и принимают меры к его выдворению из пределов муравейника. Но не тут-то было! Ломехуза не сопротивляется, нет. Ей хорошо известно: в чужой монастырь со своим уставом лезть не следует. И она выбирает тактику задабривания, просто откупается особым образом – выделяет наркотическое молочко, слизывая которое муравьи пачками балдеют и на какое-то время расслабляются, оставляют чужака в покое. А ему того и надо. При новом заходе происходит то же самое. И постепенно муравьи впадают в зависимость от лакомства ломехузы. Ради собственного наслаждения они начинают игнорировать правила муравейника. Перестают работать и полностью отдаются во власть маленького жучка. Затем из яиц ломехузы вылупляются маленькие ломехузики. Они проводят такую же политику, как и их родители, заодно поедая на завтрак, обед и ужин муравьиные яйца. И что в результате?

– Что, сэр?

– За довольно короткие сроки рушится всё, на чём держалась муравьиная держава. Муравейник постепенно исчезает, а ломехузы, пополнив свои ряды, отправляются на поиски нового, чтобы в конце концов, извести муравьиное племя на корню. Тебе это ничего не напоминает?

– Напоминает, сэр. Ой, как напоминает!

– Совершенно верно, люди очень похожи на муравьёв. В меньшей степени, конечно, на тех, кто работает, не имея понятия о существовании ломехузы, и в большей степени на тех, которые хотят ничего не делать и при этом получать удовольствие от жизни. В погоне за наслаждением человек не гнушается ничем. Зачем ему труд в поте лица и роды в муках, завещанные Хозяином Рая? Человек слаб и ничтожен в своей слабости. Вот тут-то мы его и прищучим.

– Ваша правда, сэр!

– Он готов только жрать, балдеть и… как ты выразился?

– Трахаться, сэр, – с готовностью повторил Шаблон.

– Жрать, балдеть и трахаться! Жрать, балдеть и трахаться! И всякого, кто встанет на его пути, он будет убивать. А ведь это весьма простой и эффективный способ разредить без меры расплодившееся человечество, а? И главное, прибыльный. И никакой войны не потребуется. Они угробят сами себя.

– Ваша правда, сэр. Весьма хитроумный способ.

– Постой… – Правитель Мира вдруг изобразил на лице недоумение; сегодняшняя игра его забавляла, и он растягивал удовольствие. – Что за странное выражение ты мне подсунул? «Трахаться»… Обо что?

– Это не обо что, сэр… Это… в куда… то есть… У них есть для этого очень точное слово, но оно варварски реалистичное, и я… не рискую оскорбить им ваш тонкий слух. И потому использую широко употребляемый заменитель…

– Твоё красноречие для меня, как инсектициды для тараканов. Лучше покажи.

– Конечно, сэр! Это когда, сэр… совокупляются, сэр… две таракашки… ой, извиняюсь! Две особи, сэр… – поспешно, путаясь в словах, пояснил Шаблон, для вящей доходчивости довольно изобретательно показывая на пальцах.

– А, папа-мама! Так бы и сказал. Ян & Инь? Кажется, так это китайцы называют? – Правитель Мира подпрыгнул на пятой точке, радуясь своей проницательности.

– Так… но не обязательно так, сэр, – терпеливо разъяснял куратор, словно сидевший перед ним и задавший неудобный вопрос был единственным сынком какого-нибудь олигарха или какого-либо крупного чиновника с мигалкой в голове, огорчать которого, одёргивая его нерадивого отпрыска, ему не то, чтобы не хотелось – очень даже хотелось – но было страшноватенько, ещё чего доброго (или недоброго?) прихлопнут, как надоедливую муху и дело с концом, и потому он старался держать себя в рамках педагогического нейтралитета. – Порой тут не различишь, сэр, где папа, а где мама… всё так перемешалось…

– То есть?

– Случаются и однополые связи, сэр. Янь с Янью или Инь с Инью. Как кому вздумается.

