Текст книги "Наблюдая за русскими"

Синдром Емели

Лень прежде нас родилась.

Русская пословица

Русских часто обвиняют в лени, и, честно говоря, не так уж это далеко от истины. Другое дело, что лень – качество сложное и не всегда такое уж плохое.

Если разобраться, весь прогресс человечества – результат нашей лени. В самом деле: если ваша жена заставляет вас делать нудную работу – например, чистить картошку, – то мужу просто ничего не остается, как изобрести картофелечистку… Можно, конечно, куда-нибудь побежать, но выйдет быстрее и с меньшей затратой сил, если вы сядете на велосипед или за руль автомобиля. Надо полагать, это изобретения тех, кому было лень ходить. Ну и так далее.

Филологи говорят, что даже развитие языка подвержено этому пороку, человеческой лени. Ну лень произносить длинные слова, легче и проще обратиться к соседу Павлу Павловичу «Пал Палыч», вместо «чтобы» говорить «чтоб», а вместо «пять амперов» – «пять ампер». Все хочется сделать побыстрее, отделаться от задачи. А уж если она еще и скучная, лучше вообще за нее не браться: авось обойдется.

Знаете ли вы, что слово «авось» не переводится ни на один язык мира? Как и его ближайшие родственники: «небось» и «как-нибудь». Чисто русское понятие, выражающее надежду, что дело можно сделать кое-как – вдруг «и так сойдет»? Уж больно лень все тщательно прорабатывать. Таких «кое-какеров» у нас, увы, достаточно.

Из сказанного отнюдь не следует, что лень у нас оправдывают. Правда, ругают ее как-то вяло, неохотно. Наверное, тоже лень… Вот несколько пословиц на эту тему из словаря Даля:

«Лень, лежа на печи, замерзла»; «Пришел сон из семи сел, пришла лень из семи деревень»; «Лень, отвори дверь, сгоришь! Хоть сгорю, да не отворю!»; «Хорошо ленивого по смерть посылать».

Но уж обзываний ленивого человека у нас пруд пруди. Об этом прекрасно написал известный филолог В. М. Мокиенко. Вот его список обозначений бездельника: лодырь, лоботряс, праздношатающийся, шалопай, оболтус, балбес, шалопут, сачок, фланер, филон, шалбер, лентяй, ленивец, лежебока, обломов, байбак, тунеядец. К этому профессор Мокиенко добавляет два примерно таких же по объему списка диалектных крестьянских обзываний и говорит, что это далеко не всё.

Почему подобных слов такое множество? Очевидно, что во все времена трудовому люду было невмоготу смотреть на лентяев, за которых приходится делать работу. Это, выражаясь научным языком, эмоциогенное понятие – лень.

А вот противоположное понятие – трудолюбие, говорит профессор Мокиенко, вызвало к жизни очень немного слов. Из фразеологизмов профессор назвал только следующие: гнуть или ломать спину, горб, хребет; везти воз, тянуть лямку, натирать мозоли, не покладая рук, до седьмого/кровавого пота, от зари до зари. Всё это очень выразительные описания тяжелого труда, но, очевидно, вид бездельника раздражает больше, чем взгляд на собственный упорный труд.

В этой связи вспоминается великий роман И. Гончарова «Обломов». Вульгарная литературная критика советских времен безоговорочно относила «обломовщину» к порокам барства и крепостного права: ну незачем было Илье Ильичу работать, вот он и лежал себе на диване и раздумывал о судьбах человечества. Наверное, в этом тоже есть своя правда, но далеко не вся. Обломов ведь, если помните, был человеком умным, тонко чувствующим, прекрасно понимавшим, что бездельем губит свою жизнь. И самое главное, «обломовщина» – это свойство далеко не только русского помещика-крепостника. Последние крепостные у нас исчезли, когда колхозникам стали давать паспорта, а лень никуда не делась. Как сказала Новелла Матвеева, «в том-то и дело, что дело не в том».