– Чего только ни бывает в мире животных, Шаблон, – вздохнул Правитель, прикрыв глаза.

– Они это называют «заниматься любовью», сэр.

– Китайцы?

– Не только китайцы, сэр. А все, кто этим занимается.

– Ну и ладно. Раз так, им и карты в руки. Пусть трахаются обо что им вздумается всеми способами, пресыщая тело и опустошая душу. Нам это на руку. А, Шаблон?

– Так-то оно так, но…

Господин Эстээраха резко мотнул головой.

– Что ещё?

– Есть проблема, сэр, – испуганно выдавил Шаблон и зажмурился.

Правителю ударила кровь в голову. «Так вот в чём причина его сегодняшней разговорчивости!» – подумал он с досадой.

– Хватит! Вечно ты суёшь мне под нос какие-то надуманные проблемы! – он встал и, неосмотрительно распахнув руки, резким движением смахнул со стола бокал с гранатовым соком. Бокал упал, разлетелся на сверкающие под солнцем осколки, а по мраморной плите расползлась тёмно-красная лужа. – Ну, вот… плохая примета, – Правитель Мира брезгливо поморщился и медленным шагом стал спускаться к воде.

Куратор последовал за ним. Как бы он ни хотел не портить настроения хозяину, терять было нечего. Недомолвки весьма неприятная штука. За них и пострадать можно.

– Но это весьма важная новость, сэр!

Господин Эстээраха со стоном выдохнул, прищёлкнув языком:

– Ну, что там за проблема у тебя? Где?

– Всё там же, сэр.

– Говори.

Куратор наклонился к уху Правителя и озвучил шёпотом так обеспокоившую его новость. Скуку с Правителя моментально, как ветром сдуло, но это было отнюдь не то, чему следовало радоваться.

Выслушав помощника, господин Эстээраха вскинул к небу гладковыбритый подбородок, одновременно вытянув руки по швам, а лицо его стало белым, как у актёра традиционного японского театра Но. Затем он извлёк из кармана халата револьвер 22-го калибра, крутанул барабан, не глядя на куратора, приставил дуло к его груди в районе предполагаемого сердца и нажал на курок.

Раздался выстрел.

Куратор солдатиком повалился на спину, ударившись затылком о ступеньку с таким звуком, как если бы его голова была кокосом. Удовлетворённый господин Эстээраха сунул оружие в карман.

– Хорошо сегодня упал, убедительно.

Куратор приподнял голову.

– Запускаем программу «Тень Генома», – сказал Правитель.

– Прошу прощения, сэр, но её запустили ещё полвека назад, если не больше, – сообщил куратор, потирая затылок.

– Вот как? Тогда почему она не работает?

Куратор с трудом поднялся.

– У них там много чего не работает, сэр. Даже принятые ими законы не работают.

– А в чём причина? Загадка русской души?

– Загадка в том, сэр, что их до сих пор очень много. И не все дураки. А тут ещё и Крым обратно оттяпали. Их полку прибыло. И они нашли лазейку, сэр.

– А кто-то говорил недавно, что они спиваются. И что их мозги вследствие этого – ни к чёрту.

– Спиваются, сэр. Но мозгов пока больше, чем алкоголя. И продажу недавно строго ограничили. Не успевают проспиртоваться.

Правитель повернулся к морю спиной, сказал устало:

– Всё нужно делать самому, ни на кого нельзя положиться, – и стал подниматься по лестнице, надувая щёки и делая на ходу дыхательную гимнастику. И пока подымался, приодел себя в соответствующий костюм, дабы появиться в нём в обществе. А поднявшись на верхнюю площадку, растворился в воздухе, лопнул, как мыльный пузырь.

Шаблон огляделся по сторонам, вытянул руки по швам, зажмурился, затем с неохотой сгруппировался и последовал за хозяином.

Кузьма

Таков закон: всё лучшее в тумане…

Вл. Соловьёв

Идёт Федот по тропинке. Вдруг поперёк канава.

– И-и-и-эх! Вспомню молодость, перепрыгну!

Разогнался, прыгнул и… плюхнулся в канаву.

Вылез кое-как, огляделся по сторонам – никого.

Пожал плечами, сплюнул.

– А! Я и в молодости, помню, не перепрыгивал.

Анекдот

С утра Кузьму скрутило паршивое настроение…

Всю ночь его сонное сознание морочили бесконечные лабиринты коридоров, гулкие тоннели, бесчисленные кубические ёмкости в виде комнат без окон с ободранными стенами, сырые подвалы, переходы с выщербленными лестницами, заваленные гниющими пищевыми отходами, повседневной мелочью всех времён и народов от искорёженных шлемов и зазубренных мечей древних завоевателей до абажуров и швейных машинок домохозяек-прабабушек, и наконец, автомобильных покрышек и сотовых телефонов, а также заселённые неподвижно лежащими (и потому казавшимися ему полумёртвыми) бомжами, которые вдруг оживали, улыбались беззубыми ртами и грозили ему пальцем, и полчищами снующих под ногами крыс – лабиринты, по которым он блуждал в поисках выхода; он то замечал на себе какие-то чужие обноски, то оказывался абсолютно голым; изо всех щелей сочилась вода, и повсюду гулял промозглый сквозняк, от которого негде было укрыться; порой сквозь щели приотворённых дверей ему мерещились всплески рыжего света и мелькание пышно-розовых женских тел, и пляшущие тени на стенах, и слышались вскрики и стоны, прерывистый смех и приглушённые рыдания; и вдруг в этой вакхической пляске он замечал лицо, где-то виденное им ранее, до боли знакомое, и он в меру своих двигательных возможностей рвался в том направлении, в замедленном беге вплывал в ту комнату, но заставал там лишь зияющую пустоту, тёмное безмолвие и колебание ледяного воздуха; и в ту же минуту призраки, дразнящие его воображение, являлись ему в перспективе сквозь новую щель, и он направлялся туда, с трудом передвигая ватные ноги, пытался крикнуть, позвать, но кто-то всемогущий наделил его неизбывной немотой; и то лицо, которое привиделось ему в призрачном мелькании тел, тускнело, оседая в памяти тяжким и смутным воспоминанием; при этом, заряженный идеей поиска, он не испытывал дискомфорта ни от холода, ни от своей обнажённости, ни от наличия на себе не совсем свежей одежды с чужого плеча, ни от затерянности в неведомом головоломном пространстве; и единственным чувством, свечой вспыхнувшем где-то в глубинах его бессонной души и постепенно разгоравшимся и заполнявшим все его внутренности, было чувство безотчётного страха – перед кем или чем, он не понимал, а только дрожал от сотрясавшей его тело тревоги и беспокойно озирался, ощупывая воспалённым взглядом покрытые коркой изморози грязно-белые выступы коридорных сводов и тёмные провалы под переходами, излучающие стужу и зловоние; и это была грязь и заброшенность не первобытного мира, а, судя по разбросанным повсюду бытовым отходам и ошмёткам прежней роскоши, грязь и заброшенность мира, прошедшего через огонь и скверну цивилизации; и он, Кузьма, сейчас был последним её выкидышем, одиноким и неприкаянным, без пристанища и без какой-либо дружеской поддержки; ещё немного, думал он, и я упаду и исчезну бесследно в какой-нибудь чёрной дыре…