Кстати сказать, Гончаров писал Обломова с себя. Он сам охотно признавал: «Я такой ленивый». Друзья называли его Принц де Лень. Он говорил, что обнаружил «ленивый образ Обломова в себе и в других» и «ин стинктивно чувствовал, что в эту фигуру вбираются ма ло-помалу элементарные свойства русского человека». «В своем романе, – писал он, – я изобразил лень и апатию как стихийную русскую черту».

Чехов писал: «Русский человек вечно чем-то недоволен, всегда на что-то жалуется, кем-то обижен. Русский любит вспоминать, но не жить».

Обратите внимание на последнюю фразу. Для русского национального сознания характерно жить не настоящим, а только прошлым или будущим. В прошлом он ищет нравственное утешение: «Раньше было лучше!» Причем чем раньше, тем счастливее. При советской власти жилось хорошо, при царе еще лучше, а уж во времена Владимира Святого или Рюрика и вовсе замечательно.

Но и будущее мы не оставляем в покое. Вот придет блаженное время, и мы заживем. Недаром ведь концепция коммунистического рая так долго владела русскими умами. Если задуматься, так это же странно: идеи Маркса родились в Германии, где они не произвели никого впечатления. А вот мы на них, как говорится, «купились». И посегодня пожинаем горькие плоды.

Надо думать, первопричина русской лени, как всегда, лежит в особенностях быта нашего народа. Основная масса русских жила в условиях очень тяжелого климата, когда за короткие летние месяцы требовалось обеспечить себя всем необходимым, чтобы не голодать долгой и холодной зимой.

Отсюда, в частности, привычка работать этакими спазмами: от полного изнеможения летом до мирной спячки снежной зимой, ну прямо как медведь в берлоге. Крестьянин и рад бы что-то делать в зимние дни, но вроде бы всё основное сделано, да и дни короткие, а когда темно, надо спать.

Когда приходит пора аврала, русские способны преобразиться, показать чудеса сноровки, сообразительности, буквально геройства. Так что сказать, что русские не любят работать, никак нельзя: и любим, и умеем. Но – на короткий срок…

Взгляните на наших студентов. «Живут студенты весело от сессии до сессии, а сессия всего два раза в год». Очень наглядная песенка. Во многих странах Запада экзаменационной сессии вообще нет: подготовил предмет, пришел к профессору и сдал. Так размеренно всё и идет. У нас же студенты в течение года работают кое-как, лишь бы не выгнали, но зато в сессию не спят ночами и зубрят то, что должны были знать еще пару месяцев назад. Аврал! И ведь что поразительно: большинство экзамены сдают, а порой и неплохо!

По этому поводу есть такой грубоватый анекдот.

«Враги поймали русского и перед тем, как его казнить, спросили о его последнем желании. „Дайте мне хорошего пинка“, – попросил он. Враги охотно исполнили это странное желание. И тут русский принялся так молотить своих противников, что скоро в живых из них остался только один, и тот уже лежал поверженным. „Что же ты сразу так не взялся за дело?“ – спросил он. „А мне всегда надо, чтобы мне сперва как следует под ж… дали“, – ответил тот».

В общем, пока гром не грянет, мужик не перекрестится, мы часто ждем, пока нас жареный петух в одно место клюнет, и только тогда начинаем шевелиться.

В Западной Европе климат мягче, так что труд можно растянуть на весь год, отсюда и привычка к размеренной жизни, когда каждому месяцу – свое занятие. Есть время делать все основательно, не торопясь, но и не растягивая исполнение до бесконечности.

Но нелишне вспомнить, что тот же роман «Обломов» – книга очень и очень большая. Если бы Гончаров был ленив все время, смог бы он написать такой толстенный том? Да еще и блестящим русским языком?