Пробуждение принесло неожиданное спасение. Он приподнял одно веко и зарычал, жмурясь от яркого света, вторгшегося в комнату через полураздёрнутые шторы. И за то время, пока глаз был отверст и слегка затуманен патиной сна, сумел зафиксировать промелькнувшую по комнате знакомую тень. Это была тень Правителя Мира. Он всё утро прятался за шкафом, наблюдая за спящим Кузьмой. И вышел оттуда, лишь потому, что его заинтересовал старинный сундук морёного дуба с массивными коваными перетяжками, стоявший у стены под дверью. По заверениям Людмилы Ивановны, матери Кузьмы, этот сундук был уникален тем, что изначально существовал в единственном экземпляре, поскольку был изготовлен на заказ, и принадлежал в своё время её прадедушке по отцовской линии, солидному торговцу мануфактурой. Изготовленный безвестным мастером ещё в царские времена, сундук пережил три революции (не считая последнего переворота с социалистического боку на капиталистический в начале 90-х годов), две мировых войны, одну гражданскую и прочие пертурбации в стране, происходившие в течение двадцатого века, включая вынужденные переезды с квартиры на квартиру. Одним словом, он представлял собой неопровержимый раритет, претерпевший на себе множество ударов судьбы и, следовательно, ему не было цены. А достался он ей в наследство, благодаря представителям промежуточных поколений, потерявшим многое из того, что следовало бы ценить больше всего, и в первую очередь жизнь, но сохранившим этот сундук, как драгоценную память о своих предках, как сокровищницу духа, сконцентрировавшую в себе положительную наследственную энергетику. Однажды он исцелил Кузьму от смертельной обиды. Когда ему было лет десять-одиннадцать, он задал матери вполне законный вопрос – где его отец? Людмила Ивановна вдруг побелела, нижняя губа у неё заходила ходуном, она замахала руками в истерике, как испуганная птица, извергнув со страшным шёпотом: «Пожалуйста, никогда не спрашивай меня об этом! Не было у тебя отца!» Что мог подумать ребёнок, услышав подобное? У всех отцы есть, а у него нет. Как так может быть? Он обиделся на мать и залез в сундук, спрятался в нём навсегда, в отместку, рассудил: «задохнусь в нём без воздуха и умру, и пусть тогда без меня поживёт».

Как же потом корила себя Людмила Ивановна за то, что не смогла ответить сыну как-то по другому, не смогла придумать какой-нибудь героической, примиряющей, версии, типа был альпинистом и разбился насмерть при восхождении на пик Победы, или – военным лётчиком-испытателем и погиб при испытании очередной боевой машины; нет, всё правильно, знать правду ему ещё рано, и лучше ничего не говорить, чем врать – в доме ни одной фотографии, которая могла бы удостоверить это. А семейных снимков у неё не перечесть: отец и мать, дедушки и бабушки и далее вглубь рода, и было множество фотографий её сестры, красивой молодой девушки, студентки театрального института, рано погибшей от несчастного случая – сбила машина. Ложь имеет свойство разбухать со временем до злокачественной опухоли невероятного размера, чтобы потом неожиданно взорвать мирное течение жизни и превратить её в ад. Таким адом был биологический отец Кузьмы, и память о нём должна быть стёрта окончательно и бесповоротно.

Обыскав все закоулки в квартире и отчаявшись отыскать ребёнка, Людмила Ивановна подумала, что мальчик в очередной раз убежал из дома и стала звонить в милицию. А Кузьма, надышавшись запахом истории в дубовом коробе, беспечно окунулся в омут сновидений, а выспавшись, вылез из своего убежища сам, целый и невредимый, даже исполненный сил и в чём-то обновлённый. Именно поэтому сундук заинтересовал Господина Эстээраха; не как знак непременного скопидомства, а как возможный оберег, как амулет, издавна охраняющий семейство Кузьмы от всевозможных дестабилизирующих родовую силу напастей. И если это так, то его следовало любым способом нейтрализовать, изъять из квартиры, скажем, купить, предложив сумму, от которой мало кто способен отказаться. И таким образом прервать связующую нить рода. Главное, внедрить в голову обладателя решение о продаже. А если это произойдёт, Кузьма всецело будет во власти Правителя Мира. А там и… Видели, как рушится от малейшего дуновения долго и кропотливо собираемый карточный домик?.. Так размышлял господин Эстээраха, целью которого было всеобщее и полное разрушение естественных человеческих связей. И в предвкушении победы он затаился за шкафом безмолвной тенью и потирал руки. Несколько лет назад, когда в семью пришло неумолимое безденежье, Кузьма чуть было не клюнул на эту удочку. И если бы не Людмила Ивановна, вовремя остановившая сына, то этот во всех смыслах замечательный сундук сейчас бы обретался в иных пределах. И на их семью могло быть навлечено какое-нибудь несчастье, кто знает. Какое случилось двадцать с лишним лет назад, когда сундук при переезде на новую квартиру был случайно оставлен недобросовестным грузчиком в квартире дома предназначенного на слом. Конечно, спустя какое-то время о нём вспомнили, и он был возвращён в лоно семьи. Но случившегося уже было не поправить…