Есть еще одна причина русской лени, и лежит она в особенностях русской истории. Живя под игом абсолютной власти, когда право казнить и миловать принадлежит кому-то там, наверху, русские не освоили понятие личной собственности. Русский понимает, что в любую минуту его клочок пахотной земли или дачный участок могут отобрать, что он может лишиться и квартиры, если не успел ее приватизировать. Но тогда зачем стараться возделывать свою-не-свою землю, затевать ремонт жилья? Обойдется! Как-нибудь переживем эту зиму, а там посмотрим, может быть, и соберемся…

Это пошло еще с дореволюционных времен, когда крестьянин получал надел земли, но знал, что в связи с рождением детей у его соседей часть земли у него на следующий год отберут. Так стоит ли эту землю удобрять, о ней заботиться?

Как нас раздражает необязательность других, расхлябанность, привычка всегда и всюду опаздывать. Но может статься, раздражение ослабнет, если мы взглянем на себя: ведь пятнадцать минут опоздания у нас не считается за большой грех, а собрание, которое начинается из минуты в минуту, – это же из ряда вон. Если вас пригласили в гости в семь часов, кто из вас приходит именно в семь? В полвосьмого еще не поздно!

А сколько времени длится собрание перед началом рабочего дня, которое обычно называется пятиминуткой? Пять минут?

А почему мы, как правило, неточно называем время даже важной встречи: «Приходи ко мне часов в восемь», да и остальные меры называем приблизительно: «До ближайшего магазина минут десять – пятнадцать», «Мне килограмма полтора, пожалуйста».

Говорят, Черчилль, во время войны много сотрудничавший с русскими, однажды в отчаянии воскликнул: «Для русских потерять час – это ничего не потерять!»

В одном пособии по межкультурной коммуникации рассказывается забавный случай, когда русский аспирант МГУ пригласил на день рождения своих друзей-иностранцев. Встреча была назначена на семь часов вечера. Немцы пришли без пяти семь и удивились, что еще никого нет. Китайцы опоздали на пять минут и долго извинялись, объяс няя причину. Русские и венгры пришли на полчаса позже и сказали: «Давайте начинать!» Корейцы пришли в полдевятого и очень кратко извинились. Американцы пришли в четверть десятого, не подумали извиняться и обрадовались, что не надо ждать, пока все начнут веселиться. Остальные русские друзья потом шли всю ночь…

Так что, как видим, по части опозданий у нас есть достойные соперники, что конечно же оправданием служить не может. Между прочим, всем названным выше аспирантам итальянцы и особенно индийцы могут дать фору. Один индийский профессор приехал в Европу для чтения лекций, опоздал на шесть часов и обиделся, что его не подождали.

А автор этих строк помнит, как во Флоренции он пытался узнать у служащего кафе, когда оно откроется.

«Может быть, в три часа, – ответил итальянец, – а может, и в четыре. – И обаятельно улыбнулся: – Что вы хотите, сэр, ведь это Италия!» Он так вкусно произнес это свое «Italia!», что сердиться на него не было никой возможности.

С «обломовщиной» связана и русская непрактичность. Да и тот же общинный характер мышления приводит к отсутствию деловой хватки, подразумевающей жесткую конкуренцию и несентиментальность в бизнесе.

Три источника, три составные части

Есть очень интересная книга культуролога З. В. Сикевич, в которой можно прочесть, что для русских характерны три особенности: этатизм, патернализм и эгалитаризм.

Этатизм (от фр. état – государство) означает гордость за свою страну, такую большую, такую красивую, такую свободную и счастливую. «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех», – пелось в одной советской песне. У нее даже есть, так сказать, сиквел, в котором такие слова поют якобы сами болгары… У нас всё самое лучшее, самое большое, самое высококачественное. У нас самая большая страна по площади, мы выпускаем самые большие самолеты и самосвалы, у нас самая большая телебашня и т. д. Короче говоря, «размер имеет значение». Правда, сегодня гордости у нас сильно поубавилось, особенно когда стало ясно, что гигантомания не обязательно приносит счастье.