Однако всему своё время, и Правитель Мира не терял надежды. Человек слаб, и чтобы погубить, его следует довести до того предела, где слабость беспрепятственно возьмёт верх. Добить упавшего не составит труда. Веками испытанная практика.

Как раз в тот момент, когда Кузьма открыл глаз и зарычал, господин Эстээраха внимательно изучал заинтересовавший его сундук и, не желая лишний раз светиться – с некоторых пор он решил действовать исподтишка – мигом принял облик Кузьмы и метнулся в своё укрытие. Кузьма вздрогнул. Мать гремела кастрюлями на кухне и вряд ли заходила к нему в ближайшую минуту. Он уже понял, что это могло быть, и основательно напрягся. Однако ему показалось, что промелькнувшая тень, как в зеркале, отразила его самого. Но он лежал, а мелькнувшая тень была в вертикальном положении – это он видел отчётливо.

Кузьма привстал, опираясь на локти.

– Ты опять здесь?

– Опять здесь, – словно эхо, прозвучало из-за шкафа внятным шёпотом.

– Не играй со мной!

– Почему ты отказываешь мне в забаве? Ты играешь словами, а я – судьбами. У каждого свои игрушки.

– Моя игра безобидна, а твоя…

Он не успел договорить, в дверь постучали.

«Кузьма, ты не один?» – «Один!» – «А с кем разговариваешь?» – «Стихи сочиняю!» – «А… тогда извини. Завтрак на столе. Я ушла!» – «Пока, мам!»

Хлопнула входная дверь. В наступившей тишине он услышал, как методично чавкают над дверью часы, пожирая с тарелки бегущее время.

Чтобы изжить всё ещё сидевший в нём и неожиданно толкнувший под сердце испуг, Кузьма открыл оба глаза, вскочил с постели, подбежал к окну и широким жестом распахнул занавеску. Прочь негативные мысли! «Да здравствует солнце, да скроется тьма!» Какая жалость, что не он это сочинил. В комнату искрящимся потоком хлынул солнечный свет.

После этого Кузьма заглянул за шкаф – никого, потом вышел на середину комнаты, упёр руки в бока, задрав голову к потолку, и стоял так неподвижно минут пять или шесть, почти беззвучно шевеля губами. Таким образом он разминал свой поэтический аппарат и заодно освобождался от вчерашнего осадка, который образовался в результате приёма информации из внешнего мира. Кто-то чистит организм, обрекая себя на диету или принимая соответствующие лекарственные препараты. Он чистил его именно таким образом, ибо главный мусор попадает к нам из информационного поля, излучаемого перенаселившим земной шар человечеством. Таков был его обычный утренний ритуал, его духовная зарядка. Сегодня это выглядело так:

 
мозги лежат начинкой в тесте
спасибо за любые вести
за установку либо-либо
за Крым особое спасибо
спасибо за релизы в блогах
и за разборки на дорогах
за битой в лоб мерси особо
поскольку обошлось без гроба
за мат озвученный где-либо
всем изощрённое спасибо
летит на город стая шлюх
прокукарекал всем петух
как о зарплате ни тужи
кругом валяются бомжи
по лицам дураков и дур
слащавый ползает гламур
сдувает феном пыль с колен
подросток видимо от скуки
в саду стоит какой-то член-
корреспондент любой науки
гулять он вывел теорему
но эта строчка тут не в тему
у речки слился на понтон
безличный офисный планктон
какой-то левый коллектив
мыл у ручья презерватив
один весёлый депутат
критиковал страну в умат
холодный дачник ставил печку
за взятку выехал на встречку
поддатый коррупционер
с него всегда берут пример
владетели госаппарата
шестая их ума палата
лишился пряника банкир
устроил мэр луккулов пир
дальневосточный губернатор
сдав на анализы мочу
вдруг заявил с утра врачу
что он китайский император
и может делать «что хочу»
чтобы поднять чиновный тонус
им президент повысил бонус
сегодня праздник завтра стирка
в мозгу образовалась дырка
какая дырка что за связь
в неё сольётся мира грязь
кругом гудят автомобили
я жив благодаря сноровке
спасибо тем что не убили
меня вчера на остановке
 

Прошептав последнюю строку, Кузьма вытянул обе руки вперёд, затем бросил их вниз, одновременно согнувшись, резко выдохнул и вновь выпрямился. Теперь он готов для нового дня. Крикнул «Мам!», но потом, вспомнив, что она уже ушла, бодрым шагом отправился на кухню, выпил натощак стакан родниковой воды и сел завтракать. В мозгу пульсировала какая-то странная мысль, резкая, угловатая, короче, малоприятная. А странность её заключалась в том, что она никак не могла найти себе словесного выражения и потому была неуловима, как тень. Значит, зарядка оказалась недостаточно очистительной. И это его беспокоило.

Кузьма был свободным художником, поэтом-импровизатором. Он никогда не сидел за письменным столом, вымучивая подходящие выражения, он сочинял на ходу и никогда не переносил сочинённое на бумагу (не считая времени учёбы в литинституте). На фиксацию собственных текстов у него был запрет, обусловленный им самим до конца не осознаваемым внутренним комплексом. Это была разовая акция. Возможно, он таким образом бежал ото лжи, проникшей во все поры современного человека. Его любимым поэтом был Фёдор Тютчев, который с подачи античных греков, одной фразой поставил под сомнение и отстранил от истины всё когда-либо и кем-либо сказанное (и собой в том числе, как это ни парадоксально) – «мысль изречённая есть ложь». А то, что изречено да ещё записано на бумаге или теперь уже на каком-либо другом носителе информации, есть ложь в квадрате (вспомним известное латинское выражение: слова улетают, написанное остаётся!); и далее, по возрастающей, если на однажды изречённом к тому же будут пытаться настаивать… Уж не говоря о мыслях излюбленных до самоотречения. Лжи неведомы пределы. Она уже давно стала сущностью человека. Более того, без лжи стало неуютно существовать в этом мире. А людьми падкими на ложь или не различающими, где начинается ложь, невероятно легко манипулировать. И Кузьма, что ему казалось весьма хитроумным, руководствовался неким импрессионизмом мышления. Думается, он и сам не помнил того, что изрекал его рот по подсказке сознания (или подсознания?), ибо, как свидетельствуют некоторые его фанаты, нигде ни разу не повторился. Свои спонтанные монологи он разбрасывал направо и налево. И слушающие платили ему за выступление, кому сколько было не жалко. Иногда, некоторые фирмы, прослышавшие об уникальном бродячем стихотворце, приглашали его на корпоративные вечеринки, как местную достопримечательность, как диковинную добавку к фуршету, где он устраивал импровизационные монопредставления, сходу на глазах изумлённой публики откликаясь на предложенные ему темы. Так он зарабатывал себе на жизнь. Развлекая и развлекаясь. Клоун, бродячий певец, бард и в чём-то волшебник. Он почти всегда носил с собой гитару и, в зависимости от темы или настроения, или того и другого вместе взятых, либо импровизировал монолог, либо исполнял песню, одновременно сочиняя и стихи, и соответствующий к ним напев. Живое воображение Кузьмы, вызываемое чрезвычайной впечатлительностью, было подкреплёно прирождённым артистизмом. Другими словами, природа вложила в него дар отзываться на всё поэтическими строками. Он мог сочинять по любому поводу, в любое время дня и ночи, лишь бы являлась тема. А они ему являлись бесперебойно, одна за другой. Они толпились перед ним, словно девушки на эротическом кастинге. И он, выбрав наиболее подходящую для текущего настроения, использовал её в своё удовольствие и с полной отдачей, выплёскивая в воздух, словно возникающие из ничего, волшебные строки. Каждый выход на подвернувшуюся под руку публику Кузьма обставлял с особой придирчивой изобретательностью, вовлекая слушателей в стихию своего незаурядного таланта, и они подчинялись ему с гипнотической готовностью. Под конец представления изумлённая публика засыпала его вопросами, среди которых в обязательном порядке был и такой – «как это у вас получается?», на что он со скромной улыбкой всегда цитировал пушкинского импровизатора: «Всякий талант неизъясним».