В самом деле: хорошо это или плохо, что Волга теперь перегорожена несколькими огромными электростанциями? Конечно хорошо, электричество нам жизненно необходимо. А то, что Волга в результате превратилась в несколько вялотекущих водоемов и как великая русская река, как символ России перестала существовать?

Останкинская телебашня – это шедевр архитектурной и инженерной мысли. Если бы не пожар…

Патриотизм – это, конечно, хорошо и правильно, но то, что называется квасным патриотизмом, к положительным качествам относить трудно. Вряд ли стоит гордиться чем-либо просто потому, что это – наше, родное.

По этому поводу есть знаменитая бардовская песня, в которой автор, Ю. Визбор, издевается над «патриотом», усвоившим несколько прописных истин, которые он упорно талдычит, не желая слышать какую-либо критику.

России и в самом деле есть чем гордиться, есть где мы «впереди планеты всей». Но не стоит гордо заявлять, что Россия – родина слонов.

В старом анекдоте рассказывается об иностранце, который гордо сообщает, что у них в стране произвели раскопки и нашли на уровне прошлых веков телеграфные провода. «Значит, – говорит иностранец, – у нас еще тогда был проволочный телеграф». – «Ну и что? – парирует русский. – У нас рыли еще глубже и ничего не нашли. Значит, у нас еще раньше вашего был беспроволочный телеграф!..»

Патернализм (от лат. pater – отец) – это отношение к своему государству как к отцу. Это ожидание, что государство должно стоять на страже наших интересов, что оно только и думает о том, как бы помочь своим детям. Да, вокруг нас творится много безобразий, но это потому, что там, наверху, не знают о наших бедах, и стоит только рассказать президенту и премьер-министру о том, что происходит, как они придут и наведут порядок: дадут жилье, снимут нерадивого чиновника, прибавят зарплату. Короче, «вот приедет барин, барин нас рассудит». Это опять наш родной коллективизм, на этот раз вылившийся в иждивенчество, надежду на помощь извне. «Они» должны нам дать квартиру, «они» должны нас бесплатно лечить, «они» обязаны обеспечить моим детям получение бесплатного образования… И мы даже не задумываемся, что «бесплатное» в данном случае означает, что мне просто недоплатили за работу, а потом часть этой недоплаты вернули в виде медицинского обслуживания или бесплатного посещения школы. Почему мы не относим к себе известную истину о только одном месте, где можно встретить бесплатный сыр?

Это вообще очень русское отношение к государству: «мы» тут, а «оно» где-то там. «Они» – это те, кто нам обязан предоставить то и это. В США глава государства – это никакой не отец нации, а простой чиновник, которого избрали на определенный срок, и если он избирателей не устроит, они выберут другого.

Именно поэтому американцы не отделяют себя от государства. В свое время на Бродвее шла пьеса под названием US. То есть не то сокращение от United States, не то в смысле us, то есть «мы». US = us. Вот так вот.

А у нас государство нередко воспринимается именно как глава не всегда послушной семьи, суровый и справедливый отец, который, если надо, похвалит, если надо, накажет. А то как же? Отец ведь!

Сохранился рассказ о том, как некогда весной в Петербурге начальство поставило у Невы городового, который должен был не разрешать людям переходить реку по уже непрочному льду. Какой-то мужик не послушался, пошел и провалился, стал тонуть. Городовой его спас, но тот вместо благодарности упрекнул городового: «Что же ты?» – «Я тебе кричал», – отвечал городовой. «Кричал! Надо было в морду дать!»

Ну и, наконец, эгалитаризм (от фр. egalité – равенство) – это стремление ко всеобщему равенству, причем, что особенно прискорбно, к равенству в бедности. У соседа сдохла корова – пустячок, а приятно…

Рассказывают анекдот. «Старая петербургская барыня, потомок декабристов, в 1917 году просит служанку выйти на улицу и узнать, о чем это шумит народ на окном. Служанка возвращается: „Барыня, они хотят, чтобы не было богатых!“ Барыня (задумчиво): „Странно. А мой дед хотел, чтобы не было бедных“».