Но с некоторых пор к этому стало примешиваться, заметное даже иному постороннему глазу, некое напряжение, некая болезненная нервозность, некое не выявленное противостояние кому-то, как будто что-то сидело в нём и диктовало агрессивный характер поведения, а его рассудок и воспитание этого не принимали. Им овладевал какой-то жуткий страх, он его чувствовал всеми порами, каждой клеточкой своего молодого организма, но определить, откуда он исходит и в чём его смысл, затруднялся. Как замечено психологами, собственный мир, в противоположность миру окружающему, ускользает от попыток интеллектуальной манипуляции.55
  Кемпински А. «Экзистенциальная терапия».


[Закрыть] Однако Кузьма боролся с ним и порой в этом противостоянии дело доходило до галлюцинаторных реакций (пример – господин из-за шкафа). Он словно хотел что-то загасить в себе, от чего-то освободиться, обезвредить себя и других от злокачественного довеска своей натуры, показать другим, что он не тот, который затаился у него внутри, а тот, кого он сейчас изображает. Того он всячески скрывал. И боролся с ним по мере сил, заталкивая внутрь, как скверную, требующую выхода, тошноту. В отличие от некоторых размышляющих людей, занятых поисками пути к себе, он щедро тратил душевные и физические силы на то, чтобы уйти от себя. И на деле получалось, что одну ложь, сам того не ведая, он подменял другой, правда, с виду в празднично-безобидной оболочке. И сам же проглатывал эту пилюлю, надеясь на скорейшее выздоровление. Его стремление сбросить ненавистный груз было похоже на симптомы психического заболевания, называемого в медицине диссоциативной фугой. Оно напоминало бегство от себя, переходящее в навязчивую идею заменить собственную натуру другой, более приемлемой для его обеспокоенного сознания. Обострённая совесть Кузьмы требовала очищения и кардинального обновления, но как сделать это, он не понимал. Поэтому не мог долгое время оставаться наедине с самим собой, он нуждался в публичности. Публика была для него неким отвлечением, особым фильтром, подобием абсорбента, который с жадностью поглощал распыляемую им негативную энергию, освобождая его от лишней тяжести. И он бросался в неё, как отчаявшийся бегун, спасаясь от преследования, бросается со скалы в бушующий океан. На публике сидевшая в нём скверна мгновенно скукоживалась, как обжаренная на солнце зловредная личинка.

В более раннем возрасте эта раздвоенность ощущалась им не так остро, но с каждым годом тот, кто сидел у него внутри, созревал, набирал силу и занимал всё больше и больше места, вытесняя детскую чистоту, парализуя его волю, подавляя лучшие проявления души и, в результате, до неузнаваемости коверкая его индивидуальность. И один случай, произошедший с Кузьмой несколькими годами ранее, сигнализировал ему о необходимости усиления бдительности, принудил его быть более строгим к проявлениям исходящей от него отрицательной активности.

Это случилось в конце девяностых, летом, в маленькой деревушке Верхнее Забытково…

Но сначала он попал туда (или не туда, далее разъяснится), не зная даже названия этой деревушки, расположенной где-то в неведомой глуши то ли Костромской области, то ли Вологодской, то ли Ивановской – он так до конца и не уяснил её точной географии, о чём позднее бесконечно жалел – куда его занесло благодаря тяге к перемене мест, неожиданно проявившейся в нём после окончания литинститута, где он с завидной усидчивостью в течение пяти лет постигал азы поэтического мастерства. Педагоги с нескрываемым восхищением следили за необычайно лёгкими взлётами его поэтического дара и за его, редко свойственному молодым, трудолюбием, которые в подобном счастливом сочетании не могли не дать в скором будущем грандиозных ростков. Они видели в нём весну гения и прочили ему великое будущее. Да и сокурсники тянулись к нему, как цветы к солнцу, полагая, что он заглядывает туда, куда не дано заглянуть рядовым смертным. В каком-то смысле они были правы. И сам Кузьма, смутно осознавая эту свою особенность, в один прекрасный день резко поменял образ жизни. Он вдруг понял, что не может долго находиться на одном месте, что ему следует постоянно перемещаться. И дело было не только в необходимости смены впечатлений и не столько в ней. Перемещение ему было нужно для чего-то другого. Он словно хотел, как уже говорилось, от чего-то или кого-то укрыться, убежать, словно кто-то постоянно его преследовал, с целью склонить к нарушению естественного нравственного закона – именно так в порыве откровения он прокомментировал своему другу собственную тревогу.

И вот однажды летом он сказал матери, что должен развеяться, а для этого ему надо уехать из Москвы, подальше от городского столпотворения, побродить по просторам России, осмотреться. Мать огорчилась, но препятствовать не посмела. Слишком сложно на определённом этапе у них складывались отношения, до полного разрыва. И, не желая потерять сына вновь, она всячески поощряла его во всех начинаниях, уговаривая себя тем, что молодой человек ищет свой путь. Все средства связи и ориентации в пространстве и времени, как-то: часы, мобильный телефон, плеер и прочие электронные побрякушки наступившей эры Водолея – Кузьма засунул в ящик стола и плотно его задвинул. Главное, остаться лицом к лицу с таинственной необозримостью пространства, послать подальше всех воркующих изо всех дырок с умным лицом о состоянии мира, оградить себя от любых сведений извне, которые, если уж быть до конца честным, всегда подаются в искажённом свете: или с патриотическим дрожанием в голосе, или с изрядной долей цинизма и пошлости, или откровенно лгут, не моргнув глазом, ибо их цель – манипулировать сознанием, и потому не могут рассматриваться, как объективный источник информации. Да и бывает ли таковой вообще? Каждый осведомитель на кого-то работает. Лучше ничего не знать, чем иметь представление о мире с чужой подачи, которая порождает спящего гражданина, не желающего подключать голову – за него-де есть кому подумать. Кузьма не заблуждался на их счёт, решив оградить себя от информационного монстра всеми доступными ему средствами. Он собрал только маленький рюкзачок, с которым когда-то ходил в школу, бросив в него всё необходимое для гигиены, да сунул в кошелёк кое-какие сбережения. Затем, закрыв глаза, ткнул пальцем в заранее составленный им на тетрадном листке список московских вокзалов и отправился на выпавший ему Ярославский. На вокзале он также, вслепую, ткнул в расписание поездов и тут же купил билет на поезд до Костромы. Но неожиданно пересел на другой, следующий по этой же дороге, но куда именно, он принципиально не посмотрел и ни у кого не стал спрашивать. Куда привезёт, туда и привезёт.