Выше уже отмечалось: не любят русские состоятельных людей, не верят американской мечте, что чистильщик сапог может в один прекрасный день стать президентом США. Поэтому, коли нельзя сделать так, чтобы все были богатыми, пусть все будут бедными. Важно, чтобы все, чтобы никто не выделялся из общего ряда. Мы же коллективисты!

Однако из этого не следует, что нам не нравится быть богаче, чем мы сейчас. Вот несколько цифр, взятых из Интернета в 2010 году. Годовые доходы среднестатистического русского – 7819 долларов, в США и Люксембурге – 32 и 33 тысячи соответственно.

И тем не менее в 2000 году за гранью нормы потребления в России было 42,3 миллиона человек, а сегодня 18,5. В 1990-е годы на сто русских семей приходилось 18 автомобилей, а сейчас – 47. Русские стали больше потреблять фруктов, мяса и рыбы и меньше – картофеля и хлеба. Если в 2000 году на питание у них уходило 50 % доходов, сейчас – 33 %. Ощутимая разница.

Другое дело, что бить в литавры рано. В сравнении с международными стандартами это еще очень и очень мало. По этим стандартам бедняки – это те, кто тратит на еду 33 % и более своих доходов. У нас даже у считающихся состоятельными граждан на питание уходит целых 25 %.

Народ и власть

Самой большой заботой правительства должна стать забота о том, чтобы приучить народы обходиться без него.

А. Токвиль, французский социолог и политик

Русское терпение сложно увязывается с отношением русских к власти. К расхожей фразе о том, что в России две беды – дураки и дороги, они не так давно добавили важную составляющую: «…и дураки, которые указывают нам, какой дорогой идти».

Публичная власть в России возникла, как известно, с приходом скандинавских чужаков – варягов. Вообще-то обычай приглашать правителя со стороны – нередкий: пусть правит тот, у кого не будет желания выдвигать на первое место «своих», из своего клана, чтобы не вызывать ревности остальных, не сеять раздор между местными группировками.

Но в данном случае всё пошло как-то не совсем так. Чужаков приняли, но не сочли полностью своими. С тех самых пор на власть и смотрят как на что-то чужое и враждебное. Со временем историческое развитие – например, владычество татаро-монголов, а в XX веке большевистский террор – только усугубило это отношение. Так всю историю Руси народ и власть говорят на разных языках. Народ постоянно испытывает свою власть на прочность. Н. Бердяев называл Россию самой безгосударственной, самой анархической страной в мире, а анархизм – явлением русского духа.

Анархичность русского национального сознания хорошо демонстрируется разницей в значении двух слов – «свобода» и «воля». «Свобода» – это то, что хорошо понятно нашим западным соседям. Это возможность делать что хочешь, но при этом обязательно учитывать, что у других – такие же желания и намерения. «Моя свобода размахивать кулаками кончается там, где начинается нос соседа».

А вот «воля» – это нечто другое, по крайней мере в одном своем значении. Это та же свобода, но без учета чужих интересов. Вспомним выражение «Зверь вырвался на волю». А была еще «казачья вольница». Русские террористы назвали свою организацию «Земля и воля», а не «Земля и свобода». Они сами решили, что будет хорошо для народа, и ни с кем не собирались советоваться. До сих пор в России популярны имена Кропоткина, Бакунина, Махно – апологетов анархии и борцов за нее.

Я спрашивал студентов, что бы они хотели сделать с преступником, совершившим что-нибудь гнусное, например растление малолетних. Предлагалось что угодно, от отрезания соответствующего органа до медленной и мучительной смерти на колу. В любом случае об уголовном кодексе никто не задумывался. Американцы на такой же вопрос, без сомнения, ответили бы: поймать и судить по всей строгости закона.

Так что, как видим, суд Линча получил свое название в Америке, но применять его готовы в другой стране…

Однако и здесь всё не так просто. Анархизм русских уживается с бесконечным терпением народа. Русские могут ужасаться кровожадности власти и одновременно допускать ее эксцессы – в отличие, например, от французов, которые уж никак такого отношения не потерпели бы. Русские же признают право власти быть такой, какая она есть («Несть власти аще не от Бога»).

И в то же самое время, как это характерно для многих восточных народов, послабление, идущее от властей, немедленно расценивается как слабость власти и возможность сесть ей на шею. Николай Бердяев пишет:

«Русский народ не хочет быть мужественным строителем, его природа определяется как женственная, пассивная и покорная в делах государственных, он всегда ждет жениха, мужа, властелина. Россия – земля покорная, женственная».

Правда, покорность эта может принимать своеобразные формы. В книге культуролога А. Сергеевой приводится таблица отношения россиян к различным социальным группам. В ней к самым полезным группам относятся «трудящиеся»: рабочие, крестьяне, интеллигенция. Вторая, уже, стало быть, менее полезная, группа – это молодежь и предприниматели. К третьей, «малополезной», группе относятся представители церкви, региональные власти, профсоюзы, Совет Федерации и пенсионеры. И наконец, последнюю, четвертую, «совсем не полезную», группу образуют правительство, Государственная дума и политические партии.

«– Вы кто такой?

– Депутат.

– Стыдитесь! Здоровый человек! Лучше бы работать шли!»

Как видим, ироничное и даже презрительное отношение к властям предержащим выступает здесь из каждого слова.

А вы что хотели? Что еще можно ожидать, если у нас разрыв между десятью процентами самых бедных и десятью процентами самых богатых – в 63 раза (данные по Москве). Для сравнения: в Китае эта цифра – 3, в США – 24.

В газете «Аргументы и факты» сообщался забавный факт. Время от времени редакция спрашивала читателей: а хотели ли бы вы, чтобы нашим руководителем был…? – и называли какого-нибудь очередного иностранного политика. Так вот, однажды к нам приехал французский министр иностранных дел Б. Кушнер. И когда газетчики задали россиянам такой же вопрос, 55 % ответили, что, мол, да, хотели бы. И тут выяснилось, что многие из отвечавших представления не имели, кто это такой, Кушнер. Одни думали, что это футболист, другие – что певец. Иными словами, нам так осточертели наши политики, что мы готовы сменить их на кого угодно, хоть на черта лысого или папу Римского. А может быть, мы и этого не хотели, просто, видя, что в нашей невеселой жизни ровно ничего не меняется, кто бы к власти ни пришел, мы просто махнули рукой: «Кушнер какой-то? Ну и наплевать, Кушнер так Кушнер…»

Некоторые исследователи (например, В. М. Соловьев) отмечают, что терпимость к самодурству власти может опираться на традиции снизу: власти позволено быть нахлебником, паразитировать на шее народа в силу традиции. Ведь искони на Руси было множество тунеядцев: бродяг, липовых богомолов, приживалов, откровенных лодырей, – которых общество покорно содержало. В этом списке власти – это всего лишь еще один дармоед, которого надо кормить.

В западных странах тоже есть нахлебники – как правило, мигранты, не имеющие толковой профессии и живущие на пособие по безработице. Пособие, как правило, совсем немаленькое, так что можно и не особенно стараться искать работу. Они и не стараются. Но если их права хоть как-то затрагиваются, они устраивают бунты, жгут машины и громят магазины. Поэтому достаточно состоятельные страны предпочитают не связываться с этими скандалистами: дешевле откупиться.

Российские приживалы – это другое. Мы не боимся их восстания, мы просто покорно смиряемся с тем фактом, что вот есть такие люди, которые работать не хотят, за квартиру не платят, правил общежития не признают, ведут, что называется, «антиобщественный образ жизни», – и их приходится содержать. Снова налицо наш родной коллективизм.